Преисподняя Святого Брендана.

Плавание Святого Брендана, 24 (X в., тосканская версия XV в.) Когда же ветром занесло их в пределы аквилонские, увидели они некий остров, весь усеянный крупными камнями; непри ветливо выглядел он, лишенный всякой травы, листьев, деревьев, цветов и пло­дов, зато располагалось там множество кузниц с кузнечных дел мастерами. В каж­дой кузнице было по кузнецу с соответст­вующими инструментами, и горн каждого из них пылал подобно жарко натоплен­ной печи; каждый кузнец ковал с такой силой и грохотом, что впору было поду­мать, будто находишься в преисподней.

И вот братья заслышали сильный ветер и шум молотов, бьющих по наковальням. Услышав этот грохот, Святой Брендан осенил себя крестом и молвил: «Господи, дай нам миновать этот остров, если на то будет воля Твоя». Едва он закончил эту молитву, как навстречу им вышел некий островитянин: старый, с длинной бородой, черный и косматый, словно свинья, и при этом издававший сильное зловоние. Увидев рабов Божьих, человек этот обратился вспять, аббат же осенил себя крестом, помолился Богу и сказал: «Сыновья мои, Никколо Пизано поднимите как можно выше парус и поплывем быстрее, чтобы миновать этот негостеприимный остров».

Едва он это промолвил, как на берег моря вышел тот самый свирепый бородач с клещами и раскаленным куском железа в руках; при виде удаляющегося корабля он швырнул ему вслед раскаленное железо, однако — благодарение Богу — этот кусок не достиг цели, но там, где он упал в море, вода вскипела. После этого Святой Брендан и его спутники заметили на берегу множество людей, столь же грязных и зловонных, что и первый; каждый из них нес в руках большой кусок раскаленного железа. Один за другим они швыря­ли им вслед эти и еще другие куски, но не смогли попасть в корабль; целых три дня стояло зловоние, вода кипела и бурлила, и остров был весь объят пламенем; до ушей братьев, удаляющихся в море, доносились вопли и крики всех этих злоб­ных людей. Святой же Брендан ободрял братьев такими словами: «Дети мои, не пугайтесь, нам помощник — Господь, который и впредь не оставит нас. Знайте же: мы оказались вблизи преисподней, которой принадлежит и этот остров; увидев знаки ада, вы должны усердно молиться, чтобы не страшиться подобных явлений»*.

 

Герион. Данте Алигьери (1265-1321) Ад, XVII, 7-27

И образ омерзительный обмана Подплыв, но хвост к себе не подобрав, Припал на берег всей громадой стана. Он ясен был лицом и величав Спокойством черт приветливых и чистых. Но остальной змеиным был остав. Две лапы, волосатых и когтистых; Спина его, и брюхо, и бока — В узоре пятен и узлов цветастых [...] Хвост шевелился в пустоте бездонной, Крутя торчком отравленный развил, Как жало скорпиона заостренный.

 

Одно чудовищное превращение. Данте Алигьери (1265-1321), Ад, XXV, 49-133

Едва я оглянул их мимолетно,

Взметнулся шестиногий змей, внаскок

Облапил одного и стиснул плотно.

Зажав ему бока меж средних ног,

Передними он в плечи уцепился

И вгрызся духу в каждую из щек;

А задними за ляжки уцепился

И между них ему просунул хвост,

Который кверху вдоль спины извился. [...]

И оба слиплись, точно воск горячий,

И смешиваться начал цвет их тел,

Окрашенных теперь уже иначе (...)

Меж тем единой стала голова,

И смесь двух лиц явилась перед нами,

Где прежние мерещились едва.

Четыре отрасли —двумя руками,

А бедра, ноги, и живот, и грудь

Невиданными сделались частями.

Все бывшее в одну смесилось муть;

И жуткий образ медленной походкой,

Ничто и двое, продолжал свой путь.

Как ящерица под широкой плеткой

Палящих дней, меняя тын, мелькнет

Через дорогу молнией короткой,

Так, двум другим кидаясь на живот,

Мелькнул змееныш лютый, черно-желтый,

Как шарик перца; и туда, где плод

Еще в утробе влагой жизнетворной

Питается, ужалил одного;

Потом скользнул к его ногам, проворный.

Пронзенный не промолвил ничего

И лишь зевнул, как бы от сна совея

Иль словно лихорадило его. (...)

Он голени и бедра плотно свел,

И, самый след сращенья уничтожа,

Они сомкнулись в нераздельный ствол.

У змея вилка делалась похожа

На гибнущее там, и здесь мягка,

А там корява становилась кожа.

