Глава I. Обзор по творчеству.

Жан-Поль Сартр родился 25 июня 1905 года в Париже. Его отец, Жан-Батист Сартр, морской офицер, умер в Индокитае от тропической лихорадки, когда сыну было всего два года. Детство Жан-Поля прошло в семье родителей его матери. Подлинным центром детского мира Жан-Поля был его дед Шарль Швейцер - довольно известный в академических кругах того времени преподаватель и автор нескольких учебников немецкого языка. Пользовавшийся непререкаемым авторитетом в семье, дед стал идеалом для Жан-Поля. Сартр позднее писал: «...с младых ногтей я был подготовлен к тому, чтобы видеть в педагогической деятельности священнодействие, а в литературной - подвижничест во»(10,с.40). Это строки из великолепного сочинения писателя «Слова» о его детских и отроческих годах. Автобиографическая повесть была написана в 1964 году и явилась «запоздавшим введением в творчество Жан-Поля Сартра. С этой книги можно начинать чтение всего того, что им было создано»(1,с.16). В этом произведении содержится интереснейший материал, ха­рактеризующий духовное развитие Сартра в годы детства.

Духовное развитие ребенка шло очень интенсивно, но односторонне. Жан-Поль рано выучился читать, и книги из богатой библиотеки деда, явились для него единственным окном в тот мир, который существовал за пределами семьи: «Книги были для меня птицами и гнездами, домашними животными, конюшней и полями. Книги - это был мир, отраженный в зеркале...»(10,с.45). Почти обо всех предметах и явлениях окружающего мира Жан-Поль узнавал вначале из книг, и это надолго закрепило в его сознании ложную перспективу, о которой он сам впоследствии говорил так: «Платоник в силу обстоятельств, я шел от знания к предмету: идея казалась мне материальней самой вещи, потому что первой давалась мне в руки и давалась как сама вещь. Мир впервые открывался мне через книги, разжеванный, классифицированный, разграфленный, осмысленный, но все-таки опасный, и хаотичность моего книжного опыта я путал с прихотливым течением реальных событий. Вот откуда взялся во мне тот идеализм, на борьбу с которым я ухлопал три десятилетия»(10,с.47).

Собственный жизненный опыт Жан-Поля в течение длительного времени был ограничен рамками благополучной семьи, которая не знала материального недостатка и заботливо ограждала ребенка от всякого знакомства с тяготами и противоречиями действительной жизни. Его занятия были сугубо «взрослыми». В возрасте 7-8 лет стал сочинять романы, о которых Сартр вспоминает, как о подражаниях прочитанным книгам. Под непосредственным влиянием деда формировалось детское мировосприятие Жан-Поля. В семье его учили катехизису, он читал жития святых, - так было принято; но об этих житиях и чудесах религии Шарль Швейцер, сам совершенно не веривший в них, рассказывал с таким нескрываемым скептицизмом, что у внука не возникло к ним никакого до­верия. По словам Сартра, он еще до десятилетнего возраста легко и безболезненно освободился от веры в бога. Сартр считал это знамением времени: «... моей семьи коснулся медленный процесс дехристианизации, который зародился в среде высокопоставленной вольтерьянской буржуазии и по прошествии столетия охватил все слои общества»(10,с.96).

Шарль Швейцер, радикал и республиканец, был горд Великой революцией, которая в конце XVIII века привела французскую буржуазию к власти; он настроил внука против всех тиранов, и в своем воображении тот представлял себя санкюлотом и цареубийцей. Но по рассказам деда выходило, что угнетение и несправедливость существовали лишь в прошлом, а в настоящее время во Франции все устроено наилучшим образом. В сознании Жан-Поля укоренилась мысль о справедливости существующих порядков. То был, по выражению Сартра, мир «лейбницевского оптимизма», который смущал ребенка лишь своим совершенным благополучием, не оставляющим места для того чтобы активно утверждать добро: оно было уже воплощено в жизни. Оценивая свое детское мироощущение с точки зрения своих современных убеждений, Сартр с горькой иронией писал: «... то было райское житье. По утрам я просыпался в радостном изумлении, ликуя, что мне так неслыханно повезло, и я родился в самой дружной на свете семье, в самой лучшей под солнцем стране. Недовольные шокировали меня: на что им было роптать? Смутьяны, да и только»(10, с. ЗО). Понятно, что такое мировосприятие должно было неминуемо рухнуть при выходе Жан-Поля из того тепличного мирка, который был создан для него в семье Швейцеров.

