Любовь к мудрости как источник и сущность философии.

 

Как мы уже отметили в предыдущей лекции, философия в своем первичном значении означает – любовь к мудрости. Совершеннейший образ этой любви, как указывает Г. Майоров, был наиболее ярко показан Платоном в диалоге «Пир» (203в-204с). В этом диалоге Эрот выступает посредником между людьми и богами. «"Он, - пишет Платон, - находится также посредине между мудростью и невежеством, и вот почему. Из богов никто не занимается философией и не желает стать мудрым, поскольку боги и так уже мудры; да и вообще тот, кто мудр, к мудрости не стремится. Но не занимаются философией и не желают стать мудрыми опять-таки и невежды. Ведь тем-то и скверно невежество, что человек и не прекрасный, и не совершенный, и не умный вполне доволен собой. А кто не считает, что в чем-то нуждается, тот и не желает того, в чем, по его мнению, не испытывает нужды". Философия - это своего рода мистерия любви. Посвящаемый в нее влечется какой-то высшей силой от незнания к полноте знания и приводится в конце пути к состоянию исступления и самоотречения, ибо, окончательно овладевая предметом своей любви - мудростью, философ из-ступает из себя и перестает уже быть философом, растворяясь в мудреце. Поэтому истинная философия, как и всякая настоящая любовь, есть самопожертвование»[37].

Введение термина «философия» приписывается Пифагору и несмотря на споры по данному вопросу, это с большой вероятностью так и обстоит. Г.Г. Майоров указывает, что определение приоритета в данном вопросе не просто желание установить авторство. Дело в том, что само использование данного термина отражает не общепринятую в античности позицию понимания философии, так как были философы, например Гераклит, который претендовал на абсолютное обладание мудростью и выступал скорее как пророк, чем как человек эту истину ищущий.

Пифагор же исходил из того, «что человеческое познание по причине своей естественной ограниченности никогда не способно достичь уровня абсолютного знания, которое и есть сама мудрость - "софия"; поэтому человеку, посвятившему себя исследованию истины бытия, остается только любить эту мудрость и неустанно стремиться к истине как к идеалу, а обладание ею благочестиво предоставить Богу; в этом и заключается суть философии - любовного и смиренного служения истине»[38].

Соответственно, для того чтобы понять сущность философии необходимо разобраться в этом. Забегая вперед отметим, что мы не являемся сторонниками того, чтобы связывать понятие мудрости лишь со здравым смыслом, с тем, что иногда понимают как некую сформировавшуюся практическим путем мудрость и считать что философия есть как раз преодоление подобной мудрости. На наш взгляд, здесь присутствуют более тонкие отношения, и мудрость необходимым образом всегда будет связана с философией и не только этимологически.

Обозначение философии именно как любви к мудрости таит в себе глубокий смысл, связанный с принципиальной незавершенностью философского знания. Философ не обладатель мудрости (мудрец), но человек стремящийся к ней (любомудр, то есть любящий мудрость). Поэтому великая цель философии - не обладание знанием, но стремление к истине. Это, по выражению К. Ясперса, «бытие-в-пути», где задаваемые вопросы (сам процесс вопрошания) даже важнее, чем даваемые ответы. Ибо ответы останавливают процесс продвижения, указывают точки достигнутого, тогда как задаваемые вопросы расширяют пространство нашей философской рефлексии.

Понимание мудрости как некого инварианта дофилософского сознания уходит в далекое прошлое. Мы стали все более осознавать, что понимание самих себя и адекватное понимание окружающего нас мира, не может быть основано только на знании, что фактор вживленности в этом мир, сопряженный с его личным творческим переживанием не менее важен для человека. Историческое преодоление подобной древней мудрости, действительно, было формой перехода к господству рационального знания, квинтэссенцией которого является наука, но человек стремящийся к мудрости всегда таковым остается, независимо от степени позитивных знаний о мире, которых всегда будет не хватать.