Суставы рук вошли до кулака

Под мышки, между тем как удлинялись

Коротенькие лапки у зверька.

Две задние конечности смотались

В тот член, который человек таит,

А у бедняги два образовались. (...)

Стоявший растянул лицо к вискам,

И то, что лишнего туда наплыло,

Пошло от щек на вещество ушам.

А то, что не сползло назад, застыло

Комком, откуда ноздри отрасли

И вздулись губы, сколько надо было.

Лежавший рыло вытянул в пыли,

А уши, убывая еле зримо,

Как рожки у улитки, внутрь ушли.

Язык, когда-то росший неделимо

И бойкий, треснул надвое, а тот,

Двойной, стянулся, — и не стало дыма.

 

Путешествие Магомета в преисподнюю. Книга восхождения, 79 (VIII в.)

И когда архангел Гавриил окончил свою речь, я, Магомет, пророк и посланец Божий, узрел грешников, терзаемых в аду разнообразнейшими способами, и почув­ствовал к ним такую жалость, что от печа­ли весь покрылся испариной. У некоторых из них губы были вырваны раскаленными щипцами. И спросил я у Гавриила, кто эти люди. Он же мне ответил, что своими словами они сеяли в обществе раздоры. Те же, у кого был вырван язык, являлись лжесвидетелями. Увидел я других, подвешенных за детородный член к раскаленным крючьям, — это были те, кто в земной жизни нарушал супружескую верность. Затем увидел я целый сонм женщин, подвешенных за лоно к большим пылающим бревнам. Они болтались на огненных цепях, жар которых не поддается никакому описанию. И спросил я у Гавриила, кто эти женщины. Он же ответил мне, что это распутницы, погрязшие в похоти и блуде. Еще я увидел множество мужей прекрас­нейшей наружности, облаченных в богатые одежды. И понял я, что это богачи из моего племени, и все они горят в огне. И спросил я у Гавриила, за что они осуждены так гореть, ибо, как мне было доподлинно известно, они раздавали щедрую милостыню беднякам. Гавриил же мне ответил, что при всей своей щедрости были они преисполнены гордыни и позволяли себе множество несправедливостей в отношении простых людей. Так я узрел всех грешников, каждый из которых подвергался различным мучениям в меру совер­шенных им прегрешений*.

 

Цербер. Данте Алигьери (1265-1321) Ад, VI, 13-24

Трехзевый Цербер, хищный и громадный, Собачьем лаем лает на народ, Который вязнет в этой топи смрадной. Его глаза багровы, вздут живот, Жир в черной бороде, когтисты руки; Он мучит души, кожу с мясом рвет.

 

Фурии. Данте Алигьери (1265-1321), Ад, IV, 34-42

Не помню я, что он еще сказал:

Всего меня мой глаз, в тоске раскрытый,

К вершине рдяной башни приковал,

Где вдруг взвились для бешеной защиты,

Три Фурии, кровавы и бледны

И гидрами зелеными обвиты;

Они как жены сложены;

Но, вместо кос, клубами змей пустыни

Свирепые виски оплетены.

 

Адские мучения. Ромоло Маркелли Проповеди на Великий пост (1682)

Дабы усугубить муки осужденных, Бог делается перегонным мастером и в эти перегонные кубы преиспод­ней заключает страдания, причи­няемые самым свирепым голодом, самой нестерпимой жаждой, самым лютым холодом, самым жарким зноем; мучения тех, кто погиб от топора, был удавлен на виселице, сожжен на костре, растерзан дикими зверями; плоть, заживо съеденную червями, растерзанную змеями, изрезанную ножами, проткнутую вилами; стрелы Святого Себастьяна, решетку Святого Лаврентия, быков Святого Евстафия, львов Святого Игнатия; вырванные сосцы, раз­дробленные кости, вывороченные суставы, изуродованные члены. И вот, перегнав все эти компонен­ты, Он получает из них дистиллят, каждая капля которого содержит квинтессенцию всех страданий, ибо каждый язык пламени, каждый уголь и даже каждая искра от этого огня заключают в себе все мучения, отстоявшиеся в одно-единственное мучение*.

