Оперативный судебный контроль и его сущность

 

Генезис и эволюция оперативного судебного контроля в России

 

Н.А. Колоколов

 

Всемирная история оперативного судебного контроля в стадии предварительного расследования преступлений уходит в седую глубину веков. Возникновение данного процессуального института принято связывать с учреждением в средневековой Англии процедуры "Habeas Corpus", в соответствии с которой жители туманного Альбиона в далеком 1275 г. по Вестминстерскому статуту получили право на обжалование свободному и независимому судье действий органов королевской власти, посмевших заключить их под стражу*(800).

С тех пор минуло почти 800 лет. Если мы проанализируем конституции, принятые в разных странах на протяжении последней четверти ХХ в., то обнаружим, что институт оперативного судебного контроля за законностью и обоснованностью решений и действий органов предварительного расследования во многих государства уже давно приобрел статус конституционного. Португальцы, например, не стали даже долго мудрствовать с подбором его названия: в своей Конституции они так и нарекли право своих граждан на обжалование ареста в суд - "Habeas Corpus".

Думается, что многовековая история института оперативного судебного контроля в стадии предварительного расследования уже сама по себе свидетельствует о его потенциальных возможностях, в первую очередь, - эффективности. Однако далеко не все правовые механизмы, хорошо зарекомендовавшие себя в отдельных странах, удается запустить в других. Причина этого, как правило, в том, что большинство работающих в них правоприменителей не видит в их существовании никакой ценности. Поэтому неудивительно, что в современной России так трудно складывается судьба оперативного (экстраординарного) судебного контроля. Существующее положение вещей осложняется двумя обстоятельствами.

Во-первых, несмотря на то, что по избранной нами тематике в последние десятилетия защищено множество диссертаций, в том числе целый ряд докторских, до сих пор не удалось выработать ясной и четкой доктрины оперативного (экстраординарного) судебного контроля.

Во-вторых, отечественный законодатель, вынужденный действовать, с одной стороны, в условиях отсутствия доктрины, с другой - в условиях непрерывного давления на него противоборствующих правоохранительных структур, до настоящего времени так и не смог предложить приемлемой для всех участников уголовного процесса схемы оперативных судебно-контрольных действий, как в стадии предварительного расследования, так и на последующих этапах движения уголовного дела.

 

Учреждение оперативного судебного контроля в России

 

"Россия - страна совершенно самобытная, вовсе не похожая на европейские государства и страны"*(801). Право на процессуальное принуждение у нас исторически всецело принадлежало власти исполнительной, о деятельности которой писали: "Издревле много было того, что иного подъячей посадит без судейского ведома, а иного и пристав посадит, и без вины просидит много времени"*(802). Рассуждения типа: "А если бы судьи и воеводы новоприводных колодников ежедневно пересматривали, то бы сего уже не было, и некому бы безвинно посадить и под караулом держать было не так"*(803), - долгие годы было не более чем благое пожелание.

В Россию институт оперативного (экстраодинарного) судебного контроля пришел лишь в середине XIX в. из буржуазной Франции, для наших предков являвшейся законодательницей мод не только в нарядах, но и в уголовном судопроизводстве. Да по-другому и быть не могло, поскольку право суда на вмешательство в дела исполнительной власти, тем более в таком важном деле, как борьба с преступниками, особенно государственными, нашему отечеству ведомо не было.

Регламент оперативного судебного контроля за действиями органов предварительного расследования в Уставе уголовного судопроизводства от 20.11.1864 приведен в гл. 12 "О порядке следственных действий вообще" и состоящей из двух отделений: "Порядок принесения жалоб" и "Порядок рассмотрения жалоб". Следует подчеркнуть, что избранная российским законодателем модель оперативного судебного контроля за деятельностью, особо обратите внимание, судебного же следователя*(804) выгодно отличалась от современного законодательства практически полной "беспробельностью" как по перечню обжалуемых действий, так и по кругу участников судопроизводства, ибо в ст. 491 Устава уголовного судопроизводства было зафиксировано, что "участвующие в деле лица могли приносить жалобы на всякое следственное действие, нарушающее или стесняющее их права". Хотя "свидетели, сведущие люди, поручители, понятые и другие призываемые к следствию лица ограничивались принесением жалоб лишь на притеснения и неправильные взыскания, коим они сами подверглись при следствии", все равно очевидном, что названные нормы полуторавековой давности и явно демократичнее современных, и юридико-технически их лучше.

Парадоксально, но факт: перечисленные выше положения уголовно-процессуального закона, с необыкновенной легкостью дарованные монаршей милостью обществу, только что освободившемуся от пут крепостного права, с величайшим трудом потом будут восприниматься нашими современниками во внешне такой демократической Российской Федерации. Почти два десятилетия уйдет на ожесточенные споры в доктрине, пока в УПК (2001 г.) не появится ст. 125, туманно регламентирующая то, о чем наши предшественники смогли высказаться и короче и совершеннее. Почему совершеннее? Да потому, что для толкования содержащихся в ней положений понадобится целый ряд постановлений и определений Конституционного Суда РФ, чтобы зажатые в тиски нормативизма современные правоприменители смогли уяснить то, что со школьной скамьи прекрасно знали их прапрадеды: любое нарушенное право любого субъекта процесса должно быть своевременно восстановлено! Почему "уголовно-процессуальная грамота" дается нашим современникам труднее, чем их коллегам, творившим 150 лет назад? Основная причина этого - в юридической школе, в широком смысле этого понятия, конечно. За 70 лет, которые ушли на зазубривание весьма сомнительного лозунга: "Советское - значит отличное!", даром не прошли. Российские юристы в XX в. утратили широту мышления. Их силы ушли на преодоление догмата в праве, в лучшем случае они мечтали о возрождении уже бывшего*(805).

