X. Синтетическая работа в исторической науке и исторические обобщения

 

 

Занятие наукой есть дело коллективное: каждый историк продолжает дело других, которые работали раньше, и должен идти дальше, опираясь на то, что уже было сделано до него, а для этого ему нужно не только изучать первоисточники, но и пособия, знать то, что обыкновенно называется литературою предмета, как это, впрочем, делается и в других науках. Существование специальных сочинений по источниковедению и по историографии разных стран, эпох, событий, общественных движений облегчает работу историков в этом отношении. Разумеется, занимаясь историей своего вопроса, исследователь и здесь идет таким же путем анализа и критики, какого следует держаться в отношении первоисточников, т.-е. он подвергает разбору и своему суду мнения и предположения своих предшественников, их построения и обобщения, приёмы их критики источников и их способы разрешения (или даже постановки) научных вопросов.

 

 

В теории исторического познавания не следует, таким образом, забывать, что историки имеют дело не с одними источниками, но и с исследованиями, произведенными в каждом отдельном случай целым рядом других учёных. На изучаемый предмет историку приходится смотреть через призму не только источников, но и литературы предмета; это в одних отношениях облегчает его работу, но в других может и ей помешать, если направит его, напр., на ложный след.

В сущности, в деле каузального или эволюционного связывания дознанных исторических фактов, в деле объяснения их генезиса и значения для последующих фактов, историки, разрабатывавшие данную тему, производили одну и ту же работу, но известно, что "если двое делают одно и то же, выходит не одно и то же" (si duo idem faciunt, non est idem). Историк в работе своих предшественников может считать одно окончательно сделанным, не требующим пересмотра, другое и третье нуждающимся в доделывании или в переделывании: причины и следствия не совсем верно или совсем неверно указаны, а также одно выведено из другого не вполне так, или решительно не так, как следовало бы. Но и каждый историк в течение своей работы над избранною темою может, так сказать, быть своим собственным предшественником, когда на дальнейших стадиях этой работы дополняет или исправляет сделанные ошибки, и все-таки и тут работа его не выходит за пределы каузальных и эволюционных или вместе каузально-эволюционных построений.

 

 

Эта синтетическая работа, которой не только критика и анализ должны предшествовать, но которая ими постоянно должна и сопровождаться на каждом её шагу, сама может иметь различный характер и притом в разных отношениях.

Некоторые новейшие авторы различают между "ученым синтезом" (synthese erudite) и "научным синтезом" (synthese scientifique): первый направляет работу историка, указывая на то, что сделано и что еще остается сделать, второй еще лучше может направлять работу, указывая, что важно знать и незнание чего, наоборот, безразлично [109]. От художественного синтеза и даже от общих исторических построений в целях популяризации наших знаний о прошлом ученый синтез отличается тем, что в нём всякое утверждение сопровождается доказательствами, о всяком пробеле в нашем знании делается отметка, все сомнительное подчеркивается, как таковое, и всякое предположение не выдается за что-либо положительно познанное. Но это только ступень к синтезу научному, в котором на частных случаях изучаются общие процессы исторической жизни, конкретные факты объясняются действием разных категорий жизненных сил, действующих в истории, и освещаются общими истинами, как никак, а уже вырабатываемыми социологией.

 

 

Типического эрудита, который больше думает о том, чтобы исчерпывать море источников до дна, и полагает, что это достигается перечислением до конца, обыкновенно подавляет его фактический материал, над которым он не считает нужным или скорее не может, не умеет возвыситься, и он боится тогда пропустить мелкую подробность только потому, что о ней говорится в источниках, но не в виду того, чтобы она имела значение в рассказываемом событии или характеризовала описываемое состояние. Не раз уже критики исторических книг, написанных такими авторами, уподобляли последних тому волшебнику, который знал заклинания для вызова духов, но не знал другого заклинания, как их заставить уйти. Серьёзно обосновывать в истории не значить пересчитывать до конца (zu Ende zahlen), а значит доходить до самых оснований (ergründen), чего историк не может достигнуть без собственного рассуждения и общих соображений и, между прочим, без выбора того, о чем можно и даже следует совсем не упоминать.

