Отечественные исследования советского человека

Так как в отечественных социальных науках политическая социализация еще не сформировалась как самостоятельное направление исследований, отечественный опыт ее изучения было бы логично искать прежде всего в политической социологии. Однако и эта отрасль не вполне сложилась. Как отмечают В. Амелин и А. Дегтярев, ее становление в России не было ни последовательным, ни поступательным научным движением. «Социология политики не стала даже “птицей Феникс”, поскольку ей никогда не представлялась естественная возможность не только распустить, но и просто как следует отрастить свои крылья... Лишь в конце 1980-х гг. начинается нынешний этап становления дисциплины — без каких-либо гарантий ее превращения в полноценную и независимую от идеологического контроля государством область научной деятельности».⁴² Поэтому анализ изучения проблем политической социализации в отечественных социальных науках все-таки лучше начать с исторического обзора, а затем рассмотреть их состояние в отдельных отраслях социологического знания.

В русской социологии и психологии была рано воспринята идея воспитания человека, личности, руководствующейся в своем поведении высокими нравственными и общественными идеалами. Она содержится, например, в социологической полемике Н. К. Михайловского с Г. Спенсером по вопросу критериев прогресса,⁴³ в теориях

51

личности П. Л. Лаврова, Вл. Соловьева, Г. В. Плеханова. В основах русской теоретико-поведенческой социологии она играет первостепенную роль. Историк психологии М. Г. Ярошевский, рассуждая о творчестве И. П. Павлова, А. А. Ухтомского, И. М. Сеченова, отмечает, что в 20-е гг. XX в. в России «шел поиск перспектив сочетания естественнонаучного воззрения на человека как существо, не разъятое на душу и тело, с его приверженностью неведомым наукам о природе (в том числе и биологии) и нравственным ценностям... Преобразовать человека как целостное существо с тем, чтобы его тварная организация была движима высшими духовными ценностями, — такова была русская сверхценная идея».⁴⁴

В рамках подобной установки в русской и советской психологии и социологии сформулировано множество важнейших теоретико-познавательных положений по поводу фундаментальных философских, мировоззренческих и теоретико-познавательных проблем, без решения которых невозможно ни изучение проблем политической социализации, ни даже понимание их постановки в контексте отечественной политической культуры.

К ним относится теоретическое положение о приоритете общества перед личностью,⁴⁵ поддержанное советской идеологией; теория и педагогическая практика формирования личности в коллективе (А. С. Макаренко), анализ процесса утраты семьей своих социализационных функций (П. А. Сорокин). Исследования в этом направлении постоянно подталкивались вперед идеологией и политикой КПСС.⁴⁶

Важное значение имела прошедшая в советской психологии методологическая дискуссия по проблеме соотношения биологических и социальных факторов в развитии человека (Л. С. Выгодский, А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия), подтверждающая определяющую роль в формировании личности социальных факторов и самосоциализации человека.⁴⁷ Несправедливо забытым достижением отечественной науки о человеке является деятельностный подход в психологии личности (С. Л. Рубинштейн, Л. Н. Леонтьев, Д. Б. Эльконин и др.), позволяющий исследовать вклад самосоциализации личности в процессе социализации.⁴⁸

В отечественной социологии семьи накоплен большой эмпирический материал о ее социализирующей роли и сделаны крупные теоретические обобщения. В частности, С. И. Голодом разработана концепция исторических типов семьи, описывающая эволюцию структуры и стиля внутрисемейных отношений как целостностных типов (традиционная семья; детоцентрическая — современная семья и супружеская — постсовременная семья),⁴⁹ позволяющая решить проблему выбора теории в исследованиях политической социализации в семье.