Обсуждение состояния российской уголовно-процессуальной науки в наши планы не входит. Данная тема затронута исключительно по методологическим причинам: не зная прошлого, не зная мирового опыта, крайне трудно не только добиться лучшего, но и разобраться в проблеме.

Итак, напомним читателю, какие вопросы оперативного судебного контроля россияне успешно решили в XIX в., и какие они все еще безуспешно пытаются разрешить в XXI в.

В первую очередь, речь идет о перечне решений и действий (бездействия) органов предварительного расследования, которые могут быть предметом судебной проверки, во вторую - о круге лиц, имеющих на нее право. Авторы Устава уголовного судопроизводства сразу смело заявили, что предметом обжалования может быть "всякое действие"! Буквальное толкование этих слов может быть только таким: все без изъятия решения и действия (бездействие) судебного следователя могут быть предметом оперативной судебной проверки. За разрешением права принесения жалобы на "всякое действие" следует вполне разумное ограничение. Не просто "всякое действие", а "нарушающее или стесняющее права лица, подавшего жалобу". Сказанное означает, что обжаловать, конечно, можно было "всякое действие", однако автору жалобы Уложением вменялось в обязанность: объяснить суду, чем действия следователя "нарушили или стеснили его права".

Наши современники, надо полагать только по идеологическим причинам, пошли иным юридико-техническим путем, фактически ведущим их в нормативный тупик! При всем многообразии решений и действий (бездействия) органов предварительного расследования они попытались сначала перечислить те решения и действия, которые в принципе могут быть предметом обжалования (см. ч. 1 ст. 125 УПК). Поскольку при многообразии видов деятельности органов предварительного расследования делать это бессмысленно, авторы УПК (2001 г.) вынуждены были далее заявить, "а равно их иные решения действия (бездействие), которые способны причинить ущерб конституционным правам и свободам участников уголовного судопроизводства либо затруднить доступ граждан к правосудию".

Оперативность судебного контроля по Уставу уголовного судопроизводства 1864 г. впечатляет. Жалоба на действия следователя передавалась субъекту контроля в течение трех дней, а в случаях, когда жалоба приносилась на лишение свободы - в течение суток (ст. 499). Разрешалась она в первый присутственный день (ст. 501). Согласитесь, такие скорости российскому уголовному процессу в XXI в. неведомы! Почему? Ответ на данный вопрос предельно прост. Субъект контроля - окружной суд, располагавшийся в том же здании, что и судебный следователь! Кстати, это не отечественное изобретение. Во Франции: и следственный судя, и судья по свободам и заключению (Juge des libertes et de la detention), и орган, рассматривающий жалобы на их действия, - следственная камера (chambre de l'instruction) также расположены в одном знании. Отсюда и сроки рассмотрения жалоб - в соответствии с законом от 24 августа 1993 г. о неотложном рассмотрении вопроса о свободе лица (refere-liberte) жалоба на арест рассматривается в течение трех суток*(806)!

Для сравнения: в соответствии с ч. 2 ст. 109 УПК постановление о продлении срока содержания обвиняемого под стражей принимается в Петропавловске-Камчатском областным судом, проверяется в Москве Верховным Судом РФ! Поскольку работаем мы по старинке с информацией на бумажных носителях, неудивительно, что подобная форма судебного контроля мгновенно трансформируется в заурядную волокиту! Очень часто кассационная жалоба рассматривается уже после истечения срока, на который содержание под стражей было продлено, что лишает проверку состоявшегося много месяцев назад судебного решения всякого смысла. Во всяком случае, подобный контроль полностью лишен качеств оперативного. Что касается декларированного в УПК права обвиняемого участвовать в суде кассационной инстанции, то ею оно просто игнорируется.

Удивительной простотой отличался и механизм подачи жалоб, предусмотренный нашими предками. Приносились они только до поступления дела в суд*(807) (ст. 494 Устава уголовного судопроизводства) судебному следователю как письменно, так и устно (ст. 495 Устава уголовного судопроизводства), который со своими пояснениями немедленно препровождал их в окружной суд, где они, как отмечалось выше, рассматривались в ближайший присутственный день, с участием заинтересованных лиц, если таковые явились в судебное заседание (ст. 504 Устава уголовного судопроизводства). Лицо, подавшее жалобу, имело право на расписку (ст. 498 Устава уголовного судопроизводства), после рассмотрения жалобы в течение трех дней оно имело право на получение копии определения, вынесенного по результатам рассмотрения жалобы (ст. 509 Устава уголовного судопроизводства).

Если по результатам рассмотрения жалобы суд приходил к выводу о необходимости "передать начатое следствие другому следователю, то в определении означались с объяснением причин следственные действия, признанные недействительными и подлежащие возобновлению" (ст. 507 Устава уголовного судопроизводства).

Об эффективности института оперативного судебного контроля в XIX в. информации сохранилось немного. Однако достоверно известно одно - массового характера судебно-контрольные действия в тот период времени не носили. В 1867, 1870, 1875 и 1881 гг. окружными судами центральной России было удовлетворено соответственно 45, 83, 28 и 26 жалоб*(808). Данная форма оперативного судебного контроля без существенных изменений просуществовала в отечественном уголовном процессе до середины 20-х гг. прошлого века, пока не сочли за благо от него отказаться. Государство трудящихся процессу с элементами состязательности предпочло процесс чисто инквизиционный, в гласности оно не нуждалось, так как оснований не доверять народным следователям у народа не было...