О связи потребностей, интересов и усвоенных ценностях: теоретический экскурс

Проблема усвоения ценностей и идеологий является одной из важнейших в изучении политической социализации. Она стала классическим предметом социально-политических исследований. Выявить связь потребностей, интересов, идеологии и политического поведения на уровне отдельного индивида всегда непросто. В кризисном обществе данная проблема усложняется за счет снижения значения рационального выбора, роста стихийности социальных процессов и действия латентных факторов периода, рассмотренных ранее. Обратимся к проблеме идеологической социализации с учетом этих обстоятельств.

199

В классической постановке проблемы, восходящей к марксизму, интересы больших социальных групп (классов) носят объективный характер. Они определяются с учетом направления прогрессивного развития общества и по их социальному положению на каждом историческом этапе. Интересы соотносятся с потребностями исторического прогресса. Ученые способны определить и сформулировать интересы класса в теоретической форме, а политики (партия) внести их в классовое сознание.

Эта рационалистическая теория была ослаблена К. Мангеймом, продемонстрировавшим в книге «Идеология и утопия», и особенно в отдельном исследовании возникновения консерватизма, что формы ложного, трансцендентного бытию сознания могут служить мотивами политической деятельности людей и что граница между ложным и адекватным политическим сознанием достаточно условна.¹ Из работ Мангейма следует, что рациональность как основа усвоения идей выступает лишь частным случаем их связи с потребностями и социальным положением. Обстоятельства, которые оказывают влияние на рациональность, многообразны, а идеологические системы могут вести относительно самостоятельную жизнь.

Явления устойчивости идеологических образований обнаружены в эмпирических исследованиях изменения ценностей Р. Инглехартом, который несколько иначе систематизировал потребности, сформулированные в общепризнанной теории Маслоу.² Он ввел понятие материалистических потребностей (связанные с физическим жизнеобеспечением и безопасностью) и, соответственно, постматериалистических, к которым относятся социализационные потребности (статус, престиж, самореализация, а также удовлетворение интеллектуальных и эстетических потребностей).

В операционализированном виде система потребностей выступает у Инглехарта как материалистические и постматериалистические ценности, предлагаемые вниманию респондента в форме вопросов, понятных человеку в повседневной жизни и позволяющих эмпирически исследовать связь потребностей и ценностей, включая широкие интернациональные сравнения.

Материалистические ценности — это стабильная экономика, экономический рост, борьба с инфляцией, мощные вооруженные силы, борьба с преступностью, общественный порядок. К постматериалистическим ценностям относятся участие в принятии политических решений, управлении предприятием, борьба за индивидуальность человека в массовом обществе, свобода слова, приоритет идей перед деньгами, эстетика природы и городов.³

По Инглехарту, смена ценностей происходит вместе с экономическим ростом и сменой поколений общества. Для ее объяснения используются два теоретических положения о связи ценностей и потребностей.

Во-первых, гипотеза значимости недостающего как основного условия усвоения

200

ценности. Приоритеты индивида отражают его социальное положение и проблемы, связанные с ним: наибольшая субъективная ценность придается тому, чего относительно не хватает. Неудовлетворенные физиологические потребности первенствуют по отношению к социальным, интеллектуальным и эстетическим. Голодные люди пойдут на многое, чтобы получить пропитание, в частности, не будут упорствовать в своих политических взглядах.

Недалекая экономическая история индустриальных обществ показывает, что здесь все еще были бедняки, но большинство населения не голодало и не влачило жалкое существование, описанное в свое время Ф. Энгельсом в книге «Положение рабочего класса в Англии». Удовлетворение материальных потребностей привело к постепенному сдвигу, в ходе которого более высокую значимость приобрели постматериалистические потребности и соответствующие ценности.

При прочих равных условиях можно, по мнению Инглехарта, ожидать, что продолжительные периоды высокого благосостояния приведут к массовому усвоению постматериалистических ценностей, а экономический спад будет иметь противоположные последствия.