С позиций, которые мы отстаиваем, несколько иначе переосмысливается и античное понимание философии, которое было искажено установками на чистый рационализм, долгое время доминировавшими в человеческой культуре, сформировавшими иллюзию постижения бытия лишь позитивным научным образом. Античное понимание философии именно как любви к мудрости, несет, как нам представляется, значительный содержательный потенциал, позволяющий понять сущность философского отношения к миру и особенности ее метафизического характера.

Мудрость в античности понималась очень разнообразно, включая в себя и будущие формы философской рефлексии.

Прежде всего мудрость трактовалась как особая форма доведения до индивидуального сознания знаний о мире, принципов поведения человека. Неразвитость научных знаний о мире, компенсировались живой полнотой восприятия последнего и глубоким пониманием связи человека с этим миром. Это понимание кажется в рамках современной традиции наивным, но оно помогало регуляции человеческих отношений, впитывая в себя опыт поколений. Не более ли наивны оказались последующие поколения, которые попытались все объяснять лишь узко рационалистически?

В античности можно встретить и иные толкования мудрости. Так, например, данный термин мог обозначать “всякую осмысленную деятельность, умение, сноровку и вообще любого рода целесообразную деятельность”[39]. Поскольку мудрость знает высшие цели, она направляет человека по пути их достижения, выступая в качестве особого рода искусства жизни. «В таком случае, философствование – это одновременно и научение жизни, и умение умирать. Из-за непрочности существования во времени жизнь является постоянным испытанием»[40].

Философия, таким образом, это не просто некая дисциплина, но особого рода образ жизни, к которому должен стремиться философ. Вот этого момента как раз не учитывал Гераклит, стремящий именно к достижению, к обладанию истиной. Тогда как мудрецами в античности называли прежде всего тех, «кто умел правильно различать добро и зло, кто вдумывался в смысл человеческой жизни и мог указать человеку путь к счастью. Таковы именно известные всей античности «семь мудрецов», возглавляемые Фалесом, который (впрочем единственный из них) был одновременно и знаменитым «физиком», возглавляя у Аристотеля их список»[41].

Как отмечал много позже Карл Ясперс, философский образ жизни характеризуется «вдумчивым размышлением», которое не требует коллективности, в отличие, например, от культовых сообществ, а реализуется в уединенности. Именно в уединенности человек способен заниматься саморефлексией, обдумывая самого себя, свои поступки, оценивая их. Таким образом, изначально «как нечто самостоятельное, как особая форма духовной жизни, отличающая себя от всех других, философия рождается сразу, в точно определенном месте и времени, но главное - она рождается не из мифологии и науки (как обычно считают), а из потребностей нравственного сознания»[42].

Кроме того, мудрость обозначала в античности некоторую гибкость ума, или, в обычном употреблении этого свойства, – хитрость. “София противопоставлялась неучености и глупости (Plat. Prot. 360 d, Apol.22 t) и отождествлялась либо с практической мудростью (как у Солона Herod.1 30), либо даже с хитроумием (как у афинян 1 60)”[43]. Это свойство гибкости ума, позволяло человеку вырабатывать диалектическое отношение к миру, которое становится одним из важнейших принципов философской культуры размышления.

В ранней античной классике мудрость обозначает также и “ строгую всеобще-космическую структуру” [44]. А учитывая, что древние греки воспринимали Космос как некую космическую душу, становится ясным, что описание Гераклитом мудрости как говорения истины в соответствии с природой, когда к ней как бы прислушиваются[45], означает, что мудрость опирается на некие всеобщие законы, лежащие вне субъекта. Итак, мудрость – это восприятие упорядоченности мира и знание основополагающих принципов этой упорядоченности. А это ни что иное как предпосылки метафизики.

Сократ дополняет перечисленные характеристики мудрости еще и особым ее пониманием как целостности (можно сказать гармоничности) ума, не сводимых “ни на какие отдельные и специфические функции чистого мышления. Но этого мало. Сократовская София имеет ближайшее отношение к добродетели (выделено нами – авт.) вообще, вернее же, к целесообразной практической деятельности (выделено нами – авт.) вообще”[46]. Таким образом, в мудрости соединяются мыслительная и практическая деятельность. Мудрость придает деятельности целесообразный характер. Одновременно с этим, по Сократу, мудрость еще и владение словом, художественным словом, поэзией. Развивая эти идеи, Платон рассуждает о мудрости как о некой смысловой структуре Космоса, определяющей всю духовную деятельность человека.

