Онтологическая специфика права войны

С точки зрения философского изучения права онтологический подход является отправной, необходимой точкой анализа. Известный русский философ права Николай Алексеев отмечал: «Вопрос о месте права в мире, о месте его в различных пластах бытия, является главнейшей проблемой философии права».[154]

Обратившись к термину «право войны», мы увидим, что он содержит в себе синтез двух онтологических реальностей. Первой реальностью является бытие права, второй реальностью – бытие войны. Однако перед тем, как рассмотреть специфику права войны как особого способа бытия, следует рассмотреть понятия права, а затем и войны отдельно, как являющиеся самостоятельными, имеющими собственную сущность идеями. Здесь мы сразу можем обнаружить несправедливость и неравенство интереса исследователей к изучению права и войны. Идея права была всегда ближе интересам исследователей, нежели идея войны. Крупнейшие философы, такие как Платон, Аристотель, Кант или Гегель так или иначе склонялись к изучению вопросов связанных с моральными вопросами войны: ее нравственностью, законностью, но не подходили исключительно к философии войны. Возможно, поэтому определение войны, данное Карлом фон Клозвицем, до сих пор остается актуальным.

Современная правовая концепция глубоко уходит своими корнями во времена перестройки европейского христианского мира. Отправной точкой духовной борьбы за новые идеалы была идея о правах человека.[155] Переоценка прежних духовных устремлений, борьба за свободу совести привели к образованию юридического концепта действительности в его современном понимании. По словам российского конституционного судьи Г. Гаджиева, главная роль в становлении идеи права, несомненно, принадлежит Джону Локку.[156] Заслуги Локка, как основоположника современного либелизма, высоко ценил политический философ Дж. Данн: «…[Джон Локк] человек, под чьим именем была проведена Американская Революция…, чье имя значилось среди лидеров первой политической организации рабочего класса…, которого истеричные консерваторы по всей Европе будут обвинять в падении Старого режима».[157] Правовой порядок, по Локку, проистекает из естественного состояния человека, которое характеризуется как состояние полной свободы, но не ведет к общественному хаосу.[158] Происходящее из него право, в дальнейшем, становится не ограничением, а преумножением свободы. Как отмечал Локк: «Несмотря на всевозможные лжетолкования, целью закона является не уничтожение и не ограничение, а сохранение и расширение свободы.… Ведь свобода состоит в том, чтобы не испытывать ограничения и насилия со стороны других, а это не может быть осуществлено там, где нет закона…».[159] Иными словами, необходимостью и целью права становится идея свободы.

Если Локк является родоначальником идеи о правах и свободах человека, то И. Канту принадлежит заслуга ее всеобъемлющего, систематичного обоснования. Г. Гаджиев подчеркивает: «Понятием «правовое государство» немецкое, а затем и не только немецкое, правоведение обязано философии Канта».[160] Наука, которой учит философ, является наукой о свободе. «Право - писал Кант - это совокупность условий, при которых произвол одного лица совместим с произволом другого с точки зрения всеобщего закона свободы».[161] Основой кантианского учения о праве является идея автономии личности. Индивид, воспользовавшись разумом, определяет в своих действиях степень свободы, которой он мог бы воспользоваться, не ущемляя прав другого человека. Индивиды, находящиеся в гражданском состоянии, руководствуются правовыми принципами, и последние – «не столько законы, которые дает уже образовавшееся государство, сколько законы, единственно на основании которых и возможно образование государства».[162] Кант выявляет субстанциальную основу идеи права, предшествующую образованию государства и гражданского союза: «Право гражданского - это открытие или продукт открытия индивидуального разума, но не искусственное творение».[163]

Развивая кантианское учение, Гегель абсолютизировал понятие права. Как пишет В. Нерсесянц: «…у Канта и Фихте единство воли, будучи результатом соединения субъективных воль, не внутренне присуще всеобщей воле, а достижимо лишь внешним и насильственным способом, поскольку отдельные воли противостоят всеобщей воле, а свобода индивидов – всеобщей свободе».[164] Противоречие индивидуальных воль у Гегеля снимается наличием Абсолютного духа, ведущего в процессе самопознания к возникновению идеи права. Гегель отмечает: «Право состоит в том, что наличное бытие вообще есть наличное бытие свободной воли, тем самым право есть вообще свобода как идея».[165] В результате, всеобщее право становится не только неизбежным, но и разумным, так как, следуя гегелевской установке, все, что является действительным, то и разумно.

