Фрина (ок. 390 Г. До Н. Э. — ок. 330 Г. До Н. Э. )

Греческая гетера прославилась тем, что была натурщицей знаменитых художников Праксителя и Апеллеса. Статуя Афродиты Книдской — одно из самых выдающихся произведений IV века до н. э. Лучшим произведением Апеллеса считается изображение выходящей из моря Афродиты, написанное для храма Асклета.

* * *

Её настоящее имя было Мнесарет, но из-за желтоватого оттенка кожи девушку прозвали Фриной. Она родилась в маленьком городке Феспии. Повзрослев, превратилась в обладательницу столь великолепной фигуры, что просто не могла не оказаться в Афинах. Там она стала любовницей художника Апеллеса (он использовал её в качестве модели для своей Афродиты Анадиомены), а потом любовницей Праксителя и позировала ему для двух его Афродит — в одном варианте обнажённой, в другом — одетой.

Афинянин Пракситель изваял свою Афродиту за три с половиной века до нашей эры. Он сделал две статуи: ту, что была покрыта одеждой, предпочли жители острова Кос. Отвергнутую ими купили книдяне. И её слава, свидетельствовал римский учёный Плиний, была неизмеримо выше. Впоследствии её хотел купить у Книда царь Никомед, обещая простить огромный долг. Но жители города предпочли всё перенести, нежели расстаться со статуей.

«Афродиту Книдскую», сделанную из паросского мрамора и воздвигнутую посредине храма, описал древнегреческий писатель Лукиан: «…Она стоит гордая, с лёгкой усмешкой. Вся её красота ничем не скрыта, не окутана никакой одеждой; богиня обнажена, и только чресла слегка прикрывает она одной рукой. И так сильно искусство её творца, что камень, неподатливый и твёрдый по природе, как нельзя лучше подошёл для того, чтобы изваять из него каждую часть тела».

Такой видит Афродиту, богиню любви и красоты, почитавшуюся в Риме как Венера, один из персонажей Лукиана, некто Харикл. Его друг, напротив, созерцает богиню спокойно. Но когда путешественники, решив осмотреть статую со всех сторон, вошли в святилище сзади, этот афинянин вдруг закричал, обезумев: «О Геракл! Какая соразмерная спина! Какие покатые бока — как раз по ладоням, обнимающим их! Какой красивой линией изгибаются мышцы ягодиц! Они и не прилегают слишком плотно к костям из-за худобы, и не расплываются в чрезмерной полноте и тучности. А как сладостна улыбка этих ямочек, запечатлевшихся по обеим сторонам бёдер — и сказать трудно!»

С каким же чувством создавал свою Афродиту Пракситель? Современники утверждали, что он делал это, неотрывно глядя на гетеру Фрину. «Сотни тысяч паломников, которые молитвенно простирали руки в книдском святилище Афродиты и посылали поцелуи мраморной статуе, вслух восклицали: „Афродита, прекрасная Афродита!“ Но про себя они шептали: „Как ты прекрасна, Фрина, божественна твоя красота!“»

Когда Пракситель в знак любви предложил ей на выбор любую из бесценных скульптур в своей мастерской, она растерялась и попросила у него совета. Он промолчал. Через несколько дней она бросилась к нему на улице, крича, что его мастерская в огне. Он в отчаянии простонал: «Если сгорят „Сатир“ и „Эрос“, я погиб». Тогда Фрина призналась, что пожар — выдумка, выбрала «Эроса» и подарила его своей родной Феспии. Много лет он оставался там, привлекая внимание приезжих, пока его не захватил Нерон, лишь для того, чтобы самому потерять статую при пожаре в Риме.

Из всех греческих куртизанок Фрина была наиболее застенчивой. Она всегда появлялась на людях полностью одетой, предпочитая плотно облегающие хитоны, никогда не ходила в общественные бани, а любовью занималась только в темноте. Лишь дважды в году, в период Элевсинских и Посейдоновых мистерий, вставала она в портике храма раздетая донага и шла обнажённая сквозь раздавшуюся толпу с тем, чтобы войти в море и воздать благодарность богам.

Утверждали, что ни один мужчина не мог устоять перед её чарами. Однако кое-кто говорил, что один нашёлся. Они указывали на Ксенократа, философа, в течение четверти века руководившего Платоновской академией. Это был добродетельный человек, недоступный плотским желаниям, который все часы своего бодрствования посвящал размышлениям. Фрина была заинтригована. «Ну а как насчёт его ночей? — задавала она себе вопрос. — Ведь он, в конце концов, обычный мужчина».

