Психические силы, качества и состояния исследователя.

    Представим двухэтажное здание. Если его фундамент уподобить телу, а подвальное помещение – мозгу, то первый этаж совпадет с психикой.

Психика – это чувственная часть сознания. В научной и учебной литературе психика и сознание нередко отождествляются. Такая позиция страдает недостатками. Если психика и сознание суть одно и то же, то такое дублирование не несет никакой пользы и разумнее эти понятия развести. К тому же, с точки зрения логики известно, что чем ỳже объем понятия, тем определеннее его значение. Целесообразно понятию психики придать более узкий смысл, признав её областью всех видов чувственности. Все остальное содержание сознания, будучи рациональным, составит интеллект. Граница между психикой и интеллектом пролегла через оппозицию чувственность – рациональность, которую нужно уточнить.

    Чувственность следует трактовать достаточно широко – это любое человеческое переживание. Нижней границей здесь выступает телесность во всех ее проявлениях. Это различие подчеркивается там, где стимульные раздражения соматического характера превращаются в рецепторно‑сенсорную чувственность или во впечатления. Кроме них существует многообразие деятельностных переживаний индивида: чувства успеха – неудачи и т.п. Специфична группа экзистенциально‑экспрессивных состояний в виде печали, страха, надежды и т.п. Таким образом, психика включает в себя все разнообразие переживательных состояний от умеренных чувств до эмоциональных всплесков‑страстей.

 

        Душевная жизнь демонстрирует высоту и сложность своих проявлений. Здесь есть страдательно‑пассивные волнения, ритмика переходов из одного полярного состояния психики в другое (напряжение‑разрядка, удовольствие‑неудовольствие и т.п.), переживания прошлого (печаль, ностальгия) и будущего (надежда). Но что их объединяет, то это принадлежность внутреннему миру конкретной личности. Именно она страдает и радуется, беспокоится и надеется, все ее душевные движения непосредственны, хотя и скрыты от прямой фиксации. Американский психолог Г.В. Оллпорт весьма проницательно заметил, что чувства занимают промежуточную позицию между тем, что совершенно скрыто – инстинктами и бессознательными влечениями ‑ и тем, что отчетливо и выпукло – интеллектуальными и поведенческими актами. Следует согласиться с принципиальной промежуточностью психики между телом и интеллектом.

 

 

    2.1. Самость ученого (Я) есть бытийственная психика. Хотя мир индивидуальной чувственности един, в нем можно выделить центральное ядро и назвать его «бытийственная психика». Она является сутью индивида, его Я или самостью. Эта психика принимает важные решения и приводит их в жизнь. Осуществив выбор той или иной стратегии, данная инстанция мобилизует необходимые ресурсы личности, включая интеллект. В таком отношении психика действует как энергетическая сила и волевой центр. Существенное значение здесь имеют интенсивные чувства или аффекты. Они представляют собой такие переживания, которые охватывают всю личностную целостность. Речь идет о состояниях настроения (печаль, тревога, страх и т.п.), о желаниях‑влечениях, устремляющих всю личность к достижению чего‑либо (увлеченность, энтузиазм и т.п.). Сюда же можно отнести экзистенциальные эмоции, имеющие явный интегральный характер (депрессия, душевный подъем, экстаз). Эта область психики чаще всего самостоятельна от воздействий внешней среды и являет автономность от интеллекта. Характеризуя эмоции, К. Юнг видел в них непроизвольные состояния индивида, они игнорируют его сознательные намерения и неотвязно овладевают им. В отличие от мыслей аффективные эмоции нельзя отделить от себя, они глубоко укоренены в системе личности и способны психически заражать других людей.

