Прокаженный, исцеленный около Хоразина

63.1

6 ноября 1944.

¹ С отчетливостью прекрасной фотографии стоит перед моим духовным взором с самого сегодняшнего утра, еще с предрассветного часа, несчастный прокаженный.

Это, действительно, человек-развалина. Трудно сказать, сколько ему лет, настолько он обезображен болезнью. Превратившийся в скелет, полуголый, он выставил напоказ свое тело, доведенное до состояния истощенной мумии, с кривыми руками и ногами, лишенными части пальцев, отчего эти бедные конечности даже не похожи на человеческие. Когтистые и скрученные ладони напоминают лапы какого-то крылатого монстра, ступни – почти что воловьи копыта, такие они обрубленные и безобразные.

А голова!.. Я думаю, подобная голова могла быть у человека, оставленного непогребенным и подвергшегося мумификации от солнца и ветра. Редкие оставшиеся пучки волос, торчащие тут и там, прилепленные к желтоватой и покрытой струпьями, словно пылью, ссохшейся на черепе коже; еле открывающиеся и очень впалые глаза; губы и нос, изъеденные болезнью, из-под которых выступают хрящи и десны; уши с зачаточными остатками раковин; и на все это натянута высохшая, как пергамент, кожа, желтая, словно какая-нибудь глина, под которой выпирают кости. Кажется, что ее обязанность – удерживать вместе эти бедные кости внутри этого грязного мешка, который весь исполосован рубцами или надрывами гниющих ран. Развалина!

Думаю, это подходящая внешность для Смерти, что бродит по Земле, обтянутая высохшей кожей поверх скелета, обернутая в грязный плащ, весь в лохмотьях, и держащая в руке не серп, а узловатую палку, очевидно, оторванную от какого-нибудь дерева.

Он на пороге захолустной трущобы, настоящей трущобы, такой развалившейся, что невозможно определить, была ли она вначале гробницей, или шалашом дровосеков, или же это остаток разрушенного дома. Глядит на дорогу, проходящую в ста с лишним метрах от его логова, на главную дорогу, пыльную и еще залитую солнцем. На дороге никого. Насколько хватает глаз, на ней только солнце, пыль и безлюдье. Выше, в сторону северо-запада, наверное, селение или город. Вижу его окраинные дома. На расстоянии, по меньшей мере, километра.

63.2

Прокаженный глядит и вздыхает. Потом берет выщербленную чашку и наполняет ее из ручейка. Пьет. Углубляется в заросли ежевики, позади трущобы, наклоняется, вырывает из земли какие-то дикие коренья. Возвращается к ручейку, смывает с них основную пыль в скудной воде ручья и начинает их медленно поедать, с трудом поднося ко рту изуродованными руками. Должно быть, они жесткие как прутья. Он силится их разжевать и большую часть выплевывает, будучи не в состоянии проглотить, хотя и пытается себе помочь, глотками запивая их водой.

² «Где ты, Авель?» – раздается чей-то голос.

Прокаженный вздрагивает, изображая губами нечто, что могло бы быть улыбкой. Но они настолько потеряли форму, что безобразно даже это подобие улыбки. Он отвечает странным, пронзительным голосом (он напоминает мне крик каких-то пернатых, точное название которых мне неизвестно): «Здесь я! Уже не верил, что ты придешь. Думал, с тобой что случилось нехорошее, горевал… Если у меня не будет еще и тебя, что тогда останется бедному Авелю?». Говоря это, он подходит к дороге настолько, насколько, очевидно, это позволяет Закон, поскольку на середине пути останавливается.

Со стороны дороги выходит мужчина, и так быстро он приближается, что почти бежит.

«А это действительно ты, Самуил? О, если ты не тот, кого я жду, кто бы ты ни был, не причиняй мне зла!»

