Историческая социология как стратегия исследования

Историческая социология представляет собой теоретико-методологическое направление, изучающее развитие общества и человека как эмпирический процесс, начиная, как правило, с момента перехода от традиционного общества к капитализму. Данное направление привлекает своей новизной, оно еще не имеет четких контуров. Его институционализация состоялась лишь недавно, в 1983 г., когда в рамках Американской социологической ассоциации была создана секция исторической социологии.²

Предметом исторической социологии, как отмечает А. И. Черных, является экономически ориентированное исследование развития капитализма и, соответственно, политологически ориентированное развитие государства.³ Формирование социалистических государств в XX в. и их трансформация в Европе ничего не меняют в предмете исторической социологии, поскольку социализм немыслим иначе, как альтернатива капитализму. Иными словами, предметом исторической социологии каждый раз выступает современность.

Предпосылки этого исследовательского направления возникли в конце XVIII в. в трудах мыслителей Просвещения, особенно по философии истории. Переход от философии к историко-социологическому анализу общества сделан в XIX в. родоначальниками марксизма К. Марксом и Ф. Энгельсом при исследовании политической борьбы во Франции в 1848—1850 гг. и их современником, консервативным политиком и теоретиком Л. фон Штайном, изучавшим социальные движения пролетариата в Европе.

Теоретические основы исторической социологии до сих пор не систематизированы. Их динамичное развитие приходится на начало XX в., включая период развития немецкой социологии в Веймарской республике, оставившей после себя тематически развитую, но институционально аморфную историческую социологию.

К плеяде мыслителей, имеющих непосредственное отношение к созданию основ исторической социологии, относится М. Вебер, разработавший на историческом материале теорию социального действия, его типологию, концепцию возникновения капитализма. Аналогичный подход прослеживается в постановке и анализе проблемы интеграции общества (дихотомия «общности и общества» Ф. Тенниса⁴), и, пожалуй, в исчерпывающем обосновании социологического номинализма Г. Зиммелем.

В молодой российской социологии историко-социологический подход также представлен классиками социологии (Н. И. Кареев, М. М. Ковалевский, П. А. Сорокин). Вместе с тем перечень упомянутых социологов подтверждает, что в исторической социологии изначально не заложено единой теоретической платформы.⁵

Такое положение сохраняется в течение всего XX в. и подтверждается анализом работ видных представителей этого направления, например, американских — Г. Беккера, Э. Барнза, В. Канмана, Р. Бендикса, И. Уоллерстайна; отечественных авторов, начиная с 1970-х гг. — Э. Генри, А. А. Галкина, А. Ю. Мельвиля, Г. Г. Дилигенского и др. Исследования перечисленных ученых в области исторической социологии отличаются парадигматической аморфностью и в то же время сохраняют единство ее предмета — анализа современности.

79

Обзор трудов по исторической социологии, их обобщение дает возможность выделить в ней некоторое парадигматическое ядро, позволяющее лучше осознать методологические возможности, открывающиеся здесь. Решение этой задачи в определенной мере удалось современному немецкому социологу Ф. Крузе.

Анализируя теоретико-методологические положения исторической социологии, Крузе отмечает: «Всякий раз мы имеем дело со своеобразными, различными, в том числе и тематически разными теоретическими концепциями: теорией капитализма Зомбарта, социологией религии Макса Вебера и Мюллера-Армака, учением Альфреда Вебера о кризисе европейского человека, теорией социального вопроса Оппенгеймера, теорией социальной политики, “социологией Ренессанса” Мартенса, учением Элиаса “О процессе цивилизации” или теорией индустриального общества Фрайера. Существуют и политически значимые различия. Спектр простирается от социалистов... до правых консервативных революционеров. Имеют место и различные духовные влияния...».⁶

Тем не менее, на фоне столь широкого спектра идей представителей исторической социологии, особенно заметного при сравнении их основополагающих работ, можно точнее сформулировать ее предмет: изучение процесса развития общества, социальных систем, социальных институтов, отдельных явлений и процессов социологическими методами. В рамках исторической социологии немало разработок социологических теорий исторического развития среднего уровня, широко используются социологические методы сбора, анализа и интерпретации эмпирических данных и исторических фактов.