В то же время свобода субъекта требует осуществления субъективной воли, которой, чтобы соответствовать праву, необходимо определенное руководство. Кант выводит его из принципов разума субъекта. Гегель выводит из неизбежной разумности волевого деяния в соответствии с объективным духом. Ответом становится или категорический императив: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству»[166]- или моральность: отношение «права субъективной воли к праву мира».[167]

Однако ряд философов, придерживающихся традиции позитивизма, выражал мнение, согласно которому моральные критерии не являются условием права. Одним из таких философов был Томас Гоббс, для которого право рождалось как соглашение, продукт естественного стремления к самосохранению человека и безопасности, служащее утилитарным соображениям. Попытки позитивистского объяснения сущности права имели наибольшую интенсивность на рубеже 19-20 веков. В настоящее время философия позитивизма не отрицает влияние моральных суждений в отношении права.[168] Таким образом, даже с точки зрения позитивной философии идея права может быть не лишена влияния и связи с моралью. В итоге, идея права может быть сформулирована, как придание формы, осуществление свободы субъекта посредством моральных суждений.

Перейдем к формулировке понятия войны. О ее неприятии в «Судьбе России» Н. Бердяев писал: «Люди духа иногда с легкостью отворачиваются от войны, как от чего-то внешне-материального, как чуждого зла, насильственно навязанного, от которого можно и должно уйти в высшие сферы духовной жизни».[169] С этой точкой зрения согласен англо-американский антрополог Р. Фокс: «В общем и целом, в социальных и поведенческих науках, как и в жизни, мы склонны рассматривать вещи, которые нам не нравятся, только с точки зрения причин их возникновения. Мы изучаем причины разводов, но не браков, причины войн, но редко изучаем причины мира…».[170] Подобные суждения не означают, что мы совсем не изучаем нежелательные для нас явления, однако мы склонны обделять их полнотой нашего внимания, исследуя их, скорее в качестве подспорья. При изучении явления войны так поступали, например, Платон и Аристотель. Первый изучал войну в контексте учения о человеческой природе, несовершенство которой и являлось причиной ее возникновения. Последний же рассматривал ее только с точки зрения телеологии и целей, которым она могла служить. При этом идея войны не становилась для философов центральной проблемой в их исследованиях.

Одним из первых к систематическому и наиболее влиятельному изучению природы войны подошел прусский офицер Карл фон Клозвиц в трактате «О войне». Несмотря на практическую цель: рассмотрение войны с точки зрения науки и теории войны, Клозвиц не отошел от философских оснований. Например, в своем лондонском письме Марксу Энгельс писал в отношении исследования: «Я сейчас, между прочим, читаю Клозвица «О войне» - необычный способ философствования, но, впрочем, очень хорошо».[171] Воспитанный на трудах Канта, Монтескье и Макиавелли Клозвиц разрабатывает свое учение в пик популярности трудов Гегеля. Именно поэтому Клозвиц сразу стремится избавиться от «тяжеловесного государственно-правового определения войны».[172] Клозвиц определяет войну, как «акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю».[173] Причем во введении сразу же поясняет характер этой воли – он сугубо политический.[174] Отсюда и рождается никогда не устареваемое определение войны, как «продолжения политики иными средствами». Однако, как пишет британский военный историк Дж. Киган: «Определение Клозвица – это продукт исторического контекста, в котором он находился. Продукт Просвещения, с точки зрения которого все существующие связи являлись продуктом разума».[175] Война могла быть не только рациональным предприятием. Она могла быть непредсказуемой, странной, ведомой скорее инстинктами и переживаниями, нежели разумом. Трактат Клозвица оказал огромное влияние на воззрения о войне, однако, с развитием социальных наук к концу девятнадцатого и началу двадцатого веков появилось огромное количество социологических, юридических, психологических работ по изучению войны.

Попытку суммировать накопленные общественными науками знания в начале двадцатого века предпринял британский историк Куинси Райт. В междисциплинарном труде под названием «Исследование войны» (1942) он предложил общее определение войны в качестве исходного пункта для своих исследований. Война выражалась в «насильственном контакте обособленных, но родственных сущностей».[176] Это определение могло быть истолковано не только как социальное проявление войны, но и как биологическое и даже физическое. Будучи очень широким, таким образом, определение Куинси Райта одновременно становилось довольно туманным.