    Главные признаки бытийственной (экзистенциальной) психики суть нелокальная целостность и глубинная бессознательность. Переживания здесь далеки от информационно‑познавательных потоков и их «чувственная ткань есть бытийный слой сознания» (В. П. Зинченко). Такую психику французский философ Ж. Делёз оценил в качестве «первичной витальной чувственности», где душевные состояния переживаются и проживаются всем существом. Именно эти чувства являются проводником соматической энергии к интеллектуально‑духовным процессам. В свое время на это особое внимание обратил российский психолог М. И. Владиславлев (1840‑1890). Поскольку душа-психика непосредственно сопряжена с телом, ее состояния энергетичны. Интенсивность сил души меняется со временем от некоторого максимума к минимуму. Концентрацию энергии и ее переключение на определенные предметы осуществляет воля через механизм внимания. Посредством них энергия душевного состояния возбуждает акты ума и придает им характер напряженного усилия. Психологи по‑разному трактуют волю и ее роль, но почти все признают ее связь с энергетичностью глубинной психики.

 

        

Почему древние мудрецы рекомендовали мыслителям и ученым обуздывать свои страсти? Великие философы древности полагали, что для познавательного мышления, ищущего истину, требуется спокойствие души. Так, по мнению Лао-цзы, чтобы Дао, хотя бы частично, вошло в познающее сердце, в нем должно установиться состояние «луна‑в-воде». Как это понять с точки зрения современной науки? Между психическим состоянием и актом ума возможны три общих соотношения: а) состояние препятствует акту; б) состояние нейтрально к акту; в) состояние способствует акту. Если две первые ситуации отрицательны для интеллектуальной деятельности, то последняя является оптимальной. Каковы же основные условия оптимума? Сложные умственные занятия требуют мобилизации всех сил личности, на достижение некоторой цели должны объединиться все уровни жизни: тело, аффективные потоки, ментальные состояния и интеллект. Если хотя бы один слой этой пирамиды выпадает, акт разума теряет всю необходимую опору. Допустим, у инженера – конструктора, работающего над сложным проектом, случился острый приступ радикулита, он не может сидеть за столом, но может волевым усилием организовать акты думанья над проектом в кровати. Но, если соматические сбои мыслитель может компенсировать волевым фактором, он, как правило, бессилен перед натиском стрессовых страстей. Бытийственная психика непосредственно связана с телом и способна на высокоэнергетические импульсы. Эта чувственная стихия может погружать индивида в такие глубокие и вместе с тем интегральные состояния, которые исключают возникновение и развертывание сложных интеллектуальных актов. К примеру, у ученого умерла любимая жена, он потрясен горем невосполнимой утраты. Несомненно, что первые дни, недели и, может быть, месяцы после этого он не сможет как обычно вести свое исследование, драма жизни выбила его из «научного седла». Стало быть, для творчества наибольшие угрозы несут аффективные импульсы и, именно, они являются главным предметом волевых усилий. Организация «собранной личности» (М. К. Мамардашвили) как раз предполагает выработку такого состояния души, чтобы выстроилась вся иерархия сил для производства разумного акта.

И все же аффекты похожи на неукротимых демонов. История науки полна описаний негативных страстей, бушевавших в отношениях между учеными. И. Ньютон не мог терпеть даже малейших критических замечаний и потому избегал очных дискуссий. Весьма неприязненно он относился к своему соотечественнику Р. Гуку и немецкому ученому Г. Лейбницу. Французские химики П. Бертло (1827-1907) и Сен-Жиль буквально ненавидели своего старшего и именитого коллегу К. Бертоле (1748-1882) и поэтому всегда стремились опровергать его гипотезы и теории, хотя которые и вытекали из фактических данных. Крайне недоброжелательно и тенденциозно относился физиолог И. М. Сеченов (1829-1905) к исследователю Н. Е. Введенскому. За всеми этими формами межличностной борьбы стоят разные психические мотивы: утверждение собственных амбиций, эмоциональная несдержанность, психическая несовместимость и т.п.

Жизненная форма как бытийственное условие действия интеллекта. Сам по себе интеллект явно не самодостаточен, его необходимым основанием выступает телесно-чувственная жизнь. Эта витальная стихия в своих простых видах самодеятельна, но ее сложные виды требуют информационного обеспечения. Потребность в когнитивной информации и удовлетворяет интеллект. Истоки его зарождения тянутся в эволюционные глубины жизни и у человека он достигает высокого уровня развития. Интеллект занимает место своеобразной надстройки над психобиотической системой индивида. Эта связь далека от механического соотношения, подобного связи элементов здания, ибо речь идет о сложнейших актах возникновения и развития знаний, обусловленных иерархией соматических и психических процессов.