Однако прямой и непосредственной связи между высоким уровнем экономического развития общества и преобладанием постматериалистических ценностей не существует, так как эти ценности отражают субъективное чувство безопасности человека, а не просто уровень развития экономики страны или экономическое положение семьи. Если богатые люди и нации и ощущают себя в большей безопасности, чем бедные, то в этих переживаниях сказывается и опыт, полученный в той среде, в которой вырос человек. Таким образом, гипотезу ценностной значимости недостающего следует дополнить положением о влиянии опыта, накопленного в процессе социализации.

Это теоретическое положение названо Инглехартом гипотезой социализационного лага. Она гласит, что состояние социально-экономической среды и ценностные приоритеты скорее всего не будут соответствовать друг другу, так как между ними имеется большой временной лаг. Ценности человека в значительной степени отражают результаты социализации в годы, наиболее значимые для формирования личности (формативные периоды первичной и вторичной социализации).

Социализационная гипотеза вместе с гипотезой ценности недостающего позволяет объяснить многие феномены индивидуального поведения, которые с точки зрения стороннего наблюдателя выглядят странно. Например, человек, привыкший смолоду экономить, продолжает делать это, даже достигнув высокого уровня материальной обеспеченности. Имеется, и немало, примеров сохранения верности политическим идеалам своей молодости.

Используя обе гипотезы, по мнению Инглехарта, можно сформулировать теоретические положения о связи потребностей и ценностей, учитывающие социальные изменения.

• Если, согласно гипотезе ценностной значимости недостающего, процветание ведет к распространению постматериалистических и других современных ценностей, то гипотеза социализационного лага уточняет, что при этом они не меняются в одночасье, а могут содержать в себе отложенный эффект периода.

• Смена ценностей осуществляется постепенно, в форме «тихой революции» по мере смены поколений. При этом проблема соответствия потребностей и ценностей не снимается. Их расхождение объясняется гипотезой социализационного лага.

• В результате улучшения экономического положения, повышения безопасности и комфортности жизни можно ожидать возникновения существенных различий между

201

ценностными приоритетами старших и младших возрастных групп. Инглехарт говорит о том, что между экономическими переменами и их политическими последствиями лежит достаточно большой временной отрезок. «Через 10—15 лет после начала эры процветания возрастные когорты, чьи годы личностного становления пришлись на этот период, станут пополнять электорат. Может пройти еще десятилетие или около того, прежде чем эти группы начнут занимать в своем обществе позиции власти и влияния; еще одно десятилетие, или около того, — прежде чем они достигнут высших уровней принятия решений. Правда, их влияние станет значительным задолго до этой финальной стадии. Постматериалистам свойственна более высокая развитость, они лучше артикулируют свои позиции, политически более активны — в сравнении с “материалистами”. Следовательно, политическое влияние первых, в тенденции, способно быть значительнее, чем вторых».⁴

• Ухудшение экономического положения, снижение степени удовлетворения высших потребностей, рост преступности будет способствовать усилению материалистических потребностей. Политическими последствиями этого обстоятельства станет усиление идеологий, направленных на «жесткую руку» и наведение порядка. Произойдет рост доверия «экономистам» и «юристам», обещающим накормить и защитить маленького человека. Можно предположить оживление в России и некоторых постсоветских странах советской идеологии, пропагандирующей общее благо и напоминающей о низком уровне преступности, безопасности человека на улице, достигнутой в СССР.

Таким образом, концепция Инглехарта хорошо согласуется с концепцией социализации, используемой в настоящей работе, и методологией исторической социологии, ориентированной на анализ жизненного опыта, накопленного поколениями. Идеи Инглехарта позволяют изучать социализационные различия в ценностных системах, идеологических предпочтениях и политическом поведении поколений, причем на солидной эмпирической основе (сравнительные исследования ценностей проведены автором более чем в 40 странах).

