Безобразное, комичное, непристойное

Приап

 

Монтень в Опытах задавался вопросом: «В чем повинен перед людьми половой акт — столь естественный, столь насущный и столь оправданный, — что все как один не решаются говорить о нем без краски стыда на лице и не позволяют себе затрагивать эту тему в серьезной и благопристойной беседе? Мы не боимся произносить: убить, огра­бить, предать, — но это запретное слово застревает у нас на языке...» (MI.V).

В самом деле, человек испытывает неловкость перед всем, что имеет отношение к экскрементам или полу. Экскременты вызывают у нас отвращение и соответственно кажутся нам безобразными (причем чужие, в том числе и животных, в гораздо большей степени, чем свои), что же касается пола, Фрейд в работе Недовольство культурой заметил, что «сами половые органы, вид которых вызывает возбуждение, почти никогда не считались красивыми». Это замешательство выражается через стыдливость, то есть инстинкт или долг, повелевающий воздержаться от демонстрации и упоминания определенных частей тела и определенных процессов.

Естественно, чувство стыдливости варьируется в разных культурах и в разные исторические периоды: есть культуры, например Древняя Греция или Возрождение, в которых изображение половых призна­ков не считалось отталкивающим и даже способствовало передаче красоты тела, и есть культуры, где те же самые признаки прилюдно обнажаются без всякого стеснения. Но в тех культурах, где сильно развито чувство стыдливости, развито и стремление нарушить стыд­ливость, дойдя до непристойности.

Непристойное поведение может вызываться яростью или желанием наскандалить, но часто непристойная речь или непристойное поведение просто должны веселить собеседников — вспомним хотя бы, как нравятся детям шутки про экскременты.

С самых древних времен культ фаллоса соединял в себе и непристойность, и некоторое уродство, и неизбежную комичность. Вполне типично такое второстепенное божество, как Приап (появившийся в греческом и латинском мире в эпоху эллинизма) с огромным детородным членом. Будучи сыном Афродиты, он покровительствовал плодовитости, и его статуи, как правило из фигового дерева, ставились в полях и огородах и для того, чтобы сберечь урожай, и в качестве пугала; считалось, что он отпугивает воров, угрожая им половым насилием. Приап, разумеется, был непристойным, считался смешным из-за своего непомерного члена (не случайно приапизм — это название болезни) и красивым не признавался, больше того, определялся как amorphous (бесформенный) и aeschron (безобразный), ибо не обладал правильной формой. В одном из барельефов Аквилеи эпохи Траяна (Фрейд тоже обратил на него внимание и писал о нем в одном письме 1898 года) изображено, как Афродита отталкивает свое уродское детище, потому что ей противно смотреть на деформированное тело. К тому же Приап был несчастливый бог: его называли также «монолитным», поскольку его вырезали из цельного куска древесины и устанавливали в поле, так что он не мог сдвинуться с места и не имел способности к превращениям, как многие другие мифологические существа; он был обречен на одиночество и даже не мог при всех своих гипертрофированных возможностях соблазнить какую-нибудь нимфу. Обратим внимание, как сочувственно говорит о нем Гораций в Сатирах. Тем не менее в сущности это было забавное и симпатичное божество, друг путников, и именно так он описан самыми разными поэтами, у Феокрита, в сборнике Приапея (анонимный сборник предположительно I века н. э., написанный в бурлескной, бесстыдной манере), в Палатинской антологии.

Таким образом, Приап символизирует установившуюся с самого начала тесную связь между уродством, непристойностью и комичностью (что видно также по отрывкам из Аристофана и Жизнеописания Эзопа).

Стон Приапа. Гораций (I в. до н. э.) Сатиры, I, 8

Некогда был я чурбан, смоковницы пень бесполезный;

Долго думал мужик, скамью ли тесать иль Приапа.

«Сделаю бога!» — сказал. Вот и бог я! С тех пор я пугаю

птиц и воров. Отгоняю воров я правой рукою

и непристойным колом, покрашенным красною краской.

А тростник на моей голове птиц прожорливых гонит,

Их не пуская садиться в саду молодом на деревья.