Аристотель, говорит о мудрости как об особого рода знании, которое представляет собой одновременно учение “о четырехпринципной структуре каждой вещи, то есть учение об ее идее, материи, причине и цели... Мудрый тот, кто не только знает сущность вещи и факт существования этой сущности, но еще знает также и причину вещи и ее цель”[47]. В античности и позже мудрость дополняется еще одним присущим ей свойством – знанием о критериях оценки поступков человека и определением его добродетельности. Мудрость – это знание о сущности и причинах добра и зла (Сенека). Кроме того мудрость – это еще и познание Бога, т.е. сознание, которое выходит за рамки рационального[48].

Таким образом, можно сказать, что мудрость в античности выступала как особая форма отношения к миру, в основе которого лежало знание основополагающих принципов устройства бытия (Космоса), адекватное данной ступени развития мышления и исходящее из идеи всеобщей упорядоченности мира, что, в свою очередь, позволяло ей выступать в качестве мировоззренческого регулятива целесообразной человеческой деятельности и критерием нравственного поведения.

То есть перед нами развернутое понимание, которое и порождает то, что мы сегодня обозначаем как философия. Любовь к мудрость – есть стремление к целостному понимания бытия в единстве всех тех аспектов, которые мы перечислили выше. Это - своеобразная прототеория философии.

Поскольку данная совокупность знаний и представлений не могла быть оформлена в этот период в виде системы обоснованных и доказанных истин, то ее особенностью являлось то, что она доводила их до сознания отдельного человека в форме жестких повелительных ценностно-мировоззренческих установок, в виде некоторого морального закона, выполнение которого было общеобязательным. Это знание переходило от поколения к поколению в форме традиций, притч, наставлений и т.д., представляя собой совокупность накопленного человечеством опыта, и фиксирующего в себе основополагающие для социума ценностно-практические жизненные установки.

В этом смысле мудреца как такового, как некой автономной личности, еще не могло быть. Это некое коллективное вербальное представление, но индивид мог стать своеобразным аккумулятором и ретранслятором мудрости, и этими индивидами были философы, стремящиеся к мудрости. Пожалуй, единственной фигурой в античности, к которой эпитет «мудрец» приложим во всей полноте вышеотмеченных смыслов, является Сократ. Но его печальный жизненный финал наиболее рельефно демонстрирует весь драматизм обладания истинной мудростью. Дело в том, что позиция философа и в античности, и сегодня весьма противоречива.

С одной стороны, он выступает как некий хранитель традиций, закрепляющий принятые жизненные устои, некоторые основополагающие идеи, благодаря чему формируется система ценностей общества. С другой стороны – он всегда критик, а значит разрушитель ценностей. Что давало философу право на критику? Обладание неким высшим пониманием бытия, которое было доступно отнюдь не всем и которое отнюдь не всегда было реализовано в обществе. У мудреца, что особенно характерно для античности (а потому и для ранней античной философии), мудрость проявлялась как “непосредственное совпадение с личностной, жизненной программой и позицией человека-философа. “Софос” был не только представителем философского мышления, но и идеалом человека вообще, который в своем жизненном пути “проигрывал” принципы своей теории, подчас в форме крайнего ригоризма, доходящего до житейского парадокса и эпатажа обычных норм... но всегда с наглядностью личного примера и опыта”[49].

Философ мог выступать как в качестве наставника, так и в качестве человека, осуществляющего тотальную критику не только на уровне абстрактных рассуждений, но и на уровне реальной оценки деятельности людей. В этом плане, очень интересна мысль В.В. Зеньковского об особой роли юродивых в допетровский период русской культуры в качестве одного из факторов, повлиявших на особенности и русской философии[50].

Активная мировоззренческая позиция становится позже особенностью некоторых форм философии, а в наше время связана с понятием “философия поступка”, в котором высшей формой обоснованности истинности абстрактных положений выступает реальное действие, реальный поступок. Такая позиция философа, его личностная ответственность за собственные поступки, придавала его собственной жизни в некоторых случаях характер подвижничества.