Я позволю себе прервать здесь нить своего изложения, чтобы остановиться на одном примере того, как не подобает и как, наоборот, следует поступать с ненужными подробностями. Среди специальных отделов исторической литературы очень видное место занимает литература по истории международных отношений, для которой обильный материал, в виде дипломатической переписки, хранится в архивах и издается в целом ряде официальных и частных сборников. В одном архиве можно найти донесения уполномоченных одной державы о каких-либо переговорах с уполномоченными другой и в каком-либо архиве этой последней— донесения её послов о тех же переговорах и, на основании этих двух взаимно-дополняющихся источников с прибавкою к ним инструкций, получавшихся делегатами обеих сторон от своих правительству восстановить весь ход и отдельные перипетии данных переговоров. Такие работы пишутся часто, и в большинстве случаев в изложение вносится все, что говорили одни и что говорили другие, хотя бы разговор имел лишь эпизодический характер, ничего важного для сути дела в себе не заключал или ни к чему не приводил.

 

 

Не так поступал Альберт Сорель, автор „Европы и французской революции", которому тоже очень много пришлось иметь дела с дипломатическими переговорами и не между двумя только государствами, а целым их рядом. Из биографии Сореля известно, что он предварительно составлял громадные разграфленные по странам таблицы, в которые постепенно заносил самые подробные данные, заимствованные из дипломатической переписки, отмечая, что к чему относится, но потом внимательно пересматривал этот материал и безжалостно вычеркивал все те сведения, которые ничего не объясняли, все те факты, которые не оказали никакого влияния на общий ход дел [110]. В растущем дереве от ствола отделяется много ветвей, но иные из них отсыхают или отсекаются опытным садоводом: значит, они не нужны были или самому дереву, или садовнику,— многое и в источниках оказывается лишним. Историк, думающий, что нужно пересчитывать до конца, похож на огородника, дающего полную волю сорным травам расти рядом с полезными растениями.

Сравнительно с такими историческими построениями, в состав которых входит мало переработанный материал, другие построения, являются результатом большой умственной работы, всегда будут отличаться большею абстрактностью. Синтез, о котором говорилось выше, может быть и более конкретным, и более абстрактным. На мой взгляд, Конт ошибался, когда науки, занимающаяся общими законами, назвал абстрактными, а другие, имеющие дело с отдельными явлениями, обозначил как конкретные.

 

 

Не всякая абстракция имеет целью или результатом выведение общих законов, ибо и о единичном явлении, а тем более процессе можно говорить и в более конкретных, и в более абстрактных терминах, дать детальный рисунок или общую схему предмета. Чем конкретнее передача чего-либо в истории, тем больше ею только воспроизводится прошлое, и история ближе подходит к задаче искусства, как бы ни плохо было выполнение в художественном отношении; наоборот, чем абстрактнее историк понимает изучаемое явление или процесс, тем более он выполняет научную функцию, решая задачу понимания, всегда требующего, чтобы единичное, частное приводилось к общему, родовому. Истинный историк в наше время узнаётся по стремлению и умению своим все разнообразие фактов подводить под небольшое число обобщающих формул, которые, конечно, будут отличаться абстрактным характером, хотя в них и не будет говориться о том, что везде и всегда бывает, а будет сказано о чем-то, бывшем только в одном месте и лишь в данный промежуток времени. Об обобщениях в истории можно говорить в разных смыслах. С одной стороны, обобщаться может наше знание об однородных, но разрозненных фактах, взятых из прошлого разных стран, народов, эпох, а с другой, может быть обобщаемо знание фактов, относящихся к одному и тому же месту и к ограниченному периоду времени, притом причинно или эволюционно связанных между собою. В случаях первой категории мы получаем некоторые общие формулы номологические типа, быть может, и не могущие считаться законами в самом строгом смысле слова, но зато применимые к однородным явлениям в истории разных стран и эпох.

 

 

Наоборот, в случаях другого рода то, что является результатом обобщения многих фактов, остается приложимым только к совокупности фактов, данных нам как раз в определённом месте и в определенный промежуток времени. Это и представляет собою исторические обобщения в более тесном смысле, тогда как обобщения первого рода имеют уже более социологический характер. Впрочем, мы еще увидим, что между обеими категориями мы вынуждены еще признать некоторую промежуточную категорию, переход или ряд переходов от одного рода обобщений к другому.