В 1998 году попытку философского изучения войны в работе «Философия войны» производит британский философ Александр Мозли. Исследователь отмечает, что, несмотря на критику скептиков, философский подход к проблеме войны вполне осуществим. Мозли дает сходное с Райтом определение войны, как состояния организованного неограниченного коллективного конфликта.[177] Далее Мозли поясняет определение: «Война организованна в отличие от уличной драки; неограниченна в отличие от боксерского поединка, коллективна в отличие от личной вражды, и включает конфликт, который может, как содержать, так и не содержать насильственные действия. Отсюда не значит, что война – это серия сражений и столкновений, так как последние не всегда присутствуют во время войны».[178] Определение Мозли требует некоторого уточнения. Во-первых, отметим, что конфликт включает в себя не только состояние войны. Торговые или мирные переговоры также могут возникать из-за конфликта интересов, и также носят организованный характер. Они не спонтанны, в отличие от, например, покупок индивида. Во-вторых, сущностной особенностью переговоров, снятием в них причины конфликта является добровольное соглашение сторон, достижение ими согласия. Снятие войны происходит в результате победы или поражения одной из сторон и навязывания условий побежденной стороне, даже если ход войны привел к началу мирных переговоров.[179] Они ведутся уже тогда, когда одна или обе стороны не могут победить друг друга или ожидают дальнейшего поражения в войне. Война поэтому возникает не из-за конфликта интересов, а из-за желания одержать насильственную победу над врагом. Далее, на войне битвы и столкновения не являются единственным выражением насилия. Насилие может выражаться и в готовности соперников применить оружие. Военные отношения тем и отличаются от мирных, что отрицают саму возможность невооруженных отношений между странами. Насилие между сверхдержавами СССР и США в ходе Холодной войны также выражалось не в присутствии политических или идеологических конфликтов, а в решимости двух стран применить друг против друга любые доступные виды оружия. Таким образом, военное насилие не только не ограниченно в своей наивысшей степени, но и имеет нижний порог, объединяющий различные формы конфликта. К формам конфликта могут относиться «вооруженный конфликт», «этнический конфликт», «этнические чистки», «горячий мир», «холодная война», «мировая война», «отечественная война», «гуманитарная интервенция», «превентивная война», «операция по принуждению к миру», «война с международным терроризмом», «гражданская война», «борьба с сепаратизмом», «восстановление конституционного порядка» - все эти конфликты ведутся или велись с применением оружия. Поэтому военное насилие, отличается от спортивного. Оружие в спорте не направлено на нанесение вреда сопернику.

Таким образом, мы можем уточнить наше определение войны, как вооруженного неограниченного и организованного насилия. Война является специфическим видом конфликта и специфическим видом насилия. Она носит вооруженный характер, ее разрушительное действие может иметь неограниченный масштаб. Война организованна, индивиды, государства и армии объединены принципами организации; война насильственна, ее цель всегда состоит в победе или нанесении ущерба врагу.

Разобрав определения права и войны, нам теперь необходимо выяснить особенности их объединения в реальности права войны. Узнать, на основе чего формируется онтологическая специфика права войны. В свое время Николай Алексеев писал о возникновении идеи права: «Право можно обнаружить там, где есть право, то есть притязание одного к другому».[180] В своем бытии оно обретает черты, свойственные той области, в которой оно возникло. Область регулирования также подвергается изменению и превращается в правовую область. То есть право войны неизбежно приобретает черты войны, а война в это время превращается в правовое событие.

Будучи коллективным состоянием, война требует наличия воли, которая бы ее начинала. В разное время ее представляли вожди, суверены и парламенты. Подобная воля имеет безраздельную политическую власть в отношении управляемых коллективов, будь то парламент или президент, избранные демократическим путем, или военный лидер, осуществляющий контроль на занятых войсками территориях. Воля становится суверенной в отношении других политических образований. Она может возглавлять не только государства, но и самопровозглашенные автономии, такие, например, как республика Новороссия, имеющая собственный парламент, или террористическая организация Аль-Каида, управляющая подчиненными территориями на основе норм шариата.[181] Главы государств, автономий, международных организаций – все имеют власть объявлять войну.

В то же время война предстает перед нами как состояние, требующее организации взаимодействия частей. В роли частей выступают индивиды, организованные в вооруженные силы и внутреннее гражданское сообщество. Они не являются лишь механизмами и обладают свободой воли. Наличие свободы воли дает индивиду автономию в отношении своих поступков. Он не зависит от решения государства или от командования, его подчинение всегда означает его моральный выбор. Исключением может быть только крайний случай принуждения. Но при этом индивид находится под страхом смерти и не может считаться имеющим волю в строгом смысле этого слова.