Здесь можно обратиться к введенному М. К. Мамардашвили различению жизненной формы бытия и акта ума. Если оперировать понятиями и мыслить идеальными предметами, то требуется особое бытийственное состояние, в котором все это можно делать. Голым усилием мысли невозможно воспринимать, учиться, понимать; для всего этого надо сначала быть. Речь идет об особой личностной культуре, которая своими усилиями может противостоять естественным процессам энтропийного рассеяния. Индивид способен собрать свои жизненные силы и только этим концентрированным существованием он обеспечивает готовность познания и его актуализацию. Такое бытие есть обязательное условие знания. И хотя данная форма все решает фактом своего существования и действия, нельзя актом ума стать на ее место. Связь сцепления такова, что жизненная форма обеспечивает лишь бытийственные условия для возможной активности интеллекта, но уже реализация этих потенций определяется самим умом.

    На небытийственный характер умственных процессов обратил свое внимание К. Юнг. Если человек владеет своими мыслями, то это нормальное состояние. Между самостью и знаниями здесь существует явная дистанция, которая позволяет Я осуществлять внешний контроль над работой интеллекта: начинать акт думания тогда, когда это надо и прекращать его, руководствуясь жизненной целесообразностью. Патологическое состояние начинается тогда, когда уже мысли владеют индивидом: его преследуют навязчивые идеи, он живет в плену фантазии. Это означает, что дистанция между интеллектом и психологическим бытием исчезла, умственные акты вошли в самость и, обретя бытийственную силу, стали распоряжаться жизненными поступками. Здесь контроль над разумом уже потерян, невротик не может произвольно включить действие своих познавательных способностей.

Психические расстройства и практика их лечения еще раз подтверждают ошибочность стратегии «включения» интеллекта в психику или психики в мышление. Нормой является четкая демаркация между психикой как бытийственной самостью индивида и ее интеллектуальными средствами. Дистанция между «душой» и разумом выступает залогом психического здоровья, которое предполагает свободный контроль над активностью интеллекта со стороны Я (самости, психики, «души»).

«Всякая мысль порождается желанием». Это утверждение У. Джеймса весьма понятно разъяснил В. Дильтей. Энергетическая динамика инстинктов и витальных чувств вызывает в человеке широкий спектр желаний, из‑за них он впадает в беспокойное состояние. Индивид вынужден искать такое состояние своего жизнеощущения, которое заставило бы замолчать желания. Под натиском живого чувства поиск покоя обретает форму мышления, осмысление жизни ведет к значимому знанию и основанное на нем действие удовлетворяет желания. Инспирирующую роль эмоций Ж. Пиаже представил такой схемой: глубины тела порождают потребности, энергия эмоций превращает их в интересы, и уже они производят мотивацию активности интеллекта. Последнее хорошо иллюстрируют ученые, у которых увлечение наукой вызывает исследовательскую деятельность.

 

Психика различным образом мотивирует выбор науки как профессиональной деятельности. Перед каждой начинающей взрослую жизнь личностью открывается широкое поле выбора – сотни самых различных профессий. Какие же пути приводят в науку? Обычно здесь предполагаются определенные мотивы, т.е. психические факторы, которые склонили личность предпочесть науку. Казалось бы, что поскольку мотивы имеют психический характер, стало быть, они играют роль сугубо внутренних причин. Но такая оценка несколько преждевременна и нуждается в уточнении.

 В 1918 г. А. Эйнштейн выступил с небольшой речью в Немецком физическом обществе, посвященной юбилею М. Планка (текст был назван «Мотивы научного исследования»). Ученый указал на то, что большинство приходит в науку в зависимости от внешних обстоятельств: влияние родителей, работающих в науке; случайная вакансия; удовлетворение честолюбия; желание сделать карьеру и т. п. Некоторые занимаются наукой с гордым чувством своего интеллектуального превосходства, для них наука – это подходящий спорт, дающий полноту жизни. И только малая часть исследователей приходит в науку как в храм. Выглядят они как люди странные, замкнутые и не от мира сего, ибо они увлечены наукой самой по себе. Их объединяет внутренний мотив – им интересно заниматься чистым исследованием как таковым. Такие ученые ушли от будничной жизни с ее пустыми хлопотами, суетой и отдают все силы развитию особой любознательности. Они пытаются заменить мир хаотических ощущений ясной и гармоничной картиной теоретических знаний. Такими подвижниками науки были М. Планк и А. Эйнштейн.

