V. Разные роды и виды исторических источников.

 

 

Рассмотрим теперь, какие существуют главные категории источников и в связи с этим сделаем общий обзор так называемых вспомогательных исторических дисциплин (или "наук"), обязанных своим существованием тому, что пользование некоторыми категориями источников требует известных специальных сведений и технических навыков.

В просторечии источниками часто называются разного рода произведения, из которых были, наприм., почерпнуты факты или мысли для какого-нибудь сочинения. Только люди, хотя бы немного искусившееся в терминах исторической методологии, хорошо знают, что не всякая историческая книга, из которой мы что-либо узнаём, есть исторический источник, но в работах начинающих студентов сплошь и рядом, в качестве источников этих работ, фигурируют совсем не источники.

 

 

Если для каждого автора такие-то и такие-то книги были источниками его фактических сведений или высказанных им мыслей, то это еще не значит, чтобы в самой науки эти книги играли именно такую роль, т. е. были теми произведениями, из которых ученые впервые о чем-либо узнают и что, таким образом, заслуживает название первоисточников. О том или другом отдельное лицо может узнать в первый раз из чтения трудов Белоха или Моммзена, но эта не значить, чтобы Белох и Моммзен были первыми, говорившими о том, что это лицо у них вычитало. Вот когда мы доберемся до произведений, где впервые о чем-либо говорится, это и будет источник или первоисточник. Истории Геродота или Фукидида, Летопись Нестора и т. п., это — источники, хотя бы и сами они были основаны на источниках, до нас не дошедших, тогда как Грот, Курциус, Эдуард Мейер, Белох или Карамзин, Соловьев, Костомаров, Ключевский, писавшие о том же самом, что мы находим у Геродота, Фукидида, Нестора, являются авторами произведений, которые, при пользовании ими в исторических работах, принято называть не источниками, а пособиями.

Исторические источники бывают очень различных категорий, но до сих пор нет общепринятой, однообразной их классификации, и даже в своей терминологии, касающейся источников, как историки вообще, так и в частности историцисты, авторы исторических методологий, очень сильно расходятся между собою. Названия отдельных категорий источников употребляются одними в одном смысле, положим, более широком, другими — в другом смысле, более узком. Наприм., одни называют памятниками безразлично чуть не все источники, не исключая и "памятников письменности", тогда как другие склонны обозначать этим словом только вещественные предметы, свидетельствующие нам о чем-либо в прошлом, третьи же держатся и более буквального смысла слова, разумея под ним только „монументы", назначением которых было о чем-либо напоминать.

 

 

Термином "памятники" мы нередко переводим немецкое " Denkmaler", но тем же словом мы переводим и немецкое "Monumente", имеющее более узкое значение. Бернгейм в своем "Lehrbuch", говоря о "Denkmaler", которые он отделяет от других вещественных "остатков" ("Überreste"), подводит под эту категорию надписи, памятники (Monumente) и документы (Urkunden), но и с этим последним словом случилось то же самое, что и с термином "памятник". Для одних "документ" есть всегда только официально засвидетельствованная запись, что-либо удостоверяющая, закрепляющая какое-нибудь право, а другие расширяют понятие "документа" до включения в него решительно всех письменных источников [49] или, по крайней мере, очень разнообразных их категорий. До сих пор однообразного, общепринятого употребления таких терминов, как „памятник" или "документ"; нет, и здесь царит довольно-таки большой произвол.

Независимо от терминологического разнообразия, самое существо дела таково, что отдельные понятия здесь трудно отграничиваются одни от других. Разделение всех источников на "вещественные" и "словесные" напрашивается, так сказать, само собою, и очень соблазнительным является назвать первые из них, в отличие от вторых, "немыми". Но пусть будут такими немыми источниками, наприм., старинное оружие, утварь и т. п. (хотя многие и не согласятся вообще такие предметы называть источниками), а вот куда отнести древнюю гробницу, на которой имеется и надпись?

 

 

Это — и вещественный памятник, и не немой. Или, быть может, нужно создать новые категории, вроде вещественных памятников со словесными известиями или словесных известий на вещественных памятниках и т. п.?