Она поспорила, что сумеет соблазнить его за один вечер. Её поклонники приняли пари. Украшенная драгоценностями, одетая в тончайшее из покрывал, она постучалась однажды ночью в его дверь. Ксенократ открыл, Фрина быстро вошла. Она сказала, что за ней гонятся грабители, и попросила приютить её до утра. Ксенократ, который всегда был гостеприимным человеком, указал ей место для ночлега и вернулся в свою кровать. Фрина разделась и скользнула к нему в постель. Он не шевельнулся. Она неистово обняла его. Он не отвечал. С криком отчаяния она бежала в темноту ночи. Уплатить проигрыш она отказалась. «Я говорила, что разбужу чувства в человеке, а не в статуе», — заявила она.

Самые пылкие из любовников тратили на неё все свои богатства. Когда Александр Великий разрушил стены Фив, Фрина предложила построить их заново. Она поставила лишь одно условие: на новых стенах должны были повесить доску со словами: «Фивы были разрушены Александром и восстановлены Фриной». Фиванцы отказались.

Вполне естественно, что замужние женщины в Афинах ненавидели её. Они уговорили одного из незадачливых поклонников Фрины, Евтиаса, привлечь её к суду по обвинению в том, что она оскорбляет величие Элевсинских мистерий, изображая их в превратном виде, а также постоянно развращает самых выдающихся граждан республики, «отвращая их от службы на благо отечества». Взять на себя защиту на суде, где решалась её судьба, она уговорила известного оратора Гиперида, пообещав ему взамен стать его любовницей. Он блестяще вёл дело, тем не менее оно выглядело безнадёжным.

Смертный приговор казался неминуемым, пока Гиперид, в момент вдохновения, не вывел Фрину перед судьями и не сдёрнул с её плеч покрывала, обнажив подсудимую до пояса. Она стояла, открыв свою безупречную грудь. Судьи смотрели на неё в изумлённом молчании. Это была не женщина. Перед ними стояло божество. Столь прекрасное тело не могло скрывать несовершенную душу. Запутавшись в этих мистических рассуждениях, судьи благоговейно вынесли оправдательный приговор.

Фрина сохранила свою красоту до конца дней своих. В зрелые годы она придумала крем, предохранявший от морщин. Умерла она в почёте, а памятником ей стала золотая статуя в храме Дианы Эфесской. Статую изваял не забывший её Пракситель.

Грета Гарбо (1905–1990)

Собственное имя — Грета Ловиса Густафсон. Американская актриса шведского происхождения. Переехала в США в 1925 году. Её поразительная красота, а также главная роль в фильме «Плоть и дьявол» (1927) сделали её одной из самых популярных звёзд Голливуда. Она снялась в 27 фильмах, среди них — «Мата Хари» (1931), «Гранд-отель» (1932), «Королева Христина» (1933), «Анна Каренина» (1935), «Камелия» (1936), «Ниночка» (1939). В 1941 году после неудачи в фильме «Женщина с двумя лицами» она навсегда покинула мир кино…

* * *

Великой звездой Грету Гарбо сделало счастливое сочетание многих качеств. Но прежде всего — она была необыкновенно красива. Огромные синие глаза столь необычного глубокого тона, что на экране они казались тёмными. Нос такой благородной формы, какую можно увидеть лишь на портретах царственных особ. Нежный рот с верхней губой, изогнутой, словно лук Купидона. Высокий чистый лоб. Совершенный овал лица с прелестной ямочкой на подбородке. Густые, вьющиеся от природы волосы.

Когда Гарбо приехала в Голливуд, были сделаны фотопробы. Результаты оказались потрясающими. Её лицо обладало пропорциями, которыми руководствовались античные скульпторы, а тело соответствовало пропорциям Венеры. Правда, некоторые её поклонники утверждали, что широкими плечами, узкими бёдрами и длинными ногами она напоминала античного мальчика. Словом, Гарбо была одинаково хороша как в роскошном бальном платье с открытыми плечами, так и в мужском костюме. Она немного сутулилась, но и это придавало особое очарование её облику.

К тому же Гарбо была превосходной драматической актрисой. Эта холодноватая немногословная женщина полностью преображалась, когда начинала играть. А играла она по наитию, отказывалась от репетиций, потому что могла без всякой подготовки изобразить любую эмоцию. Она буквально завораживала зрителей накалом эмоций и страстей, идущих, казалось, от самого сердца. Критики той поры сравнивали её с Элеонорой Дузе, служившей эталоном актёрского совершенства.

Однако далеко не всем талантливым и красивым актрисам удаётся пробиться в кино. Для этого необходим особый пропуск — фотогеничность. У Гарбо она была. Знаменитый голливудский режиссёр Билли Уайлдер писал: «Чудо Гарбо — это чудо целлулоида. На плёнке её лицо полностью преображалось, становилось ликом звезды, на котором зритель пытается прочесть все тайны женской души. Эмульсионный слой плёнки невероятным образом сообщает плоскому изображению глубину и таинственность. Случай Гарбо — это случай рождения звезды на плёнке».