Канадский физиолог Ганс Селье (1907-1982), получивший нобелевскую премию за открытие стресса, в конце своей жизни написал книгу «От мечты к открытию: как стать ученым». Здесь он обобщил не только свой исследовательский опыт, но и учел практику других ученых. Соображения Эйнштейна Селье уточнил и конкретизировал, выделив семь мотивов научной деятельности.

«Бескорыстная любовь к Природе и Правде». Многое в человеческой жизни не измеряется практической пользой. К таким феноменам относятся: рождение младенца, произведение живописи, музыкальный шедевр и фундаментальные исследования. Все это ценно само по себе. Открытие секретов природы доставляет нам радость вне зависимости от их возможных практических применений. Здесь можно добавить с учетом существования социальных и гуманитарных наук, что бескорыстное познание распространяется также на человека и общество. Поскольку представление о правде ближе к духовным смыслам мировоззрения, лучше заменить его понятием «истина». Ученый стремится получить знание, соответствующее самой реальности без субъективных искажений.

«Восхищение красотой закономерности». Речь идет об эстетическом мотиве. У природы нет намерения скрывать свои тайны, она чрезвычайно многообразна и это богатство оборачивается высокой сложностью. Но такое содержание не представляет собой унылого набора хаотических нагромождений. Все в мире организовано в гармоничный и закономерный порядок. Ребенок восхищается отдельными вещами (звездное небо, морская ракушка и т. п.) и созданиями (бабочка и т. п.). Затем практическая суета взрослой жизни устраняет это чувство. И вот в науке у ученого появляется возможность восстановить былой романтизм. Но второй раз в одну и ту же реку бытия войти невозможно. Если в детстве мы радуемся красоте единичного, то ученый-теоретик изумляется величию и грандиозности той сети общих законов, которые управляют гармонией Природы вне человека и внутри его.

«Любопытство и желание приносить пользу». Не надо путать любознательность с дурной манерой совать свой нос в личные дела других. Любопытство – это замечательное качество, которое начинает проявляться у детей (постоянные вопросы «почему?»), нередко пропадает в школе и возрождается у настоящих ученых. Речь идет о такой же чистой побудительной силе познания, как восхищение красотой. Если исследователь теряет любознательность и все же продолжает заниматься наукой, это означает, что им двигают прагматические мотивы.

    Нельзя осуждать всю прагматику, ибо многое в ней имеет гуманный характер. Таково желание ученого приносить пользу людям. На первый взгляд, кажется, что такой альтруизм представлен только прикладными исследованиями, дающими бытовую и производственную технику, медицинские услуги и другие блага. На этом фоне теоретики выглядят самовлюбленными эгоистами, занятыми интеллектуальной игрой в бисер. Однако более глубокий взгляд и этих ученых приобщает к альтруистам. Как показывает история науки, фундаментальные теории со временем выводят на радикально новые практические блага. Космология звезд и далеких галактик обернулась спутниковым телевидением и радиосвязью, квантовая физика – уникальной медицинской техникой и т. п. Итак, все ученые оказываются полезными обществу, и это вдохновляет их на трудный поиск.

Потребность в одобрении – жажда авторитета – тщеславие. И все же ученым вовсе не чуждо все человеческое. Эгоизм естественен для большинства людей и в определенной мере он есть жизненная необходимость. Но такова природа человека, что он это не любит признавать. Даже в неофициальных разговорах ученые с возмущением отвергают версию о том, что они желают заработать авторитет. Но если оценить авторитет как высокое мнение других о значении твоей личности, то ничего предосудительного в таком мотиве нет. И реальная научная жизнь это подтверждает. Большинство исследователей обеспокоены тем, получат они приоритет на свои открытия или нет. Редко кто берет в руки книгу или статью по своей тематике без желания увидеть в перечне литературы свое имя. Если ученый горит желанием открыть новый закон природы собственными способностями, то это то «тщеславие, которое принесло гораздо больше пользы цивилизации, чем скромность» (У. Вудворт).