Дело в том, что для правильной классификации нужны известные основания, как это и делается, наприм., в зоологии, разделившей всех животных на позвоночных и беспозвоночных, затем позвоночных на зверей, птиц, рыб, гадов и т. д. Каждый раз, когда целый класс делится на подклассы, в основу деления кладётся известный признак, который и играет роль принципа разделения (principium divisonis), чего как раз и нет в деле разнесения исторических источников по рубрикам. Против любой их классификации всегда найдутся возражения, и даже такие педантические систематизаторы, каким в данном случае является Бернгейм, вынуждены бывают признаться, что при всем желании нельзя установить между историческими источниками строго кастовых перегородок. Лишь с этою оговоркою я и буду в дальнейшем устанавливать разные роды и виды источников, на деле одни в другие переходящие, одни с другими перепутывающиеся.

Прежде всего, между историческими источниками следует различать две большие категории, смотря по тому, дошло ли до нас что-либо непосредственно из самого прошлого, как его частица, что ли, остаток, или же что-либо дошло лишь об этом прошлом, как воспоминание о нем, след от него в людской памяти. Египетские храмы, греческие статуи, римские акведуки, готические соборы, всякие древние или старинные вещи, хранящаяся в таком изобилии в массе европейских музеев, всё это — уцелевшие остатки прошлого, предметы, в своё время так или иначе служившие разно-образным потребностям жизни.

 

 

Мы можем непосредственно созерцать эти остатки, тогда как если о чём-либо мы узнаём, лишь благодаря тому, что оно оставило по себе след в людской памяти, благодаря передаче известия об этом одними людьми другим,— благодаря преданию, или традиции в широком смысле,— и речи не может быть о непосредственном наблюдении самих фактов прошлого.

Различая здесь между "остатками" и "следами", употребляя эти самые слова, я сам вижу, что придаю им другое значение, нежели то, в каком говорил о том же несколько выше: там, именно, это противоположение совпадало с различением между вещественными и словесными источниками, здесь же мною имеется в виду уже нечто другое. Дело в том, что остатками прошлой жизни можно и прямо должно называть не одни вещественные предметы, но и разные словесные записи, раз в своё время они также служили удовлетворению текущих потребностей жизни, а не имели своею целью что-либо увековечить в памяти грядущих поколений, дабы и они знали о том, воспоминание о чем не должно было погибнуть. Всякие деловые бумаги, акты, грамоты, документы, приказы, рапорты, протоколы, судебные приговоры, прошения, всякие податные списки, счета, описи, приходо-расходные книги, всякие письма к родным, к друзьям, к знакомым, всякие манифесты, прокламации, воззвания, программы политических партий, публицистические статьи, политические брошюры, всякие рекламы, объявления, театральные афиши, торговые вывески, товарные этикетки,— всё это и бесчисленное множество разных других письменных памятников такого рода, все это — остатки прошлой жизни, ибо всё это писалось, печаталось, рисовалось для удовлетворения непосредственных жизненных нужд, для достижения чисто практических целей, а не ради увековечения в памяти любознательного потомства каких-либо событий.

 

 

Наоборот, и вещественные памятники создавались нередко не в виду тех или других жизненных потребностей, а как раз для увековечения памяти о каких-либо людях и событиях, т.е. с такою же целью, с какою составлялись летописи, хроники, мемуары и т. п.

Итак, из дошедшего до нас из прошлых времен одно создавалось для удовлетворения житейских нужд,— как, напр., шьется платье, строится дом, пишется письмо или прошение судье, записываются приход и расход, печатается объявление об отдаче в наём квартиры, издается политическая брошюра и т. п.,— другое же создавалось, как говорится у Пушкина, "да ведают потомки православных земли родной минувшую судьбу". Вся разница, значит, заключается в основных намерениях тех, которые что-либо сооружали или писали, т.е., положим, писал ли кто-нибудь письма просто потому, что ему нужно было нечто кому-либо сообщить, без всякой мысли о том, что некогда его письмо сделается историческим источником, или же кто-либо нечто записывал, дабы сохранить нечто для потомства, хотя бы и в предвидении, что записанное сделается достоянием гласности разве только при внуках или правнуках.