Существовало ещё одно качество, превращавшее Гарбо в королеву всех актрис, — её загадочность, непохожесть на остальных женщин. Сфинкс — вот образ, чаще всего всплывавший в статьях о ней. Гарбо всегда окружала атмосфера тайны. Известно, что лишь самые доверенные лица могли присутствовать на съёмочной площадке, когда там работала Гарбо. Перед смельчаками, сумевшими прорваться в святая святых, чтобы посмотреть вблизи на прекрасную Грет, тотчас возникали чёрные ширмы. Живая Гарбо не любила посторонних взглядов, но она позволяла миллионам зрителей любоваться на своё изображение.

Гарбо мало соответствовала традиционным представлениям о голливудских звёздах. Она отказалась от замужества, ушла из кино в расцвете сил и таланта, не подпускала к себе репортёров. Эта загадочная женщина, расположения которой добивались самые богатые и влиятельные люди, родилась 18 сентября 1905 года в бедной шведской семье и с ранних лет начала работать. Открыл её режиссёр Мориц Стиллер, и он же в 1925-м привёз девушку в Америку. Именно Стиллер придумал псевдоним Грете Ловисе Густафсон — Гарбо, оттолкнувшись от имени норвежской актрисы оперетты Эрики Дорбо, блиставшей в Стокгольме в начале 1920-х годов.

Голливуд не случайно называют «фабрикой звёзд». Армия художников по гриму, причёскам, костюмам и свету трудятся над тем, чтобы превратить обычных исполнителей в кумиров публики и властителей дум времени. Двадцатилетняя Грета Гарбо сразу привлекла к себе внимание. Самые знаменитые мастера были привлечены к созданию её экранного имиджа — художник по костюмам Адриан, художник-постановщик Седрик Гибсон, знаменитый оператор Уильям Дэниэлс. Они немало потрудились, чтобы превратить застенчивую девушку в настоящую богиню экрана. Позднее Дэниэлс (снявший 20 из 24-х фильмов Греты) сокрушался: «Это моя трагедия, что мне не удалось снять Гарбо в цвете».

Один из первый голливудских фильмов Гарбо назывался «Соблазнительница» (1926) и очень точно обозначил будущее амплуа актрисы. Ей было суждено стать одной из самых знаменитых «фатальных женщин» американского экрана.

Роли соблазнительниц превалировали в репертуаре Гарбо и после прихода в кино звука. Многие звёзды были вынуждены покинуть «звучащий» кинематограф, но молодая шведка с блеском выдержала роковое для многих исполнителей испытание. Низкий, «усталый» голос Греты только усиливал притягательность её героинь.

Дважды потерпев неудачу, Грета Гарбо навсегда покинула кино. Впрочем, у этого шага существовали более глубинные причины. В 1991 году увидела свет книга Свена Бромана «Гарбо о Гарбо». Книга уникальна, поскольку автору удалось «разговорить» великую молчальницу и вырвать у неё несколько признаний, которые звучат просто сенсационно.

«Я устала от Голливуда, никогда не любила свою работу. Бывали дни, когда я просто заставляла себя идти на студию. По сути дела я снималась даже дольше, чем планировала. Остановиться раньше мне не позволял контракт. Я ведь никогда не чувствовала себя настоящей актрисой. Меня часто приглашали выступить на Бродвее. Но сама мысль, что на меня будут смотреть тысячи глаз, приводила меня в ужас».

Таким образом, Гарбо просто воспользовалась удобной возможностью покончить с делом, которое ей порядком надоело. Тем более что её попытки измениться натолкнулись на холодный приём.

В деньгах она не нуждалась, будучи мультимиллионером уже в начале сороковых. В умении экономить каждый доллар и вкладывать его в дело сказалась её крестьянская закваска. Лишь в семидесятые годы стало известно, что большая часть торгового центра на Родео-Драйв в Беверли-Хиллз (самой респектабельной части Лос-Анджелеса) принадлежит именно Гарбо. Кроме того, она владела домами в Нью-Йорке и в родной Швеции. По совету умных друзей, среди которых бесспорно выделялись Ротшильды и Онассис, Грета покупала картины. В начале пятидесятых на стенах её квартиры видели картины Ренуара Боннара, Модильяни. Со временем коллекция расширялась, но Гарбо не любила показывать её посторонним.

Итак, Грета Гарбо навсегда покинула Голливуд в 1942-м. Знаменитая, богатая, независимая, она могла делать всё, что хотела. А хотела она просто жить, не чиня насилия над собой. Новую жизнь она начала с экспериментирования с различными диетами, весьма преуспев в этом. И даже возник роман с диетологом Гэлордом Хаузером. Но, конечно, это был не единственный роман в её жизни.