В отечественной социологии образования, начиная с 1960-х гг. можно обнаружить большой материал, позволяющий говорить о развитии социально-структурных исследований социализации в стране. С того времени в новосибирской социологической

52

школе, а затем и в других научных центрах страны проводятся крупные исследования образовательного, профессионального и жизненного пути молодежи, ее профессиональной мобильности (В. Н. Шубкин), получившие продолжение в странах Восточной Европы.⁵⁰

В социологии личности советского периода были восприняты высокие общественно-политические идеалы и нравственные установки дореволюционных основателей этой науки, хотя здесь влияние официальных идеологем оказалось особенно велико. С одной стороны, использовались интернационально признанные теории (например, теория социальной роли), а с другой — делались малообоснованные выводы о том, что изменение индивидуального «идет в ногу с изменениями социального», а сложность общества и степень развитости личности в целом соответствуют друг другу, что не подтвердилось эмпирическими исследованиями 1990-х гг.⁵¹

Новым явлением 1990-х гг. в отечественной социологии личности стали исследования русского национального характера, в том числе политического значения традиционных этнических ценностей. В этой связи следует отметить книгу К. Касьяновой «О русском национальном характере»,⁵²интересные типологические исследования русских А. О. Бороноевым и П. И. Смирновым,⁵³ работы З. И. Сикевич.⁵⁴

Формируется направление, рассматривающее влияние общественно-политических систем на ценностные ориентации личности. Так, Б. З. Докторов показал, что структура ценностных ориентаций населения в странах бывшего социалистического лагеря (русские, немцы, поляки, венгры) сходны, особенно в отношении к власти и к социальным переменам.⁵⁵

В рамках отечественной социологии молодежи ведутся исследования, продолжающие концепцию «баланса социализации», позволяющие изучать степень интеграции молодого поколения в общество и в то же время его индивидуальность, самостоятельность и инновативность. Здесь есть несколько школ: новосибирская (В. Н. Шубкин), свердловская (Ф. Р. Филиппов, М. Н. Руткевич, Л. Я. Рубина), ленинградская (В. Т. Лисовский, С. Н. Иконникова, А. В. Лисовский). В этой исследовательской традиции выполнено несколько масштабных лонгитюдных проектов изучения жизненных планов молодежи и их реализации («Проект 17-17», «Проект 17-25»), в том числе и международное сравнительное исследование «Жизненные пути молодежи в социалистическом обществе» (СССР, Чехословакия, Болгария, Венгрия и Польша), раскрывающих общественную организацию и механизмы социализации молодых

53

поколений.⁵⁶ Такие исследования продолжаются и в 1990-е гг. и тем самым поддерживают преемственность отечественных социологических исследований поколений и их социализации.⁵⁷

В отечественной социальной психологии существует направление, которое можно назвать, пользуясь термином В. А. Ядова, «социологической социальной психологией»,⁵⁸ восходящей к теории установки Д. Н. Узнадзе. Его представителями выполняются политико-психологические исследования отдельных проблем политической социализации конца 1980— начала 1990-х гг. Их работы также могут быть важной основой интеграции и институционализации отечественных социологических исследований политической социализации.

Например, в работах Г. Г. Дилигенского⁵⁹ анализируются массово-психологические процессы в меняющемся российском обществе. Пользуясь теорией легитимации социальной реальности П. Бергера и Т. Лукмана, он изучает жизненный путь человека в кризисном обществе и обнаруживает, к примеру, что лишь 10% россиян усвоили так называемую «имплицитную теорию» (термин Бергера и Лукмана), отвечающую принципам рыночной экономики. Многие придерживаются унаследованной из советского прошлого «теории передела» собственности с требованием «раздать людям незаконно нажитое богатство» новых русских.⁶⁰

Расширяются исследования социальной и политической идентичности в кризисном обществе, начатые проектом, выполненным в Институте социологии РАН под руководством В. А. Ядова.⁶¹ Идет изучение социализирующего влияния нестабильной социальной среды.⁶²

В исследовании по политической психологии Е. Б. Шестопал «Личность и политика»,⁶³ и дается развернутый критический анализ западных, в основном американских, теорий политической социализации. Автор изучает проблемы политической

54

социализации в российском обществе и приходит к выводу о ее глубоком кризисе в 1990-е гг., аналогов которого нет в других странах.⁶⁴

Таким образом, российская социология, социальная психология, политическая психология давно и глубоко изучают важнейшие проблемы политической социализации человека. В последнее время наблюдается их концентрация вокруг темы «советского человека» и его судеб в постсоветском обществе, которая стала средоточием различных проблем политической социализации, как методологических, так и содержательных, как научных, так и идеологических. Эта тема скорее всего может либо объединить усилия исследователей политической социализации, либо разъединить их на политические лагеря, как не раз бывало в отечественной социологии еще в дореволюционные времена.

