Основные подходы к классификации ценностей. Виды ценностей.

В рамках верхней ценностной пирамиды можно в самом общем виде выделить три относительно неизменных и иерархически соподчиненных уровня позитивных модальностей - материальные, социальные и духовные ценности [1080]. Существует много классификаций ценностей, в зависимости от выбранных оснований. Мы уже упоминали о классификациях М. Шелера, Э. Фромма; свои системы классификации ценностей можно найти у В.С. Соловьева, Н.О. Лосского, В. Франкла.[1081].

Весьма емкая и эвристичная классификация ценностей, кладущаяся одновременно и в основу классификации различных культурных типов, принадлежит выдающемуся социологу П.А. Сорокину. Он, как известно, выделял доминанту чувственных, идеациональных и идеалистических ценностей в зависимости от примата чувственно-телесных, духовных ценностей или их сочетания [1082]. В принципе, классификация на то и классификация, чтобы делать упор на конкретных параметрах изучаемых объектов. Все классификации в той или иной степени субъективны, инструментальны и по-своему верны.[1083]

Одна из немногих классификаций, вызывающая у нас решительное возражение, это попытка разделить ценности на “ценности сознания” и “предметные ценности”. Такого разделения попросту не может быть, исходя из тех соображений, которые развивались выше, а именно: все ценности сознания всегда предметны по своему идеальному содержанию (за исключением ряда структур, связанных с психологическими ценностными переживаниями) и всегда направлены на вещественно-предметное воплощение. Предметные же ценности всегда созидаются и вычленяются на основе деятельности сознания. В целом же, напомним, идеальный и многомерный характер бытия ценностей никак не позволяет односторонне-механически свести их ни к психическим актам сознания (к субъекту ценностного акта), ни к их предметно-телесному воплощению (к носителям ценностей).

Нам представляется, что традиционная классификация ценностей, исходящая из основных потребностей[1084] человека и разделяющая все иерархически организованное “царство ценностей” на материальные, социальные и духовные, является не только наиболее простой и очевидной по своим основаниям, но и нисколько не утратившей своего эвристического потенциала.

При этом мы должны сразу оговориться, что вообще не собираемся давать классификацию материальных носителей ценностей и сколь-нибудь подробно обсуждать интересную саму по себе проблему соотношения собственных свойств предметов и их ценностной значимости для человека, чего мы вскользь касались в рамках предыдущей лекции[1085]. Как мы выяснили, такая связь, несомненно, существует, и свойства самих предметов имеют большое влияние на наше ценностное бытие, особенно это касается предметов культуры. Однако с точки зрения философской аксиологии, как учения о специфически человеческом отношении к бытию, первичны все-таки идеальные ценностные содержания, благодаря которым эти свойства первоначально выделяется или воплощаются.

Мы также воздержимся от полной инвентаризации ценностных категорий (или ценностных модальностей), ограничившись анализом лишь некоторых из них и сосредоточившись на основных формально-структурных закономерностях, свойственных каждому ценностному уровню, независимо от того, какую конкретную конфигурацию и содержательное наполнение приобретают ценностные модальности в бытии отдельных индивидов, а также социальных групп и культур. Последние, естественно, самым прямым образом влияют и на ordo amoris входящих в них индивидуальных субъектов.

Витальные ценности.

Вопрос, который, наверное, уже давно вертится на языке у читателя заключается в следующем: а на каком, собственно, основании всем ценностям столь безапелляционно приписан идеальный статус? Относительно духовных ценностей - это более или менее понятно, но ведь есть сфера чисто витальных потребностей человека с вполне объективными и материальными вещами, продуктами питания, коммунальными услугами и т.д., которые их удовлетворяют. Здесь ценны именно сами материальные вещи со своими свойствами.

Далее. Правомерно ли вообще говорить об идеальности целей и оценок в этой сфере, когда есть чисто телесно-физические (специфически материальные даже в своей бессознательности) позывы и влечения, с которыми должна считаться любая наша сознательная - идеально-оценочная, идеально-целевая и творческая - деятельность?

Вопрос резонный. Попробуем развеять сомнения читателя. Мы отнюдь не отрицаем материальности и физичности носителей ценностей. Продукты питания, одежда, жилище, коммунальные услуги и вообще вся сфера бытового и производственно-технического (в самом широком смысле) существования человека выступают именно материальными носителями ценностей, удовлетворяющими базовые витальные (или “материальные”) потребности человека, т.е. объективную, регулярно возобновляющуюся нехватку (потребу) его тела в одежде, воде, пище и т.д., а также потребность базовых структур его душевной жизни в эмоциональном тепле и переживании позитивных эмоций. С этих позиций справедливо разделение витальных (“материальных”) ценностей на витально-телесные и витально-эмоциональные, хотя границы между ними сугубо относительны.

