XIII. Специальные истории и история общая

 

Существование специальных историй философии, права, литературы, искусств объясняется тем, что есть люди, особенно интересующиеся и занимающиеся этими предметами. Специальное дробление при этом может идти очень далеко, ибо пишутся ещё всякие истории дипломатии, областного управления, прямого обложения, судоустройства, сельского хозяйства, торговли, военного дела, публицистики, почтовых сношений, декоративного искусства, мод, промышленной техники и пр. и пр. до бесконечности. Такою историческою специализацией осуществляется необходимое в каждой науке разделение труда, причём отдельные специальные истории то близко соприкасаются одни с другими, то наоборот, имеют весьма мало между собою общего, как, напр., истории языка и литературы или история права и государства, история точных наук и техники, с одной стороны, или история судопроизводства и музыки, история живописи и вексельного права и т. п., с другой.

В то же время эти специальные предметы исторического изучения, рассматриваемые в их генезисе и эволюции, не имеют самостоятельная существования, каким обладают вещественные предметы. Всё это — наши умственные категории, отвлекаемые нами от единства реальной жизни того или другого человеческого коллектива. Государство, право, народное хозяйство, религия, литература, искусство, наука, философия, это — лишь разные стороны исторической жизни, разные категории общественного быта.

 

 

Последний, взятый в его целом, должен быть также предметом истории именно общей истории некоторого соединения людей, представляющего собою известное единство, прежде всего нации или государства, — соединения, в котором наблюдаются те или другие бытовые формы политического, юридического, экономического и духовно-культурного значения. Каждый народ, — что весьма естественно, — желает знать своё собственное прошлое, и национальная историография у всех народов стоит поэтому на первом плане.

Общая история национального или политического коллектива, понятное дело, не может быть простою суммою всех, какие только имеются в наличности в данный момент, специальных историй, среди которых найдутся и истории чего-нибудь вроде народного орнамента или государственного коннозаводства. С точки зрения общей истории отечественного ли прошлого или прошлого любой страны, нас почему-либо заинтересовавшей, не всё для нас в этом прошлом одинаково существенно и важно, да и прежде почиталось таковым. Весьма интересным было бы проследить, как в разные времена производился выбор существенного в истории [126]. В общем, на первых порах прагматика преобладала над культурою, и интерес сосредоточивался на политических событиях и часто больше на внешних, нежели на внутренних. Культура лишь постепенно входила в содержание общих историй, притом лишь по частям, и, наприм., хозяйственный быт был одною из последних тем, занявших подобающее место в общих построениях истории отдельных стран.

 

 

Между историками происходит нечто вроде молчаливого соглашения относительно существенного и несущественного, важного и неважного, характерного и нехарактерного в событиях и в быте, составляющих историческое прошлое отдельных народов. Но помимо такого "consensus omnium" над вопросом о существе или ядре исторической жизни работала и теория исторической науки, равно как социология.

В отличие от специальных историков, изолирующих предметы своего изучения, общий историк должен рассматривать главные стороны исторического бытия народа не только в их совокупности, но и в их взаимоотношениях: во взаимоотношениях государства и права, права и народного хозяйства, экономики и политики, политики и религии (государства и церкви), религии и философии, философии и науки, науки и политики (просвещения и власти), ибо в реальной жизни всё это переплетается одно с другим и представляется нам в виде сложной системы взаимодействий, как в организме. Задачи историка по отношению к каждой отдельной стране и к каждой отдельной эпохе состоят в том, чтобы разобраться в этой путанице и пестроте жизни, как географ разбирается в причудливо пересекающихся горных кряжах, ущельях и долинах, сводя все к немногим главным направлениям. Отдельные общественные науки не занимаются изучением взаимоотношений и взаимодействий политических, юридических, экономических и духовно-культурных сторон народной жизни. Идеографически, по отношению к отдельным странам, этим занимается история, а номологически, т. е. в форме общей теории должна заниматься этим социология, от которой теория истории уже теперь получает не мало руководящих начал методологического характера.

 

 

Тому, что такое социология, какой её предмет, какая задача, какой метод и какие в ней существуют направления, мною посвящена особая книга [127]. Основной взгляд на социологию, изложенный в этой книги, сводится к следующим положениям.

Во-первых, социология есть общая наука об общественных явлениях, которой, как специальные науки, соответствуют, главным образом, государствоведение, юриспруденция, политическая экономя. Одна из задач социологии — изучать взаимоотношения между разными категориями общественных явлений, т. е. явлениями политического, юридического, экономического и духовно-культурного характера [128].

Во-вторых, от частных социальных наук социология отличается и тем, что является наукою, лишённою прикладного характера: это одна из чистых наук. Именно, государствоведы, юристы, политико-экономы заняты не только исследованием природы государства, права, народного хозяйства и законов, управляющих явлениями данных категорий, но и вопросами о том, к чему нужно стремиться, как действовать для достижения поставленных себе целей, напр., вопросами о правильном государственном устройстве, о справедливости правовых норм, о выгодности или невыгодности чего-либо для целей хозяйственной деятельности.