Поэтому здесь уместно проследить истоки и продуктивные линии разработки этой темы. Отметим, что в переходный период после Октябрьской социалистической революции была сразу же поставлена задача воспитания «нового человека» — человека советского — как важнейшая часть коммунистического проекта. Она быстро институционализировалась в пионерии, комсомоле, в системе партийного и государственного контроля за политическим воспитанием и поведением гражданина. Ее научная разработка началась на кафедрах общественных наук в вузах и в официальной идеологии. Впервые стал систематически изучаться человек советского типа.

Характерной чертой начального этапа этого процесса было использование художественных образов. Так, Г. Л. Смирнов в книге «Советский человек» с подзаголовком «Формирование социалистического типа личности» строит иерархию типов советского человека по степени близости к советскому идеологическому канону. На вершине иерархии оказываются литературные герои: М. Нагульнов из романа М. Шолохова «Поднятая целина»; П. Корчагин из романа Н. Островского «Как закалялась сталь»; партизанский командир Левинсон из романа А. Фадеева «Разгром». Далее следуют реальные герои — красные командиры времен Гражданской войны, затем — партийные работники, передовики производства и, наконец, дается критика антиподов советского человека (тунеядцев, расхитителей государственной собственности и т. п.). В книге широко используются цитаты из высказываний Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева, выступающие в качестве научных постулатов. Несмотря на это, а может быть именно поэтому книга дает вполне ясное представление о каноническом советском человеке — своего рода идеальном типе.

Ставится и анализируется проблема преемственности поколений советских людей.⁶⁵ Она не сводится лишь к выполнению идеологического заказа. Так, В. К. Егоров, автор книги «История есть смена поколений», стремится к эмпирическому обоснованию выводов о преемственности советских поколений, но сталкивается со слабостью методологических основ и эмпирической базы научного коммунизма как науки о современности. Он пишет: «... Предположим следующую схему. Молодое поколение по прошествии времени становится средним, а затем старшим. Происходит как бы “консервация состава поколения”. Статистические данные позволяют достаточно точно охарактеризовать каждое поколение в его историческом движении (как на определенном историческом

55

отрезке, так и в динамике) с точки зрения социально-классовой структуры, профессиональной принадлежности, доходов, потребления, образования, доступа к культурным ценностям и т. д. Но как изменяются эти поколения в своем историческом движении в плане идейно-политическом, нравственном, социально-психологическом, в плане своих интересов, потребностей, отношения к ценностям социализма?»⁶⁶

Ответы на эти вопросы не содержатся в официальной статистике, ни в советской, ни в постсоветской. Для их получения требуются углубленные методологические и эмпирические изыскания. В. К. Егоров, обнаруживая яркие факты серьезных отклонений в ценностях и поведении молодежи от официального идеала советского человека, сетует на «недостаточность материала для сравнительно-сопоставительного анализа движения поколений», признавая тем самым невыполнимость возникших исследовательских задач в рамках научного коммунизма, а значит, и тупиковость этой линии. Начавшиеся в середине 1980-х гг. изменения идеологии подвели черту под такими исследованиями.

Как противоположность этой идеологической крайности в изучении советского человека, читаются литературные памфлеты 1970-х и 1980-х гг. К ним относятся ранние произведения А. А. Зиновьева, внесшего в научный оборот сам термин «homo sovjeticus», а также известное произведение писателя В. Ерофеева «Москва — Петушки».⁶⁷

В дальнейшем в книгах «Гомо советикус», «Коммунизм как реальность» и в других сочинениях А. А. Зиновьев постепенно оставляет пародирование советского человека и разрабатывает тему с привлечением фундаментальной теории. Его «советский человек» как социальный тип представляет собой удачный результат социобиологической эволюции, адаптировавшийся к системе посредством усвоения простых правил поведения, например: «меньше дать и больше взять; меньше риска и больше выгоды; меньше ответственности и больше почета; меньше зависимости от других; больше зависимости других от тебя». «Легкость, с какой люди открывают их для себя и усваивают, поразительна», — восклицает А. Зиновьев и объясняет это естественностью, так как они сложились в ходе социобиологической эволюции человека.⁶⁸

Несмотря на публицистичность и политизированность своих сочинений, Зиновьеву удалось доказать, что проблема советского человека является сложной, связанной с фундаментальными принципами общественного устройства и направлением социальной эволюции. Эта линия теоретического изучения советского человека оказывается продуктивной, но ей не хватает эмпирической обоснованности.