Если бы слово "реликвии" не имело специфического смысла или, по крайней мере, оттенка, очень удобно было бы так обозначить все то, что выше было подведено под категорию "остатков" (Überreste в немецкой историцистической терминологии).

 

 

Только боясь неологизмов,— очень часто бывающих обреченными на забвение,— я не предлагаю для всех исторических источников этой категории термин "реликты",— категория, под которую можно подвести не только вещественные и словесные (письменные) памятники, но и остатки старины в самой жизни, сохранившиеся из прошлого: обычаи, обряды и другие "пережитки", как принято называть не соответствующие более потребностям жизни, и сохранившиеся лишь по инерции явления. Все, что не входит в эту категорию реликтов, может быть подведено под категорию традиции, в том специальном значении, какое этому слову уже давно придает немецкая историцистическая терминология (если только не заменить этот термин другим — "свидетельства"). Не скрою, однако, что эта классификация,— как, впрочем, и другие,— вообще не может быть строго проведена по отношению ко всем отдельным случаям, и попытки определить место того или другого вида источников в одной из этих категорий не всегда будут свободны от веских возражений. Прежде всего, в самих намерениях, с какими что-либо писалось или записывалось, могла быть двойственность, и поэтому, одно и то же, наприм., историческое произведение, имеющее характер источника (Геродот, Фукидид, Тит Ливий, Тацит, Прокопий, Григорий Typcкий и т. п.) может рассматриваться нами под двумя аспектами — или как относящееся к источникам одной категории, поскольку мы из такого произведения узнаём об известных событиях, во-первых, или как об источнике другой категории, поскольку мы в нём имеем литературный памятник, указывающий на состояние историографии и даже на умственное развитие историков в данную эпоху, во-вторых.

 

 

Тем не менее, такое разделение источников на остатки и предания (или свидетельства), при всем своем несовершенстве, должно быть удержано, как имеющее методологическое значение. Приёмы изучения источников обеих категорий далеко не одни и те же. Все, что выше было сказано об археологии и филологии, и что будет ещё ниже сказано о вспомогательных исторических дисциплинах, относится к дошедшим до нас от прежних времен остаткам вещественных изделий и письменного языка, а не к содержанию свидетельств о фактах. Далее, в источниках второй категории содержатся прямые известия о фактах (событиях, отношениях), и историку нужно только установить, насколько эти сведения заслуживают веры, тогда как источники первой категории должны ещё подвергнуться особой умственной операции, интерпретации, дабы из них можно было извлечь знание о фактах прошлого, передача которых потомству не входила в намерения лиц оставивших после себя источники данной категории. Наконец, если для свидетельств о прошлых фактах главный вопрос заключается в том, насколько они достоверны, то для остатков основной вопрос — насколько они подлинны.

Имеем ли мы дело с остатками, или свидетельствами, в обеих категориях первенствующее значение для историка имеют источники словесные. Называя их словесными, я имею одинаково в виду как слово устное, так и слово письменное. Конечно, среди словесных источников известную роль всегда играла и устная традиция (в форм простых рассказов, саг или сказаний, анекдотов, пословиц, исторических песен и всякого фольклора), но в громадном большинства случаев значение научного материала для историков содержанием устной традиции приобретается только в записанном виде (в особенности же в печатном виде).

 

 

Большая часть словесных источников дошла до нас письменно закрепленными, будут ли то надписи, столь характерные для древней истории, рукописи, сохраняющиеся большей частью только начиная со средних веков, и произведения печати (за последние четыре с половиною века). Особый вид источников, не словесных, но и не совсем немых, представляют собою всякого рода изображения, сделанные из чего бы то ни было или на чем бы то ни было, т.е. статуи, бюсты, барельефы, картины, рисунки, чертежи, планы, карты и т. п.