Однако в этой близости к мудрости была и еще одна сложность. На уровне обыденного сознания философы прямо отождествлялись с мудрецами как носителями неких абсолютных истин, а поэтому от них ожидали скорее не рассуждений, а однозначных ответов, что, кстати говоря, характерно и для нашего времени. И если философ начинает говорить о диалектичности мира, сложности и относительности критериев истинности и нравственности, принципиальной невозможности в ряде случаев дать однозначные ответы, его мудрость в умах спрашивающих мгновенно превращается в свою противоположность, и слово философ в лучшем случае произносится с иронией.

Диалог, рассуждение по поводу какой-то проблемы без обязательности ее решения не устраивает обыденный разум. Большинство людей просто не имеет возможности и времени разбираться в тонкостях философской рефлексии и философские положения воспринимаются (если отбросить вариант их неприятия) как своеобразные познавательные и поведенческие императивы. Это тоже особенность философии, связанная с тем, что она выполняет функцию своеобразного мировоззренческого наставления, как бы оставив внутри самой себя формы обоснования, которые большинству людей безразличны и представляются слишком специальными. Однако, одновременно, это может выступать основой для восприятия философии как особой замкнутой, а значит догматической системы, содержащей в себе однозначные ответы на все вопросы жизни.

Средством понятийного выражения любви к мудрости выступает язык, и в этом смысле философия с самого начала опирается на построение связной системы понятий. В центре философских размышлений лежит понятие, слово, причем не любое слово. Любовь к любому слову, как отмечает А.Н. Чанышев, стоит и в центре такой науки как филология. “Но философия, в отличие, скажем от музыки, также выражается в словах. Поэтому можно сказать, что если филология – любовь или по меньшей мере интерес к любому слову, то философия как любовь к мудрости есть ни что иное, как любовь к мудрому слову... В этом смысле можно сказать, что философия – часть филологии. Поэтому филологам не следует, как это иногда бывает, пугаться философии, а, напротив, искать и не обходить элементы философии в художественном произведении, не проскакивать через них как через что-то нудное”[51].

Исторически, становление философии отражает факт преодоления житейской мудрости и переход к рационально обоснованной системе знания. Однако полностью отойти от элементов недостаточно доказанного и обоснованного знания, которое тем не менее включается в структуру той или иной философской концепции, философия не может и не сможет никогда. Это фиксируется в ситуации, когда, вместо владения абсолютными и окончательными знаниями, от имени которых всегда выступает мудрец, остается лишь тяга, любовь (“pileo”) к мудрости (“sophia”), — то есть место окончательного и однозначного результата заменяет процесс, стремление. Таким образом, философия стремится к мудрости, пытаясь осуществить связь между рационально выработанными представлениями о сущности мира и практическими деяниями человека, что уже само по себе составляет ее важнейшую особенность, и, одновременно, пытается рационально обосновать деятельность людей, в том числе их обыденные поступки, их жизнь и поведение в обществе, их межличностные взаимоотношения[52].

Поэтому философия, как любомудрие, стремится выдвигать, например, нравственные системы ценностей всего лишьв качестве регулятивов поведения и общежития людей. Она не выступает с позиций некой абсолютной мудрости (наподобие религиозной), не диктует того, что непременно должен делать человек, ибо исходит из относительности получаемых знаний о мире и свободе самого субъекта выбора. Философ стремится к познанию в условиях невозможности обладания знаниями в абсолютном смысле, а философия как стремление к мудрости выражается (как позже напишет об этом И. Кант) в особого рода деятельности, которая ориентируется на основополагающие цели человека и человечества.

Стремление к мудрости отражает момент “ценностного отношения к бытию. Может даже стоять вопрос: а не является ли мудрость, или мудрое философствование той осью координат (выделено нами – авт.), на которой “завязаны” все другие разновидности философских размышлений?”[53]. Стремление к мудрости придает философии особый целостный характер, обеспечивает неразрывность всех компонентов в разнообразных взаимоотношениях между Человеком и Миром, между Человеком и Человеком.