 

Святой Альфонсо Мария Де'Лигуори, Предутотовление к смерти, размышление XXVI (1758)

Что же такое ад? Место мучений. [...] И если кто-то оскорбляет Бога тем или иным образом, ему за это воздастся сторицей. [...] Мучениям подвергнется обоняние. Что за радость находиться запертым в одной комнате с гниющим трупом? [...] А ведь осужденный обречен томиться среди миллионов и миллионов других осужденных, которые живы постольку, поскольку ощущают мучения, однако являются трупами, если судить по исходящему от них зловонию. [...] В большей степени (повторяю) они будут страдать от зловония, воплей и скученности, ибо в аду осужденных свалят друг на друга подобно овцам, сбившимся в кучу зимой. [...] Вследствие того начнется пытка неподвижностью. [...] Поскольку осужденный попадет в ад в день Страшного суда, он вынужден будет оставаться там в одном и том же положении, лишенный возможности пошевелить ногой или рукой, пока Бог есть Бог.

Слух осужденного будут терзать непрерывные вопли и крики этих несчастных. Бесы будут производить непрерывный грохот. [...] Сколь мучительно бывает находиться без сна из-за неумолчных стонов больного, лая собаки или плача ребенка! Можно только посочувствовать осужденным, которым придется всю вечность слышать этот шум и вопли терзаемых! Горло станет мучить голод; осужденный будет жадно алкать, подобно волку. [...] Однако и хлебной крошки он не добьется. Далее, будет он томим жаждой столь мучительной, что воды всего моря ему не хватит, однако и капли не дождется: богач умолял об одной-единственной капле, но до сих пор не получил ее — и никогда не получит, никогда. [...]

Далее, особенно невыносимым для чувств осужденного станет адское пламя, терзающее его осязание. [...] Ведь и здесь, на земле, пытка огнем считается самой ужасной, однако между нашим огнем и огнем адским разница столь велика, что, как пишет Святой Августин, наш огонь покажется написанным красками [...]. Ибо несчастный будет весь целиком объят пламенем, по­добно полену в печке. Под ногами, над головой и со всех сторон осужденный обнаружит огненную безд­ну. Его осязание, дыхание и зрение пребудут с ним, однако все, что он будет вдыхать, видеть и к чему притрагиваться, окажется одним сплошным огнем. Он будет в огне, как рыба, обитающая в воде. Однако этот огонь не только станет терзать осужденного снаружи, но и проникнет в его недра. Все его тело окажется объято пламенем, ибо заполыхают внутренности живота, сердце в груди, мозг в голове, кровь в жилах и даже самая серд­цевина костей: каждый осужденный сделается изнутри огненной печью. [...]

Если бы ад не был вечным, он не был бы адом. Непродолжительное мучение нельзя счесть по-настоящему ужасным. При вскрытии нарыва или прижигании гангрены ощущения сродни адским: боль может быть жуткой, но раз она проходит скоро, ее нельзя назвать страшным мучением. Но что сказали бы мы о мучении, если бы упо­мянутые вскрытие или прижигание растянулись на целую неделю, а то и месяц? Даже легкое страдание, подобное глазной или зубной боли, затянувшись, становится не­выносимым. Да что там боль? Если бы театральный спектакль или музыкальная пьеса оказались растянуты сверх меры или исполнялись на протяжении целого дня, они нагнали бы на нас тоску. Чем же будет ад? Местом, где не просто играют один и тот же спектакль или музыкальную пьесу, где не просто болят глаза или зубы, не просто ощущается мука от ножа или каленого железа, — а местом, вобравшим в себя все мучения, все боли. Сколько же времени их терпеть? Целую вечность. [...] В этой жизни смерть является пред­метом, которого грешники стра­шатся более всего, однако же в аду она будет для них самой желанной. [...] Осужденные спросят у бесов: «Сколько времени продолжится ночь? Когда она окончится? Когда наступит конец всему этому мраку, воплям, зловонию, пламени, всем этим мукам?» Бесы же ответят: «Никогда, никогда». «А сколько времени они будут длиться?» — «Всегда, всегда»*.

 

Современный ад. Жан-Поль Сартр За закрытыми дверями (1945)

Инэс {смотря на него без страха, но с глубоким удивлением). Ха! (Пауза.) Погодите! Я поняла, я знаю теперь, почему нас собрали вместе.

Гарсэн. Подумайте, прежде чем говорить.

Инэс. Смотрите. Как просто. Про­сто, как дважды два. Физической пытки нет, а все-таки мы в аду. И никто больше не придет. Никто. Мы навсегда останемся здесь, все вместе, одни. Так? Здесь не хватает только палача.

Гарсэн (вполголоса). Да, это так. Инэс. Они просто экономят на обслуживающем персонале. Вот и все. Как в столовых самообслу­живания — клиенты все делают сами.

Эстель. Что вы имеете ввиду? Инэс. Каждый из нас будет палачом для двоих других.

