XII. Историзм в гуманитарных и социальных науках

 

 

Пользование в научных целях историческою точкою зрения, историческим материалом и историческим методом можно вообще называть "историзмом". Историческая точка зрения заключается во взгляде на явления жизни, как на нечто, находящееся в постоянном процессе становления (im Werden, как выражаются немцы) и изменения, а не как на нечто неподвижное и всегда себе равное, в желании понимать жизненные отношения путем исследования их происхождения и прослеживания их развития. Историческая точка зрения есть, таким образом, по существу своему точка зрения генетическая и эволюционная, и тот, кто на неё становится, тем самым показывает, что его не удовлетворяют знание вещей, взятых в неподвижности отдельных моментов их бытия, и подведение их под неизменные от века и до века категории. Становясь на историческую точку зрения, ученые, теоретически изучающие языки или литературы, государственные устройства или факты законодательства, конечно, нуждаются, прежде всего, в историческом материале, т. е. в материале фактическом, без которого ни одна наука не может ступить и шага, и притом не столько в фактах, даваемых современностью, сколько в фактах прошлого, относящихся к другим временам, существовавших в иных условиях, характеризующих разные ступени развития.

 

 

Раз лингвист или теоретик литературы, государствовед или юрист обладают таким материалом, они, понятное дело, и обрабатывать его должны не иначе, как историческим методом, устанавливая каузальные и эволюционные связи, сравнивая и обобщая в интересах более глубокого теоретического понимания.

Историзм и по своей основной точке зрения, и по особенностям своего материала, и по методу своему, можно сказать, имеет своего антипода в рационалистическом теоретизме, стоящем на точке зрения неподвижного бытия и неизменных категорий, более опирающегося на общие соображения, нежели на факты, и потому имеющего характерную склонность к пользованию преимущественно дедуктивным методом.

Особенною антиисторичностью, как известно, отличалось мышление XVII и XVIII вв. Это было время веры в существование незыблемых начал, лежащих в основе разных явлений жизни,— начал, которыми объясняли существующее и в которых вместе с тем усматривали нормы должного. В первом отношении это были начала, по тогдашней терминологии, "естественные", во втором — начала "разумные". Выражения "естественная религия", "естественная мораль", "естественное право", "естественный порядок" экономистов, называвших себя физиократами (физиократия значит господство природы, т. е. естественных отношений), "естественный закон" (в особом смысле слова),— все это термины тогдашнего рационалистического мышления, видевшего существенный атрибут естественности в разумности, т. е. в соответствии с идеями разума.

 

 

На почве понятий такого рода сложилось и столь популярное в те времена представление об "естественном состоянии", бывшее продуктом чисто абстрактного конструирования первобытного состояния человечества.

Рационалистические мыслители оперировали или исключительно над отвлеченными понятиями, всюду и везде приложимыми, или над ограниченным фактическим и идейным материалом. Общая философская грамматика, искавшая основных законов грамматического строя языков, обобщала и возводила на степень принципов данные латинской и французской грамматик. Ложно-классическая поэтика устанавливала общие правила красоты и вкуса на примерах античности, а общая эстетика строилась на чисто отвлеченных рассуждениях, как будто в области литературы и искусств возможны были неизменные нормы, и „правильный" вкус всегда был подчинен одним и тем же предписаниям. Естественное учение о праве строилось на римской юриспруденции, причем римское право принималось как бы за "писаный разум" (ratio scripta). По образцу естественного права физиократы стремились открыть свой "естественный порядок человеческих обществ", пригодный, так сказать, для всех стран и времен. Лучшим способом открытия "естественного" в разных областях жизни считалось дедуктивное рассуждение, при помощи которого и построил, наприм., свою систему родоначальник политической экономии Адам Смит. Так как, однако, рассуждать о реальных отношениях без знания каких-либо конкретных форм, невозможно, то во многих отношениях Адам Смит исходил из наблюдений над экономическими явлениями современной ему Англии: последние сослужили ему такую же службу, какую для философствовавших грамматистов — данные латинского или французского языков, для теоретиков естественного права — римское право, для литературных критиков античная поэзия и т. п.

 

 

Точка зрения всех таких теоретических конструкций была уже по одному тому антиисторичной, что целью их было формулирование абсолютных истин, тогда как историческая точка зрения есть точка зрения относительности явлений, обусловленности их местом и временем. Абсолютность — синоним неизменности, а история вся в переменах. Если даже рационалисты, вынужденные зрелищем исторических перемен, и пытались давать формулы известных процессов, то опять-таки считали возможным строить их чисто умозрительным методом, не чувствуя потребности в историческом материале или привлекая исторические факты лишь в виде конкретных примеров для отдельных положений своих конструкт. Т. е. и самое пользование историческими фактами было неисторическим: мысль шла не от фактов к выводам, а от общих положений к фактам, которые должны были не столько доказывать правильность выводов, сколько иллюстрировать разные априорная положения в качестве конкретных примеров.