Философия не может быть безразличной ни к какому-либо способу или виду познания, ни к какой-либо позитивной системе ценностей. Это – открытая система, представляющая собой рефлексию над наиболее общими, предельными вопросами бытия и одновременно являющаяся конкретно-практическим размышлением над использованием результатов данной рефлексии в жизни людей. Такой широкий мыслительный охват как в постановке, так и в решении проблем порождает соединение в ней, с одной стороны, рационально-теоретического или рефлективного подхода, а с другой, ориентацию на выработку ценностных ориентиров, которые опираются на феномен веры, на эмоционально-образное, ассоциативное мышление. Стремление к мудрости придает философии особую ценностную позицию направленную на интегративное восприятия мира.

Поэтому, если и говорить о философии как особого рода мудрости, то следует заметить, что она возникает (в античной Греции) “между узкой специальной, профессиональной мудростью и мудростью сверхразумной. Философия – интеллектуальная рациональная, логическая и логичная мудрость. Не может быть алогичной философии”[54].

По остроумному замечанию А.Н. Чанышева, если мифология была матерью философии, то ее отцом был интеллект. Именно поэтому она опирается на все виды духовного освоения бытия человеком. “Теряя связь с науками, философия вырождается в “служанку теологии”, а через нее религии. Теряя связь с художественно-мифолого-религиозным мировоззренческим комплексом, философия вырождается в “служанку науки” ”[55]. Как не стремятся некоторые философы вырваться за рамки мифа и мудрости, рационального и внерационального – в философии этот путь бесперспективен, так как философия представляет собой целостное, синтетическое образование, основанное на всех формах духовного освоения бытия человеком. И в этом смысле, понятие философии как любви к мудрости приобретает новый смысл, как бы реабилитируя значение этого древнего понимания для нашего времени, в котором “все больше знаний и все меньше мудрости, то есть умения употребить эти знания не во вред, а на пользу человеку”[56].

Целостность философии проявляется как вечное стремление к мудрости, что не позволяет ей уйти в область чистых абстракций, когда она может превратиться в праздную игру ума, не нужную человеку. Возвращение философии к своему первичному определению, как нам представляется, и происходит в наше время под давлением последствий безответственных техногенных игрищ, лишенных всякой мудрости и ответственности за дело и слово и разрушительно влияющих не только на природу, но прежде всего на естественные человеческие взаимоотношения.

Таким образом, философия возникает как определенный интеллектуальный компромисс, гениальное изобретение греческой античной культуры. Она выступает «благожелательной посредницей между наукой и античной религией, между логосом и мифом. Войдя в античную культуру, она облагородила и миф и логос, смягчила всегда существующий между ними антагонизм и тем самым сохранила их для этой культуры в качестве равноправных её соучастников»[57].

Философская мудрость или философствование в подлинном смысле этого слова – это бесконечный процесс поиска истины и твердых ценностных оснований личного бытия, который никогда не может приостановиться. Не овладение истиной, не возведение каких-то истин в догмы, а поиск ее – вот цель философии. И в этом плане философия, безусловно, противостоит науке. Если ученый стремится как бы избавиться от субъекта, очистить получаемые знания от субъективности, то философия, напротив, ставит человека в центр своих исканий. Она исследует все, в том числе и знания (которые иногда кажутся их носителям абсолютными), с точки зрения их значимости для Человека, с целью выяснения возможностей Человека и его места в мире.

Мудрость не тождественна многознанию, которое как говорили древние “уму не научает”. И. Кант писал “одно многознание есть циклопическая ученость, которой недостает глаза философии”[58]. Блестящий образ. Циклопическая ученость – это ученость односторонняя, ограниченная предметом, искажающая картину мира. Она необходима, полезна, но объяснить мир она никогда не сможет. “Мудрый понимает, а не только знает: своим интеллектуальным взором он охватывает жизнь в целом, не останавливается на констатации эмпирических ее проявлений, не ограничивается установлением того, что есть “на самом деле”. Размышления о жизни, уразумение жизненного опыта не могут быть выведены из обучения”[59].