Поэтому, на онтологическом уровне право войны обладает двумя автономными источниками: суверенитетом государства и свободой воли индивида. Право войны отличается этим от, к примеру, конституционного права, имеющего в своем основании автономию воли индивида, или от права на экономические отношения между государствами, в основе которых лежит идея суверенитета. Результатом двойственности становится появление двух ветвей права: права на войну (jus ad bellum), обеспечивающего свободу государств в отношениях, связанных с войной, и права на войне или (jus in bello), обеспечивающего свободу индивидов, принимающих участие в военных действиях.

Дуализм права войны также отличается от дуализма частного права, делящего права индивида на личные и вещные. Сосуществование двух ветвей права войны связано с наличием двух воль, лежащих в его основании, в то время как наличие прав индивидуальных и вещных обуславливается способом их осуществления. Как пишет И. Кант: «Если иметь в виду правовое основание приобретения, то это, собственно, не особый член деления прав, но все же представляет собой момент способа их осуществления».[182] Иными словами, различия между личными и вещными правами происходят из их видового различия, но не родового, за ними стоит один индивид.

Таким образом, бытие права войны можно оценить, как фрагментарное, комплексное, содержащее два онтологически независимых друг от друга источника: государственного суверенитета и свободной воли, ведущих к образованию двух ветвей права

Обычное право стремится исключить насилие. Как пишет Куинси Райт: «Естественная задача права состоит в поддержании порядка и справедливости, что делает его нетерпимым к насилию».[183] Вместо насилия оно использует принуждение. Право внутри страны налагает ответственность за совершение насилия. Сопротивление органам закона увеличивает тяжесть вины. Исполнительные власти аналогично остальным подчиняются конституционным порядкам. А международное право обеспечивает права и свободы посредством международных и региональных судов. О нетерпимости права к насилию в критике учения Л. Толстого И. Ильин отмечал: «Было бы глубокой духовной ошибкой приравнять всякое заставление насилию и придать центральное значение этому термину».[184]

Право войны в свою очередь не исключает применения насилия. Его обе ветви терпимы к нему. Право на войну позволяет использование военной силы в отношении государства. Статья 42 Устава ООН гласит: «Если Совет Безопасности сочтет, что меры, предусмотренные в статье 41 (ненасильственные меры), могут оказаться недостаточными или уже оказались недостаточными, он уполномочивается предпринять такие действия воздушными, морскими или сухопутными силами, какие окажутся необходимыми для поддержания и восстановления международного мира и безопасности».[185] Подобными действиями могут оказаться не только блокады и демонстрации, но и полномасштабные войны. К примеру, резолюции Совбеза ООН в 1950 и 1990 годах инициировали начало войн в Корее (1950-1953) и Персидском заливе (1990-1991).

Право на войне также не исключает насилия, но уже в отношении человека. Соглашения о законах и обычаях и защите жертв войны, такие как «Конвенция о защите гражданского населения во время войны» или «Декларация о неупотреблении снарядов, имеющих единственным назначением распространять удушающие или вредоносные газы», не запрещают, а только регулируют организованное насилие. Под запрет права попадают лишь исключительные случаи, выходящие за рамки войны. Любой человек, попавший в зону войны, может быть убит, ранен или может получить психологическую травму. Лицо, облаченное в военную форму, комбатант или участник боевых действий подвергается прямому обстрелу со стороны противника. Безоружные и не носящие формы, некомбатанты, могут быть подвергнуты «непрямому огню». Примером такого огня могут служить неточные попадания бомб авиации НАТО во время войны в Югославии, при которых погибло множество мирных жителей. Таким образом, право войны предполагает нравственное допущение насилия. Война неизбежно содержит насилие, но она может быть оправдана справедливой причиной. В то время как нормальной идеей права является установление порядка ненасильственно, право войны не запрещает полностью военное насилие, что можно назвать рационализацией иррационального.[186]