Прежде здесь трупы рабов погребались, которые раб же

В бедном гробу привозил за гроши из тесных каморок. [...]

Ну, а теперь Эсквилин заселен; тут воздух здоровый,

Нынче по насыпи можно гулять, где еще столь недавно

Белые кости везде попадались печальному взору.

Но ни воры, ни звери, которые роют тут норы,

Столько забот и хлопот мне не стоят, как эти колдуньи,

Ядом и злым волхованьем мутящие ум человеков.

Я не могу их никак отучить, чтоб они не ходили

Вредные травы и кости сбирать, как только покажет

Лик свой прекрасный луна, по ночным небесам проплывая.

 

Приапея. Приапова книга, 6, 10, 24 (ок. I в.)

Хоть я сделан Приапом из полена,

из полена и серп, и член, как видишь,

но поймаю тебя и поимею,

в цель орудие то без разговоров,

что струны ль напряженней, тетивы ли,

до ребра засадив тебе седьмого.

Что, малышка негодная, смеешься?

Не Пракситель меня ваял, не Скопас,

я рукою не Фидиевой глажен —

здешний ключник полено неумело

обтесал и сказал мне: «Будь Приапом!»

Ну над чем после этого смеешься?

Получается, наш тебе стоящий

ниже пояса столп годится в дело.

Здесь на страже стоять обильного сада мне ключник,

под охрану вручив место сие, повелел.

Кару, вор, понесешь. «Такое терплю, — возмущаясь, —

лишь из-за зелени, да?» — Да, из-за зелени лишь!

 

Приап. Феокрит (IV-III вв. до н. э.) Эпиграммы, 4

Этой тропой, козопас, обогни ты дубовую рощу;

Видишь — там новый кумир врезан в смоковницы ствол.

Он без ушей и трехногий, корою одет он, но может

Все ж для рождения чад дело Киприды свершить.

В круг он оградой святой обнесен, и родник неумолчный

Льется с утесов крутых; там обступили его

Митры и лавр отовсюду; меж них кипарис ароматный;

И завилася венком в гроздьях тяжелых лоза

Ранней весенней порой, заливаясь звенящею песней,

Свой переменный напев там выкликают дрозды.

Бурый певец, соловей отвечает им рокотом звонким,

Клюв раскрывая, поет сладостным голосом он.

Там я, присев на траве, благосклонного бога Приапа

Буду просить, чтоб во мне к Дафнису страсть угасил.

Я обещаю немедля козленка. Но если откажет

Просьбу исполнить мою — дар принесу я тройной.

Телку тогда приведу я, барашка я дам молодого,

С шерстью лохматой козла. Будь же ты милостив, бог!

 

Бедный Сократ. Аристофан Облака, 1 53 и след (423 до н э)

Ученик: Что ж скажешь ты о новом изобретении Сократа⁷ […] мудрец сфетийский Херефонт спросил его, как мыслит он о комарином пении трубит комар гортанью или задницей⁷ [ ] Сказал он, что утроба комариная узка. Чрез эту узкость воздух сдавленный стремится с силой к заднему отверстию Войдя за узким ходом в расширение, из задницы он вылетает с присвистом

Стрепсиад: Тромбоном оказался комариный зад¹ [...]

Ученик: В полночный час, исследуя движенье и бег луны, стоял он рот разинувши. Тут с крыши в рот ему наклала ящерка

Стрепсиад: Смешно, Сократу в рот наклала ящерка¹

 

Испражниться мозгами. Жизнеописание Эзопа (1-11 вв) «Скажи, Эзоп, - говорит ему Ксанф, -почему это, когда человек испражнится и встанет, то непременно оглянется и по смотрит, что из него вышло⁷» А Эзоп ему «Жил-был в древние времена царский сын, и так он объедался и опивался, что сидеть за нуждой ему приходилось очень долго так долго, что однажды у него и мозги через брюхо вытекли Ноты, хозяин, об этом не беспокойся у тебя мозги не вытекут, у тебя их нету»

 

Против смеха.