Отсюда вытекает такая особенность философии как невозможность выучить ее путем усвоения (зубрежки) какой-то одной или многих философских систем. Результатом такого научения и будет, в лучшем случае, знание этих нескольких систем, не более. Цель же должна заключаться в том, чтобы научить человека философски мыслить, философствовать, развить в нем определенную культуру мышления. Философ должен уметь чувствовать именно философскую проблематику, ее предельность, чтобы ни выступало в качестве объекта его исследований. Философия в отличие от науки не имеет целью обязательный ответ на поставленный вопрос. Философия это еще и всегда вопрошание, для нее значимым может быть сама постановка проблемы или попытка обратить на нее внимание общественного сознания, культуры.

Философ должен быть внутренне готов к диалогу, к ответу на предельные вопросы сквозь преломление их через свое собственное переживание мира с опорой при этом на полученные человечеством знания. Именно поэтому сократовское понимание процесса философствования прежде всего как реального, речевого диалога – это не блажь философа, а ценностная установка, основанная на особом понимании пути образования истины как результате диалога[60].

Кто же такой философ? Целитель души или ее растлитель? Вопросы эти очень не простые. Сократ, считал, что он исцеляет души, просвещая их. Однако общество квалифицирует его действия как “растление душ” юношей. Сократ осуждается на смерть (причем вполне демократично и легитимно), что не мешает нам, в свою очередь, сегодня, осуждать его судей. Кто же такой философ? Дьявол – искуситель, но приобщающий к истине? Или Бог – требующий слепой веры? Государство очень часто осуждало людей, которые учили других задумываться и мыслить, и истина, достигаемая мудрецами, отнюдь не всегда устраивала общество.

Философскую мудрость следует отличать от житейской интуиции и тем более от практической «мудрости» обывателя, так как ей присуща глубокая нравственная рефлексия, основанная на моральной интуиции и жизненном опыте, и, одновременно, на рациональном поиске предельных оснований системы ценностей, которыми оперирует человек. Выражением же практической «мудрости» обывателя является четкая стереотипная реакция на похожую ситуацию. Философ рефлексирует на уровне надличностного сознания не как отдельная личность (Петров, Гегель, Сидоров, Иванов), а как особое философское “Я”.

Все это реализуется в языковой системе философии, где большую роль играют не только категории и абстрактные понятия как признак рационального отношения к миру, но также образы и символы, являющиеся средством художественного освоения мира. Поэтому философские понятия часто являются символами или “смысловыми зародышами символа”, так как содержат в себе “активный принцип ориентации в безбрежной действительности и понимания царящих в ней соотношений”[61].

Таким образом, философия в ее античном значении есть «ответ на нравственную потребность критически оценить подлинное достоинство человека в мире. При этом ее конституирование происходит как решение осознанно поставленной задачи - определения формы и содержания особой духовной деятельности, которая позволила бы человеку, не удовлетворяющемуся истиной частичной и относительной, ясно осознавать, если и не полноту истины, то хотя бы ее живое присутствие в мире, дающее возможность пребывать в ее свете и любовно стремиться к ней, преисполняясь тем самым незримо изливающейся из нее духовной энергией. Эту задачу впервые решил Пифагор. Он определил и форму этой деятельности - "любовь к мудрости", и ее содержание - этическое понимаемое познание, то есть познание истины как Добра»[62].»

То есть иначе говоря, философия возникает как особая форма рефлексии человека над бытием и над сами собой (философская мудрость), которая основывается не только на дискурсивном способе мышления, но и на непосредственно-интуитивном, художественно-эмоциональном его постижении, имеющим своей целью отразить целостность и единство мира.

 

 

Философия и миф

 

Философия как форма духовного освоения бытия возникла, конечно, не на пустом месте. Важным источником ее возникновения выступал в человеческой культуре миф, который на самых ранних стадиях развития человеческой культуры фиксировал и целостность мира, и то место которое занимает в нем человек. Именно в мифе изначально вырабатывались представления и образы, которые позже фиксируются в философских системах.