Управляя отношениями между государствами, право войны выступает как право, онтологически не укорененное. Кант об этом писал: «…так как род человеческий постоянно идет вперед в отношении культуры, как своей естественной цели, то это подразумевает, что он идет к лучшему и в отношении моральной цели своего существования; и, хотя это движение иногда и прерывается, но никогда не прекратится».[187] Иными словами, право войны может не только быть моральным допущением насилия – оно еще может и перестать существовать, как право. На заре истории индивиды никогда не находились в состоянии вне общества. Даже концепция «войны всех против всех» предполагала изначальное общественное состояние. Робинзон Крузо Даниэля Дефо всеми силами старался восполнить собственное одиночество чтением Писания и ведением дневника. Современные национальные конституции защищают индивида от лишения гражданства, а Конвенция ООН о сокращении безгражданства гарантирует ему гражданство с самого рождения. Таким образом, общественное состояние и моральное отношение к другим неотчуждаемо от человека. В отличие от людей, государства и цивилизации на самых ранних этапах своего существования находились в изолированном состоянии друг от друга. Взгляд на мир для них проходил сквозь призму собственной единичности и уникальности: «Грек или Римлянин третьего века до н. э. вряд ли были осведомлены о существовании той общности, которую современные исследователи называют Классической цивилизацией. Он знал свой город или часть цивилизации, греческие города, участвующие в Олимпийских играх…, но не Классическую цивилизацию…».[188] Каждый представитель своего государства смотрел на иностранца как на варвара, низшего по организации. Даже после знакомства греков и римлян царь Пирр не видел в последних цивилизованного народа: «Порядок в войсках у этих варваров совсем не варварский»[189] - давал он им оценку. Все варвары были представителями племен, окружавших единственный центр культуры: Эллинский мир греков или Срединное королевство китайцев.

Таким образом, если индивид неизбежно состоит в обществе других, то государства, подобные закрытой Северной Корее или нацистскому обществу Германии, способны склоняться к политике самоизоляции. Государство может не только добровольно отказаться от общественного состояния – оно может быть лишено его международным правом. Статья 6 Устава ООН гласит: «Член Организации, систематически нарушающий принципы, содержащиеся в настоящем Уставе, может быть исключен из Организации Генеральной Ассамблеей по рекомендации Совета Безопасности».[190] Находясь вне Организации, государство, конечно же, сможет осуществлять внешние контакты, однако сегодня членство в ООН является условием социализации государства, так как исключение из Организации может привести к исключению из других форм кооперации. Кооперация же возможна при наличии определенного морального согласия с другими государствами. Иначе свобода начинает осуществляться в состоянии страха взаимного уничтожения и стремления к ядерному паритету, например. В отсутствие морального согласия мир становится «часто еще более тяжелым и более опустошительным для внутреннего блага, чем даже война».[191] То есть, если суверенные государства претендуют на правовое отношение друг к другу, они должны признавать существование других государств, моральное согласие с ними.

Онтологический анализ позволяет рассмотреть право войны как особый вид бытия. Специфика права войны произрастает из объединения в нем двух смысловых полей: урегулирования деятельности правом и осуществления насилия войной. Война начинается не только как предмет политических споров. Объявленная общественными лидерами она вовлекает в себя всех представителей общества, приводя на смену воле государства организованные воли отдельных людей. Имея в основании два источника автономной воли, право войны состоит из двух, изначально независимых друг от друга ветвей: права, регулирующего возможность войны между государствами – «права на войну» и права между воюющими сторонами, «права на войне». Становясь правовым феноменом, война не исчезает, а сохраняется в виде легитимного насилия. Право войны, таким образом, не запрещает, а регулирует его. Вместо принуждения оно использует различные правовые механизмы: свержение режимов, оккупацию, начало и окончание войны. Будучи крайней формой конфликта, война всегда стремится к исключению одного из ее участников. Не только общества терпят поражения, но и индивиды – на войне вы всегда будете ранены или убиты, либо получите психологическую травму. Право на войне исключает лишь вопиющие случаи насилия: неоправданные страдания и жестокость. По-прежнему, факт войны определяется наличием жертв. В то же время нельзя сказать, что сегодня право войны полностью укрепилось в международном сообществе. Существование Лиги Наций было прервано Второй мировой войной. После войны государства опять отказывались признавать существование других государств. Неприятие противоположных политических систем во время Холодной войны вело к игнорированию права войны. Ядерная война могла начаться в результате произвольного решения. Политические соображения вели и к отрицанию права на войне, как это было, например, во время войны во Вьетнаме.[192] Только признание неотъемлемости существования другого государства, неразрушимости общества наций могло бы привести к постоянству права и невозможности его игнорирования.

Онтологическая специфика права войны неразрывно связана с анализом гносеологической проблематики права войны. Его познавательный аспект предполагает не только вопрос о методах познания в свете общественного измерения, но и анализ ключевых дискуссий, возникающих в процессе их применения.