Другие способы разрешения конфликта

Построение асимметричной конструкции – не единственное из возможных синтаксических решений в ситуации, когда симметрично сокращенная конструкция по каким-то причинам затруднена.

Априори можно мыслить две стратегии поведения в подобной ситуации. Первая из них состоит в том, что говорящий может в большей или меньшей степени пожертвовать целостностью симметричной конструкции ради интересов передаваемого содержания. Асимметричная конструкция – это реализация одной из возможностей на этом пути. Вторая возможность предполагает еще один шаг в сторону распада симметричной конструкции: союзное соединение разрушается, и образуются два отдельных предложения, связанные бессоюзно. Например:

(85а) Его заявление кажется нам не только эгоистичным и оторванным от жизни, оно еще кажется дурацким самообманом, свидетельством тупости и ничтожества (Т. Манн, в пер. Н. Ман).

(85б) Но Кочубей богат и горд Не долгогривыми конями, Не златом, данью крымских орд, Не родовыми хуторами, Прекрасной дочерью своей Гордится старый Кочубей (А. С. Пушкин).

Такая возможность имеется, естественно, не при любых союзных соединениях. Она отсутствует, когда союзное соединение построено из одних союзов (и… и …, или … или …, ни … ни …, то … то … и др.). В этом случае первый компонент союзного соединения не способен употребляться без второго.

Вторая, противоположная стратегия поведения говорящего заключается в том, что он сохраняет симметрично сокращенную конструкцию и мирится с теми издержками, которые при этом возникают. Рассмотрим предложение

(86) А дождь все усиливался, и уже не капли, а струи потекли по оконному стеклу.

В более полном виде, исходном для операции сочинительного сокращения значение (86) содержит две пропозиции – потекли не капли и потекли струи. В них слова капли и струи выполняют тождественные роли по отношению к глаголу потекли, что и обеспечивает возможность сочинительного сокращения. Обратимся теперь к предложению

(87) А дождь все усиливался, и уже не капли, а стремительные струи со свистом впивались в землю (Б. Окуджава).

Это предложение, очевидно, построено точно так же, как и предыдущее, за одним исключением: слова капли и струи одинаково относятся к глаголу лишь синтаксически. Если бы это предложение было параллельно (86) и семантически, то свойство «со свистом впиваться в землю» в равной степени относилось бы и к струям, и к каплям. Между тем очевидно, что к каплям говорящий это свойство не относит, оно характеризует только струи. При этом, конечно, нельзя сказать, что каплям приписывается какое-то совершенно другое свойство, не имеющее к этому свойству никакого отношения. Разумеется, имеется в виду очень близкое свойство (что-то вроде «падать на землю»), но только лишенное той интенсивности падения, которая свойственна струям.

Можно предположить, что при построении предложения (79) вновь вступили в игру прагматические факторы.

Первоначально, приступая к построению предложения, говорящий исходил из такого смыслового задания, в котором для обоих существительных речь идет об одном и том же свойстве – типа «падать на землю». Это и дало ему основания для того, чтобы построить симметрично сокращенную конструкцию не капли, а струи. С другой стороны, параллельно с этим, по мере продвижения к концу предложения происходил процесс уточнения и конкретизации первоначального смыслового задания. У говорящего появилось намерение приписать струям более точную характеристику («струи впивались в землю»). Возникает конфликт между этим намерением и тем обстоятельством, что эта характеристика будет автоматически перенесена и на капли, а это, очевидно, не входит в цели говорящего.

Этот конфликт автор разрешает в пользу внесения уточнения в первоначальный замысел, как бы забывая, что он уже связан некоторыми обязательствами перед первым сочиненным членом.

Здесь стоит сделать ту же оговорку, которую мы уже делали выше в аналогичной ситуации. Сказанное не претендует на отражение реального хода мысли Б. Окуджавы. Мы делаем более слабое утверждение. Ничего не говоря о реальном процессе порождения предложения (87), утверждаем лишь, что оно (возможно, сознательно) построено так, как если бы его автор действительно «забыл» о каплях. Следует подчеркнуть, что, подбирая словесное воплощение для глагольной группы, автор ориентируется именно на ближайший к ней сочиненный член, игнорируя более далекий. Это подтверждается тем, что изменение порядка слов немедленно делает предложение неправильным (или, во всяком случае, не позволяет осмыслить его в прежнем значении):

(88) *Со свистом впивались в землю уже не капли, а стремительные струи.