В каком то смысле целостность восприятия мира была психическим свойством сознания человека на ранних стадиях развития. Такая целостность была обусловлена недостаточностью конкретных знаний о мире, сложностью отделения субъективных и объективных компонентов существования человека. На уровне первобытного мышления индивидуальность человека, его внутреннее “Я” осознавалась в иной форме чем сегодня. Современный человек достаточно четко отличает собственную индивидуальность от индивидуальности других людей и от реальности, которая его окружает. Это является условием познавательной деятельности, когда стоящее вне меня может противостоять мне, выступая в качестве объекта познания. Для первобытного сознания характерным является не противопоставление самого себя природе, а скорее отождествление с нею, осознание собственной включенности в нее. Для него характерно “огромное преобладание коллективного над индивидуальным. В эту эпоху почти еще нетронутой природы субъект минимален, а объект максимален”[63].

В этой ситуации, такие важнейшие структурные компоненты мировоззрения как “Мы”, “Оно” и “Я”, связаны таким образом, что “Я” (осознаваемая индивидуальность), с одной стороны, сильно зависит от “Мы” (осознаваемая коллективность), а “Я” и “Мы” вместе неотторжимы от “Оно” (как осознаваемой внешней природы). Человек этого периода еще не в силах задавать рациональные вопросы природе, он воспринимает ее непроизвольно и тем самым, конечно, познает, но иными, чем сегодняшняя наука, способами. Это, с одной стороны, ограничивало познавательные возможности человека (с позиции сегодняшнего понимания познания), а, с другой, позволяло ему воспринимать мир целостно и нерасчлененно[64].

Соответственно, и результатами такого познания-восприятия, выступают не современные понятия, а образы, совокупность которых реализуется в мифологических системах. Таким образом, миф выступает как оформление нерефлексивного чувственно-образного восприятия мира.

“Мифологические представления могли быть только образами и ничем иным, потому, что “образ”, как бы мы ни мудрили, есть зрительный “внешний вид”, зрительная “наружная” сторона предмета. Пространственные, ограниченные внешней зрительной данностью, однократные и неподвижные представления порождали “образы”, в которой при всей их суммарности не содержалось ни доли обобщения… Мифотворческий образ – производное именно мифотворческого мышления со всеми законами мифотворческого восприятия пространства, времени и причины, с его слитностью субъекта и объекта”[65].

При этом следует понимать, что миф обладал своей собственной, внутренней логикой в рамках познания-восприятия, которая была не менее жесткой в следовании заданным правилам, чем современная формальная логика. Иное дело, что в основе этих правил, этой “логики мифа” лежали совершенно иные предпосылки, так как данный тип мышления был не абстрактен, а конкретен, не расчленял, а, напротив, пытался объединить в едином сознании буквально все, и, наконец, реализовывалось это в образно-метафорической форме.

Кстати и сегодня, развитие знаний, не приуменьшает желание человека верить в Бога, наличие техники, не отрицает значение искусства, ценностно-эмоционального переживания мира, на человека более сильное влияние могут оказывать факторы связанные с его бытийными страхами и суевериями, как бы критически они не опровергались наукой. Более того, иногда, именно ценностные переживания в конечном счете оказываются более истинными, отбрасывая временные знания развивающихся наук. Конечно, мы можем подойти к мифу с чисто научных позиций, верифицируя его образы только человеческим опытом, интерпретируя его логически. Но это лишь один из подходов, навязанный нам развитием научного знания. Можно критиковать миф с религиозных позиций, так как он вступает в противоречие, например, с иудейско-христианской религией. Но все это на самом деле неверно, так как миф лежит вне данных образований, представляя собой завершенный культурный феномен и в этом смысле он самодостаточен. Как отмечал Гадамер, миф это способ удостоверения и его опыт, это вторичный, рассказанный нам. Он, как мы уже отмечали, не требует дополнительно обоснования кроме факта самого рассказа. Поэтому миф обладает собственной истиной, которая "находится за пределами науки"[66].

