Гендерная методология в науках о прошлом: перспективы 90-х годов

Теории деконструктивистов (о них говорят также как о постмодернистах, когда именуют модернизмом теории социального конструирования 70-80-х годов⁵⁸) были тем необходимым этапом, который превратил комплекс методик сопредельных наук

⁵⁷ Фуко М. Говорящий пол. Сексуальность в системе микрофизики власти //
Современная философия. Харьков, 1995. Т. 1. С.157.

⁵⁸ Лиотар Ж. Ф. Заметка о смыслах «пост» // Иностранная литература.
1994. N 1. С. 56-59.

(методы гендерной экспертизы, гендерного анализа социальных явлений, гендерной психологии и лингвистики) в методологию.

Начало ее интенсивного применения в истории относится к 90-м годам и совпадает с изменением предмета исторических наук, новыми когнитивными принципами sciences de l'homme («наук о человеке»). Вместо «структур большой длительности» интерес ученых обратился к конкретным судьбам обычных людей на ограниченном временном отрезке; вместо историко-демографических штудий, напичканных цифрами и графиками, публикуются историко-литературные эссе, авторы которых размышляют о том, какое воздействие способен оказать индивид на ход истории. Вместо утилитарного подхода к источникам личного происхождения (из которых ранее брались лишь общезначимые факты социально-политической истории) стал практиковаться «биографический метод», где во главу угла оказалась поставлена реконструкция одной или нескольких судеб и влияние на них социально-экономических и политических катаклизмов. Изменилось и отношение к «социальному полу», гендеру: категория принадлежности к нему, наравне с принадлежностью к определенному этносу, стала одним из критериев идентификации общего. На Западе возникла и развивается действительно гендерная история — объединяющая историческую фе-минологию, историческую андрологию, историю гомосексуальности и историю взаимоотношений полов. В настоящее время гендерная история добивается признания и институционализации и, например, в российском историческом дискурсе.⁵⁹

Перспективы применения гендерной экспертизы социально-исторических явлений или гендерной методологии в истории весьма разнообразны, поскольку она по-новому концептуализирует привычные понятия, вписывая историю полов в историю как таковую. Она заставляет рассматривать не пол сам по себе и не взаимоотношения полов (этим уже занимаются и занимались в прошлом разные гуманитарные науки, в частности, этнология), а именно исследовать всю множественность социальных связей, не упуская при их рассмотрении фактора пола и

⁵⁹ См.: Ушакин С. А. Пол как идеологический продукт: о некоторых направлениях в российском феминизме // Человек. 1997. N 2; Пушкарева Н. Л. Гендерный подход в исторических исследованиях // Вопросы истории. N6, 1998.

304

гендерного взаимодействия. Например, исследование классов и социальных групп в случае применения гендерной методологии позволяет вникнуть в процессы «конструирования» гендерных различий, закрепленных идеологией, религией или ими обеими и заставить исследователя размышлять о том, как этот фактор определял «общественное пространство»,⁸⁰ в котором функционировал данный класс или социальная группа, как соотносились в системе приоритетов данного класса или группы личные и общественные ценности.⁶¹

Использование гендерной методологии в истории позволяет анализировать прошлое, тематизировать и коцептуализиро-вать его проблемы с четкой ориентацией на решение современных задач⁶² (скажем, о путях маргинализации, «забывания» той или иной социальной группы, о ее правах). При этом гендерная методология помогает преодолеть узость отдельных и самостоятельных «историй» (женщин, мужчин, гомосексуалистов), поскольку функция ее не комплементарная, компенсаторная или пересматривающая, а. синтезирующая. В связи с обнаружением ген-деристками «множественности полов» (мужчины; женщины; биологические мужчины, считающие себя женщинами; женщины, считающие себя мужчинами; бисексуалы, трансвеститы и т. д.) и поставленной ими задачей выявления тех, «кого не замечают», возникла проблема анализа маргинальных социальных групп во всех обществах, гендерного аспекта их статуса.⁶³

Объемность видения, которую дает гендеристу дихотомич-ность его подхода (каждое явление или событие — глазами и мужчин, и женщин) позволяет сочетать «ретроспективный» подход (то есть изучение становления «настоящего» в прошлом) со ставшим модным «проспективным» (предполагающим услов-

⁶⁰ Термин введен Хабермасом: J. Habermas, The Structural Transformation of
the Public Sphere (Cambridge, 1989), pp. 244-245.