Хорошей аналогией может служить явление синтаксического согласования сказуемого с ближайшим из однородных подлежащих:

(89а) Надломился <*надломилась> дуб, а не сосна.

(89б) Надломилась <*надломился> не сосна, а дуб.

Интересно обратить внимание на то, что при том же первоначальном смысловом задании и том же запоздалом уточнении, касающемся струй, было бы возможно и асимметричное построение – в случае, если бы значение «падать» было выражено уже в начале предложения:

(90) С неба падали уже не капли, а стремительные струи со свистом рассекали воздух и впивались в землю.

Различие между двумя стратегиями, запечатленными в предложениях (87) и (90), наглядно отражается квазипсихологическими ярлыками «забывание» и «спохватывание». В (87) говорящий, построив симметричную конструкцию, «забывает» о первом сочиненном члене. В (90) он поторопился отнести значение «падать» к обоим сочиненным членам, а затем, как бы спохватившись, исправляет сказанное.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подведем итоги. В данной главе вынесен на обсуждение класс синтаксических конструкций – так называемые асимметричные конструкции – интересные в нескольких отношениях.

Они близко родственны сочинительным конструкциям, хотя и не сохраняют их важнейшее свойство. Они занимают промежуточное положение между стандартным синтаксисом и языковой неправильностью.

Предложено синтаксическое описание, эксплицирующее их сходства и отличия от стандартных – симметричных – сочинительных конструкций. Из двух преобразований, необходимых для построения симметричных конструкций, в асимметричных используется только одно. Отсюда возникает два подкласса асимметричных конструкций – конструкции типа «Опущение без переноса» и типа «Перенос без опущения».

Подкласс «Перенос без опущения» ярко окрашен прагматически. Ядро этого подкласса составляют «неполучившиеся» симметричные конструкции. Говорящий начал реализовывать конструкцию как симметричную, но, столкнувшись с препятствиями, не довел свой замысел до конца. Конструкции типа «Перенос без опущения» – легализованный языком способ преодоления синтаксических конфликтов.

В заключение нам хотелось бы привести слова из нобелевской речи И. Бродского, неожиданно перекликающиеся с нашей темой: «Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал. Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее».

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

1. В чем состоит «абсолютная идея» сочинения? Вокруг каких точек зрения группируются в литературе описания фактов сочинения? Из какого принципа описания сочинения исходит И. М. Богуславский?

2. Какие конструкции образуют сочинительный канон?

3. Какие типы отклонений от сочинительного канона называет И. М. Богуславский?

4. В чем особенность конструкций с вторичной союзной связью? Перечислите их разновидности.

5. В чем заключается специфика союзных соединений по сравнению с одноместными союзами?

6. Каковы особенности конструкций с исконным соподчинением сочиненных членов?

7. Каковы особенности конструкций с исконным подчинением?

8. Охарактеризуйте принцип смещения в сочинительных конструкциях.

9. В чем заключается особенность асимметричного сокращения сочинительных конструкций? Какие типы конструкций различают вследствие асимметричного сокращения?

10. Каково условие реализации асимметричной конструкции «перенос без опущения»?

11. Какое место занимают асиметричные конструкции по отношению стандартному синтаксису и языковой неправильности?

12. Перечислите источники конфликта в конструкции «перенос без опущения». Охарактеризуйте их.

13. В чем заключается причина синтаксического конфликта и какие пути ее решения предлагает автор? Какую роль при этом играют асимметричные конструкции?

 

Дмитриев Б. А.