Итак, миф как форма целостного, синтетичного восприятия мира выступает не только средством его объяснения, но и выполняет регулятивно-прагматические функции. Будучи вымыслом миф поучает, так как “основан на истине, воспринимаемой как непреложный закон и священное слово, неверие в которое равно богохульству”[67]. Именно нерасчлененность и целостность мифа придавала жесткий характер тем ценностно-нормативным установкам, которые он выдвигал перед индивидом. Мифологические предписания не требовали дополнительного обоснования.

Философия, хотя и строится на принципах доказательности и обоснования, преодолевая тем самым миф, тем не менее сохраняет это изначальное родство с мифом, перенося систему обоснования в некие абсолютные, хотя и сконструированные разумом, структуры, типа абсолютного духа или абсолютного разума. Последнее также придает философским принципам некоторые черты повелительности, а философ всегда выполняет наряду с функциями теоретического отражения бытия, мировоззренческие функции проповедника.

Эта воздействующая на сознание человека регулятивно-мировоззренческая установка активно реализуется не только в философии, но и в художественном творчестве (общая образно-метафорическая структура) или, например, в политике, где происходит сознательное конструирование и навязывание обществу современных мифов, обеспечивающих более эффективное, не требующее дополнительных обоснований, воздействие на индивидуальное и массовое сознание.

В философию переходит и еще одна особенность мифа, которая, безусловно, рационализируется в ней, теряя свою метафоричность и конкретность, но сохраняя сущность, связанную с тем, что миф всегда давал наиболее общую космогоническую и эсхатологическую картину мира[68]. Философия также как особое рационалистическое мировоззрение (воззрение на мир) пытается, в той или иной форме дать общее понимание мира, найти его причины и истоки, описать перспективы развития.

Более того и миф, и философия, и наука дают свои, качественно отличные описания мира. Если наука описывает действительную реальность, путем ее расчленения предметными областями, то миф имеет дело с особой, сознательно сконструированной реальностью. Поэтому метафоры мифа выступают бескачественными образованиями, хотя и носят очень конкретный характер. “Отсутствие качественных признаков вытекает из отсутствия понятийной мысли, способной отвлекать признаки и строить “качество” предмета… Нужно осознать, что никакой эпитет, никакое описательное имя, семантически относящееся к эпохе мифотворчества, не выражают никаких качественных признаков, ни дурных, ни хороших”[69].

Миф является принципиально конструирующим образованием, в отличие от возможностей понятийной деконструкции. Он не расчленяет целостность бытия на его отдельные фрагменты, а, напротив, создает целостность восприятия, соединяя в себе реальное и идеальное, сознательное и бессознательное, давая живую и многомерную картину бытия. Целостность настолько превалирует в нем, что в некоторых случаях затрудняет конкретное познание отдельных сторон предметов и явлений.

Философия, перейдя к рационально-теоретическому способу мышления, с помощью абстрактных понятий и категорий описывая действительную реальность (подобно наукам), тем не менее сохранила в себе – установку на сознательное конструирование особых образно-смысловых реальностей, которые не всегда могут верифицироваться действительностью. В нее переходит особенность мифа, “связывающая буквально все со всем”, что собственно говоря и становится признаком “спекулятивного” мышления, то есть рефлексии и саморефлексии философа над смыслом жизни, над проблемами бытия и т.д.

Исторически, именно теоретическая неоформленность мифа вела к тому, что “спекуляция находила неограниченные возможности для развития, ее не сдерживал научный (т.е. дисциплинированный) поиск истины”[70]. Негативный оттенок термина “спекулятивное мышление” не должен скрывать от нас того факта, что любая философия использует его. Часто именно умозрительный характер и своеобразная “оторванность” от конкретных проблем, позволяют философски подходить к пониманию мира, особенно когда речь заходит о проблемах, трудно или совсем не структурированных и не поддающихся частнонаучным методам познания. Умозрительно смотреть на мир означает «зрить его умом», то есть не просто созерцать (хотя и это необходимо), а пропускать через свое сознание, творчески промысливать его.

Миф предшествовал многим позднейшим культурным образованиям. Так, например, изначально присутствующий в мифе ритм дает начало поэ