⁶¹ D. Wahrman, «Middle Class. Domesticity Goes Public: Gender, Class and
Politics», Journal of British Studies, N 4, V. 32, 1993, pp.396-432; Прайс Р.
Историография, нарратив и XIX век // Социальная история 1998/1999.
М., 1999. С. 143.

⁶² М. Mies, «Frauenforschung oder der feministische Forschung? Die Debatte um feministische Wissenschaft und Methodologie», Beitrage zur feministischen Theorie und Praxis. Bd. 11, 1984. S. 40-51.

⁶³ B. Bullough, V. Bullough, eds., Cross-Dressing, Sex and Gender (Cambridge, 1993).

305

ное движение от прошлого к настоящему через анализ потенциальных возможностей, исторического выбора, считая будущее как бы неопределенным, «открытым»). Скажем, российские женщины получили избирательные права в марте 1917 года, в эпоху буржуазно-демократических преобразований, что позволяет гендерному историку очертить примерные перспективы подходов к решению «женского вопроса» Временным правительством. гендерная методология в истории позволяет соединить микроисторию («историю как мириады жизненных путей и судеб») и макроисторию, генерализовать микросюжеты и через них показать на исторических примерах «философию амбивалентности», «альтернативности» (например, такую возможность — если продолжать тему женских избирательных прав — дает изучение жизненного пути одной из ключевых фигур кадетской партии Анны Тырковой в соотнесении с судьбами других лидеров из числа конституционных демократов в России).⁶⁴

Освобождая субъекта науки от «пораженности сексизмом», гендерные историки показывают, как освобождение от подобного «налета» способствует получению более объективного знания.⁶⁵ гендерная методология в истории позволяет обнаружить непривычное в привычном (мужскую дискриминацию и подчинение в патриархатном обществе), позволяет понять конструирование иерархий как взаимодействие, а не однонаправленный процесс.

гендерный подход к анализу социально-исторических явлений помогает концептуализировать индивидуальные дискурсы и идентичности, поскольку требует постоянного учета того, к какому полу приписан тот или иной «эктор», как он сам отвечает на вопрос «кто он /а?» и какой ответ на тот же вопрос давали ее/его современники. Указанный подход позволяет темати-зировать и важнейшие аспекты коллективных идентичностей (ведь любой класс состоял из мужчин и женщин), например, рассмотреть отношение наук к мужчинам и женщинам на длительном временном отрезке⁶⁶ и тем самым приблизиться к

⁶⁴ Юкина И. И. А. Тыркова — путь в политику // Социально-правовой
статус женщины в исторической ретроспективе. Иваново, 1997. С. 65-68.

⁶⁵ L. Irigaray, «Is the Subject of the Science Sexed», Cultural Critique, V. l(Fall),
1985, pp. 11-14.

⁶⁶ С. Honegger, Die Ordnung der Geschlechter. Die Wissenschaften vom Menschen
und das Weib 1750-1850 (Frankfurt-New York, 1991).

306

пониманию того, как «люди науки» формировали общественное мнение, а наука — отнюдь не научные стереотипы.

Рожденная благодаря исторической феминологии и теории социального конструирования гендера, гендерная методология в истории вооружает исследователя инструментами для написания иной политической истории и истории власти, так как заставляет видеть в них проявление маскулинного дискурса и влияний «колонизатора» по отношению к «колонизируемым» (женщинам, сексуальным меньшинствам и всем сексуально-депривированным).⁶⁷ С другой стороны, подкрепленная концепциями и идеями постмодернистских философов, гендерная методология содержит такие подходы к анализу текстов по политической истории, которые позволяют видеть неакцентированные, латентные (скрытые) формы женского политического дискурса и политического поведения, попытки женщин (часто весьма удачные) вмешиваться в политику и направлять ее, даже когда формально они от нее отстранены.⁶⁸

Умение применять гендерно-чувствительные методики при анализе исторических явлений убеждает в том, что «молчаливому большинству» (женщинам — какими они были всегда в доиндуст-риальной истории), равно как и меньшинствам (гомосексуалистам), «было, что сказать». Оно заставляет задуматься над вопросом, что значило быть мужчиной, женщиной, непризнаваемым бисексуалом или гомосексуалистом в разные исторические эпохи — какие проявления и свидетельства их статуса, опыта, профессионального самовыражения, социальных «ритуалов», самосознания и самоосознания (то есть идентичностей) могут быть рассмотрены сквозь века и культуры, и было ли (есть ли?) что-либо в социальном смысле общее,

⁶⁷ Терминология 80-х гг. См.: R. Hausen, H. Nowotny, eds., Wie mannlich ist
die Wissenschaft? (Frankfurt, 1986).