Типическою формою обобщений первой категории является индукция, теория которой так хорошо разработана в общих трактатах логики. Индукция, как известно, состоит в том, что из нескольких единичных случаев, в которых наблюдается какое-либо явление, мы выводим, что явление это совершается во всех случаях, сходных с первыми в обстоятельствах, признаваемых существенными, — выводим на основании общего принципа единообразия порядка природы, или существования законов, управляющих явлениями. Раз, однако, в результате получается нечто такое, за чем мы не имеем права признать значения естественного закона, речь не может идти о настоящей, или полной индукции, а только о неполной индукции, или о "наведение чрез простое перечисление, в котором не встречается противоречащего примера, или случая" [111] Но для нас здесь безразлично, будет ли у нас в итоге настоящий закон природы, или эмпирическое обобщение ряда однородных случаев, среди которых не нашлось ни одного исключения.

 

 

Пока мы ограничимся здесь сказанным об индуктивных обобщениях, чтобы вернуться к этой теме, когда придёт очередь для рассмотрения так называемого сравнительного) или сравнительно-исторического метода, при помощи которого мы можем формулировать некоторые положения общего характера, применимые к фактам из разных мест и разных времен и между собою реально (т. е. ни каузально, ни эволюционно) ничем не связанных.

От индукции в тесном смысле нужно отличать "генерализацию" [112] так я предложил бы называть всякое обобщение фактов, как раз объединенных местом и временем и реально между собою связанных, причем целью такого умственного процесса является не общее представление о том, что везде и всегда бывает при известных условиях, а о том, что было только раз, в одном месте и в определённый промежуток времени, представление, в котором, однако, давался бы общий итог целого ряда отдельных фактов.

 

 

Общий итог,— под этим словом я разумею именно подведение под рядом слагаемых их общей суммы, и здесь, значит, каждый отдельный факт является частью некоторого создаваемого нами целого, тогда как этому подобию первого арифметического действия я противопоставил бы индукцию, как то, что в арифметике называется нахождением общих делителей, подводящее под одну категорию числа 2, 4, 6, 8, 10..., под другую — 3, 6, 9, 12..., под третью — 5, 10, 15, 20..., под четвертую — 7, 14, 21, 28 и т. п.: здесь, именно, отдельные данные цифры не складываются между собою для нахождения их общей суммы, а сравниваются одни с другими для нахождения некоторого общего им признака делимости на 2, на 3, на 5 и т. д. Т. е. тут, в последней категории случаев, имеется в виду получить не некоторое единое целое из отдельных слагаемых, а известную категорию частных случаев одного общего правила.

Впрочем, нужно оговориться, что обобщения, результатами которых являются не общие формулировки для известных совокупностей фактов, могущих быть часто и совершенно не похожими один на другой, а, так сказать, общие правила, резюмирующие множество отдельных фактов, между собою сходных, могут преследовать не исключительно номологические цели, но и цели идеографические. Всякое суждение о любой бытовой форме в любой стране в какую-либо эпоху есть формулировка общего правила, под которое подводится масса отдельных случаев. Но и здесь исследователь интересуется как раз только данною совокупностью, а не безразлично всеми, какие бы только ни могли, где бы то ни было и когда бы то ни было, представиться, случаями. Здесь интересует исследователя не общий их итог, выраженный в виде суммы под рядом слагаемых, а общий их характер, проявляющейся лишь в данных слагаемых, входящих в состав только данной суммы, а не вообще во всех однородных фактах, им же нет числа.

 

 

Притом для настоящей индукции нужна наличность всех фактов, дабы мы могли судить о действительном отсутствии того, что называется "instantia contradictoria", в исторических же обобщениях этого, рода мы часто вынуждены судить о том, что было общим правилом в данном месте и в данное время, лишь на основании немногих частных случаев или примеров. Обобщение здесь получает особый характер делания заключений от нескольких отдельных фактов определенной категории, нам известных. ко всем остальным фактам той же категории, оставшимся, наоборот, нам неизвестными.