Из нескольких примерных перечислений, приведённых выше, легко усмотреть, до какой степени многообразны те источники, из которых историческая наука почерпает свой материал. Перечислить все роды их и виды, дать характеристику каждого, указать на их второстепенная разновидности, соединить их по теме или другим признакам в какие-либо группы — дело совершенно невозможное в кратком изложении, и тем менее ещё возможно назвать хотя бы наиболее знаменитые отдельные источники. Это может быть задачею особого отдела исторической науки, носящего название "источниковедения", причем таковое непременно специализируется по странам или периодам (напр., для древней Греции, для средних веков, для истории России при Петре Великом и т. п.). В источниковедении, называемом у некоторых немецких историцистов "эвристикой" [50], главное не в методологии, т.е. не в

1) -

Л

____99____

формальной стороне науки, а в реальной, фактической касательно того, какие существуют исторические источники, их редакции, издания, собрания, хранилища (архивы) библиотеки, музеи для вещественных памятников и т. п.).

В дальнейшем мы остановимся лишь на некоторых видах исторических источников, преимущественно принадлежащих к категории повествователь-наго содержания. Самое важное о прочих упоминается в заключительной части главы, где речь идет о вспомогательных исторических дисциплинах.

Основная особенность источников., подводимых под понятие традиции, состоит в самом их возникновении, так сказать, в интересах истории, т.е. в том, что в них уже дается история, что они входят в состав историографии, иди бытописания, как у нас выражались в старину. Это — источники исторические по преимуществу, не в смысле, однако, исключительной важности для исторической науки, а в смысле преднамеренности в самом их создании — служить сохранению в памяти и передаче потомству фактов прошлой жизни. В отличие от этих специфических памятников все остальные источники могут быть распределены по рубрикам памятников дипломатических, юридических, экономических, художественных, литературных и пр. и пр. Конечно, и в источниках этого рода в изобилии встречаются повествовательные (и описательные) элементы, которыми пользуется историческая наука, как своим материалом, но они, эти элементы, не бывают обязаны своим происхождением чьему-либо желанию сохранить то или другое в памяти потомства.

 

 

Taкиe элементы найдутся, наприм., во всякой переписке, будет ли это переписка деловая, официальная, или житейская, родственная, приятельская. Дипломатический агент, доводящий до сведения своего правительства о виденном им или слышанном в столице иностранного государства; полицейский чиновник, доносящий по начальству о разных происшествиях или о настроении умов обывателей; приятель, рассказывающий в своем письме к приятелю какой-либо эпизод, случившегося на его глазах, разумеется, менее всего думают о сохранении сообщаемых ими фактов для будущих показаний, как не думают об этом и газетные корреспонденты и репортеры, удовлетворяющие потребности современных им читателей в интересных новостях. Если потом историки всем этим и пользуются, как своим материалом, наравне с другими памятниками письменности, не заключающими в себе повествовательно-описательных элементов, но также имевшими для своего времени деловое, житейское значение, то это относится к той обширной категории результатов, которые охватывают массу явлений, никем не ставившихся в качестве целей. Иное дело — записи с нарочитою целью, "да ведают потомки", т. е. все эти летописи, хроники, мемуары, воспоминания, автобиографии, дневники, жизнеописания и т. п.

С одной стороны, желание современников увековечивать то, что они считают достопамятным помимо всяких утилитарных практических целей, с другой, желание потомков знать о том, что делали и как жили предки, и были первыми причинами возникновения и сохранения разного рода чисто исторических записей, положивших начало всему "бытописанию".

 

 

