VIII. Разделение исторических фактов на прагматические и культурные.

 

 

Исторические факты, это — всё то, что было в прошлом как ныне существующих, так и когда-то существовавших народов и о чём мы имеем верные известия. Присматриваясь ближе к этим фактам, мы можем различить между ними две категории, смотря по тому, можем ли мы говорить, что такой-то факт случился, произошел, совершился (или как-нибудь еще в этом роде) или же должны пользоваться какими-либо другими глаголами, которыми обозначается существование. В древней Греции существовала вера в Зевса; в Римской империи существовал колонат (при крепленное к земли крестьянство); в средневековой Германии существовали вольные города; во Франции перед революцией существовала мелкая крестьянская собственность; в допетровской Руси существовало местничество и т. д. в подобном роде, но нельзя сказать обо всех этих фактах, что они случились, совершились или произошли. Наоборот, мы всегда можем сказать, что произошла битва, отнюдь не существовала битва или совершилось падение государства. Факты первой категории мы называем событиями (происшествиями),— ибо именно события совершаются,— и можем называть ещё фактами "былевыми". Тогда для фактов другой категории удобным термином будет бытъ, факты "бытовые", ибо все это — явления, входящие в содержание понятия быта, в частности быта религиозного (вера в Зевса в нашем примере), быта социально-экономического (колонат в Римской империи, крестьянская собственность в дореволюционной Франции), быта государственного (средневековые вольные города) и т. п.

Первоначально история занималась, главным образом, былевыми фактами, событиями, или происшествиями. Само немецкое обозначение истории — "die Geschichte" — стоит в связи с глаголом "geschehen", т.-е. случаться, происходить [83]. Если исключить события, происходившие вследствие действия сил природы (разрушение Геркуланума и Помпеи извержением Везувия, лиссабонское землетрясение 1755 г., наводнение 1824 г. в Петербурге), все остальные были делом рук человеческих,— все войны, революции, государственные перевороты, восстания, усмирения восстаний, воцарения новых династий, падения старых или же падения целых государств, реформы всякого рода, открытия, изобретения,— всего и не перечислишь.

 

 

В последим анализе все чисто исторические события сводятся к человеческим действиям, будучи лишь суммами отдельных поступков отдельных людей, будет ли то борьба, работа и т. п.; недаром по-латыни такие исторические факты могли получить название "res gestae", а повествование о них было обозначено, как "historia rerum gestarum" [84]. В старину и у нас было в ходу слово "деяния", как своего рода синоним истории, а у западных славян это и теперь еще в ходу: так, поляки заменяют слово "история" словом "dzieje", чему у чехов соответствуют термины "deje" и "dejiny". Принимая это в расчет, мы имеем право назвать события фактами прагматическими, от греческого τà πράγματα (дела) одного корня с прилагательным πραχτίχοζ, откуда употребляющаяся у нас слова "практика", "практически". Предлагая называть былевые факты прагматическими, я считаю нужным оговориться, что в применении к истории термин "прагматизм" уже давно был в употреблении [85]. Прибавлю еще, что исторический прагматизм в том смысле, в каком этот термин будет употребляться в дальнейшем изложении, ничего общего не имеет с новейшим философским прагматизмом [86].

 

 

Прагматическая история была первою формою повествовательной литературы о прошлом народов. Однако, уже у отца истории, Геродота, кроме рассказа о событиях, мы находим описания нравов, обычаев, образа жизни и т. п. виденных им народов. Бытовая история, впрочем, долго стояла на заднем плане и в лучшем случае играла роль некоторого придатка к истории былевой, вроде параграфов "о внутреннем состоянии в старых школьных руководствах. Первый, кто сознательно противопоставил бытовую историю былевой, был Вольтер, издавший в 1766 г. знаменитый "Опыт о нравах и духе народов". То, для чего Вольтер не придумал лучшего названия, как "нравы и дух", впоследствии стало обозначаться словом "цивилизация", что в близком, но не совсем точном переводе может быть по-русски передано словами: "гражданственность" или "образованность".

 

 

В первой половине XIX в. Гизо написал свои "истории цивилизации" во Франции и в Европе", в середине прошлого столетия Бокль прославился своей "Историей цивилизации" в Англии и т. п. То же самое понятие немецкие ученые предпочли обозначать термином "культура" [87], хотя оба эти слова в обычном употреблении и не вполне между собою совпадают, да и самому термину "культура" даются неодинаковые толкования [88]. Это не помешало, однако, тому, что во французском лексиконе недавно появилось новое прилагательное "culturel", культурный. Наконец, первоначально в обоих терминах заключался элемент оценки, когда, напр., цивилизованным или культурным народам противополагались народы варварские или дикие, — народы, так сказать, в естественном состоянии (одни — Kultur-Völker, другие — Naturvölker). В дальнейшем у нас культура будет употребляться в смысле быта вообще, безотносительно к более высокой гражданственности и образованности. Нет ни одного народа или племени на земле, у которого не было бы известных верований, обычаев, общественных порядков, т.-е. не было бы быта, не было бы культуры, как бы некультурна (в другом значении слова) ни была эта культура.