К ВОПРОСУ ОБ ОДНОРОДНЫХ ЧЛЕНАХ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
А грамотны ли классики? [58]

Каждый человек, более или менее владеющий нормами русской литературной речи, без затруднений обнаружит грамматические ошибки или во всяком случае какие-то неточности в приведенных ниже примерах:

1. жмурил и хлопал глазами;

2. чувствуя и пугаясь приближения дня;

3. ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати;

4. не только не любил, но был возмущен против штабных;

5. препятствует или затягивает достижение согласия;

6. Многие из коренных лесорубов поняли и смирились с переменами в своем быту [59].

Нетрудно видеть, что во всех случаях перед нами нарушение системы управления как типа подчинительной связи: однородные члены управляют по-разному, требуя от общего зависимого слова разных падежных форм, а форма у него одна. Вследствие этого одно из управляющих слов оказывается грамматически не связанным с зависимым словом. В школьной практике это расценивается как грубые речевые ошибки.

Между тем авторами приведенных примеров являются соответственно:

1. Н. В. Гоголь, 2. М. Ю. Лермонтов, 3. И. С. Тургенев, 4. Л. Н. Толстой, 5. И. Г. Эренбург, 6. А. А. Караваева.

Дает ли это основание обвинять классиков нашей литературы в слабом знании грамматики? Если нет, то чем же обусловлены подобные грамматические погрешности в их сочинениях?

Рассмотрим еще два предложения:

1. Несся тяжелый топот кованых сапог и крикливые бабьи взвизги … (Серафимович).

2. В деревне послышался топот и крики (Л. Толстой).

Здесь сказуемые «несся» и «послышался» не согласуются, или, как теперь принято говорить, не координируют(ся) с одним из однородных подлежащих (несся взвизги, послышался крики). Таким образом, мы опять-таки имеем отсутствие грамматической связи одного слова с другим при наличии смысловой связи между ними. Однако вопреки ожиданиям ревностных блюстителей грамматической правильности речи это ошибкой не считается, напротив, стало языковой нормой. В академической грамматике, например, читаем: «Если подлежащие связаны соединительными союзами или только интонационно, то сказуемое, стоящее перед ними, может иметь форму и множественного числа и (согласуясь с ближайшим подлежащим) форму единственного числа»[60].

Первую и как будто единственную попытку объяснить причину возникновения подобной «нормы» находим у А. М. Пешковского, который писал: «…когда сказуемое стоит перед подлежащим, оно склонно согласоваться с ближайшим из них… Причина этого… очень проста: объединение в мысли того, что еще только последует, труднее для говорящего, оно требует особой предусмотрительности, особого обдумывания фразы до конца, прежде чем ее сказать. Но такое обдумывание менее всего свойственно естественной речи, и во всяком случае мы часто в процессе речи можем найти мыслью и прибавить еще одно подлежащее, которого мы не предвидели, когда ставили сказуемое. Все эти случаи и будут, очевидно, при предшествовании сказуемого, давать большой процент согласования с ближайшими (т. е. для мысли, и сущности, в этот момент единственным) подлежащим»[61].

Любопытно, что приведенные выше, если можно так выразиться, «грамматические аномалии» связаны с определенной синтаксической категорией – однородными членами предложения.

Действительно, однородные члены предложения вносят в нашу грамматическую систему много непонятного, труднообъяснимого, связанного с нарушением обычных, логически оправданных грамматических норм.

Грамматические парадоксы

I. А.Н. Гвоздев указывал, что сочинительные союзы «употребляются внутри простого предложения только при однородных членах», что «они составляют специфическую принадлежность однородных членов»[62].

Однако известны случаи, когда сочинительными союзами, в частности соединительным союзом и, связываются разноименные, то есть с точки зрения традиционного понимания синтаксической однородности неоднородные, члены, например: подлежащее и обстоятельство (Кто и где об этом говорил?), дополнение и обстоятельство (Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь. Пушкин), определение и обстоятельство (А вот, встревоженный вихрем и не понимая, в чем дело, из травы вылетел коростель. Чехов. Она падала на землю и, прозрачная, веселая, сверкающая на солнце и тихо ворча, точно воображая себя сильным и бурным потоком, быстро бежала куда-то вдаль. Чехов).