 

Метаморфозы дьявола

 

В центре ада пребывает Люцифер или, если угодно, Сатана. Но Сатана, дьявол, существовал и раньше. Разного рода демоны, промежуточ­ные существа, то добрые, то злые, причем если злые, то чудовищные на вид (но ведь и в Апокалипсисе «ангелы» могут быть помощниками как Бога, так и дьявола), представлены во многих культурах: в Египте жуткая Аммут, гибрид крокодила, леопарда и гиппопотама, пожирала провинившихся в загробном мире; звероподобные чудища встречаются в культуре Междуречья; в дуалистических религиях начало Зла противостоит началу Добра. Дьявол под именем Шайтан существует в исламской культуре и описывается со всеми звериными атрибутами, равно как существуют демоны-искусители, гулы, принимающие облик прекрасных женщин.

В иудейской культуре, напрямую повлиявшей на культуру христианскую, в Книге Бытия дьявол соблазняет Еву в обличий змея; кроме того, согласно традиции истолкования некоторых библейских текстов, повествующих, казалось бы, об ином, например Книги пророка Исайи или Иезекииля, нечистый присутствовал при сотворении мира как Мятежный Ангел, низвергнутый Богом в преисподнюю. Там же, в Библии, мы находим упоминание о Лилит — чудовище женского пола вавилонского происхождения, которое в еврейской традиции становится демоном с лицом женщины, длинными волосами и крыльями; в каббалистической же традиции (Алфавит Бен-Шира, VIII—IX вв.) Лилит считалась первой женой Адама, позже превратившейся в демона.

Полуденный бес присутствует в 91-м Псалме (поначалу он воспринимался как ангел-истребитель, но затем в монашеской традиции был переосмыслен как искуситель плоти); Сатана упоминается в разных местах Писания то как Наветник, то как Противник, то как искуситель Иова, то как Асмодей из Книги Товита. В Книге Премудрости Соломона (2, 23-24) сказано: «Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего; но завистью диавола вошла в мир смерть». В Евангелиях никогда не описывается сам дьявол, разве что рассказывается о его кознях, однако он не только искушает Иисуса, но и несколько раз изгоняется из тела бесноватых, упоминается Иисусом и в разных местах именуется лукавым, врагом, вельзевулом, лжецом, князем мира сего.

Кажется очевидным, в том числе и в силу традиции, что дьявол должен быть безобразен. Таким он предстает еще у апостола Петра («Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить». — 1 Пет., 5, 8), в зверо­подобном обличий его описывают отшельники, и постепенно, час от часу становясь безобразнее, он проникает в патриотическую и средневековую литературу, особенно культового характера.

Дьявол является Радульфу Глабру; толпы дьяволов фигурируют в рассказах о странствиях по экзотическим странам, например в книге Мандевиля; на протяжении многих веков ходят легенды о «сделке с дьяволом»: дьявол искушает доброго христианина, заставляет его подписать договор, который мы ныне назвали бы фаустианским, но потом христианину, как правило, удается спастись от его козней. О сделке с дьяволом повествует средневековая легенда о Киприане, молодом язычнике, который, желая заполучить любимую девушку Иустину, продает душу дьяволу, но в конце концов, покоренный верой своей возлюбленной, обращается в христианство и вместе с ней принимает мученическую смерть. К этой теме позже обратится Кальдерон де ла Барка в своей драме Волшебный маг (1637). Одной из народных версий сюжета, имевших наибольший успех, с самых первых веков христианства была Легенда о Феофиле. Главного героя, дьякона из Киликии, оклеветали перед епископом и лишили сана. Желая вернуть его, Феофил с помощью еврейского мага встречается с дьяволом, который требует продать ему душу и отречься от Христа и Девы Марии. Подписав договор, Феофил возвращает себе сан. Однако по прошествии семи лет, прожитых во грехе, он раскаивается, сорок дней молится Пречистой Деве, она заступается за него перед Сыном, отнимает у дьявола роковой пергамент и передает Феофилу. Тот сжигает его и публично свидетельствует и о своем заблуждении, и о чуде. Легенду о Феофиле мы встречаем у Павла Диакона, в Историческом зерцале Винцента из Бове, в Золотой легенде Якова Варагинского, в поэме Хротсвиты, у Рютбефа, в английской и испанской поэзии, не говоря о знаменитом ее варианте — Фаусте Гете. Одно из самых ярких изображений чуда Феофила можно увидеть на тимпане романской церкви в Суйаке, где ряд сюжетных композиций (зачаточный комикс) передает развитие действия: внизу слева дьявол протягивает пергамент Феофилу, справа дьякон его подписывает, а наверху — Дева Мария спускается с небес, чтобы отобрать документ у дьявола.

