Роль народа в развитии общества

 

 

ГЛАВА XIII
ЭЛИТА, ЛИДЕР, ОБЩЕСТВО

Каковы особенности и значение элитологического подхода
к анализу социальных процессов?

 

Анализируя современную научную литературу, так или иначе трактующую механизмы и движущие силы социально-политических процессов, мы можем констатировать возрастающую значимость и популярность элитологического подхода. (См.: Ашин Г.К. К истории российской элитологии // Власть. 2003. № 2; Мохов В.П. Элитизм и история. Пермь, 2000). В этом видится симптом не только эвристических возможностей самого по себе элитизма, но и более широких парадигмальных изменений в современной политологии и социологии. Суть этих изменений состоит в перемещении центра внимания с объективистских схем и логических систем ко все более пристальному изучению роли социально–политических субъектов разного уровня в формировании происходящих социальных трансформаций. В свою очередь, среди субъектов разного порядка обращается внимание на наиболее деятельных и активных, которые, зачастую и могут рассматриваться как своеобразные коллективные (или индивидуальные) режиссеры динамичных изменений в обществе, влекущие значимые и даже революционные изменения.

В итоге выстраивается методологическая схема, в рамках которой триада: «масса – элита – лидер» начинает рассматриваться не только в качестве стержневой, где акценты расставлены по нарастающей: от первого к последнему члену триады. Но и в рамках данной системной триады детально изучается роль и место, отводимое каждому ее ключевому члену, а также механизмы, обусловливающие их эффективное взаимодействие.

В результате такой эволюции в рамках самого элитологического подхода намечается, как подчеркивает Г.К. Ашин, своеобразное разграничение предмета элитологических исследований: онтологическая элитология, социология элит и политическая элитология больше сосредоточены на изучении группового и синергетического эффекта деятельности элит как коллективного субъекта; элитологический персонализм и акмеология элит концентрируются на исследовании личностного потенциала элит и их персоналистском аспекте, стремятся выделить особые признаки элитарности и технологии, позволяющие их сформировать в условиях социально-политической деятельности. (См.: Ашин Г.К. Указ. соч.). Трудности, наблюдаемые в попытках скоординировать результаты, полученные с одной и
с другой стороны, позволяют высказать предположение о действии принципа дополнительности применительно к соотнесению групповых и индивидуальных признаков элитарности и элитных действий. В итоге чего желание конкретизировать элитную миссию и увидеть ее проявления на уровне индивидуальных деятельностных проявлений ее членов в результате обнаруживает некие усредненные характеристики, свойственные членам иных элитных групп. И, с другой стороны, попытка выявить некий набор элитарных индивидуальных качеств показывает, что отдельным членам элитного сообщества далеко не все эти качества оказываются присущи, а те, которые присущи – достигают далеко не самого высокого (элитного) ранга.

Данная дилемма позволяет думать, что ни сами по себе элитарные характеристики не срабатывают вне групповой элитной интеракции, ни сама элитная интеракция не может в полной мере состояться без определенного ансамбля элитных личностей, выполняющих весьма различные социально-политические и управленческие роли.

Описанный феномен был осознан далеко не сразу, а потребовалась многолетняя апробация элитистской парадигмы для осознания его в качестве одной из основных проблем в теории элит.

Проследим более детально, как и в каких ракурсах выявлялась проблема соотношения группового и личностного эффектов и вычленялась роль каждого из них в истории элитологической мысли.

В элитологических концепциях, ориентированных на глубинные синергетические и поведенческие конструкты, обращается внимание на действие стратификационных механизмов в элитогенезе: биологической, экономической, политической, ценностно-духовной природы.

Анализируя значимость видовых этологических механизмов и, проводя параллели между людьми и животными, известный российский этолог, профессор В.Р. Дольник отмечает, что иерархия любой группы часто не исчерпывается только формальной и неформальной структурами. Он пишет: «Параллельно там имеются еще две неявные и неофициальные структуры. Одну из них образуют люди умные, прямые, открытые и порядочные. У них есть свой естественный лидер, но, как правило, нет четкой системы соподчинения, много внутренней свободы... И существует другая структура, во главе с «паханом», окруженным «шестерками», и состоящая из всякого рода проныр, завистников, активных бездельников, сплетников, интриганов. Эти обычно заметно соподчинены друг другу, действуют сообща... Наш разум напридумывал уйму сложных и витиеватых теорий, объясняющих некоторые особенности человеческого поведения. Но он бессилен его понять, если ничего не знает о содержании нескольких древних инстинктивных программ, влияющих на каждого из нас». (См.: Дольник В.Р. Непослушное дитя биосферы: Беседы о человеке в компании птиц и зверей. М., 1994. С. 149).