Между прочим, по поводу случаев, аналогичных последнему, находим следующие замечания у Д. Э. Розенталя:

«Не представляется отступлением от стилистической нормы сочетание (в ряду однородных членов. – Б. Д.) причастного оборота (причастия) с деепричастным оборотом, если причастный оборот содержит добавочное обстоятельственное значение или, наоборот, деепричастный оборот имеет значение, близкое к определительному»[63].

Не признание ли это за разноименными членами предложения права в некоторых случаях называться однородными?!

Как известно, много внимания сочинительным объединениям разноименных членов уделил М. Н. Майданский[64].

Возникает вопрос: откуда же у разноименных членов появляется способность связываться соединительным союзом и перечислительной интонацией, то есть становиться, в соответствии с вышеприведенным утверждением А. Н. Гвоздева, однородными? Более того, как могут связываться этими синтаксическими средствами (соединительный союз и перечислительная интонация) и выступать в качестве однородных членов предложения (?!) служебные части речи в их собственном, «незнаменательном», значении (частица с частицей, предлог с предлогом и т. д.), то есть вовсе не члены предложения? Например:

1. Этот перечень может быть продолжен; однако уже и он свидетельствует о том, что субъект действия не является такой категорией, которая имеет именно и только формально-грамматическое выражение (Н. Ю. Шведова)[65]. (Частица+частица).

2. Затем экспериментатор сообщил новые правила игры: первая клетка, с которой начинается игра и на которую должен прежде всего встать испытуемый, указывается экспериментатором; «прыгать» можно только через две клетки на третью, в любом из двух направлений: по и против часовой стрелки (Я. А. Пономарев)[66]. (Предлог+предлог).

3. Для того чтобы безошибочно выполнить такое задание, ученику достаточно произвести в заданных предложениях только и точно такие морфолого-синтаксические изменения, какие отражаются в образце (Е. Д. Божович)[67]. (Частица+наречие).

II. Однородные члены предложения, как известно, могут соединяться двойными сопоставительными союзами, типа как… так и, не только… но и, не столько… сколько и т. п. В соответствии с существующими грамматическими нормами первая часть такого союза располагается перед первым однородным членом, вторая – перед вторым, например: Квартира Александра хотя и просторна, но не изящна … (Чехов).

Тем не менее в литературных текстах нередки отступления от данного требования. Пример: Не столько благодарю за посылку, сколько за внимание (Чехов). (Ср.: Благодарю не столько за посылку, сколько за внимание).

Встречаются случаи неверного размещения и повторяющегося разделительного союза то…то. Например, у А. С. Пушкина:

То длинный сук ее за шею

Зацепит вдруг, то из ушей

Златые серьги вырвет силой …

(Евг. Онег., гл. V, строфа XIV).

(Ср.: сук то зацепит, то вырвет).

И хотя Д. Э. Розенталь в одной из своих последних работ пишет, что «отступления от этого правила (указанного выше. – Б. Д.) допустимы в тех случаях, когда одна часть сопоставительного союза относится к сказуемому, а другая – к члену предложения, логически выделяемому и зависящему от другого глагола-сказуемого, синонимичного первому»[68], – однако это никак не мотивируется, не раскрывается и причина подобных «отступлений» в речевой практике.

III. Среди сочинительных союзов, связывающих однородные члены предложения, рассматривается противительный союз а. Весьма любопытна одна особенность этого союза: в отличие от других сочинительных союзов он не может непосредственно связывать нераспространенные однородные члены, кроме случаев «отрицательного» противопоставления (Он увлекался не поэзией, а прозой). Так, из предложения «Она могла бы показаться почти спокойной, а по дороге на вокзал даже почти веселой» нельзя выделить такое сочинительное объединение слов: «спокойной, а веселой». Из предложения «Готовь летом сани, а зимой телегу» нельзя выделить ни «летом, а зимой», ни «сани, а телегу». В таких случаях, как это отмечает А. Ф. Прияткина[69], однородные члены могут соединяться союзом а только с дополнительным использованием «опорных слов», каковыми в первом предложении являются «по дороге на вокзал», во втором – второй ряд однородных членов (для «летом… зимой» – «сани… телегу» и наоборот).