При всем тематическом разнообразии исследований их объект не меняется: современный капитализм и так называемая «социологическая диагностика современности», если воспользоваться терминологией К. Мангейма.⁷ Таким образом, в исторической социологии возникло и сохраняется единство объекта и предмета, что особенно актуально в связи с отсутствием общей теории исторического процесса.⁸

Ф. Крузе отмечает, что в конце XX в. среди представителей исторической социологии наблюдается некоторое сближение методологических позиций. Все шире используются системно-теоретические понятия, признаются и изучаются закономерности социальной жизни, они используются в познании. Привлечение исторических материалов в историко-социологическом анализе порой приводит к столь значимым результатам, обоснованным эмпирически, что их с полным правом можно считать вкладом в историческую науку (М. Вебер, В. Зомбарт, М. М. Ковалевский, Н. И. Кареев, П. Сорокин, Т. Парсонс). Отсюда возникает еще одно основание считать историческую социологию эффективной стратегией социологического познания масштабных социальных явлений и процессов.

Представители исторической социологии пользуются каузальной моделью объяснения, когда рассматривают отношения между подсистемами общества, например, изучая связь экономики и политики (К. Маркс, Ф. Энгельс), религии и экономики (М. Вебер). Каузальная модель является хорошо отработанным инструментом познания, в данном случае она позволяет сделать такие упрощения реальности, которые зачастую только и позволяют исследователю справиться с поставленной задачей.

80

Типичная тематика исследований представителей исторической социологии как нельзя лучше отвечает проблематике нашего исследования: это анализ капитализма и его развития, кризис государства и общества, смена эпох, переходный характер современности, возникновение общества нового типа. При этом рассматривая факты дезинтеграции общества, авторы часто изображают его предельно поляризованным, расколотым надвое (буржуазия и пролетариат у К. Маркса и Ф. Энгельса, тезис В. И. Ленина о наличии в одной нации двух наций, в одной культуре — двух культур).

В рамках исторической социологии находится место и разработке мировоззренческих проблем развития человечества и человека, их социологической интерпретации. Например, анализируя процессы глобализации, видный современный социолог У. Бек формулирует новое понятие политики, выдвигает тезис о ролевой диверсификации поведения человека в глобализованном мире.

Таким образом, к парадигматическому ядру исторической социологии можно отнести следующие положения.

• Предметом анализа выступает современное (капиталистическое) общество, или просто «современность» как целостность в ее исторической уникальности. Капитализм выступает не только как эмпирическое состояние общества, но и как модельное понятие. Пользуясь термином М. Вебера, можно утверждать, что историческая социология ищет ответ на вопрос о том, почему социальная реальность «стала именно такой, а не иной» («so-und-nicht-anders-geworden-sein»).

• Следуя логике исторической социологии, можно утверждать, что социолог делает «вырезки» из современности, наделяя их «значением» и «смыслом». «Вырезки» из реальности наделяются логическим статусом Explanans (эксплананты), а все остальное рассматривается как Explanandum (экспланандум). ⁹ Пользуясь аппаратом идеально-типической методологии М. Вебера, можно сказать, что «вырезки» подвергаются «усилению», а отношения между Explanans и Explanandum интерпретируются как каузальные.

• Использование сравнительного метода позволяет обнаружить уникальность современности. Особенно ярким примером тому служит работа А. Вебера «История культуры как социология культуры» и труды М. Вебера по социологии религии, где неевропейская культура привлекается в качестве фона для анализа современной европейской культуры. Становление современности исследуется историко-генетическим методом. Таким образом, историческая социология располагает комплексом приемов, позволяющих эффективно изучать свой изменчивый предмет. К ним относятся идеально-типическая методология, сравнительный и генетический методы, каузальное объяснение, идея целостности и уникальности современности.

