Принесение Иисуса во Храм. Добродетель симеона и пророчество Анны

32.1

1 февраля 1944.

¹ Вижу, как из крайне непритязательного домика выходит пара человек. С внешней лесенки спускается очень юная мать с ребенком на руках, завернутым в белую материю.

Узнаю в ней нашу Маму. Она все та же: бледная и светлая, стройная и очень изящная в каждом Своем движении. Она одета в белое и закутана в светло-голубой плащ. На голове белое покрывало. Она бережно несет Своего Младенца.

У основания лесенки Ее ждет Иосиф, рядом серый ослик. Иосиф весь одет в светло-коричневые тона: будь то туника, будь то плащ. Он глядит на Марию и улыбается. Когда Мария оказывается возле ослика, Иосиф перекладывает поводья в левую руку и на мгновение берет Младенца, который мирно спит, чтобы дать возможность Марии поудобней устроиться в седле. Затем отдает Иисуса, и они пускаются в путь.

Иосиф шествует сбоку от Марии, все время держа осла за поводок и обращая внимание, чтобы тот шел прямо и не спотыкался. Мария держит Иисуса на коленях и, словно из опасения, что Ему может быть холодно, плотно прикрывает Его краем Своего плаща. Оба супруга почти не разговаривают, но часто улыбаются друг другу.

32.2

Дорога, которую не назовешь образцовой, вьется между оголенными зимою полями. Иногда им встречаются или их нагоняют какие-нибудь путники, но они редки.

² И вот показываются дома и вырастают стены: это город. Супруги входят в него через ворота и начинают передвигаться по городской (и очень неровной) брусчатке. Дорога становится намного более трудной: и из-за движения, заставляющего ослика то и дело останавливаться, и из-за того, что самого его постоянно трясет на камнях и впадинах, зияющих на месте недостающих камней, и это беспокоит Марию и Младенца.

Дорога неровная. Она, хотя и плавно, поднимается в гору. Она зажата меж высоких домов с низкими и узкими дверцами и редкими окнами, выходящими на улицу. Небо наверху выглядывает клочками лазури: между домом и домом, или скорее, между террасой и террасой^[196]. Внизу на улице – толпа и гомон голосов; и пешие люди, или на ослах, или ведущие груженых ослов – идут навстречу другим, которые следуют за громоздким караваном верблюдов. В какой-то момент мимо с громким шумом копыт и оружия проносится патруль римских легионеров и исчезает за аркой, перекинутой поверх очень узкой и каменистой улицы.

Иосиф берет левее и выходит на улицу, которая пошире и получше. В глубине ее я вижу уже знакомую мне зубчатую стену.

Мария слезает с ослика возле двери, где находится что-то вроде стойла для разных вьючных животных. Говорю «стойло», потому что это нечто вроде навеса, точнее, укрытия, где разбросана солома и есть колышки с кольцами, чтобы привязывать четвероногих. Иосиф дает несколько монет подоспевшему человечку и приобретает на них немного сена, а также зачерпывает ведро воды из примитивного колодца в углу, и дает то и другое ослику. Затем присоединяется к Марии, и они оба вступают в

32.3

Храмовую ограду.

³ Сначала они направляются к галерее, где находятся те, кому Иисус потом задал хорошую порку^[197]: продавцы горлиц и ягнят и обменщики денег. Иосиф покупает двух белых голубок. Денег он не меняет. Ясно, что у него уже есть то, что необходимо.

Иосиф и Мария идут к боковому входу, который имеет восемь ступеней, как, кажется, и все остальные двери, так что куб Храма, получается, как бы приподнят над окружающим уровнем. У этого входа есть большой холл (как у главных ворот наших городских домов, чтобы дать представление), но более просторный и украшенный. В нем справа и слева находятся подобия алтарей, то есть, два прямоугольных сооружения, назначение которых вначале мне непонятно. Они напоминают низкие бассейны, поскольку внутренняя их часть ниже внешней кромки, которая возвышается на несколько сантиметров.

