XI. Сравнительно-исторический метод

 

 

Известная сумма фактов может изучаться вместе или потому, что между ними существуете более или менее прямая связь, или потому, что, вне какой бы то ни было реальной связи между ними, наблюдается сходство их между собою, кроме случаев, когда и само сходство объясняется реальною связью. Особую разновидность исторического метода представляет собою метод сравнительно-исторический, или сравнительный просто, который применяется, главным образом, при изучении сходных фактов, наблюдаемых в разных странах и в очень отдалённые иногда один от другого периоды времени [115]).

Я начну с нескольких простых примеров. Известно, что в целом ряде языков, каковы в Азии древне-индийский (санскрит) с современными наречиями Индии, древне-иранский (зенд), в Европе греческий, латинский с разными романскими языками, готский и другие германские, равно как славянские с церковнославянским во главе, имеют массу очень схожих между собою слов и грамматических окончаний.

 

 

Напр., сходны названия родства: отец — по-санскритски pitar, по-гречески πατήρ, по-латыни pater, по-немецки Vater и т. п.; мать — санскр. matar, греч. μήτήρ, латин. mater, Mutter и т. д.; брат — санскр. bratar, лат. frater, Bruder и др. Сходны числительные: два — санскр. dva, греч. δύο, лат. duo, готск. twai (нем. zwei) и пр.; три — санскр. tri, греч. τρεις, лат. tres, нем. drei и т. п. Замечается сходство в спряжениях и склонениях: есмь — санскр. asmi, греч. ειμι, лат. sum (вм. esm); еси — санскр. asi, греч. εστι, лат. es; есть — санскр. asti, греч. εστί, лат. est. и т. п. Эти более явные и многие, так сказать, замаскированные естественными изменениями звуков сходства объясняются тем, что все указанные языки родственны между собою, происходят от общего праязыка, арийского, откуда и их название языков арийских (индоевропейских или индогерманских, как их иначе называют). Ими занимается сравнительная грамматика арийских языков. Общее происхождение могут иметь у разных народов и сходные представления, напр., мифологические, что служит основанием для сравнительной мифологии и т. п.

В прежние времена из общего происхождения языков делали заключение и об общем происхождении народов, которые говорили и говорят на этих языках, но мы знаем, что, напр., общее происхождение романских языков, т. е. итальянского, французского, испанского, португальского, латинского (на в. Швейцарии), румынского из латинского отнюдь не доказательство, что народы, на них говорящее, одного корня: образованию этих наций предшествовала романизация разных племен, так сказать, чужих одно другому, т. е. процесс усвоения ими одного и того же языка, заимствования ими у римлян слов и т. п.

 

 

Об общем происхождении сходных форм можно говорить, поэтому и тогда, когда он являются не общим наследием, напр., разных языков, а заимствуются одним народом у другого. Если алфавиты, которыми пользуются европейские народы, в общем между собою сходны,— алфавиты романских, германских и славянских народов, равно как у финнов, мадьярок, греков, — то это объясняется их общим происхождением или из древнегреческого, или из латинского, которые сами имели свой корень в финикийской азбуке, причем из славян одни заимствовали свою азбуку у греков, другие — из романо-германского мира. Таким образом, сходство тех или других форм у разных народов в случаях, подобных указанным, объясняется общим происхождением форм или в смысле их унаследования, или в смысле заимствования их одними народами у других.

В некоторых специальных случаях заимствования одними народами у других становятся предметом особого сравнительного изучения. В виде примера я сошлюсь здесь на применение этого метода к истории литературы, когда обнаруживается сходство образов, сюжетов, собственных имен и т. п. в произведениях, принадлежащих разным литературам. Известны так называемые "странствующие сказания", переходившие из одной литературы в другие, восходящие, наприм., к отдаленным временам индийской литературы, из которой разными, часто окольными путями они заходили до крайних предков европейского Запада [116].

 

 

Заимствования одними народами у других всевозможных бытовых форм, служащие могучим орудием их распространения по лицу земли, играют громадную роль в истории. Под эту категорию явлений мы должны подвести и распространение, напр., мировых религий (христианства, магометанства, буддизма) или разных, положим, общественных идей (в наше время, напр., социализм), и заимствования в области законодательства (в роде знаменитой рецепции римского права в Западной Европе со второй половины средних веков) или в области государственных учреждений (рецепция представительного образа правления из Англии со времени великой французской революции) [117], равно как все случаи усвоения извне технических или художественных приемов и очень ещё многого другого.