В этой скульптуре дьявол уже безобразен, но, как это свойственно изображениям того времени, еще не предстает во всей омерзитель­ности своего обличия, а мозаика церкви Святого Аполлинария (Новой) в Равенне, датированная около 520 года, представляет его красным ангелом. Чудовищем с хвостом, звериными ушами, козлиной бородой, когтями, копытами и рогами его станут изображать начиная с XI века, а в дальнейшем он обретет еще и нетопырьи крылья.

Дьяволы не только заполоняют миниатюры и фрески, наводя ужас чудовищностью своего вида, — еще ранее дьявол живейшим образом описан в рассказах об искушениях отшельников (например, в Житии Святого Антония Афанасия Александрийского). В подобных текстах он зачастую принимает соблазнительный облик женоподобных юношей или наглых блудниц, и в результате в Новое время, от романтизма до декаданса, тема искушения обрела почти кощунственное переосмысление, и вместо уродства дьявола-искусителя и силы духа не поддающегося ему отшельника предметом умиленного описания стал обольстительный образ и томление искушаемого (см. у Флобера). Фантасмагорической коллекцией всевозможных дьявольских уродств можно назвать поэму Бальдус (1517), написанную Теофило Фоленго под псевдонимом Мерлин Кокай, героико-комическое, гротескное, озорное голиардическое произведение, одновременно пародирующее Божественную Комедию Данте и предвосхищающее Гаргантюа Рабле. К сожалению, мы не можем привести из него отрывки, поскольку читать его следует на той самой макаронической латыни, в переводе же все обаяние теряется. Среди множества плутовских приключений главного героя и его друзей в 19-й книге поэмы происходит битва против огромного полчища дьяволов, описанного как беспорядочная мешанина животных форм, — бесхвостых лис, рогатых медведей и свиней, трехногих псов, быков о четырех рогах, гигантов с волчьими мордами, мартышек, белок, обезьяноподобных кошек, павианов, свинорылых полульвов, сов-нетопырей, полуорлов-полудраконов, чудищ с клювом, как у филина, лягушачьими лапами, козлиными рогами и ослиными ушами. Бальдус с друзьями расправляется с дьяво­лами, лупя направо и налево Вельзевулом словно дубиной, так что в конце концов тот разлетается на сто семьдесят тысяч кусков, а в руках у победителя остается одна лишь гусиная лапка. Мораль этой победоносной битвы такова: Бальдус осознает, что дьявол так и не был разгромлен, ибо он продолжает жить в пороках современного ему общества, особенно в непомерном тщеславии церковнослужителей. Эта инвектива против воссоздания ада в лоне самой Церкви (та же мысль уже встречалась у иоахимитов и еретиков-милленаристов) пишется в самый разгар протестантской реформы. Лютер в своих трудах отождествлял дьявола и Антихриста с Римским папой. Дьявол вообще не давал Лютеру покоя, а однажды, согласно легенде, ему удалось прогнать лукавого, запустив в него чернильницей. Но и без легенды в его Застольных беседах можно прочитать такие выпады: «Часто я прогоняю Сатану, выпуская газы. Когда он искушает меня всякими нелепыми грехами, я говорю ему: «Дьявол, я же вчера уже пустил газы тебе навстречу— ты как, учел это?» (122) Или же: «Когда я просыпаюсь, ко мне сразу же подступает дьявол и спорит со мной, пока я не скажу: Оближи мою задницу... Потому что больше всего он мучит нас сомнением. Зато у нас есть великий дар Слова. Слава Богу» (141). Тем не менее у Лютера и позже в протестантской традиции оформляется концепция (разумеется, не разделяемая фанатиками протестантства, которые вскоре начнут истреблять ведьм и колдунов, подозреваемых в сговоре с дьяволом, — см. главу VII), что дьявол — это пороки, что дьявол — символ Зла. Соответственно трактует дьявола исчерпывающий труд по демонологии, написанный в протестантской среде, Theatrum diabolorum (1569), толстенная книга страниц в 700, где рассматриваются все темы, связанные с дьяволом (и даже подсчитано дьявольское число — 2.665.866.746.664), но предмет рассмотрения — не традиционные черти, а дьяволы богохульства, пляски, похоти, травли, пития, тирании, лености, гордыни или азартных игр. В самом начале Реформации умирает Иероним Босх. Его инфернальные существа — это гибриды, напоминающие дьявольские коллажи из Бальдуса, но имеющие мало общего с предшествующей иконографией. Они не рождаются из смеси известных животных признаков, они оригинальны в своей кошмарности, и так и непонятно, являются ли они из глубин бездны или незримо обитают в нашем мире. Существа, осаждающие отшельника в триптихе Искушения Святого Антония, это не традиционные демоны, чересчур лихие, чтобы быть принятыми всерьез. Почти забавные, напоминающие карнавальных персонажей, босховские бесы куда более обольстительны. У Босха выискивают и «демоничность», и признаки ереси, и прозрения из области бессознательного, и алхимические подтексты, и предпосылки сюрреализма. Антонен Арто в связи со своим «театром жестокости» говорит о Босхе как одном из художников, сумевшем показать темную сторону нашей психики.