Появляется священник: не знаю, сам или на зов Иосифа. Мария протягивает двух несчастных голубей, и я, догадываясь об их участи, отвожу взгляд в сторону. Замечаю украшения массивного крыльца, потолка, холла. Тем не менее, краем глаза я, кажется, вижу, как священник окропляет Марию водой. Это, наверное, вода, потому что никаких пятен на Ее облачении не видно. Потом Мария, которая вместе с голубками дала священнику горсть монет (я забыла об этом сказать), входит с Иосифом в сопровождении того же священника уже в собственно Храмовое здание.

32.4

Я смотрю по сторонам. Место в высшей степени украшенное. На колоннах, на стенах и на потолке – скульптуры с головами ангелов, пальмы и орнаменты. Свет проникает через необычные, длинные и узкие окна, естественно, без стекол, вырезанные в стенах наискось. Предполагаю, это для того, чтобы ливень не попадал внутрь.

⁴ Мария доходит до определенной точки. И останавливается. В нескольких метрах от Нее – другие ступени, а над ними – другое подобие алтаря, за которым находится еще одно сооружение.

Я догадываюсь, что я только думала, что нахожусь в Храме, а была, на самом деле, в той части, что опоясывает Храм, то есть, Святилище, внутрь которого, кажется, никто, кроме священников, входить не может. Следовательно, то, что я считала Храмом, это не что иное, как крытый притвор, который с трех сторон окружает Храм, где заключена Скиния^[198]. Не знаю, хорошо ли я объяснила. Но я не архитектор, и не инженер.

32.5

Мария передает Младенца – который проснулся и вращает вокруг Свои невинные глазки с изумленным взглядом малыша нескольких дней – священнику. Тот берет Его на руки, а затем поднимает на вытянутых руках лицом к Храму, стоя напротив подобия алтаря, находящегося на тех ступенях. Обряд совершен. Младенец возвращен Маме, и священник уходит.

⁵ За всем этим с интересом наблюдает некоторое количество людей. Между ними проталкивается какой-то согнутый, хромой старичок, опирающийся на палку. Он, видимо, очень стар, я бы сказала, за восемьдесят лет. Он приближается к Марии и просит Ее дать ему на минутку Малыша. Мария, улыбаясь, удовлетворяет его просьбу.

Симеон, которого я всегда считала принадлежащим к священническому сословию и который, напротив, оказался простым верующим, по крайней мере судя по одежде, берет Его и целует Его. Иисус улыбается ему с неуверенным выраженьицем грудничка. Похоже, Он разглядывает его с любопытством, потому что старичок начинает одновременно плакать и смеяться, и слезы образуют целый сверкающий узор, просачиваясь среди морщин и усеивая длинную белую бороду, к которой Иисус тянет ручки. Это Иисус, но Он, все-таки, ребенок, и все, что перед Ним движется, привлекает Его внимание, вызывая у Него робкую попытку схватить это, чтобы лучше понять, что это такое. Мария с Иосифом улыбаются так же, как и присутствующие, которые восхваляют этого славного Малыша.

32.6

Я слышу слова святого старца^[199] и вижу изумленный взгляд Иосифа, взволнованный взор Марии, а также взгляды этой кучки людей, частью удивленных и взволнованных, а частью потешающихся над словами старика. Среди них есть бородатые и напыщенные члены Синедриона, которые качают головами, глядя на Симеона с насмешливым снисхождением. Видимо, думают, что тот от старости выжил из ума.

⁶ Улыбка Марии тает, обращаясь в сильнейшую бледность, когда Симеон возвещает Ей скорбь^[200]. Несмотря на то, что Она знает, это слово пронзает Ей душу. Мария сильней придвигается к Иосифу, как бы ища поддержки, с чувством прижимает Младенца к Своей груди и, словно мучаясь от жажды, впитывает слова Анны^[201], которая, будучи женщиной, сжалилась над Ее страданием и обещает Ей, что Предвечный смягчит Ее скорбный час, придав Ей сверхъестественной силы. «Женщина, Тому, кто даровал Спасителя Своему народу, достанет могущества даровать и Своего ангела, чтобы утешить Твои слезы. Господь никогда не скупился на помощь великим женам Израиля, а Ты – много больше Юдифи и Иаили^[202]. Бог наш даст Тебе сердце из чистейшего золота, чтобы противостоять морю скорби, из-за которой Ты станешь величайшей Женщиной вселенной, ее Матерью. И Ты, Младенец, не забудь обо мне в час Своего призвания».