Ещё когда она только появилась в Голливуде, мужчины ходили за ней толпами. Самый страстный любовный роман связывал её с Джоном Гилбертом. К моменту встречи ему было 29 лет, а Грете — 22. Они везде появлялись вместе, но свадьба, о которой много говорили и писали, так и не состоялась. Гарбо бежала прямо из-под венца. Гилберт вскоре женился (уже в третий раз). Но продолжал любить вероломную невесту (об этом недвусмысленно свидетельствовала «Королева Христина»).

Аристократический облик актрисы будоражил воображение. Вот одна из забавных историй в её биографии. Богатейший фермер, некий Эдгар Донн, постоянно писал ей письма, приезжал в Голливуд, чтобы увидеть её, но ничего не выходило. В 1936 году он написал завещание: «Моя земля, мои владения, всё моё состояние завещаю Грете Ловисе Густафсон, звезде кино, известной в мире как Грета Гарбо, и больше никому». Спустя десять лет он умер. Ему было около семидесяти. Его адвокаты пытались связаться с актрисой, через пять месяцев они получили от неё коротенькое письмо о том, что она принимает наследство, но просит передать его в Фонд милосердия. Вспомнить человека, писавшего ей письма, она не смогла, ей писали миллионы. Впоследствии Фонд милосердия продал этот участок за баснословные деньги: в земле обнаружили залежи нефти.

Гарбо стали часто видеть в обществе Мерседес де Акоста, голливудской сценаристки, известной своими лесбийскими наклонностями. Это породило разнообразные кривотолки, которые усилились после того, как в 1960 году Акоста опубликовала мемуары, в которых были слова: «Как я могу описать эти шесть недель, проведённые в горах с Гретой? Только шесть недель, но они значат больше, чем вся моя жизнь». Гарбо страшно разозлилась на Акоста и больше никогда с ней не встречалась. Издатели предлагали Акоста опубликовать их переписку, но она благородно отвергла предложение и сдала письма на хранение.

В 1937 году у Гарбо начался бурный роман с дирижёром Леопольдом Стоковским. Он был старше её на 23 года. Гарбо называла его «Стоки». Они вместе путешествовали по Европе, скрываясь от преследовавших их журналистов.

Вскоре Стоковский разошёлся с женой и уехал в Италию. Гарбо в это время находилась в Швеции, на озере недалеко от Стокгольма. Там она получила приглашение Гитлера посетить Германию. Фюрер был поклонником её таланта. После смерти актрисы в её архивах была обнаружена запись: «Следовало отправиться в Берлин, захватив с собой пистолет, спрятанный в сумочке. Я могла убить его очень легко. Это разрешило бы все проблемы, и, может быть, не было бы войны, а я стала бы героиней масштаба Жанны д'Арк. Хотя я не политик и, наверное, война началась бы при всех обстоятельствах».

Из Швеции Гарбо переехала в Италию и проводила время со Стоковским. Но на предложение выйти замуж Грета ответила отказом. «Смешно думать, что я могу пойти с кем-то к алтарю», — заявила она журналистам. Вскоре дирижёр женился на молодой Глории Вандербильт, наследнице миллионов…

Тем не менее очень крепкая, хотя и неофициальная связь с промышленником Джорджем Шли продолжалась около 20 лет. Многие поражались, что связывает красавицу-актрису с этим невзрачным мужчиной, одетым в плохо сшитые костюмы, в то время как его женой была знаменитый модельер Валентина. По-видимому, Грете он напоминал Стиллера, бога и наставника её юности. Всю жизнь она тяготилась своей инертностью, пыталась прислониться к тем, кто мог подталкивать её вперёд, взять на себя её заботы. Гарбо передала Шли право распоряжаться своими деньгами, делать вложения, покупать антиквариат.

Он завещал Грете почти всё своё громадное состояние. Она получила акции бумажной промышленности, дома в Италии и Южной Франции. «Деньги идут к деньгам» — капитал Гарбо продолжал увеличиваться даже помимо её воли.

Среди любовников Гарбо числился и Сесил Битон — знаменитый фотограф, создавший в пятидесятые годы серию её фотопортретов, свидетельствовавших о том, что бывшая актриса остаётся самой красивой женщиной мира. Особая загадочность этой связи в том, что Сесил был гомосексуалистом и сторонился женщин. Когда же в своей книге Битон имел неосторожность рассказать об отношениях с Гарбо, она прекратила с ним общаться, как когда-то и с Акоста. Но с Битоном перед его смертью она всё-таки помирилась.