• Историческая социология представляет собой номологическую науку, изучающую общие законы и закономерности социальных процессов. Она в большей мере, нежели другие дисциплины, выступает как «наука о действительности» в смысле требования к социологии М. Вебера и Г. Фрайера.¹⁰

• В исторической социологии принята линейная концепция исторического времени с признанием стадий всемирной истории, несмотря на зигзаги в развитии отдельных обществ; в ней признается закономерный ход событий, но отрицается существование «исторических законов», независимых от состояния общества.

81

• Исторические изменения объясняются исходя из «исторической ситуации», что проливает свет на возникновение процессов, приобретающих собственную динамику, например бюрократизация. Иными словами, в понятии исторической ситуации учитывается контингентность исторического процесса, что отличает ее от эволюционистских теорий и, по большому счету, от марксизма.

• История понимается не просто как смена стадий всемирной истории и не как континуум времени, что характерно для исторической науки, а как последовательная смена «пространственно-временных целостностей»,¹¹ что открывает путь для широкого использования социологических методов. Это и другие методологические положения исторической социологии, хорошо сочетаются с феноменологической социологией и социологией повседневности, позволяющей изучать латентные факторы социализации в обыденной жизни и оценивать их значение. Они совместимы и с макросоциальными теориями, такими, например, как марксизм. Правда, они менее полезны там, где идут поиски абсолютов и вечных структур (скажем, в структурализме Леви-Стросса).

• В теории общества историческая социология удачно корректирует некоторые положения, ставшие стереотипами, подобными «идолам» познания Ф. Бэкона. Так, в исторической социологии существует возможность воздержаться от того, чтобы априорно считать какие-либо подсистемы общества главными. Здесь они выступают скорее однопорядковыми (в противоположность марксизму, подчеркивающему приоритет экономики, его оппоненту М. Веберу, отдающему приоритет культуре, и их общему оппоненту К. Шмитту с его тезисом о приоритете политического бытия). Следовательно, историческая социология позволяет отказаться от заранее установленной приоритетности одного из факторов политической социализации, например, экономических, политических или идеологических отношений, оставляя решение этого вопроса фактической исторической ситуации. Как полагает Крузе, историческая социология в большей мере наука о человеке в конкретно-исторических условиях, нежели учение об общественных структурах (в отличие от эволюционизма и марксизма), хотя и тесно связана с макроструктурным социологическим анализом общества.

• Наконец, историческая социология дает надежные масштабы для оценки перемен в обществе и даже позволяет ответить на вопрос о том, является ли российская история XX—XXI в. обычной или уникальной? Не секрет, что тот или иной ответ на этот вопрос легко превращается в познавательную установку и может оказать влияние на исследование политической социализации. Вот что пишет по этому поводу социальный историк Б. Н. Миронов: «Трехвековой ход российской модернизации оказывается в целом успешным: движение России вперед время от времени прерывалось 15—25-летними кризисами, вызываемыми войнами, общественными смутами или радикальными реформами наподобие тех, которые сейчас испытывает Россия. После кризиса поступательное движение возобновлялось с новой силой. Такой общий для всех стран в Новое время и потому нормальный процесс общественного развития дает надежду, что современный трудный для россиян кризис — явление временное и скоро благополучно окончится. Стоит особо подчеркнуть нормальность российского исторического процесса. Россия — не ехидна в ряду европейских народов, а нормальная страна, в истории которой трагедий, драм и противоречий нисколько не меньше, чем в истории любого другого европейского государства. Акцентирование трагедийности хода российской истории, кровавой драматичности, цикличности, или маятниковости, инверсионных

82

поворотов, т. е. резких смен господствующих социально-культурных укладов, на наш взгляд, порождено парадигмой, господствующей в научном и массовом сознании, о необыкновенности России. Многим приятно думать, что, в отличие от любой другой страны, «умом Россию не понять, аршином общим не измерить», что хотя и тяжелее в ней жить, чем в других европейских странах, но зато она идет своим собственным путем. Как будто нормальность эволюции принижает. Между тем нормальность развития — гарантия того, что в свое время у русских будет и благосостояние, и правовое государство, и гражданское общество, и все другие блага цивилизации, которых так жаждет современный россиянин».¹²

Таким образом, историческая социология как методологическая стратегия расширяет возможности изучения таких процессов, как социализация, так как включает методологические принципы, позволяющие учесть их сложность и в то же время освобождает от некоторых догм социального познания, способствуя творческим поискам.