На этом приёме генерализации стоит остановиться подробнее в виду того, что историки постоянно вынуждены к нему прибегать. В настоящее время, когда производятся разные планомерные анкеты и статистические обследования массовых фактов, касающихся какой-либо местности, какого-либо класса населения и т. п., мы по отношению к общей характеристике бытовых явлений находимся в неизмеримо лучшем положении, для прежних вообще эпох, когда таким путем сведения не собирались, и по отношению к явлениям, которые не были объектами планомерных наблюдений. В чём, напр., заключалась обычная, т. е. наиболее распространенная, преобладающая форма землевладения в стране, или форма, наиболее характерная для землевладения вообще в данной стране? Для современных государств очень точные ответы на этот вопрос может дать статистика, но относительно всего исторического прошлого в нашем распоряжении бывают для отдельных стран и эпох лишь скудные и отрывочные данные: иногда известны два-три факта или десяток-другой фактов, все же остальные факты той же категории относятся к числу скрытых [113].

 

 

 

Тогда обо всех остальных или об их преобладающем большинстве мы судим по известным нам конечно, у нас есть основания считать частными примерами некоторого нам прямо правила, отдельными обращиками того, что существовало в массе случаев, быть мифическими, но во всяком разе дающими некоторое понятие об общем характере интересующих нас отношений. Понятно, что здесь также производится обобщение, но это не индукция, а генерализация в смысле распространения на все слагаемые определенной суммы фактов (или на их большинство) того, что мы знаем лишь о некоторых из них. В таких случаях известные нам факты кладутся в основу идеографических обобщений относительно всех (или большинства) фактов какой-либо категории в определенной стране во взятый нами период времени. Чем большее количество фактов кладется в основу таких генерализаций, тем, разумеется, лучше, но часто историку приходится, к сожалению, довольствоваться очень немногим. Опасность таких генерализаций заключается в том, что факты, о которых мы знаем, могут быть исключительными или далеко не типичными, и тогда возможны очень грубые ошибки в наших обобщающих формулах. Сколько таких генерализаций мирно покоится на кладбище исторической науки, куда и поступают за дознанною их негодностью разные мертворожденные выводы и эфемерные "последние слова" науки!

Рассматривание сингулярных фактов в качестве однородных частных случаев, могущих быть выраженными в общих формулах, имеет место не только по отношению к бытовым фактам, но и по отношению к событиям.

 

 

Несколько последовательных событий, в случае их однородности, могут нам представляться в виде частных случаев, могущих быть подведенными под некоторое общее, все их, вместе взятые, определяющее обозначение, и вот в истории возникают такие названия целых процессов, как, напр., "собирание Руси" московскими великими князьями, немецкий "напор на Восток" (Drang nach Osten) и др. Только здесь важно не одно то, что совершались события одного и того же рода, что происходили, напр., присоединения к Московскому государству новых территорий, или что немцы предпринимали отдельные походы на земли западных славян и основывали там свои колонии, а важно еще и то., что одно такое событие прибавлялось к другому, к самому ему еще одно такое же событие, за ним второе, третье и т. д. Т. е. тут мы имеем дело не просто с частными случаями одной и той же категории, но и с отдельными слагаемыми одной и той же суммы, рассматриваемой, как единый процесс, последовательные моменты которого и соответствуют отдельным событиям. Последовательный ряд событий между 1859 и 1870 г. мы называем, напр., объединением Италии, обобщая под этим отдельные факты присоединения Ломбардии, областей Средней Италии и Неаполитанского королевства в 1859 — 1860 гг.г Венецианской области с 1866 г. и Рима с его областью в 1870 г. и различая в этом едином процессе, так сказать, три хронологических этапа.

Дабы сингулярные события могли, рассматриваться как отдельные части процесса, который мы можем выразить в обобщенной формуле, нет надобности, чтобы все эти события принадлежали к одному разряду фактов или совершались одинаковым образом. Ломбардию и Венецианскую область Италия получила после двух войн с Австрией, Тоскану, Парму, Модену, Романью, королевство Обеих Сицилий — после внутренних революций в этих землях, Папскую область — в силу её занятия экспедиционным корпусом, но все это были лишь разные пути, приводившие к одному результату.