    Тщеславие предосудительно только тогда, когда законная гордость своими общепризнанными достижениями превращается в неразборчивую погоню за славой. Настоящие ученые не измеряют свои успехи количеством похваливших их людей. Хотя исследователи небезразличны к известности, они очень разборчивы в отношении того, чьего признания им хотелось бы добиться. Чем более велик ученый, тем меньше число людей, мнением которых он дорожит. Он заслужил себе место в узком кругу научной элиты. Ему согревает душу чувство, что в мире есть несколько человек, которые понимают те трудности, которые ему приходится преодолевать, и только они знают подлинную цену его достижений.

  Желание подражать героям науки. Абстрактные идеалы крайне редко увлекают людей. Входя в жизнь, молодежь нуждается в персонифицированных образцах. Точно так дело обстоит и в науке. Авторитетный и признанный ученый заражает духом поиска начинающих исследователей, такова главная функция научной школы.

    Селье признал свои великие идеалы: Клод Бернар (1813-1878) – великий французский биолог и физиолог, Пауль Эрлих (1854-1915) – немецкий врач, биолог и химик, один из основоположников теории иммунитета, лауреат Нобелевской премии (1908) и Уолтер Кеннон (1871-1945) – американский физиолог, автор теории гомеостаза. Особое личное влияние на Селье оказал Кеннон. Исследования стресса были начаты под влиянием его открытия реакций экстренного выброса адреналина. Однако дело не только и не столько в идейном воздействии, сколько в духовных связях учителя и ученика. Последний не только поклоняется первому, он становится его сыном по разуму, принимая незримую эстафету науки. Здесь исследовательский поиск укореняется не только в голове, но и в сердце.

  Боязнь скуки и привычка к поиску. Для большинства людей обычная семейная и трудовая жизнь с ее повседневными хлопотами является нормой. Но существуют такие индивиды, для которых такое бытие пресно и скучно, они жаждут новых впечатлений и даже приключений. Часть из них выбирает профессии, предполагающие риск: авиация, космонавтика, спецназ, уголовный розыск, спорт и т. п. Другие удовлетворяются хобби из альпинизма и других форм экстрима. Но что делать интеллектуалам, склонным к авантюрам ума? По мнению Селье, такие приходят в науку, получая здесь искомый «душевный адреналин» в ходе решения сложнейших задач.

Хотя Селье ничего не пишет о привычке, этот психический фактор нельзя сбрасывать со счетов. И вот почему. Нередко молодого человека приводят в сферу науки внешние и случайные обстоятельства: неожиданное предложение поступать в аспирантуру, несчастная любовь, мода на науку и т. п. И вот начинаются повседневные будни – чтение и осмысление научной литературы, плановая работа в лаборатории и т. п. В такой обстановке кто-то не находит для себя ничего хорошего, он остается в этой рутине или уходит. Но некоторым, в конце концов, открывается свет в туннеле, он может быть совсем неярким, но греющим душу как свеча верующему. Интеллектуал, который никогда не испытывал архимедовского экстаза открытия («эврика»), способен обнаружить в себе некую тягу к исследованию. Такое состояние находят в себе часто те, кто многие годы сочетал науку с преподаванием. Главным для них многие годы было последнее, ибо это – основная трудовая нагрузка. Исследование проходило здесь как принудительное дополнение. И вот на склоне лет вузовский преподаватель может вдруг обнаружить в себе удивительную метаморфозу: казавшаяся раньше ненужной повинностью наука стала тем, без чего он уже не мог существовать. Его неудержимо тянет к книгам, к столу, к раздумьям. И вот после этого он способен и подумать о тех чистых мотивах, которые указаны Селье.

Социологические исследования российских преподавателей вузов (2004) дали следующее распределение их мотивов участия в научной работе % [8, c. 284].

 

   Психические качества выражают характер настоящего ученого. Как и любая профессиональная деятельность, наука требует от исследователя необходимых качеств. Поскольку речь идет о психике, выделим ряд основных психических качеств такого рода.