Однако приписать ценность самим материальным вещам, удовлетворяющим наши телесные потребности, равно как и сугубую “физичность”, “органичность”, т.е. не идеальность, нашим внутренним потребностям - было бы серьезным заблуждением. При таком подходе проявляется типичный феномен ценностной фетишизации предметов удовлетворения витально-телесных потребностей и потребности в эмоциональных удовольствиях. Эта фетишизация служит прямым источником идеологии гедонизма и материального потребительства.

Еще великий Платонспециально анализировал взаимоотношения между телесной потребностью, психоэмоционально проявляющейся в виде вожделения (желания), и предметом этой потребности. Тут он довольно тонко подмечает, что телесно-витальная потребность вовсе не влечет за собой требования определенных качеств предмета, ее удовлетворяющих, т.е. ценны продукты и вещи вовсе не сами по себе, а исключительно с точки зрения их способности удовлетворить нашу витальную потребность. “Если налицо большой выбор напитков, жажда принимает различные оттенки: начинают желать многого; если же это просто жажда, то - немного. Но жажда сама по себе никогда не будет вожделением к чему-нибудь другому, кроме естественного желания пить, а голод сам по себе - кроме естественного желания есть... Вожделение же к такому-то и такому-то качеству - это нечто привходящее”[1086].

Иными словами, в естественном желании покушать нет и намека на объективную ценность торта с кучей крема или аппетитно поджаренного ростбифа; наличием объективной потребности в одежде нельзя обосновать ценности пышных нарядов из золотой парчи; а из естественного желания отдохнуть в лежачем положении невозможно вывести ценность водяного матраца. Здесь везде работают именно “привходящие” (если использовать терминологию Платона) идеальные ценностные содержания - эстетические, культурно-ритуальные и т.д., но гораздо чаще -.... элементарная телесная распущенность и изнеженность (типичные витальные антиценности), резюмирующиеся в тривиальном культе потребительства.

Тут не вещи удовлетворяют наши рациональные и умеренные витальные потребности, а человек становится слугой избыточных материальных вещей и иррациональных телесных прихотей[1087]. Вещная же ориентация сознания идет рука об руку с культом получения все более острого и изощренного эмоционального удовольствия, т.е. сопровождается фетишизацией ценностного переживания, которое никогда не носит самодовлеюще-субстанциального характера[1088], а имеет - в норме - значение подкрепляющего следствия.

Платон, возможно, излишне категоричен, утверждая, что “к определенному питью относится определенная жажда, сама же по себе она не направлена ни на обильное питье, ни на малое, ни на хорошее, ни на плохое - одним словом, ни на какое качество: жажда сама по себе естественно соотносится только с питьем, как таковым”[1089]. Думается, что на ряд объективных качеств материальных носителей ценностей рациональные (умеренные) телесно-витальные потребности, вопреки Платону, все-таки указывают. К таким качествам можно отнести: а) утилитарную полезность материальных вещей; б) необходимость безусловно высокого качества предметов и продуктов питания, удовлетворяющих наши витальные потребности; б) полифункциональный характер вещей, т.е. их способность удовлетворять по возможности наибольшее число рациональных “материальных” потребностей. Ясно, что форма для фигурного изжаривания яичницы или мотоцикл “Ямаха” в 300 кг веса с компьютерным управлением предназначены для удовлетворения иррациональных витальных потребностей и скорее могут быть квалифицированы как материальное воплощение антиценностного содержания.

Перейдем теперь к рассмотрению природы самих наших витальных влечений и желаний.

Во-первых, как мы уже видели из предыдущего изложения, их характер вовсе не является целиком органически-физическим и бессознательным. Они имеют совершенно очевидное идеальное измерение, иначе попросту не были бы подвержены огромному влиянию высших ценностно-идеальных содержаний позитивного и, увы, негативного свойства. Так, известно, что творческий порыв писателя или мыслителя заставляют его порой забывать о пище; быт же и пища эстетически развитой личности резко отличаются от бытового существования человека, у которого духовные потребности и цели отсутствуют. Словом, высшие ценностные содержания способны оказывать огромное структурирующее влияние на низшие, вплоть до их предельной минимизации как в случае с бытием святых праведников и подвижников.