Этот вывод подтверждается исследованиями социализации методами исторической педагогики. Ее видный немецкий представитель У. Герман еще в начале 1970-х гг. так сформулировал возможности постановки проблем исследования социализации в этой дисциплине: «... каким образом протекает воспитание и образование в конкретных условиях, при тех или иных обстоятельствах, в случае постановки тех или иных целей; каким нормам фактически следуют в политическом, нравственном и прочем поведении; почему стремятся к тем, а не иным изменениям в своем жизненном мире, какие представления об эмансипации усваиваются из общественной дискуссии... что имеет решающее значение в процессе образования: в результате какого опыта научения и каких жизненных ситуаций в детстве и юности практикуют те или иные формы поведения, каковы функции тех или иных институтов (семья, школа, группа сверстников, предприятие и т. д.) и их «содержательное» воздействие и т. д.; короче говоря, что именно субъективно и объективно выражает идентичность человека, каким образом и с какими последствиями для взрослого возраста».¹³

Подход к исследованию социализации в исторической педагогике созвучен социологической норме привлечения широкого исторического контекста. В дальнейшем немецкий ученый приходит к выводу о том, что подход исторической педагогики может быть продолжен в исторической социологии, если во главу угла поставить проблему целостного генезиса личности, или, пользуясь его терминологией, проблему «персоногенеза».¹⁴ Он соглашается с тем, что на основе парадигмы исторической социологии можно, с одной стороны, выявить типичные жизненные пути представителей разных поколений в каждый исторический период, определив содержание их социализации. С другой стороны, этот метод позволяет «реконструировать самопонимание, самотематизацию и формы поведения людей как представителей социальных групп и “поколений”, т. е. их поколенное единство».¹⁵

Приведенная параллель еще раз подтверждает, что на основе парадигмы исторической социологии могут быть исследованы важнейшие аспекты политической социализации:

83

формирование политической идентичности, политических качеств и политического поведения человека как представителя своего времени и своего поколения. Значение историко-социологической методологии состоит в том, что общественное развитие рассматривается как смена условий социализации и жизни поколения. Опыт, накопленный поколениями в результате деятельности в этих условиях, включает их самосоциализацию.

В этой связи обратимся к вопросу о том, что дает историческая социология для моделирования процесса политической социализации в аспекте хода исторического времени. Биографический аспект социализации (ее фазы), уже рассмотрен ранее. Был сделан вывод о наличии нескольких формативных периодов, имеющих большое значение для социализации представителя индустриального общества. Возникает вопрос, чем конкретно дополняется этот вывод в аспекте стадийности истории, смены ее этапов и периодов как социально-исторических целостностей?

Рассматривая этот вопрос, обратившись к анализу исторических событий с точки зрения значимости для общества и условий социализации, удобно их разделить на два типа.

События первого типа, значимые для всего общества и меняющие условия социализации вплоть до основ повседневной жизни, можно назвать глобальными, так как они касаются всех членов общества без исключения. В терминах социологии повседневности и феноменологической социологии их можно даже именовать «тотальными», так как их последствия обладают массивной «самоочевидной и непреодолимой фактичностью», от которой трудно отрешиться даже мысленно.¹⁶ Но мы вслед за А. Б. Толстых оставим за ними название «глобальных» событий.

Внося изменения в структуры повседневности, такие события через свои последствия оказывают сильное латентное социализирующее влияние на современников. Примерами тому могут быть революции, меняющие общество, войны, мобилизующие все население, смена государственного устройства и даже переход с 1 января 1992 г. к свободным ценам на товары народного потребления в России. К ним, с точки зрения последствий, можно отнести и результаты технического прогресса. Воздействие подобных исторических событий нередко выходит за пределы одного общества.