Первые образцы последнего относятся, как известно, к глубочайшей древности — в виде кратких перечней или более подробных известий о подвигах царей Египта, Ассирии, Вавилона, Персии и т. БД., сохранившихся в надписях на остатках храмов и дворцов, на памятниках, даже на скалах (знаменитая Бегистанская надпись о подвигах Дария Гистаспа), или в остатках архивов (на глиняных плиточках, на папирусе и т. д.). Исторические надписи,— которые нужно отличат, наприм., от юридических в роде законов вавилонского царя Хаммурапи,— подобные указанным, встречаются и в более поздние времена, когда бытописание порождает уже и целые литературные произведения. Примером может служить знаменитая Анкирская надпись, в которой Октавиан Август говорит о своем правлении в Риме. К подобным памятникам мы применяем название летописей, хотя таковыми в буквальном смысле они и не были, и к этой же категории часто причисляются всякие записи достопамятных событий в античных государствах-городах.— На встречу желанию современников увековечить в памяти потомства то, что считалось достойным этого, шло желание последующих поколений не допускать забвения преданий старины глубокой, хранившихся в форме рассказов, песен и т. п. Предания стали записываться также очень рано и составили другую струю в начальном бытописании народов. С течением времени явились собиратели письменных известий и устных преданий для дальнейшей обработки, в роде греческих логографов, предшественников "отца истории" Геродота, и на той же ступени превращения более ранних форм бытописания в произведения уже литератур наго характера находятся исторические части Библии (напр., Книги Судей и Книги Царств). Чем дальше развивалась сама жизнь, тем все более развивалось и бытописание, из которого постепенно и выработалась вся историческая литература.

 

 

Не ставя себе задачей дать исчерпывающий перечень разных форм "бытописания", я ограничусь перечислением лишь некоторых из них, наиболее важных и известных.

Анналы [51], по-русски летописи, представляют собою погодные записи, заключаются в себе более или менее подробные повествования о событиях, равно как исторические труды, расположенные по годам. Часто летописи имеют сводный характер, и, кроме того, одна и та же летопись может существовать в разных редакциях (изводах), и, наконец, ещё, отдельные летописи могут доходить до нас в разных списках (копиях).

Хроники представляют собою особый вид бытописания, получивший большое развитие впервые в Византии. Это — в общем более краткие повествования о прошедших временах [52], причём византийские хроники начинались обыкновенно "от сотворения Mиpa" и доводились по возможности до вступления на престол современного каждой из них императора. Каждая такая хроника является компиляцией, в которой всегда можно рассчитывать найти известия из источников, до нас не дошедших, а чем ближе составитель подходит к своему времени, тем более его работа приобретает характер летописи в тесном смысле слова. Нередко между хрониками и летописями не делают различия, и напр., французские ученые нашу начальную летопись называют "la chronique de Nestor". Хроники свободно переделывались, и их содержание обогащалось вставками из разных самостоятельных источников, что, впрочем, проделывалось и с летописями.

 

 

Кроме всемирных хроник [53], составляли в средние века и национальные, и чисто местные. Можно сказать, что хроника занимает среднее место между летописью и историей, как произведением чисто литератур наго характера.

Отдельные события очень нередко бывали предметом особых повествований, к которым применяют названия повестей [54], сказаний и т. п. Бывают эпохи, когда необычайные события особенно возбуждали в современниках охоту писать такие повести и сказания [55].

Мемуарами называются записки современников, заключающие в себе повествование о событиях, в которых сами авторы таких произведений принимали участие или которые были им известны, как очевидцам или как лицам, слышавшим о них от очевидцев. Отличие мемуаров от хроник современных событий, заключается в том, что в мемуарах особенно выдвигаются вперед личность самого автора, его субъективные переживания, пристрастия, стремления. К этому разряду можно отнести автобиографии, воспоминания о виденном и слышанном и т. п.

 

 

Запись виденного может относиться к каким-либо чужим странам, в которых авторы известий о них побывали и которые потом описали. Известия подобного рода в изобилии находятся уже в историческом труде Геродота, да и вообще рассказы путешественников являются важным историческим источником. Составители руководства по источниковедению русской истории выделяют в особую источников рубрику сказания иностранцев о древней Руси [56].

Жизнеописания отдельных лиц, биографии [57], к числу которых должны быть отнесены и автобиографии, т.е. описания собственной жизни, точно также входят в число исторических источников повествовательного содержания, хотя бы автор того или другого жизнеописания имел в виду чисто назидательную цель. Таким характером отличаются, напр., жития святых, составляющие такую богатую агиографическую [58] литературу христианского средневековья [59].