⁶⁸ Первые статьи об этом появились в начале 80-х. См.: Н. W. Dewey,
А. М. Kleimola, «Muted Eulogy: Women Who Inspired Men in Medieval Rus»,
Russian History, 1983, V.10, pp. 2, 188-201; к середине 90-х это уже была
отдельная тема: Пушкарева Н. Л. Частная жизнь женщины в доиндуст-
риальной России X — начала XIX. Невеста, жена, любовница. М., 1997.

⁸⁹ Эта задача — ответить на вопрос, было ли что-то общее, характерное для всех мужчин и всех женщин во все исторические эпохи — поставлена Дж. Батлер. См.: J. Butler, «Gender Trouble, Feminist Theory, and Psychoanalitic Discourse», L. Nicholson, ed., Feminism / Postmodernism (N.Y.-L., 1990), p. 324.

307

присущее всем мужчинам и всем женщинам, независимо от принадлежности к своему времени и своему социуму.⁶⁹

гендерная методология вводит исследователя в «новую культурную историю» — историю гендерно-обусловленной символики разговора, мыслей, размещения тела в одежде и в пространстве, заставляет скрупулезно анализировать особенности мужского и женского «письма» (l'ecriture masculine et l'ecriture feminine). Причем гендеристы нового поколения ставят задачу изучения не столько проявлений, сколько механизмов воспроизводства «гендерно пораженной» идеологии, исследования не только мужского «подавления» и женской «борьбы против дискриминации», но и форм признания и согласия женщин со своим якобы «природопредопределенным» статусом,⁷⁰ их подсознательной «помощи» в воспроизводстве поведенческих моделей и соответствующих структур господства.

Выше уже говорилось о лингвистическом повороте и связанных с ним возможностях анализа исторических текстов. Изучение лингвистических процессов переходных эпох, возникновение новых понятий и их меняющееся содержание — все это наиболее перспективные направления научного поиска при исследовании социально-психологических процессов. Например, одна из французских исследовательниц гендерной истории систематизировала устоявшиеся образы идеальных и антиидеальных женщин — как их видели, по преимуществу, мужчины в средневековье и раннее Новое время (С. Матью Греко, Ангел или дьяволица?⁷¹), показав, как много информации об обществе в целом может выявить подобная работа. Помимо назревшей задачи сопоставления мужской и женской системы ценностей, их непохожести (вероятно, идеал и антиидеал у женщин в отношении их самих был всегда иным, чем у мужчин), стоит обратить внимание на удачный опыт привлечения гендеристами для подобных штудий не только литературно-художественных произведений высокой значимости, но и малоинтересных истинному ценителю слова любительских и «шаблонных» текстов: именно в них зафиксированы характерные для данного времени спосо-

⁷⁰ L. Schiebinger, The Mind Has no Sex? Women in the Origins of Modern
Science (Cambridge (Mass), 1989); G. Pomata, op. cit., p. 1020.

⁷¹ S. F. Grieco Mattews, Ange ou diablesse? p. 1991.

308

бы понимания мира, обыденные понятия, некие общие «фреймы»⁷² опыта, без которых трудно «вчувствоваться» в жизнь других, к тому же живших задолго до нас.

гендерный анализ социально-исторических явлений предполагает также исследовательскую зоркoсть ученого, анализирующего историю частной жизни, поскольку ориентирует на особый интерес к изучению не только некоего «общечеловеческого» (читай — мужского) опыта, но и опыта «непосредственно женского» (как это обычно именуют в социологии феминизма) — то есть изучения страдания, деприваций, унижений, причем не обязательно в гендерном аспекте (о том, что перечисленные понятия более связаны с женским опытом, нежели с мужским, где главенствуют победительность, успех, удача, написаны десятки работ современных психологов-феминисток).