 

 

Кровавая месть, конечно, есть явление некультурное, но, тем не менее, оно есть явление, характеризующее ранние ступени культуры, взятой в смысле быта вообще. При отожествлении культуры с бытом вообще бытовые факты истории могут называться культурными фактами, как бы ни были они, на наш взгляд, некультурны. Откажемся здесь от всякой субъективной оценки для того, чтобы строго держаться подведения фактов под известную общую категорию лишь на основании объективного признака, их объединяющего.

"Культура" значит, как известно, возделывание, обработка [89]: дикий лес выращен самой природой, сады и огороды — продукты человеческой культуры. Такое возделывание, такая обработка может быть направлена на самоё природу, и мы тогда говорим о материальной культуре народа, низка ли она или высока, и по тем продуктам, которые получаются в результате обработки материальных предметов, мы судим о технике разного рода производств у данного народа, о его прикладных знаниях, умениях, навыках, приемах, при помощи которых обеспечивается, прежде всего, его материальное существование. Другую категорию культурных фактов представляют собою те, в которых выражается происходящая в жизни обработка самого человека, своего рода его воспитание не только в приобретении известных технических умений, но и в усвоении разных представлений, понятий, идей, знаний, чувствований, настроений, стремлений, равно как в развитии духовных способностей, вложенных в человека природою.

 

 

Это — явления культуры духовной, исторические элементы которой составляют язык, мифология, фольклор, религия, философия, наука, литература, искусство. Наконец, постоянную обработку испытывает и само общество в своих более или менее прочно установившихся формах, и разные проявления общественной культуры мы подводим под такие понятия, как государство, право, народное хозяйство. Все это быт, все это культура: и то, как пашется земля, и то, как одеваются люди, строятся дома, перевозятся товары, и то, в каких богов верят и как им молятся, или как представляют себе вселенную, какие поют песни, что знают о своем прошлом, и то, наконец, кто стоить в главе управления и как управляет, какие законы существуют для имущественных отношений, как производится суд над преступниками, в каком отношении находится население к земле, им возделываемой,— всего здесь и не перечтешь.

Вглядываясь в культурные факты ближе, мы видим, что между ними можно установить некоторые разряды, даже целую классификацию. Мы только-то сделали различение между материальною, или техническою культурою, культурою духовною (образованностью) и культурою общественною (гражданственностью), но и в каждой из этих категорий есть свои подотделы со специальным характером: религия не то же самое, что философия, а философия не то же самое, что наука, или, с другой стороны, политические факты мы отличаем от юридических, а юридические — от экономических. Сколько бы, однако, мы, наблюдая действительную жизнь, ни создали таких специальных категорий, каждая из них, в последнем анализе, сведется к наиболее часто повторяющимся в разных сторонах народной жизни формам физической и психической деятельности людей, к приемам возделывания земли, способам обработки металлов, умениям передавать свои мысли на расстоянии привычкам то или другое понимать известным образом, обычаям разного рода, тем или другим особенностям взаимных отношений между властвующими и подвластными, тем или другим нормам взаимного, поведения, установившимся порядкам владения и пользования землей и пр.

 

 

Все эти приёмы, способы, умения, навыки, привычки, обычаи, нравы, отношения, порядки, нормы и как бы мы их там еще ни называли, все это — формы, в которых протекает деятельность людей, и эти формы в каждом обществе повторяются бесчисленное множество раз. Если, в конце концов, события разлагаются на отдельные действия отдельных лиц, в событиях участвующих, то и культура разлагается на специальные формы, объединяющие каждая большое количество случаев: землю одинаковым образом пашет множество крестьян какой-либо страны; в Зевса и других богов-олимпийцев одинаково верили целые поколения греков; Людовику XIV одинаково повиновалось не только за страх, но и за совесть подавляющее большинство французов второй половины XVII в.; переход наследств совершается почти во всей России, где только действуете X том Свода Законов, одинаковым образом и т. п. Каждое событие индивидуально, каждая форма имеет коллективный характер, но из этого отнюдь не должно следовать, что культурные формы не являются предметом идеографического изучения.

Итак, исторические факты могут быть разделены, с одной стороны, на события, факты былевые, прагматические, и с другой — на формы быта, факты бытовые, культурные [90]. Придавая этому разделению большое значение не только в теории исторического знания, но и в теории исторического процесса, я считаю себя здесь обязанным рассмотреть одно возражение, которое недавно было сделано по поводу такого разделения.

 

 

Указывают [91], именно, будто в "делении истории на прагматическую и культурную, или на историю политических деяний и историю социальных состояний" продолжается контовское разделение социологии на статику и динамику, с которыми смешаны, с одной стороны, анатомия общества, с другой его физиология, как будто изучение строения и изучение состояния покоя — одно и то же, и одно и то же, равным образом, изучение отправления и изучение пребывания в движении. Что Конт смешал очень различные вещи, это не подлежит сомнению, но разделение исторических фактов на прагматические и культурные не имеет ничего общего ни с анатомическим и физиологическим "углом зрения наблюдающего организм", ни со статическими и динамическими реальными отношениями покоя (порядка) и движения (прогресса).