Во-вторых, конкретные витальные потребности и влечения структурированы идеальными бинарными ценностными модальностями, пусть и действующими в подавляющем большинстве случаев совершенно бессознательно и занимающими нижние ряды ценностной пирамиды. В телесно-витальной сфере это универсальные оппозиции полезное-вредное, добротное-некачественное, вкусное-не вкусное, уютное-неуютное, удобное-неудобное и т.д. В сфере эмоциональной: удовольствие-неудовольствие, захватывающее-скучное, успокаивающее-раздражающее, расслабляющее- мобилизующее и т.д.[1090] Ясно, что произвольность стратификации позитивных модальностей в витальной сфере совершенно естественна,[1091] оборачивание ценностных полюсов не является чем-то сугубо негативным[1092], а разброс в конкретных витально-эмоциональных пристрастиях вообще бесконечен.

Если же постараться сформулировать универсальные критерии позитивных витальных ценностей, то ценным, пожалуй, следует считать все, что обеспечивает здоровое и гармоничное воспроизводство телесно-эмоционального “Я”, как несущего основания социального и нравственного “Я” человека, а это подразумевает умеренно-разумное отношение к потребностям своей плоти и стремление избегать разрушительных эмоциональных страстей и аффектов. Именно последние больше всего препятствуют движению личности вверх по ступеням совершенствования.

Социальные ценности.

В их характеристикемы будем предельно кратки.[1093] Начнем же с круга ценностей, которые занимают промежуточное положение между витальными и социальными ценностями, но все же должны быть отнесены скорее ко вторым. Имеются в виду ценности технико-технологического и экономического плана.

Технико-технологические ценности призваны способствовать оптимальному удовлетворению витальных потребностей людей и обеспечивать материальные условия их полноценного социального взаимодействия посредством развития энергетики, промышленности, жилищного и хозяйственного строительства, транспорта, средств связи, различных сервисных услуг и т.д. Проще говоря, главная ценность техносферы - это эффективное и рациональное воспроизводство как индивидуального человеческого тела, так и сверхиндивидуального, “надприродного тела” нашей цивилизации.[1094] Посему и ценностные модальности, характеризующие эту сферу (особенно технику, учитывая ее связь с телесными органами человека[1095]) достаточно близки телесно-витальным: полезное-бесполезное; удобное-неудобное; мощное-слабое. Однако миру техники присущи свои универсальные ценностные модальности, независимо от того, какая техническая реальность оценивается или планируется к осуществлению - простые орудия труда или сложнейшая электронная система. Оценка какого-то технического устройства ведется по тому, насколько точно воплощен в техническом устройстве исходный технический замысел, насколько оно эффективно в выполнении поставленных задач, надежно и просто в управлении, насколько экономично и долговечно в эксплуатации и т.д. Соответственно, по этим же ценностным критериям идет отбор и конкуренция технических изобретений. Здесь, однако, возможны свои ценностные фетишизации, подобные фетишизациям витальным, если уж продолжать эту аналогию.

Наглядный пример подобной фетишизации - позиция технологического сциентизма, когда ценность технического устройства - его функциональных характеристик, внешнего оформления (дизайна), конструктивных новшеств - приобретает самоценный характер, а прогресс технической реальности в целом рассматривается как самодовлеющий и почти что органический процесс, имеющий свою безусловную ценность и независимость от наших человеческих субъективных оценок. Здесь человек лишается ценности, превращается в буквальном смысле слова в слугу и даже в раба машины, в функциональный и неизбежно машинообразный придаток научно-технического прогресса. Порочность подобной позиции - в недопустимом подчинении иерархически более высоких ценностей менее высоким, что неизбежно - рано или поздно - оборачивается явным или неявным культом антиценностей вплоть до «отмены самого человека», по пророческому выражению английского писателя и мыслителя К.С. Льюиса.

Увы, но мы живем именно в такую эпоху, когда, к примеру, абсолютизированная ценность ядерной энергетики может трактоваться выше, чем ценность живой природы и здоровья людей, что логически заканчивается порочным умолчанием о реальном вреде атомных технологий и проблеме утилизации ядовитых ядерных отходов. Эйфория от успехов генетики при игнорировании этических ценностей оборачивается бездумным вторжением в геном и намеренным поощрением абортов для сбора “генетически ценного производственного субстрата”. Культ информационных технологий уже сегодня привел к феномену “компьютерного кретинизма”, когда функциональная способность мальчишки барабанить по клавишам компьютера и шнырять по Интернету соседствует с его дремучей бескультурностью[1096] и низменностью духовных интересов. Немудрено, что ему проще общаться с себе подобными на телеграфном языке компьютера, нежели осваивать сложную науку непосредственных человеческих взаимоотношений.