Вместе с идеологическими изменениями середины 1980-х гг. возникли благоприятные условия социологического изучения советского человека. В 1989 г. начат крупный проект на эту тему под руководством социолога Ю. А. Левады. Он и другие авторы книги «Советский простой человек» раскрывают данное понятие через описание его существенных признаков: представление о собственной исключительности, государственно-патерналистская

56

ориентация, парадоксальное сочетание внутренней установки на иерархичность с эгалитаризмом и упрощенчеством, а также имперские политические амбиции.

Авторы полагают, что существует всего лишь одно поколение «вполне советских людей» — это когорты, вступившие во взрослую жизнь в начале 1930-х гг. и занимавшие ключевые позиции в общественной жизни до конца 1950-х гг. Предыдущее поколение оказалось переломленным революцией, а последующее без особого сожаления приняло распад советской системы.⁶⁹

Тем не менее они отмечают сохранение советского человека как устойчивого социального типа в постсоветском обществе и его влияние на весь социальный процесс в постсоветский период. На основе эмпирических данных, собранных в 1989, 1994 и 1999 гг., авторы приходят к выводу о том, что «homo post-sovjeticus» мало чем отличается от своего советского прототипа и его влияние на формирование постсоветской социальной системы очень велико.⁷⁰ Тем самым они формулируют конкретную важную проблему изучения политической социализации в переходный период. Остается добавить, что исследования советского человека являются продолжением этой линии, сочетают систематичность с эмпирической обоснованностью. Они способны скорее всего послужить отправной точкой исследований политической социализации в постсоветской России на начальной стадии становления этого исследовательского направления.

Крупным вкладом в такие исследования стали работы Н. Н. Козловой, посвященные социализации первого советского поколения 1930—1950-х гг., выполненные на основе анализа биографических материалов с позиции социологии повседневности.⁷¹ Согласно ее концепции, революция 1917 г. была крестьянской и повлекла за собой попытку создания общества без элиты, основанного на идеях позднего Просвещения. Глубокая пертурбация всех нравственных, религиозных и политических устоев привела к децивилизации и архаизации жизни, но вместе с тем возникли новые принципы социальной стратификации, которые первой обнаружила молодежь и сделала попытку их освоения, т. е. проторила первые пути превращения крестьянина и горожанина в советского человека.

Описывая социально-психологические механизмы процесса такого социального превращения, Н. Н. Козлова обнаруживает комплекс новых общественных условий социализации, отношений и повседневных практик, свойственных эпохе. Так, она раскрывает один из механизмов политической социализации и ресоциализации, употребляемый властью для внедрения политических ценностей: власть на время угнетает одну из жизненно важных потребностей человека (например, устроив голод, лишив жизнь человека безопасности, ограничив право на образование и др.), затем дает возможность удовлетворить эту потребность в обмен на смену идентичности или хотя бы на лояльность. Эти механизмы будут рассмотрены в дальнейшем при изучении становления поколения первых советских людей (см. 5.2, 8.2).

Отечественные исследования политической социализации, содержат большой опыт постановки и решения важнейших проблем социализации, хотя и не представляют собой никакой целостности. Опыт разобщен по отдельным социальным и гуманитарным

57

наукам, а в социологии — между ее отраслями (социология семьи, молодежи, личности, образования, социальной и политической психологии).

Возникает необходимость объединения имеющихся наработок вокруг центральных проблем политической социализации. Для этого складываются необходимые предпосылки, которые закладывались в процессе изучения советского человека. Эта линия может послужить основой интеграции таких исследований в отраслях социологии и диалога социальных и гуманитарных наук по вопросам комплексного исследования политической социализации. Данное направление характеризуется научной открытостью, так как основано не только на теоретических концепциях, но и на эмпирических данных. Следовательно, оно способно воспринять интернациональный опыт политико-социологических исследований, в том числе и проанализированный выше, и внести в него свой вклад, изучая особенности политической социализации человека советского и постсоветского обществ в переходный период.

58