Вопрос об этой специфике противительного союза а в синтаксической науке не нов. Однако дальше констатации самого факта, что союз а «редко обнаруживает тот элементарный тип связи, когда соединяет два слова (члена предложения) в их отношении к третьему»[70], дальше рассмотрения конструктивных свойств данного союза дело не идет. До сего времени остается невыясненным, какова причина подобного «поведения» союза а, откуда у него такие свойства.

IV. В синтаксической традиции предложения с однородными сказуемыми рассматриваются как простые осложненные. Это мы находим и в Академической грамматике 1954 года, и в ныне действующих школьных и вузовских учебниках синтаксиса. Однако в последние десятилетия некоторые представители лингвистической науки (Н. Ю. Шведова, В. А. Белошапкова и др.) квалифицируют предложения с однородными сказуемыми как предложения сложные. Эта точка зрения отражена и в «Грамматике-70»[71].

Известно, что конституирующими категориями простого предложения являются объективная модальность и синтаксическое время. Они образуют форму предложения. Изменение предложения по этим категориям создает соответствующую парадигму. Различают предложения с полной и неполной парадигмой[72].

В ряду традиционно выделяемых так называемых однородных сказуемых могут сочетаться, однако, сказуемые, имеющие различные формы времени, выражающие разную объективную модальность. Например: 1. Об этом он всегда помнил, помнит и будет помнить. 2. Мы могли бы отказаться, но не хотим его подводить и непременно выполним обещанное.

Действительно, если рассматривать эти предложения как простые с однородными сказуемыми, то придется признать, что каждое из них имеет одновременно несколько форм: первое – форму прошедшего времени, форму настоящего времени и форму будущего времени синтаксического индикатива, второе – форму ирреального (сослагательного) наклонения с неопределенным временным планом и формы настоящего и будущего времени синтаксического индикатива. Но хорошо известно, что в природе не может существовать вещей, обладающих в каждый момент сразу двумя или несколькими формами. Очевидно, на этом основании простые предложения с однородными сказуемыми и стали рассматриваться как сложные[73].

Значит ли это, однако, что синтаксическая традиция не права в отнесении подобных предложений к простым осложненным? Навряд ли! Здесь следует разобраться.

V. Для большинства слов языка свойственна многозначность – полисемия. Тем не менее мы всегда понимаем друг друга, ибо в контексте, как это принято утверждать, слово всегда выступает только в каком-то одном из своих значений. Р. А. Будагов по этому поводу пишет: «…контекст, окружение, в которое попадает слово, придаст ему точное значение. Как бы ни было многозначно слово, в тексте, в речевом потоке, в диалоге оно получает обычно совершенно определенное значение. Контекст устраняет полисемию слова, всякий раз реализуя его лишь в одном направлении»[74].

Однако всегда ли это так? Нет. Оказывается, что слово в контексте иногда может реализовать одновременно несколько своих значений. Примеры:

1. При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку (Пушкин).

2. Приходили пьяные дядья, били стекла и физиономии деда и бабки (Горький).

В первом примере слово «возвысить» выступает одновременно в двух следующих значениях: 1) усилить, сделать более громким, резким; 2) поднять, сделать более высоким. Я говорю: бастион низок, надо его возвысить на двадцать аршин (А. Н. Толстой)[75].

Во втором примере реализуются одновременно два следующих значения слова «бить»: 1) раздроблять, разбивать, 2) наносить удары, побои.

Такие «полисемичные в контексте» слова приобретают как бы некое поэтическое мерцание, выступая в пределах одного и того же предложения то в одном, то в другом из своих значений, которые последовательно актуализуются однородными членами.

Где искать объяснение

Где же искать объяснение всем этим в той или иной мере парадоксальным фактам? Поскольку, как уже отмечалось, они связаны с употреблением постоянно сопутствующей им и, надо полагать, их порождающей грамматической категории – однородных членов предложения, постольку только более глубокое и адекватное определение подлинной сущности данной категории и сможет помочь нам в наших разысканиях.