Возникновение гендерной истории означало выделение в «отдельные производства» тем, которые ранее считались просто «историей нравов» (сексуальность, гомосексуализм). Владение гендерной методологией позволяет обнаружить «локусы» этих тем в других тематических комплексах (например, изучать особенности гомосексуального дискурса в дружбе или еретических движениях), «открыть глаза» на диссонансы истории, не вписывающиеся ни в концепции, ни в конструкты, ни в нормы — то есть по-новому взглянуть на всю историю сексуальности. Скажем, может быть поставлена как исследовательская проблема история адюльтера или история женских монастырей различных конфессий сквозь призму истории лесбийства.⁷³

Вслед за Ж. Лаканом, связавшим психоанализ с лингвистикой и возведшим желание (и связанное с ним воображение) в основной мотивационный принцип человеческой жизни, специалисты по гендерной истории призвали увидеть в «борьбе дискурсов»

⁷² Понятие «фреймы» (англ. frame — сооружение, рамка) введено Ирвином
Гоффманом. Он именует таким образом разделяемые большинством фор
мы понимания мира.

⁷³ J. Brown, Immodest Acts. The Life of Lesbian Nun in Renaissance Italy (New
York, 1986).

⁷⁴ L. Epstein, K. Straub, eds., Body Guards: The Cultural Politics of Gender
Ambiguity (L.-New York, 1991); J.С Fout, ed., Forbidden History: The State,
Society and Regulation of Sexuality in modern Europe (Chicago-L., 1992); M.
Ryan, A. Gordon, Body Politics: Desease, Desire, and the Family (Oxford, 1994).

мужчин и женщин бесконечное проявление и сокрытие желаний.⁷⁴ Вне сомнения, подобным образом — через «историю интенций» (побуждений) — может быть раскрыта практически любая тема, в том числе и по социально-экономической и, тем более, по социальной истории.

Последняя тоже, кстати сказать, очень изменилась под влиянием новейших теоретических построений постмодернистов. И гендерный аспект анализа некоторых социальных деконструкций не просто «добавил» женский пол в описание общественных процессов. Используя методики психологов и социологов, историки стали создавать совершенно иные по глубине и по характеру исследования. Многие увлеклись, как уже говорилось, микро-анализом (потому что он позволял достичь желаемой глубины скорее, чем «пилотажные» построения глобальных процессов); он же, как никакой другой, позволял не упустить из виду «маскарад» гендерных проявлений. Другие историки, все еще чувствовавшие вкус к широким схемам, изменили их основания. Так, скажем, вслед за французским социологом-деконструктивистом П. Бурдье, введшим в науку понятие «символического капитала» (престиж, честь, доброе имя⁷⁵), историки-феминологи⁷⁶ и гендеристы⁷⁷ успешно показали, что тело и сексуальность (и мужчины, и женщины) может быть элементом указанного символического капитала, может являться «особым языком» (как на том настаивал М. Фуко). Каковы особенности «символического капитала» мужчин и женщин в одну и ту же эпоху — это тоже тема для размышлений.

Благодаря исследователям, показавшим возможности гендерного анализа «феномена признания» (в том смысле, в каком его понимал М. Фуко⁷⁸), в историческую и философскую науч-

⁷⁵ Здесь может возникнуть любопытная аллюзия, перекличка с известной
строкой Б. Окуджавы — «Не покупается доброе имя, доброе имя, талант и
любовь...» Все эти ценности перечислены П. Бурдье как элементы «симво
лического капитала». См. подробнее: Карле Я. Пьер Бурдье и воспроиз
водство классового общества // Монсон П. (отв. ред.) Указ. соч. С. 378.

⁷⁶ G. Duby, M. Perrot, eds., Histoire des femmes en Occident. V. III. XVIe-
XVIIIe siecles. Sous la dir. de N.Z. Davis et A.Farge. p. 1991.

⁷⁷ T. Laqueur, Making Sex: Body and Gender from the Greeks to Freud (Cambridge,
1990).