Вместе с тем теория Инглехарта ориентирована на процесс плавных социальных изменений и не углубляется в вопросы приобретения социального опыта в кризисном обществе, накапливаемого путем проб и ошибок. Поэтому она, предоставляя исследователю ряд продуктивных теоретических положений (социализационный лаг, систематизацию ценностей и потребностей, анализ их приоритетов), все-таки нуждается в дополнении более широкими теоретическими обобщениями, учитывающими как стихийность поведения по удовлетворению потребностей, так и избыток идеологических предложений, содержащихся в европейской политической культуре. Тогда процесс идеологической социализации получит более широкие причинно-следственные обоснования.

Для решения обозначенной задачи обратимся к теории иррационального поведения А. Гелена. Ее предметом также выступает проблема связи потребностей, интересов и идеологии. По содержанию она представляет собой расширение знаний о формировании мотивации действия и усвоения ценностей за пределы принципа рациональности.

Гелен, вслед за Парето, терминологию которого он широко заимствует, рассматривает связь между «инстинктами, интересами, потребностями людей» и их «выражением в действиях и на словах», т. е. как в рациональных теориях и идеологиях, так и в

202

форме иррациональных представлений и действий.⁵ Гелен пользуется «методом и теорией нелогичных действий», разработанных В. Парето, характеризуя последнего как автора «наипервейшего ранга», идеи и методы которого рекомендуется использовать в философской антропологии, социальной психологии и «для каждого исторического и социального исследования, ориентированного политически.»⁶

Реферируя более чем 500-страничную «историко-социально-политическую» часть наследия Парето, Гелен исходит из того, что нелогичные и нерациональные действия значительно превышают объем рациональных в общей массе действий. Здесь уместно пояснить, что мы не следуем этому теоретическому положению и философской антропологии Гелена в целом, и не занимаемся вопросом соотношения рациональности и иррациональности у человека. Мы констатируем тот факт, что в кризисном социуме человек часто вынужден действовать методом проб и ошибок в попытке приспособиться к переменам. Используя теорию Гелена, мы не разделяем всех ее мировоззренческих основ.

Определяя понятие иррационального действия, Гелен исходит из наличия связи между фундаментальными потребностями, влечениями и привычками (или, по его терминологии — «чувствами»), отношения между которыми схематически изображены на рис. 11.

Рис. 11. Связь потребностей, действий и усвоенных теорий по Гелену.

Точка A обозначает социальное положения человека, которое характеризуется некоторыми потребностями. Из точки A исходят, с одной стороны, наблюдаемые действия B, имеющие объективный результат. С другой стороны, в направлении C возникает «теоретическое движение», выражаемое в форме высказываний или «теории», например, нравственного суждения или социального представления. Пользуясь двумя осями координат, Гелен символизирует с их помощью принципиальное различие между поведением и содержанием сознания, т. е. по сути дела он готов проиллюстрировать парадокс Ла-Пьера.

Соотношение теоретических и практических действий может быть, по Гелену, трояким:

1) человек делает B и верит в C (соответственно знает C или считает, что знает его);

2) человек делает B, потому что верит в C (знает и т. д.);

3) человек верит в C (знает и т. д.), потому что делает B.

203

Второй случай есть рациональное поведение. По Гелену, он встречается на практике реже, чем принято считать в психологии, истории и социологии, в то время как иные формы связи мышления и деятельности (случаи 1 и 3) распространены шире, но изучены меньше. Исследуя их, Гелен различает два больших класса поступков: логичные и нелогичные.

Если объективный результат действия B совпадает с субъективной целью действующего, то такое действие он называет логичным. Существенный признак логичного действия в том, что ему предшествует «теория», т. е., действие мотивировано неким теоретическим представлением (термин «теория» употребляется здесь в широком смысле слова, включает все духовные образования, в том числе и мифологические), а также в том, что результат деятельности человека B отвечает представлению, выступающему мотивом действия. Всякое спланированное, адекватное и успешное по своим результатам действие подкрепляет представление о том, что теория соответствует фактам и является примером действий такого типа. Оно распространено в экономике, науке и технике, т. е. везде, где действуют рационально. Логичное поведение встречается и в культурной жизни, в таком случае происходящее напоминает удачный физический эксперимент.