В силу массивных последствий глобальных событий их значение не уменьшается даже при небольшом числе непосредственных участников и протекании с малым накалом страстей, как это было в дни и ночи октября 1917 г. в Петрограде. События августа 1991 г. в Москве, связанные с мятежом ГКЧП, развертывались во многом лишь среди представителей элиты, в то время как остальные жители СССР посмотрели их по телевизору. Однако в результате этих и вследствие дальнейших событий политический процесс приобрел собственную динамику, повлекшую за собой роспуск СССР 25 декабря 1991 г., что имеет большое всемирно-историческое значение.

От глобальных событий следует отличать локальные, имеющие значительно менее масштабные социальные последствия, даже если в них было много участников и они прошли с большим резонансом в момент их протекания. Существенный признак локальных событий в том, что они не меняют общественных условий социализации или меняют их несущественно.

К локальным можно отнести события текущей политической и общественной жизни, например, съезды партий, митинги и демонстрации. Их можно даже не учитывать в социологическом анализе массовой политической социализации в силу направленности

84

социализирующего воздействия лишь на непосредственных участников. Все члены общества испытывают социализирующее воздействие локальных событий лишь при условии повторяемости (например, через участие в выборах).

Однако совпадение по месту и времени глобальных и локальных событий создает особо интенсивные периоды исторического процесса, насыщенные интересными и важными взаимодействиями и переживаниями. Такие отрезки времени, обеспечивающие особые жизненные условия можно назвать «периодами интенсивной политической социализации», или, воспользовавшись термином социолога В. Вагина, «високосными политическими годами».¹⁷

Совпадение периодов интенсивной политической социализации с формативными периодами в жизни представителей возрастных когорт может повлиять на формы и содержание социализации, в том числе послужить началом формирования новых политических поколений. Этот вывод имеет важное методологическое значение для моделирования политической социализации в переходный период.

Рассмотрим некоторые следствия из различения глобальных и локальных исторических событий.

Отрезки времени, лежащие между двумя событиями глобального типа, в терминах исторической науки называются этапами истории. С историко-социологической точки зрения они представляют собой те самые пространственно-временные целостности исторической социологии, которые интересны как конфигурации общественных условий, обеспечивающих явное и латентное воздействие. Этапы делятся на периоды, которые выделяются, например, в связи со сменой внутриполитического курса, началом реформ. (В России имеется немало оснований для того, чтобы выделять периоды истории по времени правления царей, генеральных секретарей и президентов.) Возникает вопрос, какое значение имеет различение этапов и периодов для изучения политической социализации?

Отвечая на поставленный вопрос, проследим картину политической социализации в зависимости от влияния эффектов возраста, исторического периода и поколения. Это необходимо для изучения массовых политических явлений и представляет собой современный уровень методологии анализа эмпирических данных в социологии и смежных дисциплинах. (В демографии эта проблема дискутируется очень давно.) Здесь мы ограничимся лишь социологической постановкой проблемы в идеально-типической форме с тем, чтобы в дальнейшем вернуться к ней в аспекте методологической «тактики» (см. 4.4). В интернациональной методологической дискуссии она называется «проблемой идентификации» перечисленных эффектов и обсуждается обычно в так называемом анализе «возраста — периода — когорты», или «Age-Period-Cohort-Analysis» (APC-Analysis) — разновидности когортного исследовательского плана.¹⁸

Идеально-типические определения названных эффектов могут быть даны в форме специально выдуманных примеров на тему интереса к политике (классический показатель политической зрелости человека), в которых рассматриваемые примеры «усиленны» в соответствии с идеально-типической методологией М. Вебера. Эти примеры представлены ниже в табл. 2, 3, 4, они связаны с двумя эмпирическими фактами:

85

1) с каждым годом человек становится на год старше; 2) с каждым годом история делает шаг вперед, то есть меняются «времена».

К эффекту жизненного цикла, называемому также эффектом возраста, старения, старости, относятся те различия в социальных характеристиках членов когорт, которые при длительном панельном и лонгитюдном исследовании объясняются влиянием возраста, а не исторического периода или социальных изменений. К данному эффекту относится воздействие всех аисторических факторов, связанных с биологическими и психическими процессами развития, взросления и старения членов когорт, которые сводимы к различению детства, взрослости и старости.

