Урок 17 (85). Христианские мотивы в романе «Идиот»

Цель: помочь учащимся понять истинную суть произведения: что есть сострадание, прощение, милосердие.

Методические приемы: лекция учителя.

Словарная работа: сострадание, прощение, милосердие.

Примечание: тему урока целесообразно раскрыть учителю самому: она сложна для понимания, так как не все учащиеся знакомы с Библией, да ее еще сложно воспринимать в силу возрастных особенностей и небольшого жизненного опыта. В ходе лекции учителя ученики делают в тетрадях краткие записи. Тема данного урока впоследствии поможет понять сложный драматический характер князя Мышкина.

 

Ход урока

I. Реализация домашнего задания. Два ученика, дополняя друг друга, рассказывают об истории создания романа.

 

II. Лекция учителя.

Роман «Идиот» Достоевский задумал как продолжение «Преступления и наказания» Главным героем его является «обновленный Раскольников», «исцелившийся» от гордыни человек, князь Мышкин, носитель «положительно-прекрасного» идеала. Не случайно рукописи он называется иногда «князем-Христом». Роман «Идиот» — драматический эксперимент писателя над дорогой для него идеей. Разумеется, Мышкин — не Христос, а простой смертный человек, но из числа тех, избранных, кто напряженным духовным усилием сумел приблизиться к этому сияющему идеалу, кто глубоко носит его в сердце своем. Писатель осознавал степень риска, на который он решался в своем романе: создать «положительно-прекрасного» человека в момент, когда его еще нет в действительности, когда такой идеал ни у нас, ни в Западной Европе еще не выработался. Достоевский решил посреди сутолоки современной ему жизни явить, хотя бы и намеком, живого Христа во фраке, с привычками и слабостями смертного. Замысел был смелый.

Произведение получилось. Для автора образ Мышкина — целая программа. «Люблю я ее ужасно», — писал он об идее романа. В поисках нравственного идеала писатель обратился к «личности» Христа и говорил, что никаких доказательств его истинности не требуется; все истины корыстны, плод суетного человеческого ума, а Христос просто нужен людям как символ, как вера, иначе рассыплется само человечество, погрязнет в игре интересов. Достоевский даже ставит альтернативу, — если бы его самого спросили: «С истиной или с Христом остаться, я предпочел бы Христа». Писатель поступал как глубоко верующий в осуществимость идеала. Истина для него — плод усилий разума, а Христос — органическое нечто, вселенское, всепокоряющее. Христос у Достоевского заменял все революционные усилия осуществить братство, иные попытки мирно достичь идеала.

Конечно, знак равенства Мышкин-Христос условный. Мышкин — обыкновенный человек. Но смысл приравнять героя к Христу есть: полная нравственная чистота сближает Мышкина с Христом. И внешне Достоевский их сблизил: Князь Мышкин в возрасте Христа, каким он изображается в Евангелии, ему двадцать семь, он бледный, с впалыми щеками, с легонькой, востренькой бородкой. Глаза его большие, пристальные. Вся манера поведения, разговора, всепрощающая душевность, огромная проницательность, лишенная всякого корыстолюбия и эгоизма, безответственность при обидах — все это имеет печать идеальности.

Христос еще с детства поразил воображение Достоевского. После каторги он тем более возлюбил его, так как ни одна система воззрений, ни один земной авторитет для него не были уже авторитетами. В таком избрании идеала был, конечно, момент слабости Достоевского как правдоискателя. Христос — это и сила мечты, но это и капитуляция мыслителя перед действительностью.

Само собой возникает вопрос: этот земной Христос так ли уж без изъянов, а если с изъянами как человек, то какой же он Христос? И все же как прием воплощения идеала в образ Христа не был выдумкой. Он жил в сознании Достоевского, разуверившегося в других идеалах.