Устав Святого Бенедикта (IV и VI вв)

Не произноси пустых или легковесных слов, остерегайся чрезмерного или неуемного смеха*

Святой Василий Великий Малые правила (IV в)

Господь печется обо всех телесных страстях, неотъемлемых от природы человека […] Тем не менее, по свидетельству евангелистов (Горе вам, смеющиеся ныне, ибо восплачете и возрыдаете, Л к, 6, 25), Христос не смеялся никогда. Напротив, он называл несчастными людей, поддающихся власти смеха *

Устав четырех отцов (V в)

Если кто-то окажется застигнут смеющимся или отпускающим шутки постановляем, чтобы во имя Господне такового на протяжении двух недель примерно наказывали хлыстом смирения*

 

Сатиры на виллана; карнавал

 

Одни формы искусства несут идею утраченной гармонии (работая в русле возвышенного и трагического, вызывая тревогу и напряженность), другие несут идею гармонии обретенной (работая в русле прекрасного и изящного, даруя безмятежность), а есть такие формы, которые передают идею гармонии утраченной и неудавшейся, — эти формы имеют дело с комическим, выражаемым через утрату, снижение или же через автоматичность нормального поведения. Смешно, если надутый и спесивый человек поскользнется на банановой кожуре, смешны механические движения марионетки, смешны различные формы фрустрации при ожидании, смех может вызывать сходство человека с животным; смешна неловкость неумехи, забавен каламбур. Эти и иные формы комического играют на искажении формы, но необязательно на непристойности.

А в других случаях мы имеем сочетание комичности с непристойностью — когда заочно потешаются над презираемым человеком (вспомним непотребные розыгрыши или насмешки над рогоносцами) или при высвобождении эмоций путем бунта против чего-то или кого-то, кто давил и угнетал. Тогда комично-непристойное, заставляя смеяться над угнетателем, превращается в своего рода компенсирующий протест.

Такие формы протеста (причем официально дозволенные, а следовательно, осознаваемые как способ разрядить напряжение, в противном случае рискующие выйти из-под контроля) мы видим в римских Сатурналиях, во время которых рабам дозволялось занимать место хозяев, и в триумфах, где ветеранам разрешалось выкрикивать в адрес чествуемого полководца всякие скабрезности, содержавшие порой весьма грубые намеки.

В раннехристианском мире смех не был в чести, он считался вольностью едва ли не бесовской. Традиция, восходившая к одному апокрифическому Евангелию, Посланию Лентула, учила, что Христос никогда не смеялся, и спор о смехе Иисуса затянулся на века. Но читая документы, направленные против смеха, мы не должны забывать, что были и другие отцы и учители Церкви, отстаивавшие право на благочинное веселье, и что с самого начала Средних веков были широко распро­странены шутливые тексты вроде Вечери Киприана (Coena Cypriani — имевшая огромный успех в монастырских кругах фантасмагорическая пародия, где библейские персонажи изображались не слишком почтительно) или Монашеских игр (Joca monachorum). Бывали и моменты, специально отведенные для шутливой вольности, например пасхальный смех, когда во время службы во славу Воскресения Господня шутить и веселиться дозволялось прямо в церкви и даже в момент проповеди. Средневековье было эпохой, полной противоречий, когда публичные проявления набожности и ригоризма сопровождались щедрыми ус­тупками греху, о чем свидетельствуют многочисленные новеллы того времени, и даже существовали места, где не возбранялась проституция (а именно деревни-гинекеи, называвшиеся голубятнями, куда ходили феодалы). Не следует забывать об эротизме куртуазной поэзии и о песнях бродячих студиозусов, которые, кстати, были клириками. Кроме того, чувство стыдливости в те времена явно отличалось от нынешнего, особенно среди бедных, где семьи жили в тесноте, спали все в одной комнате, а то и на одной постели, и люди удовлетворяли свои плотские потребности на открытом воздухе, не сильно заботясь о скрытности.