В октябре 1915 года Жан-Поль был принят в подготовительный класс парижского лицея Генриха IV. В 1916 году он вместе с матерью, вторично вышедшей замуж, переезжает в портовый город Ля Рошель. Через несколько лет семья вернулась в Париж, где в 1924 году Сартр окончил лицей и сдал экзамен на звание бакалавра. В том же году Сартр поступает в парижскую Высшую Нормальную школу - знаменитое учебное заведение, являющееся во Франции основным поставщиком интеллектуальной «элиты». Здесь у Сартра развился интерес к философии; сохраняя верность писательскому призванию, Сартр вместе с тем мечтает о том, чтобы стать профессиональным философом. После окончания в 1928 году Высшей Нормальной школы Сартр сдает агрегационные экзамены по философии в Сорбонну. Агрегация во Франции играет роль аспирантуры. Поступающие в нее выпускники высших учебных заведений изучают какую-либо отрасль знания и готовят по ней диссертацию.

В философской агрегации Сорбонны Сартр знакомится с людьми, которые через несколько лет заняли видное место в духовной жизни Франции: Раймоном Ароном, ставшим крупным социологом и политическим писателем; Даниелем Лагашем, известным современным психологом; Клодом Леви-Строссом, будущим социологом, создателем структурализма; Морисом Мерло-Понти, вместе с Сартром закладывавшим фундамент атеистического экзистенциализма; Жоржем Политцером, который вступил в компартию и стал одним из крупнейших работников ее идеологического фронта; Эмманюэлем Мунье - инициатором создания французского персонализма.

В этот период произошла встреча Сартра с Симоной де Бовуар, также учившейся в философской агрегации. Бовуар охотно признала интеллектуальное превосходство Сартра, видя в нем человека, который многому может ее научить. С начала тридцатых годов ее духовное развитие тесно переплетается с

сартровским, следуя за всеми поворотами его мысли.

К моменту встречи Симона определяла политическую позицию Сартра как «антикапиталистическую» и абсолютно свободную, опасающуюся каких бы то ни было «этикеток». Поэтому жизнь общественная даже в дурное время перелома от 20-х к 30-м годам мало занимала - лишь как «фон» собственной жизни. Анархизм Сартра был вызывающим - он не постеснялся даже дурно обратиться с гробницей Шатобриана. Все это не мешало живому интересу к тому, что в мире происходило - во всем мире. Уже к 30-м годам обозначилось столь характерное для Сартра присутствие в настоящем времени, во всем по возможности мире, во вселенной. Даже всеобщий энтузиазм Народного фронта, задевший, правда, Сартра, не вывел его из состояния «свидетеля». Сартр не участвовал в выборах. Действия рабочих, занявших заводы, уступки со стороны предпринимателей очень его обрадовали, но «новый шовинизм», «трехцветный» энтузиазм раздражал, в том числе и патриотизм коммунистов. Многие месяцы внимание было поглощено испанской войной; Сартр восхищался Андре Мальро, который отправился сражаться во главе авиаэскадрильи, восхищался позицией СССР, в противоположность Франции оказавшего помощь Республике. Советский Союз неизменно привлекал его внимание, порождал надежды, которые, однако, рассеивались из-за происходивших там неясных и озадачивавших событий, отрывочных сведений и слухов, доносившихся из страны загадочной и притягательной.

