Информация к уроку для учителя

Может быть использовано для подготовки ученика к третьему уроку по лирике Тютчева.

Вещая муза - лирика [26]

В тяжёлую для России годину поражения в Крымской войне (1854) один из величайших лириков Ф. И. Тютчев написал пронизанное болью стихотворение, которое, на мой взгляд, необыкновенно созвучно и дням сегодняшним.

 

Теперь тебе не до стихов.

О слово русское, родное!

Созрела жатва, жнец готов,

Настало время неземное...

Ложь воплотилася в булат;

Каким-то Божьим попущеньем

Не целый мир, но целый ад

Тебе грозит ниспроверженьем...

Все богохульные умы.

Все богомерзкие народы

Со дна воздвиглись царства тьмы

Во имя света и свободы!

Тебе они готовят плен.

Тебе пророчат посрамленье, —

Ты – лучших, будущих времен

Глагол, и жизнь, и просвещенье!

О, в этом испытанье строгом,

В последней, в роковой борьбе,

Не измени же ты себе

И оправдайся перед Богом...

 

Это поистине пророчески вещее стихотворение поэта. И хотя нынешнему смутному деляческому времени зачастую вовсе, наверное, не до поэзии, я всё же рискну высказать такую “крамольную” мысль: и теперь трудно представить русского человека, равнодушного к искрящимся, жизнелюбивым строчкам из “Весенней грозы” или из “Весенних вод”, строчкам, запавшим в наши сердца чуть ли не с младенческих лет. Смею также утверждать, что и те, кто не воспринимает “грозу в начале мая” и “румяный, светлый хоровод”, майских дней, не останутся безразличны к завораживающей силе пробуждения жизни, излучаемой тютчевской поэзией.

Удивительное дело: Тютчев прожил большую жизнь, чуть-чуть “не дотянув” до своего семидесятилетия (родился 5 декабря 1803 года, скончался 28 июля 1873 года), но мы воспринимаем его, несмотря на мудрость и как бы “изначальную” зрелость духа его поэзии, всегда страстно влюблённым и, значит, вечно молодым. Читая пронзительно-гениальную любовную лирику поэта, особенно стихи так называемого “денисьевского цикла”, воспевающие “последнюю” четырнадцатилетнюю любовь поэта к Е. А. Денисьевой, невольно попадаешь в положение, когда неотразимо вступает в действие “закон заразительности” наших чувств. Любовь у Тютчева всегда наполнена драматическими, а нередко и мучительно неразрешимыми коллизиями, но она в то же время олицетворяет высшую радость жизни.

И кто, например, может остаться безучастным, безразличным к восторгу опять же весеннего и молодого пробуждения в душе, которое запечатлел поэт в знаменитом “Я встретил вас – и всё былое...”? А ведь между “Весенней грозой” и “Я встретил вас...” более чем сорокалетний временной “коридор”, но впечатление такое, что весенние ветры всегда сопровождали творца этих двух стихотворений, и упоминание об “отжившем сердце” воспринимается всего лишь как стилистическая фигура. Подлинное же сердце поэта, видимо, до последнего мига сохраняло энергию молодости, что и влекло его музу в грозовые разряды стихийного буйства.

 

Ты, вода моя морская.

Своенравная волна.

Как, покоясь иль играя.

Чудной жизни ты полна!..

 

Нынче общепризнанно, что Тютчев — один из величайших лирических поэтов мира и крупнейший представитель русской философской лирики. Но в ряду “величайших и крупнейших” Тютчев дорог и близок вам не только как творец, создавший поэтические жемчужины, но и как детеныши участник современного литературного процесса, оказывающий громадное влияние на развитие русской поэзии; дорог и близок нам Тютчев направленностью свое лирической реактивности — тем самым неоднократно отмечаемых критикой “тяготением к изображению бурь и гроз в природе и человеческой душе”, которое в конечном итоге определяет психологическую прочность познания истины.

 

О, вещая душа моя!

О, сердце, полное тревоги,

О, как ты бьёшься на пороге

Как бы двойного бытия!..

 

Скептически относящийся к пророческой мысли поэта (хотя сам-то оказался воистину Пророком милостью Божьей!), необычайно строго, даже жестко оценивавший собственное творчество Тютчев в максималистском “самосуде” очень близок другим крупнейшим русским художникам слова от Аввакума и Державина до Толстого и Блока, ощущавшим социально-нравственные катаклизмы эпохи с пристрастным личным трагическим накалом.