И тут мое видение прекращается.

32.7

2 февраля 1944.

⁷ Иисус говорит:

«Из описания, данного тебе, вытекают два наставления для всех.

Первое: не священнику, погруженному в ритуалы, но с отсутствующим духом, а скорее, простому верующему открывается истина. Священник, постоянно соприкасаясь с Божественным, обращенный к попечению о том, что имеет отношение к Богу, посвященный во все то, что выше плоти, сразу должен был бы догадаться, ктó был Младенец, которого принесли ко Храму в то утро. Однако, чтобы суметь догадаться, необходимо было иметь живой дух. А не только одежду, скрывающую если не мертвый, то глубоко уснувший дух. Дух Божий может, если пожелает, подобно молнии и землетрясению, потрясти и разбудить даже самый неподатливый дух. Может. Но, поскольку это Дух сообразности, как и Бог есть Бог сообразности во всех Своих Лицах и в образе действия, Он, как правило, изливается и говорит – не скажу, что в тех, кто вполне достоин принять Его излияние (тогда Он изливался бы крайне редко, и ты бы тоже не познала Его света), – но там, где видит «благое произволение» удостоиться Его излияния.

В чем проявляет себя это благое произволение?

В жизни, всецело отданной, насколько это возможно, Богу. В вере, в послушании, в чистоте, в милосердии, в великодушии. В молитве. Не в обрядах^[203], а в молитве. Между ночью и днем меньше разницы, нежели между обрядами и молитвой. Последняя – это общение духа с Богом, из которого вы выходите укрепленными и с решимостью все больше становиться Божьими. Первые же – это нечто привычное, совершаемое из разных, но всегда эгоистичных, побуждений, нечто, оставляющее вас такими,

32.8

какие вы есть, а то и отягощающее вас грехом лжи и нерадения.

⁸ У Симеона это благое произволение было. Жизнь не пожалела для него тревог и испытаний. Но он не утратил своего благого произволения. Годы и превратности не затронули и не поколебали его веры в Господа, в Его обещания, а его благая воля не уставала становиться все более и более достойной Бога. И Бог, прежде чем глаза этого верного раба не закрылись для солнечного света в ожидании Божьего Солнца, сияющего с Небес, открывшихся навстречу Моему вознесению после Мученичества, направил на него луч Духа, что привел его в Храм, дабы увидеть Свет, пришедший в мир.

„Движимый Святым Духом“, – говорит Евангелие^[204]. О, если бы люди знали, каким превосходным Другом является Святой Дух, каким Руководителем, каким Наставником! Если бы они любили и призывали Его, эту Любовь Пресвятой Троицы, этот Свет от Света, это Пламя от Пламени, этот Ум, эту Мудрость! Насколько больше бы они знали о том, о чем необходимо знать!

32.9

Смотри, Мария; посмотрите, чада. Симеон ждал всю свою долгую жизнь, чтобы „увидеть Свет“, чтобы узнать, что обещание Божие исполнилось. Но никогда не усомнился. Никогда не говорил себе: „Бесполезно мне упорствовать в надежде и в молитве“. Он упорствовал. И сподобился „увидеть“ то, чего не увидели ни священник, ни члены Синедриона, полные гордыни и помутнения: Сына Божия, Мессию, Спасителя в той самой младенческой Плоти, что одарила его теплом и улыбками. Он получил Божью улыбку, главную награду своей честной и набожной жизни, из Моих младенческих губ.

⁹ Второй урок: слова Анны. И она, пророчица, тоже увидела во Мне, новорожденном, Мессию. И это естественно, учитывая ее пророческий дар. Однако послушай, послушайте, чтó она, побуждаемая верой и человеколюбием, говорит Моей Матери. И претворите в свет для своей души, трепещущей в эту эпоху тьмы, в эти выходные дни Света. „Тому, кто даровал Спасителя, достанет могущества даровать и Своего ангела, чтобы утешить Твои, ваши слезы“.