В канун Второй мировой войны наметился перелом в политической позиции Сартра. Надвигавшаяся война показала не только огромную реальную опасность для самого существования миллионов людей, но и ответственность людей за эту опасность. Политическая пассивность была понята Сартром в это время как тот фактор, который позволил агрессивным силам привести мир на грань войны. Ставя проблему социальной ответственности, Сартр еще не проводит дифференциации между теми, кто активно готовил войну и, потому являются ее истинными виновниками, и теми, кто активно боролся против этого: раз война все-таки произошла, вину за нее несут все. Такая недифференцированная ответственность свидетельствует об отсутствии у Сартра конкретного анализа социальных сил, вызывающих то или иное событие. Но именно в такой форме, через понятие универсальной и тотальной ответственности, Сартр по­дошел к пониманию своей личной ответственности за происходящую социальную трагедию, которую вполне отчетливо выразил в «Бытии и ничто»: «Таким образом, в жизни нет несчастных случайностей: социальное событие, которое внезапно разражается и увлекает меня, приходит не откуда-то извне; если я мобилизован на войну, то это моя война, она создана по моему образу и подобию, и я ее заслужил» (8,с.558).

Все творчество Сартра времени войны вращалось вокруг идеи свободы. Свобода - больше, чем тема его произведений, поскольку свобода отождествлялась с бытием, с сознанием, с самой сущностью человека. Роман «Дороги свободы», над которым Сартр работал с 1943 по 1949 годы, оформился как декларация прав человека XX века. Это - декларация прав, которые больше похожи на обязанности, поскольку разумному человеку от них не уклониться. Это не

столько право, сколько неизбежность познания самого себя и мира, неотврати­мость выбора— то есть приговоренность к свободе как удел человеческий,

Путь к роману «Дороги свободы» Сартр прошел через новеллы сборника «Стена» и постарался приоткрыть возможность нравственной жизни в пределах существования, не прибегая к бегству.

Заглавная новелла сборника «Стена» затрагивает одно из самых значительных событий 30-х годов. Все начинается с того момента, когда их втолкнули в большую ком­нату, где франкисты, после более чем краткого опроса, не затрудняя себя рас­следованием, решили судьбу пленных. Палачи и их жертвы противопоставлены в самой крайней ситуации. Позиция автора очевидна, он. несомненно, на сторо­не республиканцев, на стороне повествующего «я», Однако прямо такая бли­зость ни в чем не обнаруживается - именно рассказчик-республиканец в «Сте­не» являет собой человека как такового, человеческую сущность, через которую раскрывается суть бытия, Палач-франкист к таковым не может быть причислен.

Он выражен неясно в силу отказа от социального детерминизма. Республиканцы осуждены и ожидают смерти. Однако их поведение в камере нисколь­ко не определяется их республиканизмом, их убеждениями, политическим смыслом их борьбы. Существует только данное мгновение, только текущий мо­мент. Герои «Стены» заброшены в настоящее время. Ситуация целиком и пол­ностью определяется одним фактором - неминуемой гибелью. В сущности, про­тивостоят здесь не антифашисты и фашисты, а Человек и Смерть. Фашисты лишь ставят человека в эту ситуацию, которая сама по себе извечна и неотвра­тима. Поскольку человек в данной ситуации свободен от идеологии, от идей, он существует лишь на уровне своего «натурального - натуралистически воссозда­ваемого бытия - реакции на окружающих, на свое чисто физическое состояние. Поскольку рассказчик не человек размышляющий, а человек реагирующий, он поражает своей незначительностью - за ним революция, война, перед ним пала­чи и неизбежная смерть, то есть такие катаклизмы, бури и драмы, которые должны были бы породить безмерность чувств и мыслей. Ничего похожего - есть лишь организм, лишь тело с органами чувств.

Например, ощуще­ние холода, внезапное и бесконтрольное потоотделение, запа­хи вокруг.

Все это знаменует превращение человека в вещь.

Приговоренные думают только о смерти, но понять собственное умирание не дано - оно тем временем уже осу­ществляется помимо сознания, помимо бессильной воли, в неконтролируемых поступках, в отчуждении, в озверении. Каждый умирает в одиночку — общая участь не сближает, а отдаляет, «я» чувствует возрастающую неприязнь к товарищам по несчастью.

