Она помолчала немного, А потом прошептала, — я решила, что мне все равно.

Шок парализовал мои мысли на какой-то момент, а потом все сошлось вместе. Почему она отослала своих подруг, вместо того, чтобы спастись вместе с ними. Почему она села в мою машину, вместо того, чтобы удрать подальше, призывая полицию…

Ее реакция всегда была неправильной — всегда абсолютно неправильной. Она притягивала к себе опасность. Она звала ее.

— Все равно? — пробормотал я сквозь сжатые зубы, гнев переполнял меня. Как я мог защищать кого-то, кто так… так… так стремился быть беззащитным?

— Да, — ответила она, ее тихий голос был необъяснимо нежен, — для меня не имеет значения, кто ты есть.

Она просто невозможна.

— Тебя не волнует, что я монстр? Что я не человек?

— Нет.

Я всерьез задумался, все ли у нее в порядке с головой.

Я раздумывал, что мог бы обеспечить ее наилучшим медицинским уходом… Карлайл бы подключил свои связи, чтобы найти для нее самых умелых докторов, самых талантливых терапевтов. Наверняка есть еще возможность исправить в ее голове то, что в ней было не так, что позволяло ей сидеть рядом с вампиром, а ее сердце при этом билось спокойно и ровно. Конечно же, я бы присматривал за обслуживанием и посещал бы ее так часто, как было бы позволено…

— Ты злишься, — вздохнула она, — не надо было мне тебе рассказывать.

Как будто, если бы она скрывала эти тревожащие симптомы, это бы нам помогло.

— Нет, я хочу знать, что ты думаешь. Даже если эти мысли лишены разума.

— Значит я опять не права? — спросила она немного воинственно.

— Это не то, о чем я говорю, — мои зубы сжались, — Не имеет значения, — повторил я едко.

Она выдохнула, — Я права?

— А это имеет значение? — в ответ съязвил я.

Она глубоко вздохнула. Я рассерженно ждал ее ответ.

— Нет, на самом деле, — ответила она, ее голос был опять спокоен, — Но мне любопытно.

«Нет, на самом деле». Это действительно не имело значения. Ей было все равно. Она знала, что я не человек, что я монстр, и это не имело для нее значения.

Несмотря на мое беспокойство относительно ее психического здоровья, во мне проснулась толика надежды. Я постарался подавить ее.

— Что именно ты хочешь знать? — спросил я. Секретов больше не осталось, только незначительные детали.

— Сколько тебе лет? — спросила она.

Мой ответ был автоматическим и привычным, — Семнадцать.

— И давно тебе семнадцать?

Я постарался не улыбнуться на ее покровительственный тон.

— Довольно давно, — признался я.

— Ясно, — сказала она, внезапно преисполнившись энтузиазмом. Она улыбнулась мне. Когда я взглянул на нее, в очередной раз задумавшись о ее душевном здравии, она улыбнулась еще шире. Я скорчил рожицу.

— Не смейся, — предупредила она, — Но разве ты можешь выходить в дневное время?

Я все-таки засмеялся. Ее исследование, по-видимому, дало вполне ожидаемые результаты.

— Чушь.

— Ожоги от солнечного света?

— Миф.

— Спишь в гробу?

— Ерунда.

Сон уже очень давно не был составляющей в моей жизни, если не считать последние ночи, которые я проводил, наблюдая за спящей Беллой.

— Я не могу спать, — пробормотал я, более полно отвечая на вопрос.

Она помолчала.

— Совсем не спишь?

— Никогда, — выдохнул я.

Я смотрел в ее глаза, такие большие, обрамленные густыми ресницами и мечтал о сне. Не для того, чтобы забыться, как это было раньше, не для того, чтобы избежать скуки, а потому, что я хотел бы видеть сны. Может быть, будучи без чувств и имея возможность видеть сны, я бы смог провести несколько часов в мире, где мы с ней были бы вместе. Она видела сны обо мне. Я хотел, чтобы она снилась мне.

Она тоже смотрела на меня, удивленно. Пришлось отвести взгляд.

Я не могу видеть сны о ней. Ей не стоит во сне видеть меня.

— Ты еще не задала мне самый важный вопрос, — сказал я, мое молчащее сердце стало еще холоднее, еще тяжелее. Она должна понять. Так или иначе, но ей необходимо осознать, что она делает сейчас. Что только это имеет значения, не смотря на все другие обстоятельства.

На обстоятельства вроде того факта, что я люблю ее.

— Который? — озадаченно спросила она.

Это только сделало мой голос жестче, — Тебя не интересует моя диета?

— Ах. Это, — тихо произнесла она тоном, который я не понял.

— Да. Это. Ты же хочешь знать, пью ли я кровь?