 

 

Чтобы иметь право придавать совокупности фактов некоторое единство и обобщать их в одной формуле, необходимо, чтобы и в действительности нечто их объединяло и вносило в них некоторую общность,— общность не в смысл общих родовых или видовых признаков, какая наблюдается и в фактах, далеко отстоящих друг от друга, а общность в смысле реально связывающих их между собою причин ли, результатов ли, или чего-нибудь еще иного. Общие черты мы можем найти у древнегреческой тирании, наблюдаемой в истории нескольких городовых республик, у императорской власти в Риме в её начале, у итальянского принципата конца средних веков, у цезаризма обоих Наполеонов во, Франции, но все эти политические формы реально не связаны между собою и частей одного целого собою поэтому не представляют. Наоборот, как одно целое, мы можем представлять себе некоторую совокупность фактов, самых различных, самых разнородных, лишь бы их что-либо связывало между собою и, прежде всего, общий "театр" событий, единство страны, государства или провинции, города, или общая среда, в которой события происходили, каковы нация, сословие, класс, партия и пр.

Каждый прагматический процесс, складывающейся из единичных событий, которому мы приписываем известную цельность, отграничивая его от других современных ему процессов, может быть, как мы уже видели, представлен историком в более конкретном и детальном виде и, наоборот, в виде более абстрактном и общем.

 

 

Изображая береговую линию таких стран, как Греция, Далмация, Норвегия с их многочисленными заливами, бухтами, фиордами, мысами, полуостровами, перешейками, картограф может или занести все это на свои карты, для чего они должны иметь значительные размеры, или,— когда карта должна быть маленькою либо должны быть отмеченными лишь крупные изгибы берегов,— обозначить их более простыми кривыми, пренебрегая незначительными выступлениями суши в море или изрезами суши морем. В горных странах, подобных Швейцарии, отдельные хребты, вершины, равнины, долины, ущелья представляют собою довольно запутанную систему повышений и понижений земной поверхности, на подробных картах, как-никак, все-таки воспроизводимую, но делающуюся более наглядною в своих основных направлениях, когда мелкие подробности игнорируются, и на карте схематически изображаются лишь главные линии хребтов и наиболее высокие вершины. И в случай схематического изображения изрезанной береговой лиши, и в случае схемы, передающей орографию горной страны, мы имеем дело с упрощениями (симплификациями), сводящими в более общим чертам то, что в действительности дано в более сложном виде. Отступления вправо и влево от проведенной картографом линии берега, в которой были приняты в расчет лишь более крупные повороты и изгибы, рассматриваются им, как своего рода исключения из общего правила, в существе дела его не нарушающая, или как незначительные уклонения в ту или другую сторону от некоторого среднего арифметического и частные эпизоды, не заслуживающее внимания. То же можно было бы повторить и по отношении к любой орографической схеме.

Подобного же рода умственные операции производят и историки, следя за общим ходом событий или за общим направлением перемен, совершающихся в быту.

 

 

Причины события бывают временные, действие которых непродолжительно, случайные, ничем не связанные или мало связанные между собою, и бывают постоянные, которые участвуют в порождении целого ряда событий на протяжении более или менее продолжительного периода времени, причины общие, вызывающие не те или другие эпизоды с их скоро преходящим значением, но отражающиеся на самом главном и существенном. В процессах бытовых изменений, составляющих предмет культурной истории в принятом нами смысле, тоже приходится различать единичные отклонения от данной нормы, не оставляющие после себя сколько-нибудь заметного следа, и отклонения массовые, посредством которых совершается переход к новым формам; отклонения временные в силу действия каких-либо причин, скоро потом исчезающая, и отклонения длительные, идущие в одном и том же направлении, характеризующая эпоху с той или другой стороны и остающиеся, так сказать, прочным приобретением истории (безотносительно к тому, осуществляется ими благо или зло). Историки, стремящиеся понять, осмыслить изучаемые ими каузальные и эволюционные процессы, ставят своею задачею сводить их к более или менее отвлеченным, обобщающим формулам или хода событий в данном месте и в данный период, или того направления, в каком совершались культурные перемены в данной стране.

Общий характер таких упрощающих обобщений — их схематичность, стирающая, конечно, живые краски действительности, но зато помогающая понимать прошлое в общих терминах науки. Помимо своего значения для уяснения нам наиболее общих черт какого-либо исторического процесса, подобные абстрактные формулы помогают нам и в социологическом мышлении, когда изучение единичного процесса даёт в наши руки некоторый общий критерий для понимания других аналогичных процессов.

 

 

Чем отвлеченнее, чем общее формула, тем способнее она сыграть такую роль в науке. Не нужно только думать, что общая формула, выведенная из изучения фактов, представляемых прошлым одной страны, без всяких перемен может быть применяема ко всем остальным.