Во всех случаях, когда сходство того и другого у отдельных народов объясняется либо тем, что они ничто сообща унаследовали, либо тем, что ничто одни у других заимствовали, между сходными фактами устанавливается прямая генетическая связь, подобная той, которая существует между кровными родными или лицами, находящимися в свойстве. Иногда, даже трудно разграничить, что есть общее наследие, и что — заимствование. Нечто, заимствованное одним поколением, так сказать, благоприобретенное им, для следующих является уже унаследованным. Христианство составляет общее наследие европейских народов от греко-римского мира, но одни народы (романские и греки) являются прямыми его наследниками, другие же (германцы, славяне, литовцы, мадьяры, финны) его заимствовали у первых.

 

 

Во всяком случай, важно то, что сходные факты здесь так или иначе имеют общие корни, и путем установления заимствований или общности происхождения можно узнавать о разных исторических отношениях из таких времен, из коих не сохранилось никаких известий.

Всегда ли, однако, бывает так?

Существует еще масса примеров поразительственного сходства, иногда доходящего почти до тожественности, между бытовыми формами у народов, не имеющих общего происхождения и не находившихся в каком-либо соприкосновении между собою. Особенно много таких фактов было предметом наблюдений этнографов. Обычай кровной мести, столь широко распространенный у народов разных рас и под разными широтами, но находящихся (или находившихся) на одной ступени развития, представляет собою одно из таких явлений, для объяснения которого нет надобности, а иногда и возможности прибегать к предположениям об общем происхождении обычая или о заимствовали его одними народами у других. То же самое можно сказать о замене кровавой мести, так называемою вирою и т. п. Или взять еще хотя бы знаменитую " куваду ", встречающийся во многих местах обычай, заставляющей отца новорожденного ребенка, подобно роженице, ложиться в постель, стонать и т. п.

Во всех подобных случаях, где сходство не объясняется ни существованием общего наследия, ни заимствованиями, остаётся возможным допустить или чистую случайность совпадения, или действие одинаковых причин, приводящих к одинаковым следствиям. Случайные совпадения, без сомнения, возможны, но из того, что один предмет напоминает своим видом другой (напр., рыба морской конек — лошадь, очертания вершины горы — лежащего человека) ничего не следует.

 

 

Притом дело не во внешнем подобии, могущем внушить мысль, что кит есть рыба, а летучая мышь — птица, а в сходстве по существу, хотя бы и не было большого внешнего подобия. Одна и та же причина не может приводить сегодня к одному следствии, завтра к другому, чтобы, наприм., кипячение воды один раз превратило её в пар, в другой раз — в лёд, в трети совсем не изменило её температуру, в четвертый разложило её на её элементы, а в пятый сделало из неё масло и мало ли ещё что. Одинаковые причины не могут не порождать одинаковых следствий, сходные условия—не содействовать возникновению сходных явлений. Сравнительное изучение сходных фактов в жизни разных народов может руководствоваться и таким общим соображением, но тогда ставятся уже и разрешаются задачи не чисто исторические, а входящие в компетенцию социологии. Следует поэтому в сравнительном изучении различать сравнительно-историческое и сравнительно-социологическое: оба пользуются для сравнения историческими (или этнографическими) фактами, но историка интересуют лишь факты, между которыми можно установить генетическую связь, социолога, же преимущественно факты, свидетельствующие о наличности в каждом примере одинаковой причины, приводящей к одинаковому следствию [118]. Два человека, разрешающие одну и ту же практическую задачу, могут поступить одинаково или потому, что обоих кто-либо так научил поступать, или потому что из них один перенял это у другого, или потому, что, будучи поставлены в одинаковые условия, они должны были поступить именно таким образом, а не иначе.

 

 

Конечно, для познания человеческой психики вообще третий случай важнее двух первых: так дело и обстоит в социологии по отношению к социальным фактам вообще.

Сравнительное изучение исторических фактов представляет собою мост, перекинутый с берега истории на берег социологии. Оно может служить и задачам исторического (идеографического) знания и целям знания социологического (номологического). Здесь нас интересует только первое.