Если результат действия B отличается от ожиданий действующего лица, т. е. от субъективной цели действия, то такое действие Гелен называет нелогичным. Такие процессы интересны с точки зрения политико-социализационного опыта в кризисном обществе, накапливаемого в их результате. Гелен выделяет разновидности подобных действий.

(a) С точки зрения стороннего наблюдателя действие не имеет ни смысла, ни объективного результата. Действующий совершает его вообще без «теории», т. е. без полагания смысла и цели, например, поведение по привычке или из вежливости. Такой вариант интересен для социологии, но не для исследования проблематики данного раздела.

(b) С точки зрения стороннего наблюдателя действие имеет объективный смысл и результат, но совершается без субъективного смысла и цели со стороны действующего. Таковыми являются, например, инстинктивные действия: сосательные движения младенца, защитные реакции человека и животных. На рис. 12 они изображены линией A – B, при этом линия A – C выпадает. Это — самые чистые типы нелогичных действий, но они не интересны для социологии, которую в большей степени должны привлекать нелогичные действия типа (c) и (d), рассматриваемые ниже.

(c) Объективный результат не совпадает с теорией, которой придерживается действующее лицо. С точки зрения стороннего наблюдателя, теория или представление, сопровождающее действие и обеспечивающее целеполагание действующего, не имеет никакой логически ясной и эмпирически подтвержденной связи действия с результатом. Человек может делать B и верить в C (случай 1) или верить в C, потому что он делает B (случай 3), но для стороннего наблюдателя феномены B и C никак не связаны между собой. В случае действий типа (c) речь идет не о мотивированных действиях, а о действиях, которые лишь сопровождаются некими теориями, обеспечивающими смыслом деятельностные акты, но не влияющие на их протекание и получающиеся результаты.⁷

Для иллюстрации этого случая Гелен приводит множество фактов, подтверждающих, что исходя из состояния A, характеризуемого некоторыми потребностями, человек

204

может совершать некоторые действия B и одновременно развивать определенные теории C, никак эмпирически не связанные с потребностями. Например, «католик, магометанин, китаец, кантианец... испытывают угрызения совести, когда лгут, но имеют совершенно разные сопутствующие смыслополагания».⁸ Согласно Гелену, человек говорит правду, исходя из «чувства» (потребности. — Н. Г.), а не из теории взаимного доверия или представления об эвменидах. В форме высказывания теории иррационального действия этот тезис звучит так: «То же самое чувство, которое побуждает человека предпринять действие B или испытать его, влечет человека к тому, чтобы выдвинуть теорию C, которая его обосновывает».⁹ Иными словами, если имеются определенные «привычки, потребности и влечения», то возникает и некоторая теория, их обосновывающая. Отсюда вовсе не следует, что эта теория должна иметь эмпирическое подтверждение, быть верной. (Из этого вытекает лишь то, что гипотеза социализационного лага получает дополнительное теоретическое обоснование).

(d) Наконец, встречаются нелогичные, но мотивированные действия. Они имеют объективный результат B и субъективный мотив C, т. е. осмыслены и мотивированны теоретически. Однако объективный результат, отмечаемый независимым наблюдателем, как и в случае (c), всегда отличается от намеченного действующим субъектом, в противном случае речь шла бы о логичном действии. Например, поясняет Гелен, некто, желая навредить человеку, с этой целью протыкает восковую фигуру жертвы раскаленной иглой. Его действие мотивировано и целенаправленно, его теория может звучать так: если восковую фигуру имярек протыкать раскаленной иглой, то можно навредить ему. Однако эта теория не подтверждается эмпирически, объективными фактами. Имярек, допустим, пребывает в добром здравии, и его дела идут хорошо. Тем не менее нелогичные теории существуют, их придерживаются, ими руководствуются. Примеров подобных «теорий» более чем достаточно.

Спрашивается, в чем секрет их живучести? Каким образом они усваиваются и продолжают существовать, невзирая на смену времен и поколений? Такие вопросы возникают всегда, когда не удается найти рациональную основу политического поведения человека и его идеологических пристрастий. Для ответа на этот вопрос Гелен подвергает нелогичные действия как особый тип социальных действий дальнейшему анализу с целью дифференцированного рассмотрения их связи с «инстинктами, чувствами и влечениями, стоящими за ними»,¹⁰ т. е. с фундаментальными потребностями.