Например, в силу того, что с течением времени человек довольно много инвестирует в общество в прямом и переносном смысле этого слова (приобретает жилье, статусы), возникает объективная основа для так называемого возрастного консерватизма, хорошо известного в политологических исследованиях.

В идеально-типической форме эффект возраста можно представить в табл. 2.

Таблица 2. Эффект возраста (жизненного цикла) в чистом виде. Интерес респондентов к политике в возрасте от 18 до 25 лет в разные годы, в % от числа опрошенных

Годы	Возраст респондентов, лет

С увеличением возраста респондентов их интерес к политике (в % от числа опрошенных респондентов) возрастает независимо от исторического периода времени (что видно при чтении табл. 2 по строкам слева направо). Он не зависит и от принадлежности респондентов к той или иной когорте (что видно при чтении табл. 2 по диагонали слева направо вниз). По сути дела табл. 2, как и обе последующие, представляет собой демографическую сетку, т. е. выступает в роли графического размещения данных о респондентах, структурированных по времени измерения признака и по возрасту.¹⁹Поэтому читать эти таблицы по диагоналям можно лишь слева направо вниз и не следует пытаться найти какой-либо смысл в их чтении по диагоналям иного направления, так как это противоречит направленности стрелы времени.

Эффект исторического периода вызывает различия в социальных характеристиках членов когорт, которые при длительном панельном и лонгитюдном исследовании могут быть объяснены влиянием социальных изменений на сознание людей независимо от их возраста (эффекта жизненного цикла) или эффекта когорты. Исторический период — это эмпирическое выражение социальных изменений в реальных условиях повседневной жизни, затрагивающих (более или менее) все возрастные группы безотносительно

86

к полу, возрасту, образованию и доходу. Причинами возникновения эффекта исторического периода выступают исторические события.

Примером эффекта исторического периода является политизация советского общества во второй половине 1980-х — начале 1990-х гг., когда Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев проводил курс на реформирование системы («перестройка») или падение курса рубля в августе 1998 г., обернувшееся для десятков миллионов семей снижением дохода и жизненного уровня.

Эффект исторического периода в идеально-типической форме иллюстрируется табл. 3.

Таблица 3. Эффект периода в чистом виде (на примере интереса к политике, в % от числа опрошенных)

Годы	Возраст респондентов, лет

В целях идеально-типической выразительности в табл. 3, как в предыдущей и в последующей, исторические периоды приравнены по длительности к 1 году. Из табл. 3. видно, что интерес к политике возрастает независимо от возраста респондентов (что видно при чтении табл. 3 по столбцам). Этот интерес не зависит и от принадлежности респондентов к разным когортам, что иллюстрируется чтением данных, находящихся в ячейках, расположенных по диагонали слева направо вниз.

Затрагивая все возрастные группы, эффект исторического периода, тем не менее, может влиять на определенные когорты весьма существенно, в то время как на другие почти не воздействовать. Отсюда возникает еще один эффект — эффект когорты, производный от двух других. Например, рост безработицы затрагивает все общество, создавая социальную напряженность, но особенно негативно влияет на тех, кто впервые вышел на рынок труда в поисках рабочего места, в то время как большинству занятых все-таки удается сохранить работу.

Под эффектом когорты (или поколения) понимаются те различия в социальных характеристиках членов когорт, которые наблюдаются между разными когортами при сравнении их характеристик за длительный период и объяснимы различным восприятием социальной реальности и исторических событий, которые застают их в разном возрасте и в различном социальном положении.

Эффект когорты есть не что иное, как дифференцированное проявление эффекта исторического периода у тех или иных возрастных групп, т. е. по сути дела — это различия в результатах социализации на массовом уровне и в поколенеческом срезе. Иными словами, эффект когорты есть специфическое воздействие на когорты конкретно-исторических условий и событий, создающее различие между ними.²⁰

87

Число интересующихся политикой в каждой когорте остается постоянным независимо от возраста и исторического периода (% опрошенных), что иллюстрируется чтением табл. 4 по диагонали слева направо вниз.

Таблица 4. Эффект когорты в чистом виде. Интерес к политике, в % от числа опрошенных

Годы	Возраст респондентов, лет

Рассмотрим эти эффекты с точки зрения их вклада в модель политической социализации в эпоху перемен.