Непристойность (и прославление уродливого и гротескного) дает о себе знать в сатирах на виллана и в карнавальных забавах, связанных как раз с жизнью простого люда. Речь идет о двух весьма различных явлениях. Существует бесконечное множество текстов, от французских фаблио до итальянской новеллистики и Кентерберийских рассказов Чосера, где виллан представлен дураком, мошенником, готовым в любой момент надуть своего сеньора, грязным, вонючим (в одном рассказе погонщик ослов, проходя мимо парфюмерной лавки, так ошалел от ароматов, что потерял сознание и пришел в себя, только когда ему дали понюхать навоз), а иной раз еще и обезображенным, как Приап, гипертрофированными гениталиями. Это, однако, не было примером народного комизма; скорее так выра­жалось презрение и недоверие к крестьянам, столь распространенное в феодальных и церковных кругах. Уродливые черты крестьянина смаковались с некоторым садизмом, смеялись над деревней, а не вместе с деревней.

Городской же плебс был главным действующим лицом гротескной пародии в карнавалах и иных действах карнавального типа вроде Праздника Осла или шаривари, процессий по поводу новой женитьбы вдовца, сопровождавшихся криками, непристойными жестами, переодеваниями и страшным шумом, учинявшимся в основном при помощи котлов, кастрюль и другой кухонной утвари. В карнавале преобладали гротескное искажение тела (то есть маски), пародия на сакральное и полная свобода языка, вплоть до богохульства. Являясь торжеством всего того, что в остальное время года считалось безоб­разным и запретным, эти празднества были, однако, ограничены во времени и допускались или не возбранялись лишь по особым случаям. В остальное время года имели место официальные религиозные праздники. В ходе религиозных праздников снова брали верх традиционный порядок и соблюдение иерархии. Во время же карнавала дозволялось общественный порядок и иерархию переворачивать вверх ногами (избирались даже потешные короли и епископы) и на поверхности оказывались шутовские и «постыдные» черты народной жизни. Народ весело мстил феодальной и церковной власти, а пародия на бесов и преисподнюю была своего рода реакцией на страх перед смертью и загробным миром, на ужас перед чумой и всевозможными бедствиями, одолевавший людей на протяжении всего года. Можно сказать, что, как это ни парадоксально, серьезность и угрюмая меланхолия были уделом тех, кто придерживался благого оптимизма (надо страдать, зато потом наступит вечная слава), тогда как смех служил лекарством пессимистам, чья жизнь была убога и трудна. Среди подобных проявлений были и Праздники Дураков, и разумеется, характерной чертой внешности дурака (оказывавшегося, прав­да, иногда носителем нежданной мудрости) была гримаса безумия, быстро превратившаяся в маску шута.

Во этих случаях фарсовую функцию исполняли даже экскременты: в церкви во время бурлескных выборов шутовского епископа они выполняли роль ладана, а по ходу шаривари ими кидались в толпу. Это было своего рода реабилитацией безобразного, возможно, еще и потому, что сам герой карнавала, голодный, изможденный, едва ли был краше персонажа, которого изображал; однако его вызывающим поведением уродство не только реабилитировалось, но и превращалось в характерную модель.

 

 

Обременительный супруг. Черная мошонка (XII—XIV вв.)

Пред вами, сеньор, и в присутствии всех

хочу рассказать о причине, приведшей меня ко двору.

Семь лет уже замужем я за вилланом,

коего толком узнать не довелось мне, покуда вчера

не обнаружила я нечто такое,

из-за чего долее жить с ним никак не могу,

да и терпеть его рядом нет мочи.

Как на духу расскажу, мне поверьте,

член муженька моего чернее железа,

а мошонка его чернее, чем ряса монаха;

и волосами покрыта, словно медвежья шкура,

право, у ростовщика и то не бывает

столь туго набитой мошны, как у супруга.

Я вам поведала правду, лучше сказать не умею.

 

Как виллан испортил воздух. Рютбёф (XIII в.)

Да не угодно будет Иисусу

чтобы виллана привечали

у сына Пресвятой Марии Девы [...]

Они не могут помышлять о Рае

за неименьем денег иль чего другого,

однако Ада тоже лишены, поскольку

у бесов вызывают отвращенье [...]