«Это я, Авель, действительно я. И здоровый. Видишь, как бегаю. Я опоздал, знаю. И поэтому беспокоился о тебе. Но когда ты узнаешь… о! ты будешь счастливым! И у меня тут не только привычные ломти хлеба. Но целая краюха, свежая и хорошая, вся для тебя, а также хорошая рыба и сыр. Все тебе. Хочу сделать тебе праздник, мой бедный друг, чтобы приготовить к празднику, еще более великому».

«Откуда ж ты такой богатый? Я не понимаю…»

«Сейчас расскажу тебе».

«И здоровый. Как будто это уже не ты!»

63.3

³ «Так слушай. Я узнал, что тот Рабби, который святой, находится в Капернауме, и пошел…»

«Стой, стой! Я заразный».

«О, не имеет значения! Я больше ничего не боюсь». Мужчина, не кто иной, как тот несчастный горбун, которого Иисус исцелил и облагодетельствовал в саду у тещи Петра, благодаря своей быстрой походке, в самом деле, оказался всего в нескольких шагах от прокаженного. Он продолжал говорить на ходу, счастливо улыбаясь.

Однако прокаженный не унимается: «Остановись, во имя Божие. Если кто-нибудь тебя увидит…»

«Остановился. Смотри, я кладу сюда провизию. Ты ешь, пока я говорю». Он кладет узелок на большой камень и развязывает его. Затем отступает на несколько шагов, тогда как прокаженный подходит ближе и кидается на непривычную еду.

«О, как давно я так не ел! Что за еда! Подумать только, а я уж решил, что отправлюсь отдыхать на пустой желудок. Ни одной жалостливой души сегодня… и тебя нет тоже… Мне пришлось жевать корни…»

«Бедный Авель! Я об этом думал. Но сказал: „Ладно. Сейчас ему невесело. Но потом он будет счастлив!“»

«Счастлив, да, от этой хорошей еды. Но потом…»

«Нет! Ты будешь счастливым навсегда».

Прокаженный качает головой.

«Послушай, Авель. Если ты способен поверить, то будешь счастливым».

«Но в кого поверить?»

«В Рабби. В Рабби, который исцелил меня».

«Но я же прокаженный, и на последней стадии! Как меня можно исцелить?»

«О! Он может. Он святой».

«Да, Елисей тоже исцелил прокаженного Наамана… Знаю… Но я… Я не могу пойти к Иордану»^[341].

«Для твоего исцеления не нужна будет вода. Послушай: этот Рабби – Мессия, понимаешь? Мессия! Сын Божий. И Он исцеляет всех тех, кто имеет веру. Говорит: „Повелеваю“– и бесы убегают, и конечности распрямляются, и слепые глаза видят».

«О! Я-то бы поверил! Но как мне увидеть Мессию?»

«Вот… за этим я и пришел. Он там, в том селении. Я знаю, где Он будет этим вечером. Если хочешь… Я решил так: „Скажу Авелю, и если Авель почувствует, что у него есть вера, отведу его к Учителю“».

«Ты с ума сошел, Самуил? Если я приближусь к домам, я буду побит камнями».

«Не к домам. Скоро вечер. Я доведу тебя до той рощицы, а потом пойду и позову Учителя. Приведу Его к тебе…»

«Иди, иди сразу! Я сам доберусь до того места. Пойду по канаве, за живой изгородью, а ты – давай, иди… О, иди же, дружище! Если б ты знал, что значит так болеть! И что значит надежда на исцеление!..». Прокаженный уже не обращает внимания на еду. Плачет и жестикулирует, умоляя друга.

63.4

«Иду, и ты приходи». Бывший горбун убегает со всех ног.

⁴ Авель с трудом спускается в канаву, что тянется вдоль дороги; ее высохшее дно сплошь поросло кустарником. Лишь в середине есть тонкая струйка воды. Наступает вечер, а несчастный все пробирается среди зарослей кустарника, постоянно прислушиваясь, нет ли каких шагов. Дважды он скрывается в глубине: сначала от всадника, который на рысях проносится по дороге, во второй раз от троих мужчин, нагруженных сеном и направляющихся к селению. Потом продолжает путь.