⁷⁸ M. Фуко первым обратил внимание на то, что после 1215 года (Латранс-
кий конгресс) христианин стал «человеком признающимся» — в практи-

310

ную литературу было введено понятие женской субъективности как «чудовища признания». По словам историков, работающих в области гендерной истории, традиционные культурные стратегии вынуждали женское тело к постоянному, явному и даже демонстративному признанию (например, на процессах ведьм)⁷⁹ и изощренному, латентному насилию через воспитание, вынуждающему «выговаривать подсознательное», все то, что наполняло содержанием женские «душу», «сознание», «я». Анализ механизмов «признания» и готовности говорить о себе — как они представлены в мужских и женских дискурсах — еще одна тема современных специалистов по гендерной истории, знакомых с постструктуралистскими теориями.

При смещении центра изучения эго-документов в сторону анализа влияния социальных катаклизмов на жизнь человека вновь с особой силой зазвучал вопрос о том, какова степень индивидуальной независимости человека от требований общества и обязательств перед ним и — добавляют гендеристы — насколько принадлежность к определенному полу дает большую или меньшую свободу? Эта проблема была поставлена одним из классиков историко-эмпирической социологии (и одним из отцов современной конфликтологии) Б. Муром 15 лет назад.⁸⁰ Знакомые с гендерной методологией обусловили поиск адекватного ответа на этот вопрос усложнением объекта исследования: им является у них, как правило, кто-то «униженный и оскорбленный», депривированная личность — женщина, ребенок любого пола, гомосексуалист и т. п.⁸¹ И именно изучая их «исто-

ку его повседневности была введена исповедь. Эволюция исповедных практик до автобиографических признаний, предназначенных для обнародования — особая тема его философских размышлений о «признающейся субъективности». См.: Линдгрен СО. Мишель Фуко и теория истины // Монсон П. (отв. ред.) Указ. соч. С. 345-374.

⁷⁹ L. Roper, «Withcraft and Fantasy in early Modern Germany», History Workshop
Journal, N 32, 1991, pp. 19-43.

⁸⁰ B. Moore, Privacy: Studies in Social and Cultural History (New York, 1984), p. 3.

⁸¹ В этом смысле показательно блистательное исследование Н. 3. Дэвис о
трех бесправных женщинах, живших в раннее Новое время. Пролог к
этой книге она написала в форме обращения к своим героиням. После
дний абзац пролога заключается парадоксальными (на первый взгляд)
словами: «Меня интересовало то, какие преимущества давала вам ваша
маргинальность...» (N. Z. Davis, Women on the Margins. Three Seventeenth-
Century Lives (Cambridge (Mass.) - L., 1995), p. 4.

рию», а через нее — стараясь вникнуть в их понимание «свободы» и «счастья», гендеристы ищут ответ на собственные размышления «о времени и о себе», о своем месте в мире и нужности проводимых ими исследований.

Разговор о гендерной истории и о гендерной методологии в науках о прошлом можно вести почти бесконечно — столь широки их возможности. Подчеркнем еще раз: речь идет не о реконструкции какой-то части или страницы общечеловеческого прошлого (такое понятие применимо к «рабочей истории», «городской истории», «истории детства» и т. п.), а о действительно глубоком и многостороннем видении жизни ушедших эпох. Философы, социологи и психологи «открыли» гендер, поставили вопрос о том, как гендерные «верования» исследователя преломляют его взгляд на мир, обнаружили женский опыт как особый источник знания и обнародовали гендерно-чувствитель-ные методики, позволившие углубить научный поиск. В этом их непреходящая теоретическая ценность. Но гендерный подход в истории имеет, как о том принято говорить в постсоветском научном дискурсе, и «практическую значимость». И она не только в том, что феминологическая и гендерная тематика привлекла к научной работе массу женщин. Историки, разделяющие концепции гендерной методологии, сумели «опрокинуть» их в прошлое, показали, как женский опыт соотносился с мужским в прошлые столетия и в какой мере это взаимодействие формировало культурные стереотипы, нормы и идентичности. Полученные знания имеют непосредственное отношение к процессу социальных изменений. Они — не наука ради науки. В доказательстве историчности привычных понятий (социальная роль, социальное призвание, «природное» предназначение мужчины или женщины) заложена гигантская сила нашего индивидуального освобождения.

Гендерная проблематика в психологии

Елена Иванова

7. Гендерные исследования в психологии