Однако такие попытки лишь подтверждают реальность смерти как единственной достоверности, в перспективе которой все оценивается иначе; и личная, и общественная жизнь, все прошлое обесценивается, теряет всякий смысл, ибо человек вообще, каждый человек приговорен к смерти - эта истина внезапно предстает в холодном подвале, этой камере осужденных на казнь. А это убивает все, и любовь к женщине, которую еще вчера обожал, и преданность Испании. Отчуждаются даже вещи - остающийся наедине со своей смертью человек видит ее «в скамье, лампе, куче пыли» (9,с.243). Все отдаляется, отчуждается, все обесценивается. То, что происходит с рассказчиком, испанским анархистом Пабло, очень похоже на процесс обнаружения существования, вплоть до отстранения от самого себя, отчуждения своего тела «глаза мои видели, уши слышали, но это был не я - тело мое одиноко дрожало и обливалось потом, я больше не узнавал его»(9,с.243). Душа уже отошла - осталась плоть, состоя­ние которой натуралистически копируется.

Пабло обнаруживает абсурдность бытия. Это и есть та самая величина, ко­торая все обесценивает и в прошлом, и в настоящем, и в будущем, побуждая ге­роя даже собственную смерть встречать спокойно и с достоинством. Пабло со­вершает поступок как будто героический - он жертвует собой ради спасения некоего Рамона Гриса; однако это не героизм, а упрямство. Перед лицом абсурда такая акция лишается смысла - не имеют никакой цены ни героизм, ни благородство, все так называемые высокие порывы нелепы, коль скоро человек предан смерти неотвратимо, точно так же, как нелепы все поступки, все деяния, какую бы цель они не преследовали. Все унифицированы, выстроены в один ряд равноценных, не имеющих ценности жалких обреченных существ. Чтобы поиздеваться над палачами, Пабло посылает их за Рамоном на кладбище, где его и быть не должно. Но именно там они нашли и убили Гриса. Абсурд до такой степени все выпотрошил, что даже сыграть в героизм и самопожертвование, не дано, смерть так цепко держит в своих объятиях, что провести ее не удается. Улизнуть от смерти невозможно, следовательно, не имеет значения, что делать, как вести себя перед этой глухой стеной. «Бог умер», целесообразность нравственная или же практическая, политическая в абсурдном мире потеряла смысл - краткая новелла Сартра рисует ужасающую перспективу абсолютного реляти­визма: все равно, все бессмысленно и все безразлично.

Такая перспектива кажется, однако, скорее усвоенной Сартром в привлекавшей его тогда философской мысли, чем органически ему присущей - не случайно он вскоре, почти немедленно эту стену» попытается одолеть.

В книге «Бытие и ничто» прозвучали такие слова: «Человек, полностью свободный, один несет на себе весь груз ми ра»(8,с.559). К ним следует прислушаться - они поистине эпохальны. Мысль Сартра представляет собой диа­лектический процесс отрицания. Обнаружив «ничто» как сущность человеческого существования, она открывает и утверждает «нечто». Таким образом, «деморализующая», - то есть ставящая под сомнение традиционные нравственные ценности - философия Сартра формирует в своих пределах некую нравственную цель.

Вот почему даже ранний роман «Тошнота» может восприниматься как пролог к «Дорогам свободы». Сартр писал: «Тошнота» определяет существование. Пять новелл сборника «Стена» описывают различные способы уклоне­ния от него («Стена» - смерть; «Герострат» - немотивированное действие, преступление; «Комната» - воображаемые миры, будущее»; «Детство вождя» - право, социальное) и показывают неудачу каждой из них перед лицом, ограничивающей их «Стены». Бегство невозможно»(1;стр.60). Сартру очень хотелось описать в своем следующем романе жизнь без бегства. Именно поэтому он так быстро двинулся вперед - от тупиковой монологичности «Тошноты» к много­голосию романа «Дороги свободы».

Свои философские идеи Сартр воплотил также в пьесах «Мухи» (1943), «Закрытые двери» (1945), «Мертвые без погребения» (1946), «Грязные руки» (1948), «Дьявол и господь Бог» (1952), «Некрасов» (1956), «Затворники из Альтоны» (1960), «Бодлер» (1947), «Святой Жене, комедиант и мученик» (1952), «Идиот в семье» (1972), «Ситуации» (1947-1965) и других сочинениях.