Во-первых, отметим, что эффект когорты можно скорее всего отождествить со значимыми шагами и результатами массовой социализации, так как именно в нем отражаются последствия «встречи» возрастных когорт с историческим процессом. Следовательно, отделение эффекта когорты от других эффектов обеспечивает решающий вклад в развитие социологического подхода к исследованиям политической социализации.

С эффектом когорты может быть связано очень многое. Например, уровень образования в индустриальных обществах, как правило, растет от когорты к когорте, оставаясь с некоторого возраста постоянным. Образование вряд ли бывает следствием эффекта периода, так как его получают в молодости. Следовательно, изменения некоторого параметра, связанного с уровнем образования, скорее всего объясняются эффектом когорты. Иными словами, если переменная зависит от уровня образования, то ее изменение тоже можно с достаточным основанием связать особенности социализации поколения.

Во-вторых, влияние исторического периода (социальных изменений) можно понимать в контексте историко-социологического метода как конфигурацию условий социализации, включая влияния старших поколений, социализировавшихся ранее. Тем самым эффект периода включает «отложенный» эффект когорты, вносимый средним и старшим поколением в форме социализирующего воздействия на молодежь, находящуюся в роли «социализанда». Это есть не что иное, как проявление социализирующего значения так называемого «социализационного лага» (Р. Инглехарт)

В-третьих, хотя биологический возраст когорт выступает критерием взросления, накопления человеком социальных ресурсов и социального опыта, однако в сфере политической жизни биологические изменения в организме по достижении взрослого возраста мало сказываются на политическом мышлении и образе действий (по крайней мере, в развитых странах).

Как показывает интернациональная социологическая дискуссия, эффектом возраста в социологическом исследовании чаще всего можно пренебречь, так как проблема дифференциации эффектов сильно упрощается при исключении из рассмотрения одного из них. Обратим внимание на то, что именно здесь возникает своего рода методологический

88

водораздел между психологическим и социологическим подходами к исследованию социализации.

В том случае, если исключаемым эффектом окажется исторический период, мы получаем психологический подход к проблеме социализации, близкий к классическому. Наоборот, если мы отвлечемся от объяснения результатов социализации возрастными изменениями (при этом возрастной параметр не теряется, а сохраняется в эффекте когорты), мы продвинемся вперед по пути дальнейшей разработки социологического подхода к исследованию политической социализации.

Вместе с тем исследование политической социализации с помощью дифференциации рассмотренных эффектов ограничено поколенческим уровнем анализа массовой политической социализации и не годится для объяснения конкретных исторических событий, тесно связанных с характером социализации их «героев».

Поясним это на известном примере, попавшим в учебник социологии Н. Смелзера. Историк П. Ловенберг в 1971 г., изучая причины политического успеха нацистов в Германии 1920—1930-е гг., пришел к выводу, что их поддержало поколение, детство которого пришлось на Первую мировую войну (1914—1918 гг.). Это поколение в детстве настрадалось от лишений, голода, было обделено родительской лаской. В юности, оказавшись в условиях кризиса (великая экономическая депрессия 1929 г.), оно вспомнило негативные переживания своего детства и легко поддалось демагогии авторитарного лидера.

Как указывает Смелзер, ошибка Ловенберга в том, что он не различает социализирующее влияние общественных условий военного времени (от тягот войны страдает все общество, действует эффект исторического периода) и конкретных качеств тех, кто, будучи молодым в 1930-е гг., поддержал нацистов. Действительно, согласно Ловенбергу, коль скоро поколение в детстве страдало от перечисленных лишений, а в дальнейшем многих молодых немцев привлек нацизм, то существует причинная связь между двумя этими фактами. Смелзер отмечает, что такая логика ошибочна и представляет собой «экологическое заблуждение». На самом деле Гитлера поддержали многие из тех, кто никогда не голодал и не был обделен родительской лаской. Следовательно, поколенческий уровень объяснения в данном случае оказывается слишком общим, а правильное объяснение успешного захвата власти Гитлером следует искать на пути исторического объяснения.²¹