Босх был членом Братства Богоматери, по духу консервативного, но стремившегося к преобразованию нравов, так что его образы напоминают серию морализаторских аллегорий на тему царившего в то время упадка. И Сад земных наслаждений, и Воз сена содержат не только пропахшие серой видения потустороннего мира — в них есть и очень милые на вид сцены, чувственные, идиллические, но в то же время ужасающе тревожные, ибо они принадлежат миру земных наслаждений, а наслаждения приводят в ад. Кажется, что Босх в какой-то мере предвосхитил дух Theatrum diaboforum: на его картинах перед нами предстают не столько видения дьяволов, населяющих подземные бездны, сколько олицетворения пороков общества, в котором он жил.

 

Падение царя вавилонского. Книга пророка Исайи, 14,12-15

Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой, и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней.

Битва архангела Михаила с драконом. Откровение Иоанна Богослова, 12, 1-4, 7-9

И явилось на небе великое знаме­ние — жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд. Она имела во чреве и кричала от болей и мук рождения. И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и двадцатью рогами, и на головах его семь диадим; хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю. Дракон сей стал пред женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца. [...] И произошла на не­бе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и ненашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змии, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним

Acta Sanctorum

Свирепый, устрашающего вида, с крупной головой, длинной шеей, землистым лицом, жидкой боро-денкой, мохнатыми ушами, насуп­ленным лбом, диким взглядом, зловонным ртом и лошадиными зу­бами; рот его извергает пламя, пасть грозно разинута, губы боль­шие, голос мерзкий, космы опале­ны, грудь впалая, бедра шершавые, ноги кривые, пятки толстые*.

 

Радульф Глабр и дьявол. Радульф Глабр (X-XI вв.) Хроника, V, 2

По Господнему попущению происшествия подобного рода не однажды случались именно со мной и не в столь отдаленную пору. Во время моего пребывания в мона­стыре блаженного мученика Леодегария в Шампо как-то ночью, перед заутреней, в ногах моего ложа возникла невзрачная фигура жуткого вида. Это было, насколько мне удалось разглядеть, существо невысокого роста, с тонкой шеей, исхудалым лицом, совершенно черными глазами, сморщенным лбом, приплюснутым носом, выступающей челюстью, толстыми губами, узким, заостренным подбородком, козлиной бородой, острыми мохна­тыми ушами, взъерошенными волосами, собачьими зубами, клинообразным черепом, впалой грудью, с горбом на спине, трясущимися ляжками, в грязной, отвратительной одежде; он тяжело дышал и трясся всем телом. Ухватившись за край тюфяка, на котором я лежал, он со всей силой тряхнул кровать и промолвил: «Ты больше не останешься в этом месте». Пробудившись внезапно, как это порой бывает с испуга, я увидел только что описанное существо. Скрежеща зубами, оно повторило несколько раз: «Ты больше не останешься в этом месте». Немедленно вскочив со своего ложа, я кинулся в монастырь, припал к алтарю Святого отца Бенедикта и, объятый ужасом, долго не решался покинуть то место. С величайшим усердием старался я припомнить все проступки и неблаговидные дела, которые вольно или невольно совершил с самого своего детства. И коль скоро ни страх, ни любовь к Богу дотоле еще ни разу не приводили меня к раскаянию и исправлению содеянных грехов, я лежал, весь объятый тоской и скорбью, и был в силах твердить лишь одно: «Господи Иисусе, сошедший ради спасения грешников, в своем безграничном милосердии сжалься надо мной!»*

 

Дьявольская долина. Джон Мандевиль Путешествия (ок. 1366)