Подумайте: Бог отдал Сам Себя, чтобы уничтожить в душах действие Сатаны. И не сможет победить теперь тех противников^[205], что мучают вас?! Не сможет высушить ваши слезы, смяв этих противников и опять ниспослав Свой мир, Христов мир? Почему вы не попросите Его с верой? С подлинной верой, непреодолимой, верой, перед лицом которой непреклонность Бога, возмущенного множеством ваших грехов, с улыбкой растает, и придет прощение, а значит поддержка, и придет Его благословение – как радуга над этой землей, погруженной в кровавый потоп, вызванный вами самими.

Подумайте: Отец, после того как наказал людей потопом, сказал Сам Себе и Своим патриархам: „Не буду Я больше проклинать землю из-за людей, ибо чувства и помыслы человеческого сердца склонны ко злу с самого отрочества; так что не поражу больше все живущее, как Я сделал“^[206]. И Он оставался верен Своему слову. Больше не насылал потоп. Вы же: сколько раз вы говорили сами себе и Богу: „Если мы спасемся на этот раз, если Ты спасешь нас, мы никогда больше не будем воевать, никогда“, а потом все равно развязывали еще более ужасные войны? Сколько раз, о лицемеры, не обращающие внимания ни на Господа, ни на собственные слова? И все же Бог поможет вам еще раз, если немалое число христиан^[207] попросит его с верой и неудержимой любовью.

Положите – о все вы, которые, будучи слишком малочисленными, чтобы уравновесить тех многих, что побуждают Бога быть непреклонным, тем не менее, остаетесь преданными Ему, несмотря на ту страшную пору, что нависает и нарастает с каждой минутой, – положите ваши заботы к ногам Божьим. Он сумеет направить к вам Своего ангела, как направил в мир Спасителя. Не бойтесь. Припадите ко Кресту. Он всегда побеждал козни дьявола, действующего через людскую жестокость и печали житейские, старающегося склонить к отчаянию, то есть, к отделению от Бога, те сердца, которыми он не в состоянии овладеть иначе».

 

Колыбельная Девы Марии

33.1

28 ноября 1944.

¹ Сегодня утром у меня было приятное пробуждение. Еще в дремотной дымке я услышала чистейший голос, который сладко пел протяжную колыбельную. Она казалась рождественской пасторалью, такая она была неторопливая и архаичная. Следя за той мелодией и за тем голосом, я все больше наслаждалась им и под его колебания приходила в сознание. Наконец, я проснулась и поняла. Я проговорила: «Приветствую Тебя, благодатная Мария!», потому что именно Маме принадлежало это пение. И сказав мне: «Я тоже тебя приветствую. Иди сюда и возрадуйся!», – Она запела еще громче.

И я увидела Ее. В Вифлеемском доме, в комнате, которую Она занимала, сосредоточенно убаюкивающей Иисуса. В комнате был ткацкий станок Марии и всякое шитье. Похоже было, что Мария прервала работу, чтобы покормить Младенца грудью, поменять Ему пеленки, точнее, одёжки, поскольку Малышу уже не один месяц, думаю, шесть или – максимум – восемь; и рассчитывала снова за нее взяться, когда Ребенок уснет.

33.2

Дело было к вечеру. Закат, уже почти закончившийся, разбросал по ясному небу золотистые клочки. Стада возвращались в загоны, пощипывая последнюю травку на цветущем лугу, и блеяли, подняв кверху мордочки. Младенец засыпал неохотно. Видимо, немного беспокоили зубки или какая другая детская «болячка».

² Эту песню я записала, как смогла, в сумерках раннего-раннего утра, на обрывке бумаги, и теперь переписываю сюда:

«Золотые барашки идут

Прямо пó небу – в Божий приют

А с лугов разноцветных глядят

На них пятнышки белых ягнят

Но пускай соберутся сюда,

На луга, все на свете стада,

Никогда не сравниться с Тобой

Никому из них, Мой золотой

Засыпай, засыпай, засыпай,

Успокойся и баюшки-бай

А на небе вверху, над Тобой,

Ярких звезд зажигается рой

Не мигая, глядят они: ах!