Привлекая теорию остатков и дерриваций Парето, Гелен рассматривает проблему на примере нравственной нормы о том, что к животным следует относиться хорошо. В этой «теории» можно выделить стабильное «ядро» (к животным следует относиться хорошо) и вариации в аргументации: так как животные имеют душу, так как это нравственно, так как это угодно Богу, так как так поступает каждый культурный человек, так как в животном живет душа умершего человека, так как «в мире в себе» животное от нас ничем не отличается и т. д. Стабильное ядро теорий выражает, по Гелену, «инстинктивную позицию, соответствующую чувствам», и приводит нас к искомому основанию A, т. е. к потребностям и влечениям определенной направленности (сострадание к животным), из которого в направлении B развертываются различные действия (защита животных, наказание за издевательство над ними, правовые нормы в отношении животных и пр.), а в направлении C — различные теории, смыслополагания,

205

оправдания чего-либо, как уже перечисленные, так и другие. По терминологии Парето это есть не что иное, как «остатки», являющиеся константами в нелогичных теориях и в поведенческих актах. Тем самым они оказываются стабильными ядрами, выражающими потребности.¹¹

Посредством дальнейшего анализа нелогичных теорий с привлечением теории инстинктов Парето (которую мы опускаем, так как она не учитывает современных знаний биологии человека, психологии и этологии) Гелен специально останавливается на функции аргументации в сохранении теории, что следует учитывать при оценке роли политической аргументации в усвоении идеологии. Рассмотрим дальнейший ход рассуждений и выводы Гелена.

Пусть имеется теория (высказывание, деривация) «Ты должен уважать своих родителей». Ее можно аргументировать посредством категорического императива, ссылкой на заповеди Божьи, принципом полезности, посредством древнекитайского учения о предопределении и пр. В основе рассматриваемого теоретического высказывания лежит инстинктивная константа (по классификации Парето, социальные «остатки»). Обратимся к рис. 12. На нем обозначен некий комплекс потребностей p, из которого возникают «остатки» m, n, o (теоретические ядра и максимы практического поведения).

Рис. 12. Связь потребностей, ядер теорий (интересов), теорий и аргументаций. Обозначения: P — фундаментальные потребности; m, n, o — ядра теорий (интересы); s, t, u — теории и идеологии; p, q, r и v, w, x — системы аргументации.

Из одного и того же ядра m посредством аргументов и высказываний о смысле p, q, r создаются различные теории s, t, u. «Каковы наблюдаемые отношения между этими теориями?» — спрашивает Гелен и вслед за Парето формулирует некоторые выводы, важные для объяснения факта сохранения и смены идеологий.

A) Нелогичные теории сильно зависят от «остатков» (Residuen¹²), т. е. потребностей, а не наоборот, как считают сторонники так называемого интеллектуалистского предрассудка, которых критикует Гелен. Иными словами, на инстинкты (потребности) людей невозможно повлиять посредством теорий. В зависимости от очень медленно меняющихся потребностей и их сочетания меняются в качестве зависимых переменных теории (идеологии) и другие способы полагания смысла.

206

B) Теория хорошо усваивается человеком, если она ясно выражает интересы, подкрепленные потребностями и влечениями. Лишь отсюда возникает «обратное влияние» идей, теорий и т. д. на сферу влечений, или, если можно так выразиться, их качественное усиление и даже возможность некоторой переориентации влечений.

C) При изменениях в способе рассуждений и аргументации p, q, r, как «остатки» (интересы) m, n, o, так и сами теории s, t, u сохраняются. Одни и те же теоретические положения (например, «не укради») на фоне неизменных потребностей в безопасности обосновывались в Средние века теологически, а в Новое время — философски, в частности, с помощью теории естественного права. Гелен отмечает в этой связи интересное явление — «моду на интерпретации», которые демонстрируют порой даже большую вариативность, нежели, сами теории и идеологии. Иными словами, значение аргументации в идеологической социализации относительно невелико. Правда, в некоторых случаях изменения в способе аргументации все же являются признаками изменений в «остатках» (интересах).