Со временем квартира Гарбо на 52-й авеню превратилась в «антикварный магазин». Прекрасные картины были запакованы в ящики. Спальня была обставлена мебелью XVIII века, но спала она на современной кровати. Одевалась, как в униформу — мужской жакет или пальто, длинный шарф, низко надвинутая на глаза шляпа, чёрные очки, туфли на низком каблуке. Любимым времяпрепровождением были пешие прогулки. Читала мало, любила смотреть телевизор. В конце жизни пристрастилась к просмотру картин со своим участием, но говорила о себе в третьем лице: «Она была хороша…»

В 1987 году Грета Гарбо перестала выходить из квартиры, в следующем году перенесла инфаркт. 15 апреля 1990 года Гарбо скончалась, оставив своё огромное состояние дочери брата.

Она ушла из жизни, оставшись для миллионов недосягаемой мечтой, символом красоты и тайны.

Лу Саломэ (1861–1937)

Лу (Луиза) фон Саломэ родилась в 1861 году в Петербурге. Писала стихи, романы, эссе, теоретические статьи, мемуары. Увлекалась психоанализом. Была возлюбленной Ницше, Рильке, Фрейда.

* * *

Её предки по отцовской линии были французами. Отец Лу, Густав Карлович, был профессиональным военным родом из Прибалтики, служил верой-правдой русскому престолу и завершил свою карьеру в генеральском чине и с дворянским титулом. Мать происходила из семьи немецкого фабриканта. Родным языком Лу (родные и близкие звали её Лёлей) был немецкий, русский же она знала плохо. Детство её протекало в замкнутой аристократической среде российской столицы. В 19-летнем возрасте, подобно многим русским девушкам той поры, лишённым возможности получить образование в России, Лу уехала в Западную Европу; недолгое время она посещала лекции в Цюрихском университете. Её особенно привлекали такие области знания, как религиозная философия и психология.

Незаурядный независимый ум и внешняя привлекательность открыли ей доступ в избранный круг западноевропейской интеллектуальной элиты. Весной 1882 года в Риме через писательницу Мальвиду фон Мейзенбург (известную своей близостью к семье Герцена) Лу познакомилась с Фридрихом Ницше.

Лу Саломэ было двадцать лет (Ницше — уже около сорока), и в путешествии по Европе её сопровождала матушка, которая следила не столько за дочерью, чей вольный нрав не терпел ни малейшего надзора, сколько за её гардеробом. А также за инкрустированным слоновой костью дорожным сундучком с книгами, среди которых были и сочинения Фридриха Ницше.

«То, что я желаю сейчас, — писал Ницше Мейзенбург, — так это прежде всего хорошую жену; тогда я получу от жизни всё, что желал бы от неё, а остальное уже моё дело».

Ницше прибавлял, что говорит он это по величайшему секрету, и преданная Мейзенбург держала язык за зубами, но сама ни на минуту не забывала о заветном желании своего болезненного друга (у Фридриха с малолетства было никудышное здоровье) и, когда судьба свела её с незаурядной девушкой из России, решила воплотить его мечту в жизнь. Оставалось познакомить их, благо Ницше, как и «молодая русская», путешествовал в то время по Италии, но опытная Мейзенбург не желала пускать дело на самотёк и провела большую подготовительную работу.

До поры до времени работа эта была направлена исключительно на юную генеральскую дочку. Ей рассказывали, что за необыкновенный человек Фридрих Ницше. Какой выдающийся ум! Какое золотое сердце! В доказательство г-жа Мейзенбург доставала из шкатулки, с которой никогда не расставалась, его письма и кое-что зачитывала вслух.

«Я понял, что единственное, что люди уважают и пред чем преклоняются, — это вполне благородный поступок. Никогда никакой сделки со своей совестью».

У растроганной Лу блестели глаза. Она тоже жаждала благородного поступка, она тоже не терпела сделок с совестью — словом, она хотела увидеть Ницше, и чем раньше, тем лучше.

В апреле 1882 года, откликаясь на настоятельные призывы своей названной матери, он прибыл в Рим. Со всевозрастающим интересом выслушал её подробнейший рассказ о необыкновенном существе из России и на другое утро дисциплинированно явился в указанный час в собор Св. Петра.

Разочарование не постигло философа. «Её острый ум напоминает зрение орла, — восторженно писал он другу, — её душа смела, как лев, а между тем это чрезвычайно женственное дитя, которое, может быть, недолго проживёт».

Тут великий ясновидец и великий пророк ошибся (относительно Саломэ он ошибался часто), она прожила ещё более полувека, профессионально занималась психоанализом, была возлюбленной Фрейда и Рильке.

Итак, он не разочаровался в Лу и с лёгким сердцем — с лёгким, радостным и полным надежд — отправился за ней из Рима в швейцарский город Люцерн.