 

 

Культурные и прагматические факты различаются между собою совсем не с тех точек зрения, которые принимаются в расчет, когда строение организма противополагают его отправлениям, а состояние покоя нахождению в движении, или еще когда Конт делит эпохи на органические и критические. Культура данного общества обнимает и его строение, и его отправления и может быть, сверх того, находиться и в неподвижности, и в движении, переживать в данный момент органическую или критическую эпоху. Если уже искать сравнений для характеристики культуры и прагматики, то никак не таких сравнений из механики или биологии [92].

Притом нельзя прагматическую историю отожествлять с историей "политических деяний", а культурную с историей "социальных состояний": ибо и деяния, и состояния одинаково возможны и в политической сфере, и в социальной, и во всякой другой области общественной культуры или вообще культуры. Притом еще, те, которые предлагают критикуемое деление, имеют в виду, говоря о культуре, не столько состояния, сколько формы, в каких протекает жизнь и деятельность общества.

Неверно, далее, будто лишь в культурной истории с критикуемой точки зрения "допускается влияние массового фактора", в прагматической же предполагается "наличность или даже преобладание личного фактора, инициативы личности, влияния крупных людей" [93]. Ничего подобного: и в культурных, и в прагматических фактах одинаково можно обнаруживать и личные, и массовые элементы, как это и будет показано во второй части нашего труда.

 

 

Наконец, не по адресу деления исторических фактов на прагматические и культурные направлено и еще такое обвинение, будто одни противополагаются другим (события состояниям) "не в качестве двух наших умственных разрезов, а как противоположные реальные вещи или реальные отношения" [94], и что многие готовы представлять себе "два разных ряда явлений, в которых господствуют два разных закона" [95]. Если и есть теоретики истории, так понимающие дело, то это отнюдь не вытекает из существа предлагаемого деления [96].

Остановимся еще на одном недоразумении, связанном с делением исторических фактов на две указанные категории.

 

 

Среди историков, так или иначе отличающих культурные факты от прагматических, есть такие, которые готовы утверждать, что только первые могут быть материалом науки вследствие их повторяемости забывая, что определенные бытовые формы (и определенное содержание духовной культуры) в своей конкретности и в данных комбинациях всегда нам даются в истории только один раз, в определенном месте в определенном периоде времени [97]. Задача идеографического изучения исторических фактов одна, будут ли это факты прагматические или культурные, и для констатирования наличности и тех, и других наука идет одним и тем же путем. Научно описать какую-либо бытовую форму и научно рассказать какое-либо событие в сущности, одна и та же задача, разрешаемая одними и теми же приемами. Если бы кто стал утверждать, что прагматические факты — достояние истории, как искусства, а культурные — достояние истории, как науки, то ведь, с одной стороны, далеко не все события могут быть предметом художественного воспроизведения, а с другой, и в области культурных явлений найдется не мало таких, которые сами, так сказать, просятся сделаться предметом художественного описания. Наконец и по своей важности в целом истории,— если уже стать на такую точку зрения,— иное событие, вроде французской революции, в гораздо большей степени заслуживает изучения, нежели какая-либо бытовая форма, в роде, наприм., способа жертвоприношений богам у того или другого из древних народов.

 

 

Я хочу вообще сказать, что прагматическими фактами никак не подобает пренебрегать, как будто бы недостойными исторической науки, и что нельзя думать, будто последняя должна изучать только факты культурные, одни якобы и достойные научного исследования.

Затем, так ли уж верно, что в культурной области истории мы познаём только нечто, постоянно и однообразно повторяющееся в том или другом коллективе? Если, с одной стороны, люди известного времени и в известной стране одинаково пашут или одеваются, верят в одних и тех же богов и почитают их одними и теми же обрядами, не различаются между собою и в своих отношениях к предержащей власти и в подчинении общим законам и т. п., то, с другой стороны, везде и всегда возможны исключения из общих правил, исключения индивидуальные, то находящие себе потом подражателей, что придает и им характер коллективных фактов по мере накопления этих подражаний, то остающиеся неподражаемыми, единственными в своем роде, строго индивидуальными и именно своею оригинальностью привлекающие к себе внимание историка. В областях философского, научного и художественного творчества мы особенно часто встречаемся с подобными "униками", и неужели для истории недостойно изучать со своей точки зрения "Критику чистого разума" Канта, "Происхождение видов" Дарвина, "Преображение" Рафаэля, их происхождение, влияния современности, под которыми эти произведения сложились, их значение в истории философии, науки, искусства, действия, которые они произвели по отношению к современникам и к потомству, т.-е. неужели непозволительно всё это изучать только потому, что эти произведения строго индивидуальны?