Всю свою жизнь Ф. И. Тютчев трудился на государственном поприще: долгие годы на дипломатической службе за пределами России, потом старшим цензором и председателем Комитета иностранной цензуры. Он честно служил интересам России, как подсказывали ему убеждения, был патриотом и гражданином своей Родины, страстно желавшим блага и процветания своему народу. И нынче, читая горделивые тютчевские слова (“Умом Россию не понять, // Аршином общим не измерить: // У ней особенная стать - // В Россию можно только верить”), мы как-то яснее и осязаемее видим “тайну” непокорённости нашего народа в прошлом, проникаемся, несмотря на определённые сомнения и разочарования, верой в нашу необоримость в будущем.

Ф. И. Тютчев — крупнейший поэт-философ, но в его высокоинтеллектуальной лирике приоритет “сердца горестных замет” перед холодными наблюдениями ума очевиден. Вероятно, именно этот приоритет и имел в виду поэт, когда говорил о себе: “Не было, может быть, человеческой организации, лучше устроенной, чем моя, для полнейшего восприятия известного рода ощущений”.

 

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора —

Весь день стоит как бы хрустальный,

И лучезарны вечера...

 

Пустеет воздух, птиц не слышно боле.

Но далеко ещё до первых зимних бурь —

И льётся чистая и тёплая лазурь

На отдыхающее поле...

 

Согласимся и признаем: перед нами та одухотворённая природа, которая потрясает нас прежде всего подлинностью состояния, той подлинностью, с которой имеют дело все, кто не просто созерцает природу, но живёт в ней, чувствует, что “в ней есть душа, в ней есть свобода, // В ней есть любовь, в ней есть язык”.

Мы дивимся и восхищаемся тому, как мог аристократ, преимущественно проживавший в городе и довольно долго в заграничье, почувствовать душу земли подобно истинному земледельцу-труженику, ибо предзимнее “отдыхающее поле” можно только почувствовать, а не увидеть.

В народном сознании живёт благоговейное и таинственно трепетное отношение к стихийным силам природы. И чем сильнее загадочность этих сил, тем большее к ним притяжение человека, большая родственная связь и большее желание продлить такую “загадочность”, ибо всякая чрезмерная ясность притупляет жажду жизни. Для Тютчева роковая активность сил природы как бы аккумулирует очарованную напряжённость бытия, и загадка её для поэта — тоже необходимо желаемое, хотя и “может статься, никакой от века Загадки нет и не было у ней”.

И конечно же, ощущение вековых трагичных противоречий между человеком и природой (уравновешенность и гармония в природе не нарушаются даже стихийными силами, чего нельзя сказать о людях, испытавших душевные бури и грозы) тоже имеет много общего с народными представлениями об этих противоречиях, запечатленных в тех же произведениях русского фольклора – не говорю уже о подлинно народных образах в лексике поэта: “чародейкою Зимою околдован лес стоит”, “взбесилась ведьма злая” (снова о зиме), “что ты клонишь над водами, ива, макушку свою”, “ночь хмурая, как зверь стоокий”... А вот прямое признание словотворческого дара народа:

 

Как верно здравый смысл народа

Значенье слов определил:

Недаром, видно, от “ухода”

Он вывел слово “уходил”.

 

Среди своих современников Тютчев, пожалуй, наиболее глобально и наиболее взрывчато предчувствовал необратимость надвигающихся новых сотрясений в мире. Будучи по натуре всегдашним приверженцем духовных “бурь и тревог” (“...Ты — жизнь, назначенная к бою, // Ты — сердце, жаждущее бурь...”), поэт, постоянно стремившийся к свету непрестанного обновления бытия, невольно затрагивал в своих стихах и общественно-политические “бури” и как верный сын России страстно откликался на те или иные события повседневности, проявляя, однако, поразительную провидческую прозорливость. Потому-то и звучат с неотразимой актуальностью его стихи, написанные, казалось бы, на злобу тогдашнего, более чем столетней давности дня (в поддержку восстания христианского населения острова Крит против турецкого владычества):

 

Ты долго ль будешь за туманом

Скрываться, Русская звезда,

Или оптическим обманом

Ты обличишься навсегда?

 

Ужель навстречу жадным взорам,

К тебе стремящимся в ночи,

Пустым и ложным метеором

Твои рассыплются лучи?

 

Всё гуще мрак, всё пуще горе,

Всё неминуемей беда —

Взгляни, чей флаг там гибнет в море,

Проснись — теперь иль никогда...

 

Как это тревожно для дней сегодняшних, для нашей «зомбированной» Отчизны, которой, повторяю, нынче, наверное, «не до стихов», но которая ещё может «проснуться».