Тезис об автономности и самоценности технического прогресса - опаснейший миф современной технократии, во многом инициируемый частным интересом и прагматическим ведомственным расчетом. Здесь налицо элементарная подмена понятий. Под объективным и необходимым ходом научно-технического прогресса понимается вполне определенное и, зачастую, откровенно тупиковое его направление; а за объективную и всеобщую ценность выдается ценность частная и субъективная.

Отсюда следует простой и ясный аксиологический вывод, имеющий вполне конкретную сферу приложения: ценность техники относительна; ее прогресс не автономен и не объективен, а должен - вопреки нынешнему господству технократических антиценностей - оцениваться и направляться иерархически более высокими ценностями человеческого бытия (прежде всего нравственными).

Этот вывод вытекает из вспомогательно-функциональной природы технических ценностных модальностей в общей “пирамиде ценностей”. Аналогичная фетишизация объективных и позитивных экономических ценностей (прибыль, рост, доходность, ликвидность и т.д.) в виде гипертрофированного экономизма также весьма свойственна современной культуре. Мы не будем подробно разбирать его природу, истоки и отрицательные последствия. Такая критическая работа уже давно проведена в отечественной досоветской[1097], эмигрантской[1098] и постсоветской экономической литературе.[1099]

Однако данные констатации вовсе не ставят под вопрос и не принижают объективной ценности экономики и техники, точно также как факт существования ведущего научного сотрудника в академическом институте еще не делает малоценным наличие в нем электрика или младшего научного сотрудника. И как без последних ни один ведущий научный сотрудник не сможет добиться выдающихся результатов, точно также без разумного развития техники и экономики невозможно полноценное духовное и социальное бытие человека.

Соответственно под социальными ценностями в собственном смысле слова следует понимать идеальные цели, интересы и нормы, обеспечивающие гармоничное становление (социализацию) и успешную общественную самореализацию социального “Я” человека. К ценностным универсальным модальностям этой сферы следует отнести оппозиции типа справедливого и несправедливого, благородного и низкого[1100], успешного и неуспешного, престижного и непрестижного, социальной солидарности (соборности) и вражды, власти и рабской покорности, социально-упорядоченного и хаотичного, свободы и произвола, достатка и бедности и т.д. Этот слой ценностей в их содержательном наполнении гораздо консервативнее витальной сферы, несмотря на всю возрастающую социальную динамику истории. В творческом приобщении к позитивным социальным ценностям большое значение имеют семья и школа, а также сохранение национально-исторической преемственности в сфере социально-правовых ценностей. Огромную роль в утверждении правильной иерархии социальных оппозиций и недопустимости их инверсий (когда произвол осуществляется под лозунгами свободы, война выдается за нормальное состояние общества, а бедность и несправедливость признаются естественными элементами социальной жизни) играет система права и устойчивое функционирование государственных институтов. “Задача права, - по верному и образному утверждению В.С. Соловьева, - вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он - до времени не превратился в ад”[1101].

Таков социальный идеал-минимум. Высшая же социальная ценность, идеал-максимум - это обеспечение максимального единства между людьми при гарантиях свободы их культурного творчества и личного совершенствования. Однако воплощение этого социального идеала или хотя бы только приближение к нему невозможно без прочного духовного фундамента подобного единения.

 

Духовные ценности.

 

И здесь мы не будем злоупотреблять терпением читателя и вторгаться в предметные области других философских дисциплин, в, частности, таких почтенных и древних как этика, эстетика, философия культуры и религиоведение. К изучению религиозных ценностей самое непосредственное отношение имеет также теология (богословие), но претендовать на объективный характер оно не может, ибо всегда имеет неустранимую конфессиональную ценностную окраску. Это, впрочем, ничуть не умаляет значения теологии. Любое творчество и исследования в сфере духовных ценностей позитивны - лишь бы не оскверняли чужих святынь и духовных ценностей.

В целом под духовными ценностями следует понимать максимы красоты, добра, истины, святости, мудрости и любви, сподвигающие личность к высшим формам творчества в науке, искусстве, религии, философии, а также к неустанному личному совершенствованию.

Если инверсия витальных ценностных модальностей достаточно естественна (принцип о “вкусах не спорят”); социальных ценностей нежелательна, но неизбежна, особенно в период социальных переворотов (так, для эпохи царизма принадлежность к аристократии = критерий благородства, для социализма - напротив, знак всяческой социальной низости; для капитализма - принадлежность к аристократии ценностно нейтральна); то для духовных ценностей стирание граней между добром и злом, достойным и недостойным, прекрасным и безобразным, а тем более «выворачивание ценностного мира наизнанку», когда подлец становится героем, а шут-сатирик глашатаем священных истин, - попросту недопустимо.