Она ехала с матерью, а он — со своим старинным приятелем Паулем Рэ, тоже, между прочим, неравнодушным к «молодой русской». Классический треугольник? Ницше умудрился наполнить банальную схему новым содержанием. Он поручил объясниться от своего имени… Паулю Рэ. Да-да, влюблённому Паулю Рэ, пусть он предложит от его, Ницше, имени руку и сердце, сам же соискатель сбежал на всякий случай в Базель, где и стал дожидаться решения своей участи.

Сохранились воспоминания базельских знакомых Ницше, из которых видно, в каком приподнятом, в каком лирическом настроении пребывал тогда «философ неприятных истин» (его собственное определение), как восторженно говорил о своей избраннице и с каким радостным нетерпением ждал из Люцерна ответа.

Ему отказали, предложив дружбу.

Ницше письму не поверил. Наскоро собравшись, отправился в Люцерн и здесь уже сам, без посредника, повторил своё предложение. Снова отказ! На сей раз он был смягчён приглашением сопровождать её — в качестве друга — в очередном путешествии.

Уязвлённый, потрясённый, растерянный Ницше от этой высокой чести уклонился — пусть сопровождает Пауль Рэ! — и уехал на родину, в Германию.

«Если бы я мог быть около вас, болтать с вами, шепнуть вам на ухо несколько слов».

Ради Бога — она готова слушать его сколько угодно. Она ведь сама не раз говорила, что очень ценит его как друга, как собеседника, как учителя. Если он не возражает, она приедет.

Он не возражал — кто бы стал возражать на его месте! — она приехала.

«Я никогда не забуду тех часов, когда он открывал мне свои мысли, — вспоминала много лет спустя эта женщина. — Он поверял мне их, как если бы это была тайна, в которой невыразимо трудно сознаться, он говорил вполголоса с выражением глубокого ужаса на лице. И в самом деле, жизнь для него была сплошным страданием».

Да, она по-прежнему не желала стать его женой, но она всем сердцем жалела его, она от всего сердца восхищалась им. Тогда-то и был ею написан в едином порыве тот самый «Гимн к жизни», который Ницше — а гимн был посвящён именно ему — переложил на музыку.

«Это самая умная женщина в мире», — заворожённо констатировал он и для большей наглядности жирно подчеркнул эту фразу. После чего продолжал: «Каждые пять дней между нами разыгрывается маленькая трагедия».

Масла в огонь подливала сестра Ницше, не желавшая ни с кем делить своего влияния на брата. Её позднейший рассказ об этой истории явно пристрастен, но, возможно, некоторая доля истины в нём есть.

«Лу Саломэ никогда не была искренна с моим братом, она с удовольствием слушала его, но её страсть и воодушевление были искусственны и страшное возбуждение его часто её утомляло».

А вот Пауль Рэ — тот не утомлял. Пауль Рэ был неизменно спокоен, предсказуем, здоров. Счастливый соперник. Его не сваливали страшные мигрени, он не предпринимал попыток самоубийства и не писал ей таких писем, какие время от времени приходили от Ницше.

Удивительные признания содержались в них.

«Никто так хорошо и так дурно, как я, не думает о вас. Не защищайтесь, я уже защищал вас перед самим собой и перед другими лучше, чем вы сами могли бы сделать это. Как в вас мало уважения, благодарности, жалости, вежливости, восхищения, деликатности — говорю здесь, конечно, о самых возвышенных вещах».

Она пыталась отвечать, но он холодно известил: «Я не прочёл вашего письма до конца, но того, что я прочёл, достаточно».

Это был полный разрыв. Полный и окончательный.

«Любовь — это факел, который должен светить нам на высших путях», — завещал людям пророк Заратустра.

У поэта Фридриха Ницше волшебный факел этот угас последним.

Лу Саломэ, со своей стороны, испытала на себе мощное влияние его идей и настроений, отчасти ей родственных. Позднее Лу опубликовала книгу «Фридрих Ницше в своих произведениях» (1894) — одну из первых о гениальном философе.

В 1886 году Лу Саломэ вышла замуж за Карла Фридриха Андреаса, сорокалетнего профессора-ираниста, человека с удивительной судьбой (достаточно сказать, что его отец был армянский князь). Присоединив его фамилию к своей, Лу мирно прожила с Андреасом до самой его смерти в 1930 году. Странность этого брака — в нём, несмотря на духовную близость и взаимное уважение, отсутствовали супружеские отношения, — до сих пор вызывает недоумение и порождает разного рода домыслы.