Однажды заболел один виллан,

и черти Ада приготовились, что душу

сейчас его получат. Говорю вам, зная точно

Один из бесов подошел поближе,

Чтоб в бездну оттащить, на что имел он право,

И сразу к заднице мешок из кожи подвязал,

считая, что оттуда душа наружу выйдет.

Однако же, желая излечиться,

виллан в тот вечер пил настой целебный,

и столько съел он мяса с чесноком

и жирного, горячего бульона,

что у него теперь не мягким был живот,

но напряженным, как струна у цитры

И, видно, помирать виллану, если же сумеет

он ветры выпустить, то можно выжить.

Виллан ради такого дела поднапрягся,

собрал все силы и что было мочи

стал тужиться, вертеться, извиваться

и наконец на всю округу пернул,

мешок наполнил, да и кой-чего добавил,

ведь черт ему, карая за грехи,

топтать живот принялся;

а поговорка правильно гласит,

что «пережмешь — и вылезут какашки».

А черт меж тем дошел до двери,

держа в руках мешок, где были ветры.

Мешок он бросил в Ад, и ветры вышли.

И тут, бесясь от гнева, черти

виллана душу стали проклинать,

Назавтра созван был у них капитул,

и принято решенье: ни за что на свете

вилланов души в Ад не допускать,

поскольку вони от них не оберешься,

И по сему решению отныне

виллану нет пути ни в Ад, ни в Рай.

Причина вам теперь тому известна.

 

 

Пастух. Кретьен де Труа. Ивейн, или Рыцарь со львом (ок. 1180)

Как вдруг увидел пастуха.

Какая это образина!

Сидит на пне, в руках дубина,

Обличьем сущий эфиоп,

Косматый широченный лоб,

Как будто череп лошадиный

У этого простолюдина.

Густыми космами волос

Он весь, как дикий зверь, зарос.

Под стать громоздкой этой туше

Слоновые свисают уши

С продолговатой головы.

Кошачий нос, глаза совы,

Кабаний клык из волчьей пасти,

Всклокоченная, рыжей масти,

Засаленная борода.

Поверите ли, господа!

Он бородою утирался.

В грудь подбородок упирался,

Искривлена была спина.

Одежда не из полотна.

Конечно, при таком обличье

Носил он только шкуры бычьи.

 

Порча воздуха

Карл Розенкранц Эстетика безобразного, III (1853) Порча воздуха, что и говорить, есть вещь безобразная. Но коль скоро данное явление утверждает нечто непроизвольное, противное свободе человека, коль скоро оно коварно подстерегает его в самом неподходящем месте, отказываясь повиноваться его воле, оно чем-то походит на домового, без всяких предупреждений и sans gene вводящего людей в смущение. Вот почему комики всегда пользовались им в гротеске и бурлеске — по крайней мере через намеки. [...] Коль скоро все мы, люди, вне зависимости от различий возраста, образования, сословия и положения, подвластны этой низменной стороне нашей природы, лишь в редких случаях намеки подобного рода не ставят целью рассмешить публику; вот почему низкопробный комизм столь падок на всякого рода непристойности, грубости и пошлости, связанные с этой областью*.

 

Князь дураков. Пьер Гренгор (XV-XVI вв.)

Помешанные дураки, дураки-ротозеи, дураки-умники; дураки-горожане, дураки из замков, дураки-деревенщины; дураки-тупицы, дураки-простофили, дураки-остроумники; дураки-воздыхатели, дураки-бобыли, дураки-нелюдимы; дураки старые, молодые и всякого возраста; дураки-варвары, дураки-иноземцы, дураки-язычники; рассудительные дураки, дураки-развратники, дураки-упрямцы [...] дуры-дамы и дуры-барышни; дуры старые и дуры молодые; все дуры, неравнодушные к мужскому полу; дуры храбрые, трусливые, уродливые, смазливые; дуры-щеголихи, дуры-тихони, дуры-строптивицы; дуры, жадные до денег; разбитные дуры; рыжеволосые, худые, бледные и толстые дуры; в Жирный вторник Князь [дураков] повеселит вас на рынке*.