По левую руку от острова Малазгирт, неподалеку от реки Ганг находится нечто предивное. Есть там горная долина длиной около четырех миль... Эта долина кишит демонами, населяющими ее с не­запамятных времен. Жители окрестных мест уверяют, что оттуда можно прямиком попасть в преисподнюю. Названная долина изобилует золотом и серебром. В надежде завладеть таким сокровищем туда, рискуя жизнью, устремлялось множество нечестивцев, но также кое-кто из христиан. Однако мало кто возвращался из той долины, особенно нечестивцы (им везло меньше, чем христианам), ибо дьявол сразу же удушал их. В самом центре долины, под скалой помещается голова с лицом самого настоящего дьявола; смотреть на нее воистину жутко и омерзительно. Видна лишь голова с плечами; однако сыщется ли во всем свете такой отважный человек — христианин или кто иной, — который решился бы взглянуть на нее, не боясь умереть от стра­ха, столь отвратительна она для глаз. Он (дьявол) устремляет на всех колючий, леде­нящий взгляд, непрерывно вращая своими глазами и сверкая ими; выражение его лица сменяется с такой быстротой и про­изводит впечатление столь устрашающее, что у человека пропадает всякая охота приближаться к нему. К тому же никто не в силах вынести исходящий от него жуткий смрад.

И лишь добрые христиане, твердо стоящие в своей вере, могут без опаски вступить в эту долину. Однако перед тем им следует исповедаться и осенить себя крестным знамением, чтобы демоны не имели над ними никакой власти. Однако, даже и чув­ствуя себя в безопасности, они не могут не прийти в ужас при виде самых настоя­щих демонов, нападающих на них с земли или с воздуха под раскаты грома и завыва­ния ветра. Впрочем, более всего нас должно заботить, чтобы Господь не прогневался на нас, совершающих грехи, противные его воле.

Стало быть, когда я со своими товарищами достиг той долины, нас охватило сильное сомнение: продолжать путь дальше или нет, положиться на судьбу или на заступ­ничество Божье. Одни мои спутники были согласны двинуться туда, другие нет. С нами следовали двое отважных францисканцев родом из Ломбардии; они заявили, что готовы пойти со всяким, кто пожелает идти через долину. После их речей, исполненных упования на Бога и веры в себя, была отслужена месса и все мы исповедались и причастились. Затем в количестве четырнадцати человек мы вступили в долину, однако на выходе оттуда нас осталось лишь девять. Мы так никогда и не узнали, потерялись ли наши спутники или же от страха обратились вспять. Но более мы их не видели, двое были греками, а трое испанцами. Прочие наши спутники, не пожелавшие идти с нами, двинулись обходным путем, обещав подождать нас с другой стороны; так оно и вышло. Мы же направились в долину, где нашли рассыпанные всюду — по крайней мере так нам показалось — золото и сере­бро, драгоценные камни и украшения. Но я так и не узнал, было ли в действитель­ности все столь же великолепным, как нам тогда привиделось, поскольку ни до чего не дотрагивался, а известно, что в стремлении обмануть людей демоны чрезвычайно искусно создают видимость того, чего на самом деле не существует*.

 

Искушения Святого Антония. Афанасий Александрийский (IV в.) Жизнь Святого Антония

Сперва покушается он (дьявол) отвлечь Антония от отшельнической жизни, приводя ему на мысль то воспоминание об имуществе, то заботливость о сестре, то родственные связи, то сребролюбие, славолюбие, услаждение разными яствами и другие удобства жизни и, наконец, жестокий путь добродетели и ее многотрудность, представляет ему мысленно и немощь тела, и продолжительность времени и вообще возбуждает в уме его сильную бурю помыслов, желая отвратить его от правого произволения... Не ослабевал окаянный диавол, ночью принимал на себя женский образ, во всем подражал женщине, только бы обольстить Антония. Все место мгновенно наполнилось призраками львов, медведей, леопардов, волов, змей, аспидов, скорпионов, волков. Лев, готовясь напасть, рыкает; вол хочет, по-видимому, бодать; змея не перестает извиваться; волк напрягает силы броситься... И все эти привидения производят страшный шум, обнаруживают лютую ярость.

Ибо демоны все делают, говорят, шумят, притворствуют, производят мятежи и смятения к обольщению неопытных, стучат, безумно смеют­ся, свистят, а если кто не обращает на них внимания, плачут и проливают уже слезы, как побежденные. [...] Так Антоний пребывал один на внутренней горе, проводя время в молитвах и подвигах. Служившие ему братья упросили его, чтобы позволил им приходить через ме­сяц и приносить маслин, овощей и елея, потому что он был уже стар. [...] И подлинно достойно было удивления, что один, живя в такой пустыне, не боялся нападающих на него демонов и при таком множестве там четвероногих зверей и пресмыкающихся не страшился их свирепости, но поистине, как написано, надеялся на Господа, был «яко гора Сион» (Пс, 124, 1), имел непоколебимый и неволненный ум, так что демоны бегали от него и «звери дивии», по написанному, «примирялися ему» (Иов, 5, 23). Так, в одну ночь, когда Антоний проводил время во бдении, враг посылает на него зверей. Все почти гиены, бывшие в этой пустыне, вышедши из нор, окружают его; Антоний стоял посреди них, и каждая зияла на него и угрожала ему угрызением. Уразумев в этом хитрость врага, он сказал гиенам: «Если имеете власть надо мною, то я готов быть пожран вами. А если посланы вы демонами, то не медлите и удалитесь, потому что я — раб Христов». Едва Антоний сказал это, гиены бежали, как бы гонимые бичом слова.