Весной 1897 года в Мюнхене среди поклонников Лу, коими она всегда и всюду была окружена, появился ещё один: молодой, в то время мало кому известный поэт Рене Мария Рильке. Вскоре Лу стала его возлюбленной. Встреча с Лу была огромным, вероятно, главным событием в жизни Рильке. Превосходившая его не только жизненным опытом, но и волевым характером, духовной зрелостью, целеустремлённостью своих занятий, Лу Андреас-Саломэ решающим образом помогла ему в те годы найти свой собственный путь в искусстве. Именно она посоветовала поэту изменить данное ему при рождении имя Рене на более «мужественное» — Райнер. Она читала и критически разбирала его ранние произведения. Благодаря Лу Андреас-Саломэ Рильке страстно увлёкся Россией, её историей, языком и культурой. Вместе с Лу он дважды приезжал в Россию, посетил Москву и Петербург, побывал у Толстого в Ясной Поляне, совершил путешествие на Украину и по приволжским городам, обзавёлся русскими знакомыми и друзьями.

Встреча с Россией потрясла Рильке; до конца своей жизни он остался убеждённым «русофилом». Русские впечатления богато отразились и в его творчестве, особенно в стихотворном сборнике «Часослов» (1899–1903; первое издание — 1905), посвящённом Лу Саломэ («Вложено в руки Лу»). Собственно, всё, что писал Рильке с весны 1897 и до 1901 года, в первую очередь — его лирика, так или иначе обращено к этой женщине. Она же — адресат тех немногих стихотворений, которые Рильке пробовал писать по-русски и о России.

В начале 1901 года между Лу и Рильке произошёл разрыв. Желая избавить поэта от своей опеки и дать ему возможность свободного творческого развития, Лу отлучила его от себя, просила не писать ей, «разве что в минуту крайней необходимости». Пути их разошлись. Через несколько месяцев после этого Рильке женился на Кларе Вестхоф, затем надолго уехал в Париж, где сблизился с Роденом. Начались его многолетние скитания по городам и странам Западной Европы. А Лу вместе с мужем переехала в Гёттинген; этот город стал её основным местожительством. Здесь она и умерла в 1937 году. Почти до самой смерти она продолжала писать: стихи, романы, эссе, теоретические статьи, мемуары (в том числе — книгу воспоминаний о Рильке, изданную в 1928 году). Нельзя не упомянуть и о том, что уже в «гёттингенский» период Андреас-Саломэ всерьёз увлеклась психоанализом и со временем получила известность как одна из сторонниц Зигмунда Фрейда, с которым её связывала и личная дружба.

В июне 1903 года в Париже, страдая в безвыходном одиночестве, Рильке нарушил наложенный Лу запрет и возобновил своё общение с ней. Он по-прежнему испытывал к Лу исключительное доверие. Лу осталась для него единственным человеком, способным, как верилось поэту, понять оттенки его внутреннего состояния; она, как и раньше, олицетворяла для него Россию, его «духовную родину».

Мария Калласс (1923–1977)

Собственное имя — Мария Калогеропулос. Американская певица, лирическое сопрано, родилась в Нью-Йорке в семье греческих эмигрантов. Обладала голосом широкого диапазона и незаурядными артистическими способностями. Пела в операх «Норма», «Сомнамбула», «Мадам Баттерфляй», «Аида», «Тоска», «Медея» и др. Хотя техника её не считалась совершенной, выразительность и обаяние обеспечили успех её партиям классического репертуара.

* * *

Мария родилась в Нью-Йорке. Мать, ожидая появления второго ребёнка, надеялась родить сына. Поэтому Мария всегда ощущала себя нежеланной и не слишком любимой. В детстве Мария была толстой и близорукой девочкой. Ей с трудом удавалось победить в себе застенчивость.

Незадолго до рождения Марии, её семья в поисках лучшей жизни переехала из Греции в США. Открыв аптеку, отец Марии поменял свою фамилию на Каллас. В 1929 году, самом начале глубочайшего экономического кризиса в США, отец Марии разорился и лишился своей аптеки. Мать девочек, решив, что у детей хорошие музыкальные способности, поклялась себе сделать их знаменитыми. «Меня любили только когда я пела», — вспоминала Мария.

Во время войны мать Марии разошлась с мужем и уехала обратно в Афины, забрав с собой девочек. Нелюбимую Марию заставляли петь на улице, чтобы не умереть с голоду, она приносила домой овощи и хлеб. Первая учительница Марии Каллас в Афинах когда-то сказала: «Эта толстушка хочет стать певицей? Просто смешно». Но вскоре она отказалась от всех других учеников, посвятив себя только занятиям с Марией.

И Мария тоже проявляла неслыханное усердие. Ночи напролёт она учила партитуру. Биограф певицы Юрген Кестинг писал, что именно благодаря трудолюбию она позднее могла освоить новые партии всего за несколько дней.