D) В результате изменений только лишь в теории или в аргументации в «остатках» (интересах) ничего не меняется. Гелен поясняет это на широко известном историческом примере живучести марксистской идеологии: «Во сто крат более научные опровержения марксизма ничего не меняют в интересах и чувствах, которые он выражал. Лишь посредством других потребностей и влечений они могут быть вытеснены (Ницше!)», — восклицает он.¹³

Отсюда, по Гелену, можно сделать практические выводы, полезные для исследования идеологической социализации и ресоциализации. Приведем их, используя схему на рис. 12 вместе с нашими краткими комментариями:

1) Если подавляют интересы m и стоящие за ними потребности, то исчезают и теории s, t, u вместе с аргументами p, q, r. Следствие: если потребности и интересы удовлетворены, то теория и идеология могут долго сохраняться.

2) Если разрушают аргументацию теории p, q, r, не затрагивая сферу потребностей и интересов, то сейчас же возникают новые обоснования теорий и идеологий v, w, x. Следовательно, в идеологической социализации аргументы важны, но не имеют решающего значения. Оно принадлежит сфере потребностей и интересов.

3) Если попытаться устранить теории s, t, u, то это удается лишь в том случае, если потребность, выражаемая ядром m, является сравнительно слабой и с течением времени ослабевает еще больше.

Сюда же относится еще и такая ситуация. Если потребность m является сильной, то попытка угнетения теорий s, t, u безуспешна, а теоретическое ядро m (интересы) лишь укрепляется в результате противоборства с ней. (Пример — культуркампф Бисмарка и марксизм).

4) Надежное устранение теорий s, t, u удается лишь посредством физического уничтожения носителей потребностей и интересов m. (Сталинские репрессии!) Например, различные христианские конфессии истребили представителей так называемых «еретических учений». Однако римское государство не могло бороться с христианами такими же жестокими методами, так как ядро теории m, которое можно обозначить на рис. 12 как отношение r – u, имело некоторое родственные теоретические формы, например, культ Митры, обозначаемый как отношение q – t, или неоплатонизм (p – s).

Рассуждения Гелена лишь по форме напоминают бихевиористские и позитивистские

207

концепции, в них содержится нечто большее. В частности, модель связи потребностей и их теоретического выражения учитывает иррациональную составляющую действия людей, а значит, в общем и целом пригодна для изучения идеологической социализации в кризисном обществе, где действует множество латентных факторов, придавая процессу социализации стихийный характер.

В выводах Гелена дается концептуализация практики политической ресоциализации, уже рассмотренной ранее на отечественном историко-социологическом материале и примерах работ Н. Н. Козловой. Напомним, что ее механизм состоит в том, что на некоторое время угнетается удовлетворение одной из жизненно важных потребностей человека, затем дается возможность удовлетворить ее в обмен на лояльность и восприятие новой идеологии (ср. с приведенным выше выводом 1). Разумеется, потребности могут угнетаться в кризисном обществе в обезличенной форме факторами периода.

Третий вывод из концепции Гелена: теории и идеологии исчезают в случае ослабевания потребности с течением времени при возникновении новых потребностей, которым отвечают другие теории и идеологии. Это созвучно тезису Р. Инглехарта о плавном изменении ценностей.

Такой же вывод, содержащий теоретическое положение о том, что если потребность является сильной, то с ней бесполезно бороться, кроме как путем физического устранения ее носителей, свидетельствует о том, что Гелен весьма реалистически рассматривает практику политической социализации.

Таким образом, принцип рациональности поведения может быть дополнен теорией иррационального поведения Парето – Гелена и в этих расширенных теоретических рамках далее появляется возможность рассмотреть проблему адаптации к новым социально-экономическим условиям с привлечением эмпирического материала и с точки зрения последствий для массовой идеологической социализации и ресоциализации.