   Волевая настойчивость поиска. Все формы человеческой деятельности имеют целевой характер. Мы ставим цель, которая выражает то благо, которое нам необходимо, и затем находим средства для ее достижения. Общая и единая целевая установка науки – получение новых знаний. Она дифференцируется и конкретизируется в виде многообразия проблем. Сама постановка новой проблемы является особо сложным видом деятельности, требующим большого количества времени и специальных усилий. Ее решение может растягиваться на годы, десятилетия и века. Это напоминает ситуацию, где сказочному герою приказывают идти туда, не зная куда, найти то, не зная что. Положение ученого совсем другое, он сам себя посылает в неизвестные дали, и поддержать познание может только его воля. Она дает настрой личности на длительное и упорное преследование проблемной цели. Именно воля концентрирует все силы ученого на проблеме и поддерживает их интенсивность в режиме здорового оптимизма.

   Предметом многих иронических насмешек стала рассеянность выдающихся ученых. (Однажды А. Эйнштейна пригласили на официальный банкет. Когда он сел на диван вместе с известными политиками и артистами для фотографирования, то оказалось, что ученый забыл надеть носки). Данный феномен есть оборотная сторона исследовательской настойчивости. В практике можно одновременно заниматься сразу несколькими делами. Хорошо известен феномен Юлия Цезаря (чтение, письмо, речь). Наука подобного не терпит. Здесь требуется максимальная концентрация на познавательном предмете. Если ученый выдвинул проблему, он над ней стремится думать везде и всегда. Даже тогда, когда он явно занимается ненаучными делами (одевается, участвует в публичной беседе и т. п.), его мысль продолжает штурмовать научную задачу. И со стороны он кажется человеком не от мира сего. (Как-то известный физиолог И. П. Павлов вернулся домой из Мариинского театра, посмотрев оперу Дж Пуччини «Богема». Когда домашние поинтересовались его впечатлениями, то он им ответил, что в течение всего спектакля его мысли были заняты условными рефлексами).

  Преданность избранному направлению. Над каждым ученым как дамоклов меч висит очень важный вопрос: как долго следует упорствовать в разработке данной исследовательской темы? Бывает так, что долгое время не появляются обнадеживающие результаты. Граница же между терпением и упрямством весьма неопределенна. История науки пестрит примерами, где ученым не хватило терпения, и они переключились на другую тематику. Позднее же некоторые, более удачные исследователи добивались на брошенных путях важных достижений. Более прозрачна ситуация, когда первое открытие дает его автору направление для всего последующего поиска. Но и здесь есть много искушений, которые преодолевают подлинно великие ученые. Так, Л. Пастер начал с изучения явления «заболевания вин», затем он установил его причину в виде влияния микробов, потом переключился на заболевания шелковичных червей. Темой участия микроорганизмов в биопроцессах он занимался всю свою жизнь и заложил основы бактериологии.

  Мужество, устойчивость к успехам и неудачам. Селье отметил, что мало кто считает мужество важным качеством ученого. И действительно, этот образ мы чаще всего применяем к представителям опасных профессий (военные, пожарные и т.п.). Хотя в науке есть и свои риски, мужество здесь имеет свой смысл. Хорошо известно, что почти во всех странах научный труд оплачивается весьма невысоко. К примеру, если выпускник медицинского института устраивается работать в медицинское учреждение, то его зарплата будет выше в несколько раз, нежели чем в исследовательской лаборатории. Молодому ученому придется отказаться от норм высокого потребления и привыкнуть к полуспартанскому образу жизни, хотя бы в начале своей карьеры. Выбор науки здесь требует немало смелости, упорства и оптимизма.

«Медные трубы» опасны везде, в том числе и в науке. Если ученый сделал значимое открытие, утвердил свою теорию, и средства массовой информации подняли его на гребень публичной славы, то этот успех чреват подводными рифами. Триумфатор начинает получать огромную корреспонденцию, университеты приглашают его на чтение лекций, он обязан участвовать во многих церемониях и сидеть в президиумах, нет отбоя от разных посетителей и т. п. В итоге времени на научную работу не остается. Чтобы не стать памятником своих прошлых достижений, ученому приходится затратить много волевых усилий.