Заключим весь этот перечень разных категорий исторических источников некоторыми общими сведениями о так называемых вспомогательных исторических науках (historische Hilfswissenschaften, sciences auxiliaires de l'histoire), учение о которых занимало весьма большое место в старых историках.

 

 

Нужно при этом заметить, что под такими вспомогательными науками иногда разумеются очень широко все научные специальности, в которых может нуждаться историк, изучающий самые факты прошлого, тогда как в других случаях понятие, на оборот, суживается и, под него подводятся лишь дисциплины, необходимые для умения пользоваться теми или другими родами и видами исторических источников. В первом отношении историк может нуждаться в данных и в выводах и психологии, и социологии, и политической экономии или юриспруденции, и географии или этнографии и пр. и пр., но все это — самостоятельные науки, ставящие себе свои собственные задачи и потому, строго говоря, не могущие называться только вспомогательными науками или служебными дисциплинами. Другое дело — научные специальности, которые обязаны самым своим происхождением трудностям, каким-либо неудобствам, сопряженным с пользованием некоторыми разрядами источников, или, по крайней мере, некоторым их особенностями, требующим особой подготовки либо чисто технической выучки, без каковых пользование этими источниками невозможно. Вот такие специальности и могут называться вспомогательными дисциплинами истории в тесном значении термина.

Одним словом, нужно различать знания, необходимые для понимания самой исторической жизни и отдельных категорий, под какие можно подводить, разные её явления, исторически изучаемые, с одной стороны, и знания, нужные при изучении некоторых категорий исторических источников, с другой. Только последние и можно, строго говоря, причислит к дисциплинам, имеющим исключительно служебное значение и потому играющих роль только своего рода "спутников" исторической науки [60].

 

 

Археология и филология, последняя в смысле изучения языков и литератур, вводят нас в понимание самой жизни прошлого, а потому хотя и оказывают особую помощь историкам при изучении ими источников, только в этой своей стороне могут быть признаны за науки вспомогательные, как это и делается некоторыми историцистами; т. е. они существовали бы и в том случай, если бы историки и не нуждались в их помощи. Другое дело — те специальности, которые будут перечислены ниже.

Если принят в расчет, что главными историческими источниками являются письменные памятники, и что письмена очень часто разбираются с большим трудом, требующим специальной подготовки, то весьма видное место среди вспомогательных дисциплин истории занимают те, которые имеют в виду простое чтение, или дешифровку письменных начертаний. Поскольку больше затруднений возникает при чтении старинных документов, самое изучение разного рода почерков обозначается термином "палеография" [61], хотя, конечно, не одна древняя письменность трудно разбирается. Понятно, что какой-либо общей палеографии быть не может, а существуют разная специальные палеографии, как-то: греческая, латинская, славянская, русская и т. п.

 

 

В каждом отдельном случае дело касается здесь, напр., и начертания букв, характеризующего ту или другую эпоху, и разных бывших принятыми сокращений (аббревиатур) и пр. В частности, под палеографией разумеют учение о письменах на бумаге или на пергаменте, иначе говоря, о рукописных документах (манускриптах), изучение же надписей на камне, металле и т. п. называется эпиграфикой [62]), которая точно так же подразделяется на греческую, латинскую и т. п. Иногда палеографические дисциплины получают и более специфические наименования. Наприм., за последнее время выдвинулись такие дисциплины, как папирология или остракология, в зависимости от того материала, на котором мы имеем письмена: папирология занимается рукописями на папирусе, остракология — начертаниями на черепках [63]. Другими словами, папирология является специальною отраслью палеографии в более тесном смысле, а остракология — таким же отделом эпиграфики.

В современной науке эпиграфический материал, как известно, играет особенно видную роль по отношению к древней истории, в особенности по отношению к древнему Востоку. До XIX в. о народах древнего Востока мы знали только по известиям, сохранившимся в Библии и у греческих классиков, в прошлом же столетии получили большое развитие эпиграфики египетская (чтение иероглифов), ассирийская (чтение клинописи), финикийская и пр.

При изучении памятников письменности предметом исследования бывают не только самые начертания, но материал, на котором мы последние находим.