Мы исходим из того, что в индустриальном обществе, движущемся к постиндустриальному, удовлетворение социальных потребностей через профессиональный статус, если воспользоваться структурой потребностей по Маслоу, имеет очень важное значение для человека. Статус в значительной мере отражает содержание и степень удовлетворения других потребностей, как материальных, так и духовных.

В кризисном обществе профессиональный статус выступает средоточием изменений в жизненном пути человека, которые проявляются на уровне когорт. Поэтому статусные перемены служат основой интерпретации результатов идеологической социализации и ресоциализации. Исследовательской традицией, с которой соотносится этот подход, выступают социально-структурные исследования политической социализации.

Напомним, что дилемма адаптации человека в кризисном обществе заключается в том, что в ответ на ухудшение своего экономического положения он должен либо начать больше зарабатывать, либо сократить свои амбиции и запросы к жизни. При этом приходится принимать в расчет изменения в статусе (престиже профессии), так что дилемма конкретизируется и выглядит следующим образом.

Можно повысить статус и доход, став предпринимателем. Однако этот вариант не интересен для нашего рассмотрения, так как предприниматели единственная социальная группа, бесповоротно поддерживающая курс реформ. Но данная профессия не стала массовой, а значит и ее представители не относятся к объектам изучения массовой политической социализации.

У представителей массовых профессий, затронутых структурной перестройкой экономики и многими из факторов рассматриваемого периода, жизненные альтернативы сводятся к следующим:

208

• дополнительный заработок с понижением престижа профессии (если представители советского среднего слоя, учителя, врачи, инженеры, квалифицированные рабочие и служащие переходят в мелкую торговлю, устраиваются на работу в киоске, а также когда молодежь из таких семей вступает на названный путь;

• сохранение (соответственно, для молодежи — выбор) престижной профессии (с точки зрения советских представлений о престиже), согласившись на относительно и абсолютно низкий доход.

Следующий раздел посвящен поискам эмпирически обоснованных выводов о влиянии этих альтернатив на идеологическую социализацию.

8.2. Экономическая адаптация и усвоение идеологий: типологические примеры

Рассмотрим поколенческий аспект связи между результатами адаптации и политической позицией, которая может выражаться в отношении к реформам, советской идеологии, новой общественной реальности, возникшей в 1990-е гг. Такая задача предполагает использование данных массовых опросов. Воспользуемся прежде всего данными ВЦИОМ, в частности исследованиями Ю. Левады, для того чтобы выяснить, примером каких именно поколений можно ограничиться, используя результаты количественных и качественных исследований для вторичного анализа. Здесь единственный раз в нашем исследовании возникает возможность использования квазилонгитюдного дизайна. Тем самым реализуется наиболее перспективный способ обработки эмпирических данных для исследования массовой политической социализации. В дальнейшем он дополняется вторичным анализом качественных данных.

Проблема, о которой идет речь у Левады, состоит в том, что уровень поддержки населением реформ в период 1994—1999 гг. изменяется мало, а по возрастным группам, наоборот, весьма заметно, что свидетельствует о наличии эффекта поколений, т. е. новых результатов социализации, возникших в переходный период.¹⁴ Рассмотрим, что произошло за эти годы с оценкой собственного социального статуса различных возрастных групп.

Фигурирующие в исследовании Левады 12 пятилетних групп в возрасте от 20 до 70 лет и старше (в 1999 г.) можно с очень большими оговорками поставить в соответствие с политическими поколениями, выделенными в настоящей работе, а именно: с поколением относительной стабилизации (когорта I); поколением общесистемного кризиса (когорта II); поколением перестройки (когорты III и IV); поколением «застоя» (когорты V и VI); поколением шестидесятых (когорты VII, VIII, IX, X) и, наконец, с военным и послевоенным поколением, а также с теми, кто еще старше (когорта XI). В данном случае рассматриваются, по сути дела, статусные изменения всех политических поколений. Правда, приблизительный характер соответствия между таким объединением пятилетних возрастных групп и рассматриваемых в настоящей работе политических поколений позволяет сделать выводы лишь относительно того, какие поколения продемонстрировали за 5 лет наиболее яркие изменения в самооценке своего статуса с тем, чтобы сконцентрировать на них дальнейшее внимание.