Твои нежные глазки в слезах…

Драгоценные очи Твои –

Мои синие звезды любви

Лишь заплачут они, как уже

Сразу горестно Мне на душе

Засыпай, засыпай, засыпай,

Успокойся и баюшки-бай

Сонмы ангелов: все, что в Раю, –

Окружают кроватку Твою

И, сверкая, ведут хоровод

Покидая ночной небосвод,

Чтоб увидеть невинный Твой лик,

А Ты плачешь… Ты к Маме приник,

Хочешь к Маме, ведь Мама – Твой Рай,

Успокойся и баюшки-бай

Засыпай, засыпай, засыпай,

Успокойся и баюшки-бай

Незаметно часы протекут

Розоветь на востоке начнут

Небеса, только Мама не спит –

Над Твоею кроваткою бдит,

Ты проснешься – и Маму искать

Что за счастье – к груди прижимать

Тебя, Сын! И отдам Я легко

Свою жизнь Тебе, как молоко

Засыпай, засыпай, засыпай,

Успокойся и баюшки-бай

Ведь без Мамы остаться нельзя

Пусть во сне Твои видят глаза

Само Небо, — скажу Я — приди!

И усни у Меня на груди

Вот подушка Тебе, а вокруг –

Колыбелька из Маминых рук

Под покровом все страхи пройдут

Я с Тобой, спи спокойно, Я тут

Засыпай, засыпай, засыпай,

Успокойся и баюшки-бай

Я навеки останусь с Тобой,

Ты сроднился с Моею душой,

Как на лоне природы цветок,

Что прижился в земле… Мой Сынок,

Он уснул – не будите Его

Вдруг Он видит Отца Своего,

Чья любовь осушает росу

С Твоих глаз, милый Мой Иисус

Засыпай, засыпай, засыпай,

33.3

Успокойся и баюшки-бай…»

³ Невозможно передать красоту этой картины. Это всего лишь мать, качающая ребенка. Но какая Мать и какого Ребенка! Только представьте, сколько красоты, любви, чистоты, Неба в этой маленькой, грандиозной, нежной картине, услаждающей меня своим воспоминанием, в котором как подтверждение присутствует та мелодия, что я про себя повторяю. Чтобы и вам дать возможность услышать ее. Однако у меня нет чистейшего серебристого голоса Марии, девственного голоса Приснодевы!.. И это будет напоминать осипший баян. Не важно. Напою, как сумею. А что за чудесная пастораль, должно быть, звучала над Рождественскими Яслями!

Сначала Мама медленно качала деревянную колыбель. Потом, видя, что Иисус не утихомиривается, взяла Его себе на руки, присев около открытого окна сбоку от колыбельки и слегка покачиваясь в такт мелодии, повторила эту колыбельную дважды, пока маленький Иисус не закрыл глазки и не повернул головку к материнскому сердцу, и в таком положении заснул, прижавшись личиком к теплой материнской пазухе, одной ладошкой – возле Своей розовой щечки – прислонившись к Маминой груди, а другую уронив Ей на колени. Покрывало Марии послужило сенью для святого Создания.

Затем Мария с бесконечной осторожностью встала и положила Своего Иисуса в колыбельку, накрыла Его детским бельем, развесила покрывало для защиты от мух и от сквозняка, и принялась созерцать Свое спящее Сокровище. Держа одну руку на сердце, другой все еще прислонившись к колыбели, готовая качать ее в случае намека на пробуждение, Она, немного склонившись, счастливо улыбается, в то время как тени и безмолвие

33.4

опускаются на землю и заполняют Ее девичью комнатку.

Какой покой! Какая красота! Меня охватывает блаженство!

⁴ Это не такое уж величественное видение, и возможно, в ряду других его сочтут необязательным, поскольку оно не раскрывает ничего особенного. Знаю. Но для меня оно поистине благодатно, и таковым я его почитаю, потому что оно наполняет мой дух безмятежностью, чистотой, любвеобилием, как будто меня приласкали Мамины руки. Думаю, и Вам оно, в этом смысле, понравится. Мы же «дети». Так лучше! Такими мы нравимся Иисусу. Остальные же, ученые и глубокомысленные, пусть думают, что хотят, и считают нас «наивными». Мы об этом не станем волноваться, правда?