Таким образом Мышкин задуман как человек, предельно приблизившийся к идеалу Христа. Задуман дерзкий эксперимент: как выглядит современный мир, если мерить меркой Христовой проповеди, столь желанной для избавления от зла. Поэтому у князя Мышкина в романе особая миссия. По замыслу автора он призван исцелять пораженные эгоизмом души людей. Как христианство пустило корни в мире через проповедь двенадцати апостолов, так и Мышкин должен возродить в мире утраченную веру в высшее добро. Своим приходом и деятельным участием в судьбах людей он должен вызвать чувство добра, справедливости, продемонстрировать исцеляющую силу великой христианской идеи.

 

III. Беседа с целью проверки усвоения материала учащимися.

— Почему автор в романе обратился к христианским Моти вам?

— Какие христианские мотивы воплощены в романе?

— Достоевский задумал роман «Идиот» как продолжение «Преступления и наказания». Как вы думаете реализовалась ли его идея?

— Какие жизненные события автора послужили причиной обращения к лику Христа?

Задание. Найдите в произведении эпизоды, напоминающие евангельские истории. (Учащиеся рассказывают историю Мари, побиенной каменьями односельчан, которую Мышкин рассказывает уже в петербургском салоне. Обиженная, отверженная Мари умерла почти счастливая — говорит князь Лев Николаевич. Она могла не только сама всех простить, но и от других прощение принять (гл. 6, ч. 1). История Мари напоминает евангельскую историю о Марии Магдалине, смысл которой — сострадание к согрешившей.)

 

Домашнее задание.

Составить список фамилий в романе. Поразмышлять об их значении.

 

Урок 18 (86). Мифология в романе. Фамилии в романе. Рогожин и Епанчина

Цель урока: показать фольклорную связь романа, выявить значение фамилий в романе.

 

Ход урока

I. Слово учителя.

Литературовед В. Н. Топоров показал, что в некоторых фамилиях персонажей романов Достоевского грань между именем собственным и нарицательным начинает стираться. Вот послушайте: «Как и в мифологических текстах, во многих местах «Преступления и наказания» имена (в частности, Разумихина и особенно Заметова) оказываются настолько мотивированными, что в передаче на другой язык эта мотивированность подлежит переводу. При всем этом структура имени у Достоевского лишь самым внешним образом может быть сопоставлена с именами в традиции классицизма. Несомненно, что операции, проделываемые Достоевским с именами, принадлежат к наиболее ярким свидетельствам мифопоэтической и карнавальной техники bricolage’a в индивидуальном художественном творчестве».

Ключом к символизму фамилий у Достоевского является не столько классицистическая эстетика, сколько ведущая тенденция мифопоэтического мышления, которая, может быть определена следующим образом:

Основной закон мифологического, а затем и фольклорного сюжетосложения заключается в том, что значимость, выраженная в имени персонажа и, следовательно, в его метафорической сущности, разворачивается в действие, составляющее мотив; герой делает только то, что семантически сам означает.

В романе «Идиот» герой всегда делает только то, что «семантически» сам означает, а переход имен собственных в имена нарицательные стал всеобщим, не знающим исключений правилом.

 

II. Реализация домашнего задания.

Ученики зачитывают список персоналий романа.

— Давайте попробуем обобщить. Сгруппируйте фамилии.

(Имена и фамилии основных действующих лиц в романе «Идиот» образуют трехступенчатую систему: звериные фамилии (Настасья Филипповна Барашкова, Лев Николаевич Мышкин, Ипполит Терентьев — барашек, мышь и конь), птичьи фамилии (Птицын, Лебедев и Иволгины), а между ними — переходное звено: фамилии, связанные с тем или иным типом природного материала, подвергнуто обработке, водном случае грубой и примитивной, а в другом случае тонкой — Рогожин и Епанчины.)

— Давайте посмотрим значение фамилий Рогожина и Епанчиных. Эти персонажи являются значимыми в раскрытии образа главного героя.

В фамилии Парфена Рогожина прежде всего принято видеть указание на тот контекст неортодоксальной религиозности, в который был вписан Достоевским характер этого персонажа: на эту-то духовную близость и тяготение Рогожина к сектантству и старообрядчеству и намекает фамилия Рогожин, которая ассоциируется у Достоевского с известным московским раскольничьим центром, сосредоточенным вокруг Рогожского кладбища.