Ментальная психика.

Кроме бытийственной психики следует выделить «ментальную чувственность». У данных чувств может быть внешний источник (элементы природной и социальной среды, процессы в организме), который избирательно фиксируется специализированной системой рецепторов. Производство ментальных переживаний детерминируется телом и сопряженной с ним экзистенциальной психикой, которые обеспечивают эту активность необходимой энергией. Вот почему Ж. Делёз использовал выражение «надстроечные слои чувственности», обусловленные «первичной чувственностью».

Бытийственная чувственность существует как неорганизованная стихия потока переживаний. На фоне такой непрерывной и диффузной (как бы рассеянной по всему организму) психики ментальная чувственность являет локальные в пространстве и во времени события. Так, боль возникает в определенном регионе организма, проходит определенные стадии и исчезает. И это длящееся впечатление не ограничивается самим собой, оно приобретает информационную нагрузку, становясь знаком некоторой опасности. Такое органическое сопряжение чувств с интеллектом и стало основанием для введения понятия «ментальная психика».

 

 

       Вид ментальной психики: сенсорные впечатления. Характеристика ментальности вытекает из того, что речь идет о таких чувствах, которые требуют дополнительные работы интеллекта, чтобы сформировалась полноценная единица информации. Еще И. Кант отмечал радикальную незавершенность и незаконченность чувственности в познавательном отношении. Чувства представляют внешний предмет (вводят его вовнутрь сознания), но не могут судить о нем (отсутствие идеального значения). Сенсорные чувственные данные становятся тем внутренним предметом, который подвергается интеллектуальной обработке. В ходе этого процесса впечатления превращаются в знаки, несущие определенные значения или знания. Вот почему познание на любом уровне и в любом виде несет в себе двойной состав: сенсорные впечатления ментальной психики и когнитивные компоненты интеллекта. Первое выступает предметно‑знаковой формой воплощения второго как знания.

Специфика ментальных эмоций. Если сенсорные впечатления входят в содержание познавательных образований, то ментальные эмоции существуют вне продуктов интеллекта. Их влияние на когнитивные процессы можно свести к трем видам детерминации: инспирация, сопровождение и завершение. Ментальные эмоции не только запускают работу интеллекта, но и способны идти рядом с познавательными актами. Австрийский психолог Ф. Брентано (1838-1917) считал, что здесь нужно говорить о сопровождении чувствами определенных действий со знаниями. Так, спланированная разумом деятельность всегда переживается состояниями удовольствия‑неудовольствия. Продолжая эту линию размышлений, У. Джеймс указывал на присутствие в сознании чувства будущего, которое проявляется в виде эмоций ожидания. Если ожидаемое сбывается, то оно переживается как удовольствие. В случае задержки предполагаемого эффекта деятель испытывает отрицательные чувства неудовольствия. Ярким примером ментальной эмоции, завершающей цикл научного исследования, является эйфорическое состояние радости, в котором оказался Архимед после открытия закона гидростатики («эврика»).

 

 

Вера как состояние ментальной психики. Ментальные эмоции вместе с сенсорными впечатлениями не исчерпывают содержания ментальной психики. Кроме них существуют такие состояния как: вера и сомнение. Речь идет о весьма широких феноменах сознания, не сводящихся к частным формам (религиозная вера, философское сомнение и т. п.). Их теоретическое выявление требует особого анализа.

Поскольку ментальность легко вступает в союз с интеллектом, весьма трудно отличить веру от знания. Некоторые философы-рационалисты свели веру к состоянию ума. Такая позиция таит в себе смысловые тупики. Если уверенность тождественна когниции, то чем же тогда отличается убеждение от формального знания? Рационализм здесь не способен дать разумного ответа. Перспективу открывает лишь признание веры в качестве особого чувственного состояния, отличного от знания. Элементы такой позиции весьма радикально заявили религиозные мыслители. Им надо было показать независимость религиозной веры от разума и здесь они нашли ряд весомых аргументов, справедливых и для веры как таковой.