 

 

Этим материалом бывает камень, глина (кирпичи, таблицы, черепки), металл, папирус, пергамент, бумага, могущие также быть в каждом отдельном случае подвергнутыми исследованию. Напр., на бумаге бывают так называемые водяные знаки (фабричные марки), по которым можно судить о месте и времени изготовления бумаги, что бывает важно для определения хронологии рукописей. Вопросы подобного рода также могут быть включены в палеографию. В теснейшей связи с последнею находятся еще некоторые особые дисциплины, к каковым, прежде всего, нужно отнести дипломатику.

Под названием дипломатика разумеется "наука", задача которой заключается в определении степени достоверности исторических документов и которая стала так называться по главной категории документов, дипломам [64]. Так как к памятникам такого рода прикладывались удостоверяющие подлинность печати, то и на этой почве возникла ещё одна ученая специальность, сфрагистика [65], учение о печатях, выделившееся в особую дисциплину около двухсот лет тому назад. Поскольку на печатях употребляются эмблемы, встречающиеся также в гербах и на монетах, к сфрагистике очень близки геральдика и нумизматика.

Термин "геральдика" [66] по-русски переводят словом "гербоведение''.

 

 

Это — целая дисциплина, имеющая свои "правила" и, в качестве вспомогательной для истории, стоящая в ближайшей связи со сфрагистикою, поскольку изображения гербов очень часто встречаются на печатях, удостоверяющих документы. Как справочные пособия, в этой области существуют особые гербовники (сборники гербов), древнейший из которых восходит к XIV веку.

Нумизматика [67], или "наука" о монетах и медалях, возникшая в XVI в., занимается изучением изображений (типов), надписей (легенд) и систем всех известных монет и медалей. За последнее время развилось еще изучение так называемых античных "тессер", т.-е. жетонов и марок с разными изображениями и письменными знаками, имевших очень разнообразное назначение [68].

 

 

К числу вспомогательных исторических дисциплин относят и хронологию в смысле изучения разных способов, у отдельных народов, измерять время и умения переводить всякие хронологические определения событий на наше исчисление времени. Историческая (или "техническая") хронология нуждается в астрономических предпосылках (измерения года, месяца, суток) и в арифметических выкладках, равно как в фактических сведениях о разных календарях, бывших или и ныне существующих в употреблении. С измерением времени поставим рядом определение пространств и количеств всякими мерами длины, поверхности, объема, и т. п., изучение которых составляет предмет метрологии, тоже часто, причисляемой к вспомогательным наукам истории [69].

 

 

 

VI. Критика источников.

 

 

Наукам, пользующимся экспериментом или непосредственным наблюдением, нет надобности заниматься констатированием своих фактов: факты находятся в самой окружающей действительности или получаются в результате произведенного эксперимента. Другое дело — история, занимающаяся фактами, которых налицо уже нет, о которых ещё приходится судить, были ли они на самом деле, или являются простой выдумкой, а если были, то так ли, как об этом говорится в дошедших до нас о них известиях. Своим глазам и ушам иногда приходится не верить и исправлять рассуждением заблуждения зрения и слуха: тем более нужно быть настороже относительно того, чего мы сами не были очевидцами. Признанию за прошлыми фактами реального значения или констатированию фактов должна предшествовать тщательная критика источников [70].

 

 

В обыденной жизни сплошь и рядом встречаются разные фальсификации, большею частью с корыстными целями. С подделками и подлогами приходится иногда иметь дело и ученым, которым во всех мало-мальски сомнительных случаях следует поэтому проверять самую подлинность памятников, с которыми они имеют дело. Фабрикация фальшивых древностей — явление, хорошо известное археологам, а некоторые случаи ловких подделок получили даже громкую известность. В этом отношении, напр., большую славу приобрела так называемая Краледворская рукопись, на которую долго смотрели, как на настоящий древний памятник чешской письменности, пока не была заподозрена подлинность этой рукописи и ученые не пришли, наконец, к тому, что в ней мы имеем дело с "новейшим произведением древней чешской литературы", т.-е. попросту с подлогом [71]. Не так давно администрация знаменитого Луврского музея прибрела за большие деньги великолепную золотую корону скифского царя Сайтафарна, будто бы найденную при раскопках, но оказавшуюся лишь работою искусного одесского ювелира. Иногда вещь и нельзя назвать поддельною в тесном смысле слова, но с нею по традиции соединяется неверное представление: ей приписывается не то происхождение, которое она имела, или ее неверно приурочивают не к тому периоду времени, к которому она на самом деле относится и т. п., как это случилось, наприм., с известною венгерскою короною св. Стефана, оказавшеюся произведением более позднего времени и притом составленным из частей различного происхождения и т. п.