Сектантский слой тут совершенно очевиден — Достоевский его особо подчеркивает, откровенно выделяет. Несомненно, для писателя было важно, чтобы фамилия Парфена вызывала ассоциацию с Рогожским кладбищем, но не менее важно было и то, чтобы она вызывала ассоциацию вообще с кладбищем, с кладбищем как таковым. Вспомним слова Ипполита Терентьева о посещении им дома Рогожина: «Дом его поразил меня: похож на кладбище, а ему, кажется, нравится, что, впрочем, понятно…»

Рогожину должно нравиться, что дом его похож на кладбище, ведь и фамилия у него такая, да и он сам ТАКОЙ.

В целом образ Рогожина есть напоминание о погребальном ритуале, что наиболее полно актуализируется в сцене совместного бдения Рогожина и Мышкина у тела Настасьи Филипповны.

В высшей степени показательно, что Достоевский считал эту сцену ключевой. Он признавался в письме к С. А. Ивановой, которой, кстати, и посвящен «Идиот», что ради этой сцены во многом и создавалась книга (и, действительно, сцена имеет глубинно синтезирующий характер, она соединяет вылупившиеся из образа Идиота личности Мышкина и Рогожина, и, причем, соединяет именно через жертву, через заклание Настасьи Филипповны): «Наконец, и (главное) для меня в том, что эта 4-я часть и окончание ее — самое главное в моем романе, то есть для развязки романа почти и писался и задуман был весь роман». Да и в последующие годы, в пору работы над другими своими романами, Достоевский придавал сцене совместного бдения князя Мышкина и Рогожина у тела Настасьи Филипповны поистине исключительное значение.

Рогожин, при всей своей живости, непосредственности и даже буйности, работает на смерть. Перед прощальной исповедью Ипполита Терентьева он говорит со знанием дела, с ясным пониманием того, как надо уходить из жизни:

—Разговору много, — ввернул молчавший все время Рогожин.

Ипполит вдруг посмотрел на него, и когда глаза ах встретились. Рогожин горько и желчно осклабился и медленно произнес странные слова:

— Не так этот предмет надо обделывать, парень, не так...

— Вспомните — когда Ипполит Терентьев решается покончить с собой.

(После того, как Ипполита посещает во сне образ Рогожина, он решается на самоубийство. Рогожин губит, но он — не злой дух, просто он — работник смерти, самым непосредственным образом связанный с погребальным обрядом. Достоевский указывает на это, рассказывая о видении, явившемся Ипполиту, подчеркивая, что из чувства отвращения к Рогожину Ипполит и решается на самоубийство. Но все становится на свои места только в финальной сцене в доме Рогожина (доме-гробе).)

— Что еще подтверждает символику ДОМА-ГРОБА и связь со смертью?

(Целый комплекс четко продуманных автором соответствующих деталей: Рогожин, обожающий мертвого Христа и обладающий прозвищем «кладбище».)

Во время совместного бдения у тела Настасьи Филипповны Рогожин прежде всего озабочен тем, чтобы никому не отдавать ее тела.

Финальная сцена «Идиота» придает максимальную законченность образу Рогожина и раскрывает его фамилию во всем ее глобальном символическом значении.

 

III. Слово учителя.

Связь Рогожина с погребальным обрядом функционально особенно проясняется через соотнесение Парфена с Аглаей Епанчиной. Их принадлежность к одному общему классу фамилий отнюдь не случайна. В подготовительных материалах к роману Достоевский подчеркивает, что Рогожин зарезал Настасью Филипповну из-за Аглаи. Пробует он и вариант, когда между Рогожиным и Аглаей завязывается роман: «...роман Рогожина с Настасьей Филипповной. Смерть из ревности».

Этот вариант был отвергнут, видимо, потому, что нарушал цельность рогожинского типа, но самое появление такой возможности в высшей степени показательно. Достоевский явно прощупывал, как бы продемонстрировать связь Рогожина с Аглаей, как бы сделать так, чтобы соотнесенность их друг с другом напрашивалась сама собой. В итоге он отказался от прямых перекличек на уровне сюжета, остановившись на уровне семантической насыщенности фамилий.