Здесь не место подробно рассматривать вопрос о том, как в XIX в. историзм овладел изучением языков, литератур, художеств, религий, права, народного хозяйства и т. п., а именно лишь в XIX в. произошло проникновение исторической точки зрения, исторического материала и исторического метода в такая специальные отрасли научного знания, которые прежде как бы даже чуждались всего исторического. Если в дальнейшем будут приведены примеры историзма в отдельных научных дисциплинах нашего времени, то, главным образом, потому, что историзирование этих дисциплин не могло, как увидим ниже, не отразиться на расширении задачи самой исторической науки.

 

 

В наше время уже невозможна всеобщая грамматика. Её заменила лингвистика, опирающаяся на громадный фактически материал, получаемый путем исторического и сравнительного изучения языков (а за последнее время и путём непосредственных наблюдений, даже при помощи особых приборов). Современные ученые отказались от взгляда на грамматические понятия, как на переведённые в область языка логические категории. Каждый язык есть сложная культурная форма очень различного, там и здесь, происхождения и изменяющаяся во времени параллельно с другими бытовыми формами. К языку даже была применена — и очень при этом рано — идея органического развития. Теория словесности и в частности поэтика перестали быть учениями о неизменных родах и видах и канонами вкуса, изящества и красоты. Современная наука давным-давно оставила такую точку зрения и самую задачу, наприм., общей теории поэзии поняла, как совокупность итогов, получаемых в результате только исторических изучений [124].

 

 

В области юриспруденции уже около ста лет тому назад в виде реакции против отвлечённой и абсолютной естественно-правовой теории возникла историческая школа права, указавшая и на своеобразие отдельных национальных законодательств, и на изменчивость каждого из них во времени, с применением к праву идеи развития, даже "органического" развития по образцу языка. К этому эволюционному пониманию права присоединилось и сравнительно-историческое его изучение, пользующееся, кроме исторического материала, равным образом и этнографическим.

Аналогичное историческое направление возникло и в области экономической науки. Здесь уместно упомянуть, что начало ему было положено немецкими политико-экономами около 1840 г., когда ими было обнаружено, что теоремы "классической школы" Адама Смита, формулированные в Англии с её более развитым хозяйственным строем, неприменимы к экономическим отношениям Германии, находившейся тогда на более низкой ступени развития.

 

 

Немецкие экономисты, таким образом, ставили экономические явления в зависимость от условий времени, а с этим и места, откуда — утвердившееся в Германии наименование данной науки "национальною" экономией,— наименование, указывающее на обусловленность экономических явлений местными обстоятельствами [125].

Итак, мы видим, что в изучении и языка, и литературного творчества, и права, и экономических явлений старое абстрактно-теоретическое отношение заменилось или, по крайней мере, дополнилось отношением историческим, в конце концов, преобразовавшим лингвистику, поэтику, юриспруденцию и политическую экономию. Исследования в области других культурных категорий испытали на себе, равным образом, влияние историзма.

Примером этого может ещё служить историзм в изучении того сложного элемента духовной культуры, который называется религией. Теоретическое отношение к религии прежде было исключительно богословскими, т. е. таким, в котором на первом плане стоял вопрос об истинности или ложности рассматриваемых религиозных представлений и формул с точки зрения определенных догматов. Так называемая философия религии стояла, в сущности, на той же точке зрения. В современной науке религия начала рассматриваться, как одно из душевных переживаний (психологическая точка зрения) и как один из важнейших элементов культуры, имевших весьма разнообразные исторические формы, познание которых является наилучшим путём для объективного понимания религии в качестве важного общественного явления.

 

 

Старая философия религии всё более и более переходит в историко-теоретическое исследование разнообразных форм религий и их эволюции.

Историзм не признаёт неподвижного бытия и всякую замечаемую нами неподвижность принимает лишь как момент, как временное состояние при переходе от прежнего к новому, откуда и относительность теоретических построений касающихся разных элементов культуры. Эта точка зрения конца XVIII в. стала проникать и в естественные науки, начавшие рассматривать свои объекты не sub specie aeternitatis, т. е. не как нечто вечное в своём постоянстве. Канто-лапласовская гипотеза генезиса солнечной системы из первобытной «туманности» была первым шагом по пути к рассмотрению вселенной с точки зрения эволюции. Второй шаг сделан был в первой половине XIX в. Ляйэлем, взглянувшим глазами историка-эволюциониста на прошлое земной коры и тем произведшего целый переворот в геологии. Наконец, третий шаг, в самой середине прошлого столетия; сделал Дарвин, указавший на изменчивость животных и растительных видов и основавший учение о трансформизме в органической природе.