При помощи сравнительно-исторического метода мы можем судить, о случае наличности общего наследия у разных народов, о тех временах, о которых мы не имеем прямых свидетельств, сравнительное изучение языков, верований, обычаев и т. д. арийских народов позволяет нам пролить свет на праарийскую старину. Существование сходных слов в столь отдалённых одна от другой странах, как Индия и Ирландия (кельтский язык — тоже арийского корня), свидетельствует о том, что эти слова существовали в арийской прародине, и, следовательно, существовали понятия, ими обозначаемые, были известны предметы, так называвшиеся. Уже давно делаются попытки установления праарйскаго словаря, при помощи которого можно было бы узнать главное о быте физических и духовных, предков этих народов — какие, например, были у них религиозные верования, была ли у них определенная форма семьи, чем они занимались, какие домашние животные были им известны и т. д. Конечно, в подобного рода исследованиях многое остается довольно-таки проблематичным, как и в других случаях исследования скрытых фактов. Из этой же лингвистической палеонтологии, в основе которой лежит сравнительное изучение языков, учёные специалисты делают также выводы о местонахождении арийской прародины, о той последовательности, в какой происходило разделение пранарода на отдельные ветви.

 

 

И здесь, опять-таки, много гипотетического и спорного, но кое-что уже и вне спора. Таким же методом создаются заключения о старине прагерманской или праславянской, т. е. путём сравнительного изучения языков, обычаев, обрядов, поверий т. д. разных германских или разных славянских народов.

Результаты сравнительного изучения заимствований также весьма ценны для историка, ибо часто обнаруживают такие реальные связи, о которых не имеется прямых свидетельства Японская конституция, как известно, была составлена по образцу прусской, но так как это случилось при полном свете истории, то, во-первых, доказать это очень просто, а во-вторых, и надобности нет ссылаться на этот факт для доказательства того, что японцы в конце XIX в. находились в сношениях с Европой и могли быть знакомы с Пруссией. Другое дело — времена отдалённые, которые для нас "покрыты мраком неизвестности". Находка где-нибудь, в земле, при археологических раскопках, монеты, статуэтки, вазы, надписи иноземного происхождения доказывает, что некогда — и именно в таких-то веках — между обеими странами существовали связи, наприм., торговые сношения, а при большем количестве таких находок можно определить, на какую территорию эти связи распространялись и даже как постепенно расширялись с течением времени её пределы. Совершенно такое же значение для установления существования сношений между разными странами в древние времена имеет изучение заимствований, открываемых исследованием сходных черт в их быту, буде последние имеют не иное происхождение.

 

 

Как это особенно часто бывает при сравнительном изучении "странствующих сказаний", таким именно способом определяются общие пути распространения культурных влияний.

Нередко сравнительно-аналитическим путём устанавливается заимствование там, где раньше видели нечто исконное и самобытное. Исследование генезиса данного явления, наприм., бытовой формы вообще или в частности какого-либо учреждения — одна из самых существенных задач истории, но в жизни каждого народа далеко не всё, чем и как он живет, бывает найдено и сделано им самим. В одних случаях мы хорошо знаем, что кем и у кого было заимствовано, чему у кого кто подражал, но в других заимствования открываются только после кропотливого сравнительного исследования, доказывающего, что в данном случае было заимствование. Этим устанавливаются факты культурного влияния одних стран на другие. В виде примера можно сослаться на последняя исторические работы, указывающие, насколько египетские образцы птолемеевской эпохи оказывали влияние на политическую организацию первых времен Римской империи [119].

До сих пор речь у нас шла о сравнительном изучении отдельных сходных фактов, будут ли то слова или грамматическая формы разных языков, начертания букв или последовательность их расположение в азбуках, какие-либо обычаи, поверья, установления и т. п., во въ\ць, кроме того, могут сравниваться между собою и целые исторические процессы в их обобщенных и отвлеченных формулировках.

 

 

Многие вещи лучше познаются по сравнению с другими, им однородными: иная черта не так ярко выражена в вещи А, как в вещи В, или, наоборот, в вещи А есть черта, отсутствующая в вещи В и тем лучше первую оттеняющая. Можно, конечно, и сразу сравнивать несколько предметов, опять-таки находя между ними, при всем их сходстве, и черты различия и в количественном, и в качественном отношениях. Предпринимая такое сравнение, социолог будет интересоваться установлением общей истины, касающейся всех однородных предметов распространительно и вне тех, которые были взяты в расчёт, тогда как историк, кроме того общего, что можно сказать о данном круге сравниваемых процессов, будет иметь в виду и то ещё, что характеризуете и каждый данный предмет в отдельности. Возможно и вполне позволительно сосредоточить свое внимание лишь на единичном процессе, а остальные привлечь к сравнению не только не ради какой-нибудь общей истины, но даже и не для самих привлеченных примеров, а лишь ради именно одного, индивидуальные особенности которого лучше всего оттеняются сравнением с другими однородными процессами.