Она вздрогнула от моего вопроса. Наконец-то. Она начала понимать.

— Ну, Джейкоб кое-что рассказал об этом… — ответила она.

— И что же рассказал Джейкоб?

— Он сказал, что вы… не охотитесь на людей. Он сказал, что ваша семья не считается опасной, потому что вы охотитесь только на животных.

— Он сказал, что мы не опасны? — с долей цинизма повторил я.

— Не совсем, — объяснила она, — Он сказал, что вы не считаетесь опасными. Но на всякий случай, Квильеты не хотят видеть вас на своей земле.

Я смотрел на дорогу, мысленно рыча от безнадежности, мое горло жгло привычной болью.

— Так он был прав? — спросила она так буднично, будто интересовалась прогнозом погоды, — Вы не охотитесь на людей?

— У Квильетов хорошая память.

Она кивнула сама себе, глубоко задумавшись.

— Только не стоит обольщаться, — быстро сказал я, — они правы, что стараются держаться от нас подальше. Мы по-прежнему опасны.

— Я не понимаю.

Действительно не понимает. Как бы ей объяснить это?

— Мы стараемся, — сказал я, — Обычно, у нас получается. Но иногда и мы ошибаемся. Как, например, я сейчас, позволяя себе находиться с тобой наедине.

Ее запах наполнял машину. Я почти привык к нему, практически игнорировал его, но невозможно было отрицать, что мое тело все еще тянется к ней с совершенно недопустимыми намерениями. Мой рот был полон яда.

— Это ошибка? — надломленным голосом спросила она. Эта интонация в ее голосе обезоружила меня. Она хотела быть со мной — не смотря ни на что, она хотела быть со мной.

Надежда вспыхнула опять, я тут же погасил ее.

— Да, и очень опасная, — честно ответил я, желая, чтобы каким-нибудь образом эта правда перестала иметь значение.

Она замолчала. Я слышал, что ее дыхание изменилось, оно участилось, но не от страха.

— Расскажи еще что-нибудь, — внезапно попросила она, в ее голосе слышалась мука.

Я внимательно посмотрел на нее.

Ей было больно. Как я допустил это?

— Что ты хочешь знать? — спросил я, думая, как уберечь ее от боли. Ей не должно быть больно. Я не мог позволить, чтобы ей было больно.

— Почему вы охотитесь на животных, а не на людей? — спросила она все с той же мучительной тоской в голосе.

Разве ответ не очевиден? Или, возможно, это тоже не имеет для нее значения.

— Не хочу быть монстром, — пробормотал я.

— Но животных недостаточно?

Я искал подходящее сравнение для объяснений, — Я, конечно, не могу говорить с абсолютной уверенностью, но, наверно, это похоже на замену мяса на тофу и соевое молоко. Мы в шутку называем себя вегетарианцами. Это не полостью удовлетворяет голод, или в нашем случае — жажду, но этого достаточно, чтобы мы могли устоять перед соблазном. В большинстве случаев, — мой голос стал тише. Я стыдился, того, что подвергал ее такой опасности, что продолжаю подвергать, — Иногда сдерживаться особенно сложно.

— И сейчас сложно?

Я вздохнул. Конечно, она задала именно тот вопрос, на который я не хотел отвечать.

— Да, — признал я.

На этот раз я знал, какой ожидать реакции: ее дыхание было спокойным, ее сердце билось спокойно. Я ожидал этого, но не понимал. Почему она не боится?

— Но ты не голоден сейчас, — сказала она, абсолютно уверенная в своей правоте.

— Откуда такая уверенность?

— Твои глаза, — безапелляционно заявила она, — Я тебе говорила, что у меня есть теория. Я заметила, что люди, особенно мужчины, становятся раздражительнее от голода.

Я усмехнулся на ее описание: «раздражительный». Это было явным преуменьшением, но она была абсолютно права, как обычно.

— А ты наблюдательна, — засмеялся я снова.

Она немного улыбнулась, но тут же снова нахмурилась, задумавшись о чем-то.

— Ты ведь охотился в эти выходные? С Эмметтом? — спросила она, когда мой смех затих. То, как спокойно она это говорила, пленило и обескураживало одновременно. Неужели она действительно могла воспринимать все настолько спокойно? Я был гораздо ближе к шоку, чем она.

— Да, — ответил я, и потом, когда я собрался было на этом слове поставить точку, я вновь почувствовал то же, что чувствовал в ресторане — необходимость того, чтобы она узнала меня, — Я не хотел уезжать, — продолжил я медленно, — но это было необходимо. Мне легче быть рядом с тобой, когда я не испытываю жажды.

— Почему ты не хотел уезжать?