 

Экстаз от истязаний. Гюстав Флобер Искушение Святого Антония (1847-1849)

Посреди портика белым днем была привязана к колонне нагая женщина, и два солдата бичевали ее ремнями; при каждом ударе тело ее корчилось. [...] Прекрасна.. Неописуемо! [...] Меня бы могли привязать к столбу, рядом с тобой, у тебя на глазах, лицом к лицу, я бы вторил твоим крикам своими стонами, и наши страданья слились бы, души соединились (яростно бичует себя). Вот тебе! Еще, еще' Трепет пробегает по телу. Какая мука, какое наслаждение! Словно поцелуи! Кости мои плавятся' Умираю'

 

Габариты дьявола. Жан-Жозеф Сюрен Торжество Божественной Любви над силами Ада (1636)

Если [дьявол] пожелает, он способен весь уместиться на кончике булавки; однако они [демоны] могут являть свою сущность или существо, достигая размеров, скажем,в пятнадцать лье. Один из самых крупных демонов, похожий на Серафима, скажем Левиафан, может занимать пространство в тридцать лье, другой — пространство в пятнадцать лье, третий — в двенадцать: каждый в зависимости от своих естествен­ных способностей. Тот из них, кто не в состоянии распространиться на тридцать квадратных лье, может сделать это, вытя­нувшись змеей; с другой стороны, тот, кто достигает тридцати лье, может не только распространиться в длину, но и уместиться на площади более скромных размеров (скажем, на круге диаметром в четверть лье), а может заполнить своей субстанцией и крупный город*.

 

 

Чудовища и чудеса

Диковины и чудовища

 

Классический мир был очень восприимчив к чудесам, или диковинам, которые воспринимались как предвестники неминуемых бедствий. Судя по Книге чудес Юлия Обсеквенса (в IV веке н. э. он описал все чудесные события, происшедшие в Риме за предшествующие столе­тия), это были такие небывалые явления, как кровавые дожди, тревожные происшествия, огненные вспышки в небе, рождение уродцев, двуполые дети.

Вероятно, именно знакомство с этими аномалиями позволило Платону вообразить фигуру первозданного андрогина, и они же отчасти легли в основу представлений о многих из тех чудовищ, что якобы населяли африканские и азиатские земли, сведения о которых были весьма скудны и расплывчаты. Впрочем, кому случалось побывать в тех землях, тот действительно видел гиппопотамов, слонов или жирафов; так, уже в Книге Иова описывается существо, вероятно бывшее крокодилом, но вошедшее в традицию как Левиафан. О чудесах Индии писал в IV веке до н. э. Ктесий Книдский; произведение его было утрачено, зато множество невиданных тварей мы находим в Естественной истории Плиния (I в.), ставшей источником вдохновения для великого множества более поздних компиляций. Во II веке н. э. Лукиан Самосатский, желая, правда, спародировать традиционное легковерие, вывел в своей Истинной истории гиппогрифов, птиц с салатными листьями вместо крыльев, минотавров и блох-стрельцов ростом с двенадцать слонов.

Вспомним, что и в Романе об Александре (появившемся на латыни в XII веке, но родившемся из источников, которые восходят к Псевдо-Каллисфену, писавшему в III веке) македонский завоеватель вынужден противостоять разным жутким народам.

 

Левиафан. Книга Иова, 41, 2-24

Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его; кто же может устоять перед Моим лицем? Кто предварил Меня, чтобы Мне воздавать ему? под всем небом все Мое. Не умолчу о членах его, о силе и красивой соразмерности их. Кто может открыть верх одежды его, кто подойдет к двойным челюстям его? Кто может отворить двери лица его? круг зубов его — ужас. Крепкие щиты его — великолепие; они скреплены как бы твер­дою печатью. Один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними. Один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются. От его чихания показывается свет; глаза у него, как ресницы зари. Из пасти его выходят пламенники, выска­кивают огненные искры. Из ноздрей его выходит дым, как из шипящего горшка или котла. Дыхание