 

 

Самый знаменитый исторический подлог, это — так называемый "Константинов дар" (donatio Constantini, или "вено Константиново"), акт, которым будто бы Константин Великий подарил папе Сильвестру I знаки императорского достоинства, город Рим, всю Италию и вообще западные провинции Римской империи. В подлинность этого дарения верили в средние века не только на Западе, но и в Византии, а на Западе не только защитники папской власти, но и её противники, пока в середине XV в. итальянский гуманист Лоренцо Валла, один из родоначальников исторической критики, не доказал подложность этого документа [72].

Когда мы имеем дело не с вещественными памятниками вроде упомянутой рукописи или обеих упомянутых корон, как материальными предметами, а с памятниками письменными, взятыми лишь со стороны своего содержания, приходится еще ставить вопрос, насколько верно передано нам содержание памятника, не дошедшего до нас в первоначальном виде. Наприм., произведения античных писателей вообще не сохранились в подлинных рукописях авторов, а имеются только в копиях, далеко, однако, между собою не совпадающих, что возбуждает многочисленные сомнения и порождает немало споров.

 

 

При последовательных переписках, при снятии копий с копий, настоящий текст легко мог искажаться и от невольных ошибок, или описок переписчиков, и от умышленных изменений, в него вносившихся, в виде ли пропусков, или, наоборот, вставок, так называемых интерполяций, часто, впрочем, попадавших в текст по недоразумению, когда, наприм., в текст вставлялось примечание, написанное на полях, но принадлежащее не автору, а какому-либо читателю, переписчику или специальному комментатору. Установление правильного чтения, когда есть сомнение в верности передачи настоящего текста, представляет собою иногда очень трудную и кропотливую работу, и часто, благодаря именно такой работе, те или другие филологи приобретали свою славу в учёном мире. Подобную работу называют критикою текста, и она, конечно, требует обширных знаний, большого навыка, а в известных случаях и значительной сообразительности.

Путем такой аналитической работы нередко обнаруживается, что произведение, почитавшееся цельным и вышедшим из-под пера одного автора, на самом деле имеет характер компиляции, составленной из отрывков разного происхождения. Если даже компилятивный характер источника с самого начала не подлежит сомнению, то и тогда важно узнать, откуда, когда, в каком порядке, с какими сокращениями или дополнениями и т. д. взяты были отдельные составные части источника. Сколько было, наприм., потрачено усилий для того, чтобы определить происхождение отдельных частей нашей начальной летописи, о чем, напр., еще так недавно издал свое исследование академик А. А. Шахматов, имевший, впрочем, в данном вопросе целый ряд предшественников [73]).

 

 

На определении подлинности или подложности вещественных памятников, а в их числе и рукописей, и на определении степени верности передачи содержания какого-либо письменного памятника еще не кончается эта работа критики источников [74]. Если бы у нас была в руках подлинная рукопись самого Геродота и мы были уверены, таким образом, что обладаем самым верным текстом его истории, мы ещё далеко не были бы уверены в том, что все, рассказанное в ней Геродотом, было совершенно так, как он рассказывает. Самые известия о прошлом, которые заключаются в истории Геродота, требуют, равным образом, критического к себе отношения. Конечно, "отца истории" я взял только для примера: и все остальные источники, какого бы происхождения они ни были, нуждаются в тщательной критической проверке.

Легче всего, разумеется, отвергаются научною критикою <