 

 

История тоже — чистая наука, но она, как мы видели, не совпадаете с социологией в другом отношении.

В-третьих, социология есть наука номологическая, идеографическими соответствиями которой является история, а с нею этнография и статистика, равно как описательные части государствоведения, юриспруденции, политической экономии.

В-четвертых, эта общая, чистая и номологическая наука должна в своих исходной точки зрения и основной задачи, а главное в методе стоять вообще на почве позитивного знания, т. е. изучать общество, как реальность, без всяких метафизических предпосылок о чём-либо внеопытном и сверхчувственном, искать в представляемых им явлениях законосообразности, как это делают естественные науки, и пользоваться при этом методами, устраняющими всякий произвол исследователя.

В-пятых, свой материал социология должна брать из того, что вырабатывает научное мышление историков, этнографов, статистиков, государствоведов, правоведов и экономистов, а также психологов, поскольку последние касаются общественной стороны человеческой психики.

В-шестых, подобно тому, как биология опирается на физику и химию, а на биологию психология, сама социология должна опираться на психологию, которая может изучать не только процессы, совершающееся в индивидуальной психике (интраментальные явления), но и процессы психического взаимодействия между членами общества (интерментальные явления). Ближайший предмет социологии не это взаимодействие, а вырастающая на его почве социальная организация [129].

 

 

В-седьмых, социологические законы могут быть законами сосуществования явлений (социальная статика) и законами их последовательности, как каузальной, так и эволюционной (социальная динамика).

В таком понимании [130] социология призвана быть общей теорий истории, направляющей мысль историка, но отнюдь не дающей ему готовых ответов на его, всегда идеографические, вопросы. Лишь при помощи социологического мышления историк может разобраться в теоретическом вопросе, об относительном значении в жизни — факторов экономических, политических, умственных, эмоциональных, волевых, причём будет хорошо понимать, что в данном случае личное предрасположение выдвигать вперёд тот или другой фактор или разные посторонняя чистому знанию соображения [131] должны уступать место логическим обобщениям фактических данных.

 

 

Социологическое же мышление поможет историку провидеть законосообразность совершающегося и выделять существенное и необходимое в каждом процессе из массы осложняющих его подробностей и случайностей. Лишь при условии, далее, соблюдения требований социологической логики историк, помимо прямой своей задачи, будет в состоянии обрабатывать свой материал таким образом, что его выводы будут важны и для социолога. Особенно важны с этой точки зрения сравнительно-исторические исследования и историко-типологические построения.

Исторические исследования и построения с указанным характером не только подготовляют материал для дальнейшей социологической обработки, но могут сверх того иметь большое значение при проверке общих социологических формул, в которых многое бывает только гипотетическом. Теория, не объясняющая тех фактов, на объяснение которых рассчитана, а еще того более противоречащая этим фактам, тем самым доказывает свою непригодность и, во всяком случае, требует поправок, оговорок, ограничений. История и социология должны поэтому, конечно идти рука об руку, взаимно одна другой помогая, одна другую контролируя, социология — со стороны общих научных идей, история — со стороны научно установленных фактов.

Указанными отношениями между историей и социологией разрешается вопрос о правильности выражения "исторические законы". В настоящее время, когда лучше, чем прежде, понимается различие между историей и социологией (или вообще идеографией и номологией), все чаще раздаются протесты против выражения "исторические законы", как заключающего в себе внутреннее противоречие (contradictionem in adjecto), но когда, тридцать лет тому назад в "Основных вопросах философии истории " я посвятил целую главу [132] изложению мотивов, заставивших меня отнестись отрицательно к специально "историческим законам" при безусловном, однако, признании психологической и социологической законосообразности в истории, в этом мои критики усмотрели величайшую ересь.

 

 

К более подробному обоснованию данного своего взгляда я вернусь ещё в начале второй части настоящего труда, где будет идти речь о законосообразности в историческом процессе. Здесь довольно одного указания на то, что раз существуют психологические и социологические законы, никаких ещё, кроме них, законов специально исторических быть не может.

Историю можно назвать биографией народов и всего человечества, но исторические законы столь же мало возможны, как и законы биографические, из чего, однако, отнюдь не следует, что жизнь отдельных людей не подчинена действию законов, только это — законы биологии и психологии, а не биографии. Общая история народа или государства и есть его биография, в которой общие законы психологии и социологии действовали в такой, собственно, комбинации, которая была вполне индивидуальна.

Признавая психологическую и социологическую законосообразность в истории и даже обладая некоторыми общими эволюционными формулами, мы должны ещё спросить себя о том, следует ли применять эти формулы к истории отдельных народов или к истории человечества, как единого целого.