Однако Иисус с Самуилом прибывают в рощицу раньше него. «Скоро он будет тут. Он идет медленно из-за своих ран. Потерпи».

«Я не тороплюсь».

«Ты исцелишь его?»

«Он верует?»

«О!.. Он умирал от голода, увидел такую еду после нескольких лет лишений, и все же, едва перекусив, оставил все, чтобы устремиться сюда».

«Как ты с ним познакомился?»

«Понимаешь… после моего несчастья я жил на милостыню и скитался по дорогам, переходя с одного места на другое. Я проходил тут каждые семь дней и встретил этого беднягу… в один день, когда он, понуждаемый голодом, дошел до того, что в состоянии, способном напугать волка, вышел на дорогу к селению в поисках хоть чего-нибудь. Он рылся в отбросах, как пес. У меня в суме было немного черствого хлеба, подаяние добрых людей, и я отдал ему половину. С той поры мы стали друзьями, и каждую неделю я его снабжаю. Тем, что имею… Если у меня много, даю много, если мало – то мало. Делаю то, что могу, словно он мне брат. А с того вечера, когда Ты исцелил меня, будь Ты благословен, я все думаю о нем… и о Тебе».

63.5

«Ты добрый, Самуил; поэтому благодать посетила тебя. Кто любит, тот всего удостаивается от Бога. ⁵ А вон там что-то есть, среди ветвей…»

«Это ты, Авель?»

«Я».

«Иди сюда. Учитель ждет тебя здесь, под ореховым деревом».

Прокаженный поднимается из канавы, взбираясь на край, переваливает через него, и выходит на лужайку. Иисус ждет его, прислонившись спиной к высоченному ореховому дереву.

«Учитель, Мессия, Святой, помилуй меня!» – и он кидается в траву у ног Иисуса. Глядя лицом в землю, продолжает: «О Господь мой! Если Ты хочешь, Ты можешь меня очистить!». И потом осмеливается подняться на колени и протянуть костлявые руки со скрюченными ладонями, выставив свое осунувшееся обезображенное лицо… Из его больных глазниц на искореженный рот стекают слезы.

Иисус смотрит на него с огромным состраданием. Смотрит на этот призрак человека, уничтожаемого ужасной болезнью, которого, с его зловонием и отталкивающим видом, может вынести рядом с собой только настоящая любовь. Но вопреки всему этому, Иисус протягивает Свою ладонь, Свою красивую, здоровую ладонь правой руки, словно чтобы погладить этого бедняжку.

Последний, однако, не вставая, откидывается назад, на пятки, и кричит: «Не дотрагивайся до меня! Пожалей Себя!»

Но Иисус делает шаг вперед. Величественный, источающий добро и нежность, Он накладывает Свои пальцы на голову, изъеденную проказой, и произносит тихим, полным любви, но, в то же время, повелительным голосом: «Мое желание! Очистись!». Его ладонь несколько мгновений остается на этой бедной голове. «Вставай. Ступай к священнику. Соверши все, что предписано Законом. И не рассказывай о том, что Я тебе сделал. Только будь хорошим. Не греши больше никогда. Благословляю тебя».

«О! Господь! Авель! Да ты же совершенно здоров!». Самуил, увидев это преображение своего друга, кричит от радости.

«Да. Он здоров. Он удостоился этого благодаря своей вере. Всего доброго. Да пребудет с тобой мир».

«Учитель! Учитель! Учитель! Я не покину Тебя! Я не могу Тебя покинуть!»

«Сделай все, что нужно по Закону. Позже мы с тобой опять увидимся. И еще раз, да будет на тебе Мое благословение».

Иисус, дав Самуилу знак оставаться, отправляется в путь. А двое друзей плачут от радости, возвращаясь при свете четвертинки луны к трущобе, чтобы в последний раз передохнуть в этом несчастном логове.

На этом видение прекращается.