Нередко агрессия, возникшая у вожака, по цепочке передается на более низкие иерархические уровни (примерно так, как у людей гнев начальника доходит до самого последнего подчиненного). Например, у голубей этологи часто наблюдают такую сцену: чем-то обиженный вожак стаи клюет стоящего рангом ниже, тот – передает дальше и т.д., но когда клюют голубя, занимающего самое последнее место (ему больше некого клюнуть, он всех боится), то он просто клюет землю, как бы на ней вымещая свою агрессию. (Там же. С. 140).

Уже рассмотрение поведенческих программ на уровне биологической этологии показывает значимость и действенность стратификационных механизмов. Этологи подчеркивают действие следующих из них:

1) стремление к повышению своего ранга в сообществе является важнейшим жизненным стимулом для многих конкретных особей;

2) отношения между вожаками, приближенными, «шестерками», основной массой и отверженными строятся по четко заведенным и выполняемым правилам (у животных хаоса в этом нет);

3) важную роль при соблюдении иерархических отношений играют различные поведенческие ритуалы (своеобразные символы власти и подчинения);

4) выделение среди общественных животных доминантов (высших иерархов, «элиты») нередко основывается на их действительном преимуществе среди своих сородичей (что выясняется в ритуальных соревнованиях и «турнирных сражениях»), но при этом часто их «приближенными» оказываются не самые достойные особи – «подхалимы», тогда как особи, обладающие реальными достоинствами, обычно занимают более низкие ранги в общей иерархии;

5) особи, находящиеся на нижних иерархических уровнях пребывают в состоянии стресса и подавленности (что как бы аккумулирует для них общее чувство неудачности их существования);

6) различные эмоциональные проявления (чаще такие, как агрессия и раздраженность) могут передаваться по иерархической структуре, обычно по цепочке вниз: от одной особи к другой, занимающей более зависимое положение в общей иерархии;

7) наоборот, различные блага (пища, привлекательные самки, более удобные места для ночевки и т.п.) передаются по иерархической цепочке вверх: от более зависимых особей к более привилегированным. (См.: Дольник В.Р. Указ. соч. С. 152).

В обществе указанные программы и механизмы продолжают действовать, естественно, опосредованным образом. К ним добавляются стратифицирующая роль политической власти, собственности, организации и управления, культуры.

В частности, проблема элиты тесно связана с проблемой разделения труда в обществе, элементом которой является дифференциация общества на руководителей (их всегда меньшинство) и руководимых. Это в определенной степени коррелируется с биологическими, психологическими и иными различиями между людьми, из которых отнюдь не все могут быть руководителями, организаторами. Психологи считают, что таковых всего несколько процентов. Казалось бы, проблема решаема естественным образом, гармонично. Достаточно тривиальная констатация того, что люди не равны по своим психофизическим данным, что только небольшой процент их имеет склонность к организаторской деятельности, причем разделение труда приводит к выделению на роль организаторов меньшинство, а на роль исполнителей – большинство населения – все это видится ключом к оптимальной социальной организации. Однако тут возникает слишком много «но». Прежде всего, люди, занимающие руководящие общественные позиции, как правило, требуют для себя привилегированного положения. Кроме того, они обычно стремятся к тому, чтобы захватить как можно больше власти и уйти от контроля масс.

Следует подчеркнуть, что элитарные концепции явились отражением объективного исторического процесса, в котором прогрессивные изменения инициировались прежде всего творческим меньшинством общества. Их возникновение относится к ранним этапам человеческой истории. Низкий уровень развития производительных сил общества заставлял людей трудиться на пределе своих возможностей, почти не оставляя им свободного времени, без которого не может реализовываться свободное развитие человека.

В классической элитологии, созданной усилиями Г. Моска,
В. Парето, Р. Михельса и их последователей, в составе элит выделялись, прежде всего, властвующие группы, положение которых определялось их аристократическим происхождением, владением крупной собственностью и финансами, возглавляющих государственные институты (крупная бюрократия, военные). Особенно подчеркивалась роль этакратической элиты (государственная бюрократия) в структуре политических элит. Анализ классических работ политической элитологии показывает, что всю совокупность теорий, касающихся: а) происхождения элиты, б) ее функций и места в обществе, в) состава элиты, можно разделить условно на две группы: властные и меритократические теории элиты. Первые понимают элиту как властные структуры общества, вторые – как самых достойных членов общества. (Подробнее см.: Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М., 1995. С. 131–146; Ашин Г.К. Современные теории элит: Критический очерк. М., 1985).