Перегруппируем данные Ю. А. Левады с помощью демографической сетки Просса

209

и с учетом принятой дифференциации политических поколений российского общества (см. табл. 18).

Таблица 18. Субъективные социальные статусы представителей возрастных групп в 1994—1999 гг. (по 5-балльной шкале)

Политические поколения, а также когорты (по Ю. Леваде обозначены римскими цифрами)	Статус в 1994 г.	Статус в 1999 г.	Изменение
Поколение относительной стабилизации (К I) 1980—1983 годов рождения — (П8)	–	4,1	–
Поколение кризиса (К II) 1975—1979 годов рождения — (П7)	3,6	3,6
Поколение перестройки (К III и IV) 1965—1974 годов рождения — (П6)	3,4	3,35	–0,05
Поколение «застоя» (К V и VI) 1955—1964 годов рождения — (П5)	3,25	3,0	–0,25
Поколение 60-х (К VII, VIII, IX, X) 1935—1954 годов рождения — (П6)	2,8	2,5	–0,3
Военное и послевоенное поколение, и старше (К XI) 1934 годов рождения и ранее — (П7)	2,2	1,9	–0,3
В среднем	3,0	2,9	–0,1

Источник: Левада Ю. А. Пятилетние группы — пятилетние сдвиги (опыт ретроспективного лонгитюда) // Мониторинг общественного мнения. Экономические и социальные перемены. 1999. № 2. С. 19.

Средний балл за пятилетие в целом по выборке почти не изменился, а вот в поколениях он заметно различается. В поколении относительной стабилизации (наиболее молодые когорты) он самый высокий — 4,1 балла. Высоким и неизменным он остается и в поколении общесистемного кризиса. Это означает, что молодые поколения настроены довольно оптимистично. Они либо нашли себя в новом обществе, либо полны надежд на это.

Некоторое заметное снижение статуса произошло у политических поколений среднего возраста: поколения перестройки (–0,05 балла) и поколения «застоя» (–0,25 балла). Наиболее резкое снижение рассматриваемого показателя наблюдается у представителей возрастных групп, относимых нами к политическому поколению шестидесятых, и военному – послевоенному поколению, многие представители которого в рассматриваемый период вышли на пенсию (снижение статуса на –0,3).

Для дальнейшего анализа наиболее интересно поколение общесистемного кризиса, сумевшее сохранить статусные амбиции в переходном обществе, т. е. возрастные группы, входящие в когорту II, а также представители поколения шестидесятых (когорты VII, VIII, IX, X), снизившие свои и без того скромные статусные амбиции больше всех (–0,3 балла), но сохранившие свою социализирующую роль в обществе.

Действительно, как отмечает Левада, статусные самооценки в 1999 г. по сравнению с 1989 г. заметно снизились у всех, что объясняется ранее завышенными самооценками и иллюзиями по поводу быстрого и успешного вхождения общества в рынок. Кроме того, финансовый кризис августа 1998 г. и соответствующий «экономический и социально-психологический шок сказался, во-первых, на самых молодых и активных (25—35 лет), во-вторых, на пожилых (45—65 лет)».¹⁵

Интересно, что возрастные группы, вошедшие в когорту II, представляют собой как раз «сердцевину» поколения общесистемного кризиса. Поколение шестидесятых,

210

тоже интересное для анализа, вполне удовлетворительно описывается совокупностью соответствующих когорт. Многие из них в указанные годы вышли на пенсию.

Рассмотрим влияние статусных изменений как формы выражения результатов адаптации (экспланты) на позицию по вопросу о продолжениия экономической реформы, в которой фиксируется целостное и политическое (в широком смысле этого слова) отношение к новому обществу, т. е. консервативная или реформистская политическая установка (экспланандум) (табл. 19).