 Классическую известность приобрело высказывание Тертуллиана (III в.): «Верую, ибо абсурдно». Смысл здесь вполне понятен. Если знание строится на исключении логических противоречий, и его судьба решается абсурдом (есть он или нет), то вере абсурд не страшен, ибо она живет по другую сторону рациональности. Для Аврелия Августина эта область оказалась центрированной любовью к Богу, а у Б. Паскаля она совпала с жизнью «сердца».  Оригинальное отличие веры от знания ввел Н. А. Бердяев. Если знание ориентируется на объект, логику и доказательство, то оно в сути своей принудительно и несвободно, ибо находится в подчинении как внешнего познаваемого объекта, так и внутренних норм. Вера же свободна от внешних рамок и выражает дерзновенный поиск духа. В условиях тварного мира вера не может заменить знание и она помогает ему конституироваться. Вера утверждает исходные начала познания: правила практического опыта, аксиомы и постулаты научной теории. Среди ее различных форм выделяется религиозная вера, осуществляющая богопознание.

Вера закрепляет знание и делает его верованием. Американский исследователь Ч. С. Пирс (1839-1914) задумался над вопросом: как отличить научные знания от практических представлений? Для выражения последних он ввел конструкт «верование», имеющий структуру из двух компонентов: суждение, исходя из которого человек действует (рационально-действенная сторона), и чувство убежденности (чувственный аспект). Ни одна из двух сторон не включает другую, они лишь сопровождают друг друга. У них разная интенциональность: если знания ориентированы на познаваемые объекты, то интенциональным предметом веры выступает само знание. В последнем случае ценностный «якорь» закрепляет важную когницию.

    В сознании индивида существуют две области. Внешний и поверхностный слой образован знаниями без веры, идеи здесь далеки от самости (я) и весьма неустойчивы (приходят и уходят). Внутренним ядром являются верования, они близки психическому центру, устойчивы и определяют жизненное поведение. Если какое-то представление возникает в сознании, то оно поначалу пребывает на его периферии и, не имея ценностных якорей, рискует затеряться среди второстепенной информации. Но вот когниция хорошо зарекомендовала себя в жизненных действиях, она оценивается как важный элемент, перемещается ближе к ментальной психике и закрепляется ею как верование. Стало быть, вера укореняет знание, делает его сугубо внутренним достоянием индивида, делая верование самым ценным ресурсом жизнедеятельности.

    Итак, вера представляет собой чувственно-психическое состояние, закрепляющее знания, которые проявили свою высокую жизненную значимость для индивида. Способ укоренения не требует помощи со стороны интеллекта и является бессознательным. Сама по себе вера «слепа», зато «зрячим» выступает когнитивное содержание верования. 

Научная вера и убеждения ученого. Вфункциональном плане вера проявляется в форме познавательной установки. Под установкой понимает­ся фиксированное состояние сознания, обусловленное предше­ствующим опытом, и которое в проблемных ситуациях выступает как предрасположенность и готовность к определенной активности. Широко используются следующие термины: «познава­тельная установка», «концептуальная установка» (Я. Хинтикка), «методологическая установка» и т. п. Структурной основой всех этих форм является познавательная вера, закрепляющая некоторое знание в виде установки, направленной на предмет познания. По отношению же к самому ученому это знание становится его убеждением. Сочетание убеждения и познавательной установки требует различения видов веры.

В литературе существует дихотомия слепой веры и «светлой уверенности». Если первая лишена ясного и разумного содержания, то вторая имеет его. Это позволяет отличить вненаучные верования от форм, связанных с наукой. Все виды дотеоретических мировоззрений формируются в индивидуальном сознании и функционируют в нем через «слепую» веру. В отличие от религиозной и других раз­новидностей такой веры верования в науке обозначаются термином «научные убеждения». Они вырабаты­ваются самими учеными или усваиваются ими как свои собствен­ные. Имея некоторые общие основания с вненаучной верой, научные убеждения обладают специфическим содержанием и осо­быми функциями.

Назначение убеждений состоит в том, чтобы придавать своему носителю действенную уверенность в оп­ределенной направленности исследования. Эта роль возможна лишь тогда, когда убеждение функционирует в качестве метода.