 

IV. Словарная работа.

Рогожа и епанча (полюс грубого, жесткого и полюс тонкого, изысканного) функционально совпадают, ибо обозначают верх, то, чем можно укрыть, покрыть.

Рогожа — «грубая плетеная ткань из мочальных лент (для упаковки, покрывания чего-либо и т. п.)» В «Словаре древнерусского языка» И. И. Срезневского приведен пример из «Златоструя»: «...и въ вратах лежат банных и рогозинами покрываются». Бытовало понятие «рогожный куль», да и саван делался из рогожи. Рогожа употреблялась в смысле подстилка, а также для обозначения верхней части повозки.

Епанча — длинный плащ без рукавов, но это еще и крыша (в говорах), а также «кожух, верхний свес, свод», «длинная, мохнатая попона». В словаре Срезневского дается вот еще какое значение:

«Епанча — покров, полость при санях».

Понятия рогожи и епанчи, при всей своей разнокачественности, функционально явно смыкаются, имея значение верхнего покрова (савана). Вот два примера из Пушкина, демонстрирующие и рогожу и епанчу в рамках похоронной обрядности:

Я искал глазами тело комендантши. Оно было отнесено немного в сторону и прикрыто рогожею. (Капитанская дочка);

ЛАУРА. Друг ты мой!.. Постой — при мертвом!.. что нам делать с ним?

ДОНГУАН. Оставь его — перед рассветом, рано, Я вынесу его под епанчою. И положу на перекрестке. (Каменный гость)

 

— Для чего же понадобилось Достоевскому через пересекающуюся семантику фамилий соединять Рогожина и Аглаю? Зачем понадобилось через смыкание фамилий актуализировать похоронный контекст?

(Настасья Филипповна вполне отдает себе отчет в том, что идет под нож Рогожина и даже как бы не может не идти к нему под нож. Знает и сам Рогожин, что ему предназначено совершить заклание Настасьи Филипповны. С самого же начала чувствует это и князь Мышкин. В разговоре с Ганей Иволгиным у него вдруг вырывается при знание: «...женился бы (Рогожин), и чрез неделю, пожалуй, и зарезал бы ее».

Рогожин как бы срастается со своим ножом и становится орудием заклания, становится необходимым элементом ритуального убиения. При всей своей бешеной ревности, он понимает, что зарежет именно тогда, когда на это решится сама Настасья Филипповна — ВОЛЬНАЯ ЖЕРТВА, И действительно, все зависит именно от нее. Она ждет ножа: «Как я подошел колоть (к рассвету), она не спала. Черный глаз смотрит. Я и кольнул изо всей силы».

А вот Аглая, при всем том, что так хотела бы быть жертвой, сама того не сознавая, гонит Настасью Филипповну навстречу ее судьбе, что той, собственно, и нужно, и тем самым принимает участие в подготовке обряда заклания.)

Во время встречи с Настасьей Филипповной Аглая приводит ее в состояние полного исступления, и после этого движение Настасьи Филипповны навстречу Рогожину, навстречу своей смерти становится особенно стремительным и неотвратимым, не знающим прежних колебаний и отступлений.

Аглая оказывается вовлеченной в обряд заклания. Она тоже могла быть и хотела быть вольной жертвой, но этот путь оказался уготован другой. Аглая все-таки оказалась внутренне, да и внешне не подготовленной к тому, чтобы стать жертвой, подлинной, настоящей. Она ненавидела свое благополучие, боролась с ним, но так и осталась до конца капризным ребенком, «барышней», как говорила Настасья Филипповна. Лик Аглаи не имел на себе отпечаток страданий, и это все решало.

Мечтавшей о том, что она станет жертвой, уготовано было всячески содействовать тому, чтобы жертвой стала другая, обладавшая великим даром, который сама Аглая никак не смогла заполучить, — страдающей красотой.