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

1. Приведите примеры нарушения системы управления как типа подчинительной связи. Как в школьной практике оцениваются подобные ошибки?

2. Чем могут быть объяснены «ошибки» в книгах классиков русской литературы?

3. Приведите примеры «грамматических парадоксов». Обоснуйте возможности их существования.

Гаврилова Г. Ф.

ЯВЛЕНИЯ СИНТАКСИЧЕСКОЙ ПЕРЕХОДНОСТИ
В СЛОЖНОСОЧИНЕННОМ ПРЕДЛОЖЕНИИ
И ИХ СИСТЕМНЫЕ ОТНОШЕНИЯ [76]

Как отмечается в «Словаре лингвистических терминов» О. С. Ахмановой, термин «переходность», «переходный» означает «обладающий признаками, присущими разным классам единиц, промежуточный»[77]. Переходность может существовать как результат двух разных явлений – явления контаминации, скрещения признаков смежных синтаксических конструкций (как семантических признаков, так и формальных) и явления синкретизма, представляющего собой «совпадение означающих при различных означаемых»[78]. В обоих переходность предстает перед нами как явление, проявляющееся на основе совмещения признаков (семантических, формальных), присущих смежным классам единиц.

§ 1. Конструкции, переходные между сложносочиненным
и простым предложениями

Сложносочиненное предложение, его статус в современной науке до сих пор находится в стадии изучения, ибо представляет собой очень сложную, расплывчатую сферу, имеющую кроме центра периферийные явления, сближающиеся то с простым осложненным предложением, то со сложноподчиненным предложением.

Объем понятия «сложносочиненное предложение», статус этого предложения понимается разными учеными по-разному. Одни из них считают, что объем данного понятия не должен «включать в себя полипредикатные моносубъектные сочиненные единства, так называемые «предложения с однородными сказуемыми». Другие же ученые относят моносубъектные предложения к сложносочиненным[79], третьи считают, что некоторые из этих сочиненных сочетаний выступают в одних условиях как двусказуемостные построения, в других образуют единое нерасчлененное сказуемое в рамках простого предложения (в зависимости от интонации, наличия – отсутствия союза и т. п.)[80].

Обычно принято считать, что сложное предложение отличается от простого наличием минимум двух предикативных центров, каждый из которых находит свое воплощение в соответствующих категориях времени и модальности. Однако, думается, что при определении статуса сложного предложения следует учитывать еще один не менее существенный признак – семантическую самостоятельность, отдельность значений словоформ, претендующих на роль выразителей предикативных центров.

То, что отсутствие самостоятельности и отдельности семантики глаголов ведет к образованию тесных единств, отмечал еще А. М. Пешковский. Он писал: «…При сочинении такие сложные целые образуют чрезвычайно цельные группы, стоящие как бы на грани между слитым предложением и сложным целым: он пришел и сказал, приди и возьми, лежит и храпит, любит не любит, светит, да не греет и т. д.»[81]. С этой позиции ясно, что важной предпосылкой для понимания двух предикативных форм как отдельных, самостоятельных сказуемых является наличие в каждой из них своего собственного, отдельного элемента семантики.

Общей для сочинительных союзов можно считать функцию, направленную на то, чтобы показать одинаковую отнесенность двух компонентов к третьему, ср. Он сказал, что на улице прохладно и что звонили приятели (в том числе и потенциальную)[82].

При таком подходе к характеристике сочинительных союзов оказывается, что во всех случаях, отмеченных А. М. Пешковским, союз, связывающий глаголы-сказуемые, такой функции не имеет. Он (кроме функционирования в устойчивых сочетаниях) соединяет словоформы, одна из которых поясняет, дополняет другую или усиливает ее значение. О том, что подобные глагольные словоформы не характеризуются одинаковой отнесенностью к третьему компоненту, свидетельствует невозможность представить их в виде компонентов, присоединяемых к одной главной части одинаковыми подчинительными союзами. Нельзя сказать: Я увидел, что он лежал и что спал, так как одна характеристика предполагает другую (спать – значит занимать определенное физическое положение, в частности лежать), но можно сказать: Он лежал и спал. Повторение одной семы лишь подчеркивает ее значимость в структуре ситуации факта. Глагол спать несет основную информацию, а лежать – дополнительную (подчеркивая значимость семы лежать).