Для лучшего уразумения разницы между историзмом и умонастроением, которое стало им вытесняться, можно сравнить последнее с метафизикой Платона, берущей мир совсем не таким, каким он представляется в системах двух философов XIX в., Гегеля и Спенсера, как ни различны обе эти системы в других отношениях. Для Платона мир окружающих нас явлений был отображением мира истинно сущего, и все, видимые нами предметы лишь несовершенными копиями их сверхчувственных первообразов, идей, как неизменных, всегда себе равных сущностей.

 

 

Другими словами, Платон мыслил мир в самом его существе, как неподвижное бытие. Наоборот, то, что Гегель прозревал за внешнею видимостью вещей, он понимал, как некоторый процесс, как постоянное движение вперед и переход старого в новое. Спенсер из эволюции, равным образом, сделал основной закон всего сущего.

Старые теории были неисторическими и даже анти-историческими, новые теории характеризуются именно своею историчностью. На самом деле, теория и история не суть две непримиримые вещи: наоборот, отсутствие в теории историчности,— раз теория объясняет вещи, имеющие историю,— можно рассматривать, как существенный недостаток теории, лишающей ее научного значения, тогда как историзм теории, — раз ему в ней есть место,— является одною из гарантий того, что теория стоит на верном научном пути. С другой стороны, и историческое изучение бывает и совсем лишенным всякой теоретичности в смысле пользования общими понятиями и обобщающими формулами, и, напротив, сильно проникнуто теоретическим духом. Нет надобности пояснять, в каком из этих двух случаев история имеет более научный характер. Конечно, у истории и у теории разные задачи: у первой идеографическая, у второй номологическая, но они обе должны идти рядом к одной цели — научному знанию. Историзм — враг только таких теорий, которые имеют априорные основы и отворачиваются от фактов; думать поэтому, что историческим изучением совершенно устраняется всякое теоретическое мышление, очень неосновательно. Между тем,— нельзя не отметить это мимоходом, — выводы в этом направлении делались не раз. История имеет дело либо с объединенными коллективностями, каковы народы, государства, а также с отдельными их частями, как-то провинциями, городами, сословиями, общественными классами и т. п., с одной стороны, и такими соединениями стран и народов, как античный мир, Западная Европа, славянство и пр., либо с разными сторонами их культуры, наприм., религией, поэзией, искусством, философией, государственным строем, правом, хозяйственным бытом, с другой стороны.

 

 

Оставляя пока коллективности в стороне, рассмотрим отношения, существующие в сфере всех этих специфических историй религии, философии, права и т. п.

В таких специальных штудиях, прежде всего, нужно провести демаркационную лини между историками, занимающихся чем-либо из подобных предметов, и теологами, философами, юристами, экономистами, вносящими в свои занятия историческую точку зрения, исторический материал и исторический метод. Конечно, историку, который занимается вопросами, входящими в область истории религии, или истории конституционного строя, права, хозяйственная быта и пр., нужно обладать соответственными теоретическими знаниями, т. е. в данных случаях теологическими, политическими, юридическими, экономическими, как и теологи, государствоведы, юристы и экономисты не могут обходиться без общего исторического образования. Случается и так, что об ином учёном специалисте трудно бывает сказать, кто он — историк или юрист, например,— до такой степени он и то, и другое в одно и то же время. О не совсем удачных представителях такого двойственного положения злые языки даже говорят так, что историки-де считают его за экономиста, а экономисты, наоборот, за историка. Какие бы, однако, в этом отношении ни возникали комбинации, мы все-таки, как-никак, отличаем экономическое направление в истории от исторического направления в политической экономии.

 

 

Экономист, юрист, государствовед, философ и т. д., прежде всего, теоретики народного хозяйства, права, государства, вопросов гносеологии, метафизики, этики и т. д., а потому, как таковые, должны и в истории того, что составляет предмет их специального изучения, больше интересоваться значением тех или других исторических фактов для общих теорий права, народного хозяйства и т. п. Для юриста-теоретика отдельные факты в истории права являются частными случаями и примерами каких-либо общих формул, и даже тогда, когда общая формула заключаете в себе, наприм., историческую схему развития какого-либо института, в глазах юриста-теоретика она будет иметь номологическую, а не идеографическую цену. Историзм является для юриста вообще лишь средством по отношению к чему-то другому, как цели, а таковою целью здесь будет познание общей природы права, его значения в жизни, путей его развития. Чем менее, наоборот, все это будет интересовать юриста, и его внимание будет больше привлекаться совокупностью правовых явлений в данной стране, как характеризующих эту страну культурных форм правового содержания, возникновением их в данной социальной среде, их развитием в данных условиях, тем более юрист будет становиться историком права, и тем труднее будет делать различие между юристом по специальности, работающим исторически, и историком по специальности, работающим в области права. Юриспруденция-теория и юриспруденция-история, это две полярности, и между ними мы проводим демаркационную черту, которую приходится передвигать в зависимости от степени преобладания в работе специалистов чисто-теоретического или чисто-исторического интереса.