Сторонники понимания элиты как власти – это прежде всего Г. Моска, Г. Лассуэл, А. Этциони. Элитой они называют тех, кто занимает ключевые позиции в управлении обществом, имеет реальную власть. При этом совершенно не важно, обладают ли эти люди какими–то личными достоинствами или заслугами. Лидерами нации их делает власть, а не личные качества. Последователи властной теории элиты по-разному толкуют власть. Эта разница диктуется двумя подходами, а именно – структурным и функциональным. Согласно структурному подходу, к элите относят тех, кто занимает высшие должностные позиции в формальной иерархии (министры, директора, военоначальники), а согласно функциональному, – тех, кто реально принимает важнейшие управленческие решения, даже не будучи облеченным формальными полномочиями, например теневой кабинет.

Представители меритократического подхода убеждены в том, что в обществе, в ходе эволюции, утвердится принцип выдвижения на руководящие посты наиболее способных людей, отбираемых из всех социальных слоев. Термин меритократия (от лат. meritus – достойный и греч. kratos – власть, букв – власть наиболее одаренных) был введен английским социологом М. Янгом. Данная концепция нашла отражение в работах М. Вебера, В. Парето, А. Тойнби. Власть элиты оправдана в том случае, если у руля общества находятся самые светлые умы и самые здоровые нравственные силы нации. В демократическом обществе, по мнению приверженцев этой теории, так и происходит. Нужно подчеркнуть, что властный подход был более представлен в классической элитологии и вполне закономерен. Он обусловлен прежде всего достаточно четко просматривающейся классовой структурой классического буржуазного общества или традиционного общества, и местом правящих групп в них. Классическая элитология имела дело с вполне определенной формой организации политической власти.

Массовые пролетарские, крестьянские, национальные движения, открывающие новый этап демократизации, только развертывались. Но у классиков элитологии, впрочем, не было больших иллюзий по этому поводу. Они, как оказалось, вполне обоснованно ожидали, что и новые элиты, вышедшие из низов, в своем поведении также будут следовать законам элитологии. Иными словами, законы власти рассматривались ими вне эволюционной проекции. Вместе
с тем, в работах таких крупнейших социальных философов, как
М. Вебер, А. Тойнби, П. Сорокин более детально рассматривалась и подчеркивалась детерминирующая роль духовных факторов в коренных политических и экономических сдвигах и революциях. Утверждалось, что эпоха политических перемен следует за религиозной или духовной реформацией. Иными словами, идеократия выступает в социально-политических процессах предшественником и вдохновителем новой этакратии. Однако, поскольку в XVIII–XIX вв. (на опыте которых строились эти выводы) периоды духовно–идейной подготовки и политических преобразований были достаточно разнесены во времени (порой, на несколько поколений), то непосредственного взаимодействия идеологической и культурной элиты с политической не наблюдалось. Новая генерация политиков обычно приходила на уже подготовленную почву (новые идеологии, этические системы).

Кстати говоря, не только социальные философы и социологи, отдававшие приоритет духовным детерминантам в историческом и политическом процессах, но и сторонники противоположной социально–методологической парадигмы (марксизм) на практике подчеркивали приоритетную роль идеологии в борьбе за власть. Достаточно вспомнить одно из важнейших ленинских положений, лежащих в основе прений о политической партии нового типа: пролетариату для политической победы необходима новая идеология, которую разрабатывает идеологическая элита. Справедливости ради отметим, что практически все оппозиционные течения в дореволюционной России рассматривали свою деятельность именно в этом ключе – борьбе за политическую власть предшествует идейная борьба за народ. Речь шла лишь о том, какая идеология должна быть «вброшена» в народ, достаточно ли только идейного влияния и какими средствами следует вести борьбу с господствующей властью и как обустроить структуру новой власти. Определенное место в духовно-идеологическом процессе отводилось поэтому элите культуры. Правда, эта роль трактовалась весьма утилитарно.

Постепенный отход от чисто властно-диспозиционного и этакратического понимания элиты и переход к меритократическому, существенно расширявшему круг претендентов на место в элите, был связан со значительными изменениями как в самом обществе (демократизация, менеджеризация, научно-техническая революция), так и во взглядах на природу политической власти.

Здесь, прежде всего, мы должны отдать должное функционально–технологическим концепциям элиты, появившимся в 40–50 гг.
XX в. (Т. Веблен, Дж. Бернхем, Д. Белл, Дж. Гелбрейт и др.).