В конструкциях же, выходящих за границы случаев, названных А. М. Пешковским, глагольные словоформы находятся в одинаковых отношениях к третьему компоненту, так как они равноправны в смысловом отношении и их можно представить в виде однородных придаточных, подчиненных одному главному при помощи одинаковых союзов: Когда она вышла на улицу и услышала в воздухе гул людских голосов, тревожный, ожидающий, когда увидала везде в окнах домов и у ворот группы людей, провожавшие ее сына и Андрея любопытными взглядами, в глазах у нее встало туманное пятно и заколыхалось, меняя цвета (М. Горький. «Мать»).

Как известно, предложения типа вышеприведенного с повторяющимся подчинительным союзом расцениваются однозначно – как предложения с однородным соподчинением придаточных. Но сравните: Когда она вышла на улицу и услыхала в воздухе гул людских голосов… увидала везде в окнах домов и у ворот группы людей, провожавшие ее сына и Андрея любопытными взглядами, в глазах у нее встало туманное пятно и заколыхалось, меняя цвета. Такие конструкции, отличающиеся от ранее рассмотренных отсутствием повторяющегося подчинительного союза, в научной и учебной литературе обычно относят уже к другому типу – к двучастным сложноподчиненным предложениям. Между тем факультативность второго подчинительного союза – явление, типичное для однородного соподчинения придаточных, и отсутствие его не переводит полипредикативную структуру в разряд бипредикативных[83]. Ясно, что и при отсутствии второго подчинительного союза такие конструкции сохраняют статус усложненных.

Поскольку формально предложения с однородными частями ничем не отличаются от двучастных предложений, где в одной из частей – глагольные словоформы, связанные сочинительным союзом, для различения их можно использовать некоторые разработанные в советской лингвистике исследовательские приемы: 1) прием семного анализа слов, основы которою заложены в работах А. А. Уфимцевой, Ю. Д. Апресяна, Д. Н. Шмелева и др.; 2) прием, разработанный Л. В. Щербой и заключающийся в использовании для лингвистического анализа отрицательного языкового материала, неправильных невозможных фраз[84]; 3) прием экспериментальной проверки тождества семантико-синтаксических конструкций путем включения их в контекст, в данном случае – включения исследуемой конструкции (вернее части ее с сочиненными глаголами) в состав вопросно-ответного единства. Разные контекстные условия употребления, разные синтаксические окружения свидетельствуют о различии в семантике единств: Сестра замолчала и о чем-то задумалась и ср.: Сестра училась на курсах и работала в больнице. Для второго предложения недостаточно одного вопроса о действии «Что делала сестра?» – Училась. «А еще что она делала?» – Работала. Первое же единство сложит ответом на вопрос «Что сделала сестра?» – Замолчала и задумалась.

Для анализа данных конструкций очень важной представляется точка зрения академика В. В. Виноградова, подчеркивающего целесообразность и важность глубокого разностороннего исследования взаимодействия уровней лексико-семантических и грамматических в общей системе языка. «Наиболее очевидна, – пишет он, – роль лексико-семантических наблюдений, когда речь идет о решении трудных вопросов синтаксиса, связанных с омонимией синтаксических конструкций»[85].

Так, сложносочиненное единство не образуется, если глаголы имеют общую сему (гипосему) и эта общая семантическая часть двух глаголов равна интенсионалу одного из них, т. е. один из глаголов просто повторяет один из существенных элементов семантической структуры другого глагола: например, в сочетаниях плакала и рыдала; шумит и грохочет глаголы имеют общую семантические часть, равную глаголу плакала или глаголу грохочет. Кроме гипо-гиперонимической связи (дерево росло и зеленело) возможно повторение семантики одного глагола в семантической структуре другого, осложненного эмоционально-экспрессивным содержанием (лжет и обманывает, мачты стонут и скрипят), чаще всего имеющим метафорический характер.