Исторические параллели нередко бывают очень поверхностными, не заходящими в глубину вещей. Таково было знаменитое сравнение французской истории с английскою, бывшее в ходу во Франции в эпоху реставрации: в Англии была революция, во Франции тоже; в Англии был казнен король, во Франции тоже; в Англии на время установилась республика, во Франции тоже; в Англии главою государства сделался военный вождь, во Франции тоже; в Англии произошла реставрация старой династии, во Франции тоже,— а некоторые затем пророчествовали: как в Англии произошла вторая революция, заменившая прежнюю династию новою, так должна и во Франции произойти новая революция.

 

 

Переворот 1830 г., бывший как бы французским повторением второй английской революции, даже подтвердил лишним фактом найденную аналогию, и все-таки она не имеет научного значения: двух сходных последовательностей фактов слишком мало для выведение какого-либо общего закона для всех революций, да и в истории самой Франции английская параллель ничего не объясняет, ибо во всем, что здесь было сопоставлено, столько пунктов различия, что обе великие революции, английская середины XVII в. и французская конца XVIII столетия, при внимательном изучении окажутся очень непохожими одна на другую, не смотря на сходство некоторых частностей (политический фанатизм индепендентов и якобинцев, разгон Кромвелем долгого парламента и 8 брюмера и др.). Внешнее сходство может быть совершенно случайным, как, напр., то, что во время реставраций в Англии и во Франции было по два короля, что это были не отец и сын, а старший и младший братья, что оба короля, лишившиеся престола бежали, или то, что в самой Франции сыновья королей, низложенных революциями в 1830 и в 1848 г., умерли раньше этих переворотов и не от болезни, и что наследниками обоих изгнанных королей были их малолетние внуки.

Сравнительное изучение однородных исторических процессов в двух или нескольких странах может служить не только целям исторической генерализации, но и целям лучшего понимания отдельных разновидностей одного и того же общего исторического явления. Ряд соседних стран находящихся во взаимодействии и объединенных некоторыми общими им всем (или части их) бытовыми условиями, чаще всего может оказываться переживающим одинаковые движения и перемены, но каждая страна переживает одно и то же ее так, как другая, а по-своему, в зависимости от местных условий и обстоятельств.

 

 

Историка могут интересовать одинаково и сходства, и различия, и если в первом отношении он пользуется приёмами сравнительного изучения для обобщения в смысли подведения частных случаев под общие формулы, то во втором отношении он будет сравнивать между собою эти случаи, как местные варианты одного и того же процесса, в видах лучшего уразумения самобытных черт каждого в отдельности. Представление о сравнительном методе, как об исключительном изучении сходств в целях обобщения, — представление, существующее, кстати сказать, у многих,— ошибочно, и как раз сравнение пунктов различия помогает схватывать все своеобразие отдельных частных случаев и тем лучше понимать местные, индивидуализирующие причины, условия, обстоятельства.

Сравнительная история [120] особенно уместна в таких случаях, какой представляет собою прошлое народов Западной Европы. Это или народы, история которых составляет продолжение истории Западной Римской империи, распавшейся на отдельные государства, или народы, поздние примкнувшие к романскому миру, подчинившиеся его политическому и экономическому влиянию, воспринявшие из него начала своей гражданственности и образованности, усвоившие его религиозные верования и вошедшие в состав его церковной организации. В отдельных частях этого исторического мира происходили параллельные процессы: и взаимодействия римских и германских начал, и феодального разложения государства, и возрождения городского быта, и возникновения сословно-представительных собраний и т. д.

 

 

Общими же движениями являются здесь потом гуманизм, религиозная реформация, католическая реакция, установление королевского абсолютизма, рационалистическое "просвещение", так называемый "просвещенный абсолютизм", революции во имя политической свободы, а в наше время и социализм. Общие бытовые начала, унаследованные от Западной Римской империи, и взаимодействия отдельных народов, заимствовавших друг у друга бытовые формы, при близком своем соседстве, постоянных связях и общности некоторых условий географических, экономических и т. п., позволяют нам рассматривать этот исторический мир, как одно целое с общею для всех историей. И в то же время мы видим, что история каждой страны, история Франции, Италии, Германии, Англии и пр. строго индивидуальна, и что общие для всех явления варьируются по местам самыми различными способами. Религиозная реформация происходила в большей части государств Западной Европы в XVI в.. и везде её причины, силы, в ней участвовавшие, её руководящие принципы, имели много общего, но эти общие факторы действовали в неодинаковых сочетаниях и вместе с факторами чисто местного значения. Сравнительная история реформации в разных странах и подчеркивает эти различия, рельефнее выступающая при сопоставлении с другими направлениями, какие принимало одно и то же движение. Вся западноевропейская история, повторяю, от образования варварских королевств до новейшего социального движения представляет собою широкое поле для применения приёмов сравнительной истории [121].