Один из основателей этих теорий Т. Веблен считал, что, поскольку главную роль в современном производстве играет инженерно–техническая интеллигенция, то именно она и должна быть элитой общества. Эти взгляды носили печать утопизма. И не случайно, что в годы «великой депрессии» 1929–1932 гг. перепуганная бизнес–элита относила Веблена и его сторонников к «розовым», поскольку те отстаивали идеи демократизации управления, необходимости передать бразды правления профессионалам-управленцам под угрозой забастовок и смут, прежде всего из технической интеллигенции.

Второе поколение сторонников технологического детерминизма возглавил Дж. Бернхэм, который в своем программном произведении «Менеджерская революция» (См.: Burnham J. The Manageria Revolution. N.-Y., 1941) утверждал, что на смену капитализму придет не социализм, a «менеджеризм». По его мнению, менеджерская революция приведет к власти новый правящий класс – элиту управляющих. Если Веблен призывал инженеров и техников оттеснить бизнесменов и взять в свои руки руководство индустрией и социальной жизнью в целом, то Бернхэм считал неправомерным относить к элите рядовых инженеров и техников. Он именует их просто «квалифицированными исполнителями». К элите менеджеров он относит директоров, председателей советов, президентов крупнейших корпораций – тех, кто «фактически управляет процессом производства, независимо от юридической и финансовой формы – индивидуальной, корпоративной, правительственной».

Ссылаясь на разделение собственности и контроля, Бернхэм утверждал, что в индустриально развитых странах произошло «отчуждение» функции управления от функции собственности и что первая приобрела решающее значение. Отсюда вывод: подлинной элитой являются не капиталисты, а управляющие и высшее звено администрации.

Бернхэм выдает менеджеров за «новый класс», не связанный с капиталистами, а рекрутируемый из всех классов общества, вбирающий в себя наиболее способных людей. Положение, роль и функции менеджеров, по его мнению, ни в коей мере не зависят от сохранения капиталистической собственности, они связаны с расширением государственного регулирования экономики. Государственно-монополистические тенденции рассматриваются как фактор подрыва устоев капитализма.

К «новой элите» Бернхэм относит, помимо управляющих промышленными корпорациями, руководителей правительственных учреждений. Он пишет, что в менеджерском обществе происходит политизация всех сторон жизни. В капиталистическом обществе политика и экономика – отдельные сферы социальной жизни, в «менеджерском» – это различие исчезает, равно как и границы между политиками и «капитанами индустрии». Капиталисты контролируют государство косвенно, менеджеры – непосредственно. Если в капиталистическом обществе власть сосредоточена в парламентах, то в менеджерском – в административных органах.

Идеал общественного устройства Бернхэм видит в государственно–монополистическом капитализме, при котором элита менеджеров управляет массами и живет за ее счет. Он откровенно признает, что пропагандируемая им социально-политическая система может быть названа «типом корпоративной эксплуатации... Менеджерская группа эксплуатирует остальное общество». (См.: Burnham J. Указ. соч. С. 80–125).

Утверждения теоретиков «элиты управляющих» о том, что «класс менеджеров» становится новой элитой, оправдались лишь отчасти, поскольку «старый класс» оказался способен к значительным перегруппировкам и ответам на вызовы времени. Он просто «приватизировал» новые функции и социально-профессиональные роли. Исследования западных социологов показывают, что большинство высших менеджеров являются выходцами из привилегированных слоев общества.

Здесь важно подчеркнуть тот факт, что изменения в самом обществе, связанные с ростом значения высококвалифицированного интеллектуального труда в производстве, управлении, духовной сфере, нашли отклик в общесоциологических, политологических и элитологических концепциях. В их эволюции наблюдается, с одной стороны, все возрастающее внимание к интеллектуальным и управленческим качествам элит, а, с другой – стремление дифференцированно рассматривать функции и каналы их воздействия на политическое управление. Конечно, это связано, прежде всего, с происходящими объективными процессами.

Предложенный подход получил развитие в работе ряда известных западных социальных философов. Так, в русле структурно-функционального подхода Д. Белл выделяет три группы:

1) клерикалы, последователи ортодоксии в обществе, в старом смысле термина, истеблишмент;

2) политические интеллектуалы. Специалисты, консультанты, критикующие правящую элиту и правительство, использующие свои знания в политических целях;

3) идеологические интеллектуалы, использующие ценности и идеи для защиты или критики существующих институтов и занятые в поединке идей. (См.: Веll D. The coming of post–industrial society... P. 183).