Частный пример лучше всего пояснит все сказанное выше. Мы имеем перед собою так называемый экономический переворот, или индустриальную революцию" в Англии конца XVIII и начала XIX в. Она была, понятно, результатом массы мелких бытовых изменений, вся совокупность которых и произвела данную "революцию". Единичные случаи расставания мелких землевладельцев с насиженными участками, случаи добровольной продажи последних, продажи вынужденной, принудительной и единичные случаи "огораживания" помещиками земель, бывших в общем пользовании приходов, мы обобщаем, как единый процесс, который и называем обезземелением народной массы. Чтобы такой процесс был возможен, нужны были кое-какие одинаковые причины, действовавшие в каждом отдельном случае приобретения лендлордами новых участков земли. Результатом обезземеления сельского населения было образование пролетариата, Многие члены которого, не будучи заняты в сельском хозяйстве, стали искать занятие в обрабатывающей промышленности. В последней происходило также изменение бытовых форм.

 

 

Единичные случаи возникновения более крупных промышленных заведений вне городов, где прежние законы поддерживали старый строй мелких ремесленных мастерских, единичные случаи утраты ремесленниками своей прежней самостоятельности в пользу более удачливого меньшинства в собственной своей среде, единичные законодательные меры, разрушавшие старый строй, мы, равным образом, обобщаем в понятие вытеснения мелкого производства боле крупным, или концентрации производства, также превращавшей множество ремесленников в простых наёмных рабочих. У всего этого не могло не быть некоторых общих причин, хотя и осложнявшихся своеобразно в каждом отдельном случае. Наконец, в те же самые годы, когда происходили оба указанных процесса, отдельные изобретатели придумывали разные механизмы, облегчающие и ускоряющее прядение и тканье, а отдельные промышленники вводили их в свои предприятия, и все случаи, когда на фабрике начинал работать какой-нибудь механически станок, мы обобщаем, как процесс замены ручного труда машинным, с которым трудно было конкурировать мелким производителям, начавшим тоже увеличивать собою число пролетариев. Эти три процесса мы объединяем в одном, стараясь обнаружить не только их общие результаты, но и указать на общие для всех трех причины, определить взаимные отношения этих процессов и изложить все в некоторой абстрактной формуле, которая, во-первых, осветила бы нам сущность английской индустриальной эволюции, обратившей на себя внимание только много позднее, и вместе с тем, во-вторых, помогла бы нам при историческом изучении аналогичных процессов в других странах.

По самому существу дела, подобные обобщающие формулы имеют вид логических построений, да и на самом деле они очень часто строятся не индуктивным, а дедуктивным путем, не на основании действительного обобщения реальных данных, а на основании априорных соображений и абстрактных умозаключений.

 

 

В своем месте было сказано, что от научного знания мы, прежде всего, требуем точности, но что вместе с тем дорожим и его полнотой [114]: если, с другой стороны, необходимым условием науки, — чтобы она была наукой, а не простым каталогом фактов,— мы ставим связность знания, то, равным образом, мы ценим еще и стройность знания, внутреннее его упорядочение, не простую координацию фактов, могущую быть и беспорядочною, но и субординацию их, достижимую при помощи генерализации и схематизации.

Отвлеченно-обобщенное понимание прошлого иногда называют историко-философским, и, напр., в таком смысле говорят о философии русской истории (одной у славянофилов, другой у западников), о философии истории французской революции или о философии истории вообще, т. е. всей истории всех времен и народов, всего человечества. О взаимных отношениях истории и философии я буду говорить особо, здесь же идёт речь об историко-философском понимании для того, чтобы защитить его полную научность, когда оно является результатом действительного обобщения достоверно установленных фактов и более или менее точно дознанных реальных отношений между ними. В движении от конкретного к абстрактному, в процессе обобщения частностей и создания цельностей могут быть разные степени — от детального описания единичного предмета до формулы-схемы, долженствующей охватывать массу фактов. Последние ступени обобщающего мышления в истории имеют право называться историко-философскими, и лишь тогда историко-философские построения не научны, когда покоятся не на прочном фундаменте фактов, а на чем-то вроде не то логических конструкций, не то фантастических схем.