Мария подружилась с офицерами итальянской армии и часто развлекала их пением арий из итальянских опер. Офицеры, в знак признательности, учили её итальянскому языку. Во время войны она получила и формальное музыкальное образование, занимаясь со знаменитой оперной певицей Эльвирой де Гидальго. Началом её блистательной музыкальной карьеры стало поистине триумфальное выступление в опере «Джоконда» в Вероне в 1947 году. В 1950-х годах Мария Каллас стала мировой знаменитостью. Она не отличалась крепким здоровьем, но обладала великолепным чарующим голосом и стала звездой современной оперы.

В жизни Марии Каллас было лишь двое мужчин, что кажется странным, если принимать во внимание её всемирную известность. Ещё в 1947 году в Вероне Мария познакомилась с Джованни Баттистой Менегини, итальянским промышленником и большим любителем оперы. Менегини был на 30 лет старше Марии. Его это не остановило, как, впрочем, не остановило и то, что она в то время весила 104 килограмма. Мария позже вспоминала: «Я поняла, что это тот человек, которого я ищу, уже через 5 минут после знакомства… Если бы Баттиста захотел, я тут же без всякого сожаления оставила бы музыку. В жизни женщины любовь значительно важнее, чем любой профессиональный триумф».

Обе семьи, однако, были против их женитьбы. Семья Менегини опасалась, что Баттиста, женившись на оперной певице, забросит семейное дело, а мать Марии была очень расстроена разницей в возрасте, а также тем, что Менегини не был греком. Бракосочетание состоялось в Вероне в 1949 году. Никто из родственников жениха и невесты при этом не присутствовал.

Менегини немедленно занялся всерьёз карьерой своей молодой жены. Мария похудела и научилась одеваться в соответствии с требованиями моды. Триумфально прошло её дебютное выступление на сцене знаменитой «Ла Скала» в Милане в 1950 году. Менегини не разрешал своей жене иметь детей, опасаясь, что это может повредить её карьере. Их семейная жизнь тем не менее складывалась счастливо до памятного морского круиза в 1959 году на борту яхты «Кристина», владельцем которой был Аристотель Онассис.

Мальчишкой он торговал виноградом на улицах Смирны. Своё сказочное состояние Аристотель нажил во время Второй мировой войны, поставляя нефть в воюющую Европу. Женился Онассис на дочери и наследнице судовладельца Ставроса Ливаноса. Тина родила ему двоих детей. Теперь, когда у него было всё, ему нужна была только слава и ещё раз слава. Мария Каллас была воплощением этой славы. Онассис решил завоевать Марию Каллас.

Яхта «Кристина» напоминала сказку из «Тысячи и одной ночи». Она была похожа на плавучий дворец в пять этажей. Роскошь обстановки, произведения искусства, залитые огнём залы, музыка, льющаяся по поверхности морских волн… И рядом с Онассисом — Мария… Жена Онассиса Тина и Менегини были обеспокоены, но ещё продолжали надеяться, что это всего лишь очередное приключение. 6 августа «Кристина» бросила якорь в Эгейском море на родине Марии и Аристотеля. Их благословил патриарх, прибывший из Константинополя по случаю встречи знаменитых гостей. Газетчики шли по следам и настигли их в одном из ресторанов Милана. Пришёл конец её спокойной жизни с Менегини. Она заявила, что разводится с ним и собирается работать без импресарио. Аристотель был польщён. Между супругами началась настоящая война. Тина Онассис уехала вместе с детьми из дома, возбудив дело о разводе. Но Онассис не собирался уходить из семьи. Дело было вовсе не в любви. Он дорожил связями и авторитетом в мире судовладельцев. Он уговаривал Тину не уходить и обманывал Марию… А Мария любила. В Далласе, при исполнении партии Лючии, у Марин сорвался голос. Эту новость тут же подхватили газеты. Злорадные реплики по поводу провала влились в общий хор, сурово осуждавший Марию, нарушившую святость брака. Однако развод всё-таки состоялся.

Эту овеянную тайной актрису называли «вечной Золушкой». Она была готова на всё. Ни о чём не думая, ничего не замечая вокруг себя, она мечтала о свадьбе с Аристотелем. Тем более что он развёлся с Тиной в 1960 году. Но свадьба не состоялась. Мария не желала участвовать в постоянных сборищах знаменитостей на «Кристине», на которых она была лишь предметом вечного любопытства и непрекращающихся сплетен. Она почти не была занята в новых операх. 11 декабря 1961 года Каллас пела в «Ла Скала», она знала, что её Аристотеля нет в зале. По иронии судьбы, в этот вечер певица исполняла арию Медеи. Мария чувствовала, что у неё пропадает голос. После этого провала ей суждено было услышать от своего возлюбленного Аристотеля самые страшные обвинения: «Ты — ничтожество». Ссоры сменялись примирениями. Однако конец был неизбежен. Мария узнала, что Аристотель подружился с княгиней Ли Радзивилл, сестрой Джекки Кеннеди и свояченицей Джо