Семантика одного из глаголов может быть равна одному из второстепенных компонентов семантической структуры другого (думает и молчит, слушает и молчит, где семантика глаголов думает, слушает предполагает сему «молчание»). Таковы сочетания, одним из компонентов которых является глагол, обозначающий внутреннюю эмоционально-психическую сферу деятельности человека (или ее внешнее проявление). Признак, обозначающий сидячее, лежачее, стоячее положение тела, входит в индуктивно-эмпирическую характеристику этих классов ситуаций как вероятностно-примечательный (сидит и думает, стоит и горюет, лежит и плачет). Глаголы говорения также непосредственно связаны с характеристикой мимики, жестов, сопровождающих речь (улыбнулся и сказал, попрощался и махнул рукой, смотрит и говорит).

Общая часть семантической структуры характеризует глаголы, связанные конверсивными отношениями (приехал и уехал, пришел и удалился, согнулся и разогнулся) Им свойственна общая сема движения из одной точки в другую.

В любом из названных случаев глаголы характеризуются содержательной зависимостью, и чаще всего семантика одного из глаголов выполняет служебную роль, подчеркивая или конкретизируя какой-то компонент семантики другого глагола. Говорить об однородности функций и семантики данных словоформ, видимо, не приходится, как и о наличии двух предикативных центров в составе сочиненного единства.

Соединение лексических значений антонимичных глаголов-сказуемых также ведет к новому единому суммарному значению с той же архисемой, что и у каждого глагола. Оба глагола-сказуемые в этом случае обозначают одно событие, одну ситуацию, отличную в каком-то плане от тех ситуаций, которые обозначает каждый из глаголов, и эмоционально окрашенную: Я… никого не обвинил и никого не оправдал (А. Чехов. Письма). Игра его (Панова) радовала и печалила Шевченко (К. Г. Паустовский), т. е. волновала. Оба глагола-сказуемых употреблены для обозначения одной ситуации, совпадающей по значению с архисемой (гиперсемой) глаголов-антонимов (радовало и печалило = волновало; Никого не обвинил и не оправдал – никого не судил).

Иногда антонимичное значение глаголов, обозначающих одну ситуацию, может быть выражено при помощи частицы «не»: Милый любит и не любит (Частушка). Он лжет и не лжет одновременно (Э. Мендельсон. Введение). Т. е. будучи антонимами, данные глаголы находятся еще и в гипонимических отношениях. В подобных предложениях с соединением между лексическими значениями глаголов-сказуемых употребляется не только союз «и» (как при включении), но и другие союзы, в частности разделительные: И небо то светлело, то темнело (А. Тарковский. Вестник), Идет или не идет дождь? – ибо соединение не предполагает полного совпадения семантики одного глагола с частью семантической структуры другого.

Несколько на другой семантической основе происходит соединение семантики глаголов, связанных сочинительными отношениями, когда наблюдается идиоматизация (на базе метафоризации) сочинительного единства (днюет и ночует = постоянно находится где-то; спит и видит во сне = мечтает, стонет и охает = жалуется, цветет и пахнет – блаженствует, радуется). В таких случаях лексическое значение каждого сказуемого не участвует в метафоризации значения всего сочетания индивидуально, ибо идиоматизации подвергается только все сочетание в целом.

Не наблюдается образование полипредикатных структур и при отношениях оценки, когда абстрактно-оценочное значение одного глагола конкретизируется семантикой другого: Мы изгнали врага и одержали победу, Он сделал красивый жест и созвал гостей. Кроме соединения и импликации к монопредикативным (естественно, и к монособытийным) конструкциям следует отнести и простые повторы с целью экспрессивно-эмоционального усиления: А машины бегут и бегут, А кавалеристы шли и шли с котелками к нашей кухне. (К. Воробьев. Убиты под Москвой). Итак, без всяких оговорок, думается, к простым предложениям следует отнести все монособытийные конструкции (с повтором, соединением, включением). Предложения же с импликативными отношениями действий занимают положение более близкое к полипредикативным структурам.