 

 

Таким же объектом для сравнительной истории является пример греческих государств-городов со всеми этими Милетами, Афинами, Коринфами, Сиракузами и т. п. Уже в древности Аристотель и Полибий обобщали переходы греческих государств-городов от одних политических форм к другим, но это — общие схемы, отклонение от которых лучше всего познаются из детального сравнения отдельных примеров.

Во всех случаях сравнительного изучения таких коллективностей, как греческой мир, Западная Европа и пр., будет ли сравнение направлено на выработку обобщающих формул или на индивидуализацию местных вариаций, изучение остаётся идеографическим, поскольку и греческий мир в его целом, и Западная Европа в её целом даны нам в истории лишь по одному разу.

Изучая историческую литературу, мы часто наблюдаем, что историки, случается, прибегают к сравнениям прошлого одной страны с прошлым других то в целях обобщения, то, наоборот, в целях обособления. Одною из традиций русской национальной историографии сделалось противополагать наше прошлое прошлому западноевропейскому, подчеркивать своеобразие путей нашего исторического развития. При этом не принималось в расчет ни то, во-первых, что европейски Запад отнюдь не представляет собою чего-либо однородного, ни то, во-вторых, что вообще история всякой страны складывается своеобразно, что французские историки также имеют право противополагать историю своей родины истории Англии или Германии, как поступают и английские историки, и немецкие по отношению к своим отечествам.

 

 

Пункты сходства и пункты различия в сравниваемых историях бывают распределены крайне неравномерно, могут иметь весьма неодинаковую важность, встречаются в самых пестрых комбинациях, и предвзятые мысли в ту или другую сторону бывают чрезвычайно вредны, когда в погоне за обобщениями или, наоборот, в стремлении во всём находить одну самобытность исследователи закрывают глаза на неудобные им факты.

У нас давно было решено, что на Руси не было ничего подобного западному феодализму, и даже говорить в ином смысле считалось признаком дурного вкуса. Такое отрицательное решение вопроса было основано больше на общих соображениях, нежели на детальном сравнении русских бытовых форм известного периода с составными элементами западного феодализма, который сам тоже был один во Франции, другой в Германии, трети в Англия и т. д., а иногда отличался и по областям одной и той же страны. Когда палка согнута в одну сторону, её часто, желая выпрямить, перегибают в другую сторону, и, конечно, было бы ошибкою стараться доказать, что у нас был такой же феодализм, как на Западе, со всеми его атрибутами. Сравнительная история должна соблюдать меру, если хочет не сходить с научной почвы [122]. Нужно ожидать, что сравнительное изучение русского прошлого с прошлым западных народов принесет пользу и самому пониманию того, что в этом прошлом было, действительно, своеобразным.

 

 

Сравнительный метод в целях исторических обобщений в одной категории случаев может быть назван типологическим, когда применяется к изучению отдельных типов, под которые могут быть подведены отдельные человеческие общества. Кроме анатомии человека, лошади, воробья, осетра, лягушки и т. п., есть еще сравнительная анатомия, объединяющая отдельные виды животного царства в разные классы. Можно говорить об анатомии млекопитающих вообще и дать общую схему их скелета, под которую одинаково должны будут подойти и кит, и летучая мышь, но которой вполне не будет соответствовать ни один из этих видов. Такая же общая схема может быть дана и для типа всех позвоночных животных, но и эта схема, еще более общая, равным образом, будет охватывать всю совокупность животных позвоночных, и конечно, не будет точно соответствовать ни одному отдельному их виду.

Подобные типы можно установить, наприм., по отношению к политическим организациям человеческих обществ в связи с их социальным строем. Такими типами были деспотии древнего Востока, государства-города античного мира с их гегемоническими федерациями, средневековые поместья-государства и сословные монархии и т. д. вплоть до современных конституционных государств [123].

 

 

Типологическое изучение, конечно, является не чем иным, как одним из способов применения к историческим фактам сравнительного метода, который вообще отнюдь не следует понимать в смысле какого-нибудь ограниченного шаблона.