Еще раз подчеркнем, что одна и та же ценностная модальность (категория) может наполняться достаточно различным идеальным содержанием в разные исторические эпохи, у разных народов и в разных социальных группах[1102]. Речь в данном случае идет о другом: здоровое ценностное сознание (и личности, и социальной группы, и всего народа) всегда четко противополагает ценностное “небо” ценностному “дну”, высокое низкому, и всегда сопротивляется попыткам их смешения. Отчасти этим занимался средневековый карнавал, ломая излишне жесткую средневековую иерархию и выполняя определенные социально-терапевтические функции. Правда, шут становился королем лишь на несколько дней в году[1103], после чего иерархический порядок ценностного бытия восстанавливался с железной необходимостью. Однако “затянувшийся карнавал”[1104] чреват самыми разрушительными для общества и личности последствиями.

В чем состоит опасность этого ценностного “выворачивания мира наизнанку”, и к чему оно приводит, блестяще описано у П.А. Сорокина. Нынешняя стадия глобального кризиса лишь подтверждает правоту и прозорливость констатаций великого социолога. “...Масса современных психоаналитических и “научных” биографий разоблачают и унижают любой персонаж, каким бы благородным он на самом деле ни был. Все, чего бы и кого бы они ни касались - Бога, благородных людей, достижений, - высмеивается как пассивное, заурядное, ненормальное или патологическое, побуждаемое к действию прозаическими, эгоцентристскими и большей частью физиологическими стимулами. Гениальность становится разновидностью безумия, бескорыстная жертва объясняется только комплексом неполноценности, Эдиповым, Нарцисса или им подобными. Выдающиеся общественные устремления - стадными инстинктами. Половое влечение, шизоффрения, паранойя становятся культурными тенденциями. Святость показывается как разновидность идиотизма... Жалость отождествляется с невежеством, моральная ценность с лицемерием... Человек падает с величественного пьедестала искателя правды, абсолютной ценности и опускается до уровня животного, которое при помощи своих разнообразных “идеологий”, “рационализаций” и “выводов” стремится удовлетворить свою жадность, аппетит и свой эгоизм. Когда он не ведает, что творит, то он всего лишь простак; когда же намеренно прибегает к таким “рационализациям”, обращаясь к истине и другим высокопарным словам и понятиям, то он становится откровенным лицемером, который использует “истину” в качестве дымовой завесы для оправдания своих “реликтов” и прочих комплексов. В любом случае результат губителен для достоинства человека, его истины и науки”.[1105]

Подлинная духовность всегда противостоит апологии низменного дна человеческой души (всяческих ценностных “анти-”), а также гипертрофии витальных ценностей. Дух - это действенная любовь и нравственное разумное творчество, каким бы конкретным и разнообразным эмпирическим идеальным содержанием ни наполнялись базовые духовные модальности в ту или иную эпоху, и какие бы из них ни выходили на первый план, модифицируя иерархический порядок высшей сферы “царства ценностей”. Так ясно, что для древнего эллина высшая ценность - философская мудрость и красота, а главные сферы духовного творчества - философия и искусство. Для человека Средневековья приматом обладают религиозные и этические ценности. Для человека Просвещения высшая ценность - научная истина. Однако в любую эпоху и в любой культуре, какие бы духовные ценности там ни доминировали, всегда жили, живут и будут жить личности, воплощающие синтетические вершины духа, гармонически объединяющие все его творческие модальности. Это Платон и Сенека, Франциск Ассизский и Леонардо да Винчи, Лейбниц и В.И. Вернадский, П.А. Флоренский и П. Тейяр де Шарден, А. Швейцер и Н.К. Рерих.

Любопытно, что именно с конца ХIХ - начала ХХ века в качестве противостояния всеобщему кризису ценностей гипертрофированно техногенной и гипертрофированно экономической цивилизации начинаются синтетические искания в сфере духовных ценностей и поиск механизмов гармонизации различных областей культурного творчества. Кризис, поразивший все сферы общественной жизни и вызвавший бунт Ф. Ницше, породил, одновременно, и наметки высшего аксиологического синтеза.

Существует удивительная закономерность в сфере духа: чем страшнее и опустошительнее ценностный кризис, чем более назойливыми становятся витальные, технократические и экономические фетиши, чем шире, наконец, расходятся ядовитые волны релятивизма и скептицизма, т.е. чем отвратительнее обнаруживается антиценностное “дно” цивилизации, - тем жарче разгораются костры подлинной культуры и тем более яркие личности выходят на защиту высших духовных ценностей и идеалов.