 

 

Такое же различие существует между экономической теорией и экономической историей, между теорией разных искусств (музыки, архитектуры, живописи, скульптуры) и их историей и т. п. (кроме, конечно, еще одного различия между теорией и практикой, какое существует между самою живописью и её теорией, между практическою деятельностью судьи, адвоката и т. п. и кабинетного исследователя).

Делаясь историком, юрист в известных случаях должен даже превращаться в филолога, когда изучаемый им памятник законодательства, состояние, в каком до нас дошел текст памятника, лексическая его сторона, другие особенности и проч. требуют применения особых приемов исследования и специальных, не юридических знаний. Так и историк искусства становится археологом, когда изучаемое им произведение искусства является и объектом археологи.

Каждая специальная отрасль истории может иметь свою особую методологию, но чисто технического свойства, в зависимости от несходств между такими предметами исследования, как язык и государство, музыка и право, философия и народное хозяйство. Принципиально задачи специальных историй одни и те же: констатирование фактов, установление между ними генетических связей и, наконец, обобщение их в виде объединяющих формул. Различение между событиями (прагматическими фактами) и бытовыми (культурными) формами применимо и к этим специальным историям, как это можно видеть из следующих примеров, которые нарочно привожу в большем количестве в виду того, что многими теоретиками исторической науки это различие ясно не сознаётся.

 

 

В историях разных сторон духовной культуры, каковы религия, философия, наука, поэзия, отдельные искусства, мы имеем дело с разными школами, направлениями, течениями, различаемыми по основным чертам, их характеризующим и тем самым отличающим их одни от других. Религией народа, является, например, или христианство, или магометанство, или буддизм, а в самом христианстве мы различаем православие, католицизм, протестантизм и т. д. Для историка всё это — обособленные бытовые формы религии с отличными одни от других догматами, обрядами, учреждениями. В истории философии мы имеем дело с разными направлениями и школами, которые называем идеализмом, материализмом, позитивизмом, платонизмом, кантианством и пр. Совершенно также историки живописи говорят о школах итальянской, фламандской, французской и т. п., а историки литературы — о классицизме, романтизме, реализме и пр. Нет никакого сомнения, что во всех перечисленных случаях мы имеем дело с многообразием культурных форм, варьирующихся от народа к народу и от эпохи к эпохе, различных в отдельных вероисповеданиях, философских, литературных, научных и т. д. школах. Все эти культурные особенности характеризуются не только чисто формальными особенностями обрядов религиозного культа, приемов художественного творчества, способов разрешения проблем философского мышления, методов научного познания и т. п., но и реальным содержанием образов, представлений, понятий, формул искусства, литературы, философии, религии, да и эти последние, как и чисто формальные особенности, составляя содержание сознания большего или меньшего количества лиц, объединённых принадлежностью к одной и той же вере или к одному и тому же направлению в искусстве, в науке, в философии, являются отличительными признаками отдельных народов или групп художников, писателей мыслителей, учёных.

 

 

Задачи историка всех этих форм с их содержимым — найти их происхождение, проследить их изменения, определить причины последних, будут ли эти изменения происходить незаметно и постепенно, или на дальнейшее существование изучаемых явлений окажет влияние какое-либо событие. Религиозная история полна такими событиями, вроде выступлений проповедников, Магометов и Лютеров, вроде случаев принятия новой веры и т. п. В истории философии и науки совершаются свои события, каковыми являются, наприм.,— чтобы называть только особенно крупные факты,— обнародования трактатов Коперника, Декарта или Бэкона, Канта, Дарвина. Каждое научное открытие есть событие в истории духовной культуры, и поскольку одним открытием обусловливается другое, между этими событиями устанавливается историком генетическая связь.

В истории государства, права, народного хозяйства — то же разделение. Образ правления, реальная совокупность способов проявления власти, писанная конституция, соблюдается ли она или нет, входят в область бытовых отношений, т. е. культуры, в данном случае политической культуры, а революции, государственные перевороты, это уже — политические события, политическая прагматика. От юридического быта в его реальных и нормативных проявлениях мы так же должны отличать события в правовой жизни страны, наприм., издание гражданского кодекса во Франции в начале XIX в. или введение общего гражданского права в Германии на наших глазах. И экономическая история занимается не только хозяйственным бытом, но и событиями в хозяйственной жизни: такими событиями были, наприм., изобретение паровой машины и применение её к производству, законодательная отмена цехового строя, тот или другой промышленный кризис, крупный неурожай и т. д.