Позже, в работе «Социальные рамки информационного общества» он отмечал: «В постиндустриальном обществе элита – это элита знающих людей. Такая элита обладает властью в пределах институтов, связанных с интеллектуальной деятельностью – исследовательских организаций, университетов и т.п., – но в мире большой политики она обладает не более чем влиянием... В этой связи крайне преувеличенной представляется идея о том, что «элита знания» может стать новой элитой власти. Что, однако, верно, так это то, что в современном обществе растет эгалитаризм, чему в большей мере содействуют различные группы «элиты знания», особенно молодежной.

В целом современное общество состоит из множества образований, вследствие этого появляется и множество элит, так что
их координация становится все более сложной проблемой». (См.: Bell D. The Social Framework of the Information Society. Oxford, 1980).

80-е годы XX в. не вполне оправдали надежды технократических теоретиков на технику как панацею всех социальных противоречий. Схематизм и неполнота представлений научно–технической интеллигенции о процессах управления обществом, ее политические амбиции не оправдались. Власть капитала и бюрократии оказались сильнее надежд интеллигенции на достижение паритета по отношению к власти, что способствовало охлаждению к либералистским концепциям.

Описанный выше аспект социально–структурных изменений, связанный с формированием постиндустриальных укладов и обслуживающих их интеллектуальных групп, необходимо включить в социально–политический контекст, связанный с новым уровнем демократизации общества и возникновением более сложных форм политического управления.

Появление влиятельных научно–технических, менеджерских, культурных элитных групп существенно сказывается на властных взаимодействиях, все более задействуя ресурсы власти – влияния.

В политической элитологии утверждению такого понимания природы власти способствовали продолжительные дискуссии, идущие в США, начиная с 50-х годов.

Властвующая элита или элитный плюрализм – это центральная проблема в полемике о структуре власти в Соединенных
Штатах, которая продолжается больше четырех десятилетий. В 50–60-х гг. в фокусе внимания находилась полемика между Р. Миллсом и Д. Рисменом, которую подытожил видный американский политолог У. Корнхаузер. (См.: Cutture and National Character. Ed. by S. Lipset and L. Lowenthal. Glencoe, 1961. P. 252–262).

Миллс показал, что реальную власть в США осуществляет узкий верхушечный слой, в то время как народ фактически бесправен, не он решает основные политические вопросы.

По Рисмену же вопрос о том, кто властвует в США, носит спорный характер: «ситуация гораздо более неопределенна», чем кажется на первый взгляд. Сущность американской политической системы Рисмен видит в распределении власти между различными автономными группами, обладающими правом вето в сфере своих интересов. Он считает «упрощенным» мнение радикалов, согласно которому Америкой управляет Уолл–стрит.

Утверждение, что в США правит или должно править меньшинство, он отвергает как «марксистский экстремизм» или элитарный аристократический подход. Несоответствие между американской действительностью и его схемой Рисмен склонен объяснять всякого рода досадными упущениями, расстройством соответствующих механизмов контроля и т.д.

Миллс рисует пирамиду власти в США, включающую три уровня: высший – реальная власть, которая осуществляется властвующей элитой; средний – который отражает групповые интересы, играет второстепенную роль, наиболее заметную в кулуарах Конгресса; наконец, низший – уровень «фактического бесправия» масс. (См.: Миллс Ч.Р. Властвующая элита. М., 1959). Пирамида власти, рисуемая Рисменом, состоит из двух уровней, соответствующих второму и третьему уровням модели Миллса. Верхний уровень пирамиды Рисмена – «вето–группы», занятые прежде всего защитой своих интересов; низший – «неорганизованная публика». «Вето–группы» стараются не столько командовать «публикой», сколько привлечь ее в качестве союзника в маневрах против угрозы ущемления своей юрисдикции. Поэтому, утверждает Рисмен, благодаря плюрализму политическая власть в США представляется ситуационной и подвижной.

Миллс приводит огромный материал, свидетельствующий о том, что реальная власть и США концентрируется в руках элиты, отстраняющей от управления страной народные массы. Рисмен отрицает наличие правящей элиты, настаивает на аморфности структуры власти, отражающей разнообразие интересов главных организованных групп (политических партий, профсоюзов, организаций бизнеса, фермерских союзов и т.д.).

Чья же модель адекватно отражает американскую действительность? Думается, однозначного ответа нет. Обе концепции имеют корни в особенностях политической системы современных индустриально развитых стран, в той или иной мере отражают реальную действительность.