Проговаривание «себя» и представление «другого» в гендерных и культурных исследованиях

Еще одним немаловажным основанием для сближения феминизма и культурных исследований стала тема «документирования опыта» в культурных исследованиях. С самого нача-

ла эти исследования были нацелены на то, чтобы запечатлеть скрытые от глаз общества жизненные миры и рассказать «различные истории», выявить частные и предельно конкретные аспекты культурного процесса. Категория «опыта» является центральной и в феминистской теории, и в культурных исследованиях, ибо позволяет учитывать различные точки зрения и — тем самым — открывать множественность культуры, ее поли-фоничность и гетерогенность.³⁵

Категория личного опыта исследователя и исследуемого и репрезентация этого опыта в академическом дискурсе в какой-то момент стала чуть ли не доминирующей темой в культурных исследованиях. Тем более, что привлечение нетрадиционных источников (например, женские автобиографии), обращение к междисциплинарным методам (текстуальный анализ, этно-методология, визуальная антропология) в определенной мере бросало вызов нормам научного исследования с их дисциплинарными и андроцентричными установками. Кроме того, как оказалось, для студентов, изучающих «культурные исследования», зачастую самое важное — это как раз тот способ, каким теории могут помочь им понять собственный опыт; именно в этом им стремились помочь их преподаватели, убежденные в том, что культурные исследования — это больше, чем теория.

Еще Ричард Хогарт и Раймонд Уильяме, анализируя современную им британскую культуру, стремились в то же время к артикуляции своего опыта пребывания «по краям» или на границе двух различных миров, к которым они по происхождению и по профессиональной деятельности имели самое непосредственное отношение. Ведущие теоретики, такие как Стюарт Холл и Лоуренс Гроссберг, доказали, что «культурные исследования» во многом опираются на осмысление собственного опыта существования в культуре: «маргинальное я» Стюарта Холла как интеллектуала и как представителя диаспорической интеллигенции ныне является очень влиятельным в культурной теории. Феминистский теоретик Элспит Пробин усматривает большую трудность в том, чтобы начать говорить от имени самих себя, с точки зрения личного опыта и личного участия. Как и многие другие, она полагает необходимым включение автобиографического в

³⁵ A. Gray, «Learning from Experience: Cultural Studies and Feminism», p. 91.

446

культурную теорию, концептуализацию личного опыта, что подразумевает решение проблемы соотношения субъективности и текстуальности. Не случайно избыточное обращение к «себе» и выдвижение опыта на первый план у Уильямса (который, в частности, стремился понять, как его собственный опыт влияет на интерпретацию социального текста) для многих было шокирующим: иногда такая позиция производила впечатление наивной непосредственности.³⁶

Может показаться, что отсылка к личному опыту в своей основе является попыткой закрыть глаза на идеологическую детерминацию обыденности и «здравого смысла» или подмену опыта теорией, ибо между самим опытом и высказыванием о нем находится текст, а где текст, там и идеология. Однако эмпирические исследования феминисток показали, что пережитый людьми опыт не является гендерно нейтральным: гендер является конститутивным элементом опыта. Вот почему феминистские теоретики уделяют особое внимание обоснованию эпистемологического базиса, посредством которого может быть разработана теоретическая основа для артикуляции опыта.³⁷ Пробле-матизация категории опыта начинается с простых, но принципиальных вопросов: кто является «познающим субъектом»; что мы можем знать; каковы отношения между исследователем и предметом ее/его изучения; с какой целью достигается то или иное знание; кто может знать, что, о ком, посредством чего и ради какой цели? После решения этих вопросов возникает целая серия новых вопросов, связанных с осмыслением опыта — как полученный «опыт» используется; на какой статус он может рассчитывать и какие способы интерпретации при этом задействованы; какова роль «рефлексивного исследователя», оказывает ли он воздействие на изучаемый им предмет (социальную группу); каковы культурные различия между исследующим и исследуемым; как между ними устанавливаются властные отношения; каковы условия производства знания — в том числе какова роль академии и традиции, стоящих за исследователем.³⁸

³⁶ E. Probyn, Sexing the Self. Gendered Positions in Cultural Studies (Routledge,
1993), pp. 15-16.

³⁷ E. Probyn, Sexing the Self, p. 14.

³⁸ A. Gray, «Learning from Experience: Cultural Studies and Feminism», pp.
93-94.

В то же время понятие опыта, которое, по идее, должно быть первейшей очевидностью женского существования в культуре, в действительности нуждается в теоретическом прояснении с точки зрения социальной и политической контекстуализации: исследования 80-90-х годов показали, что опыт является социально сконструированным и социально детерминированным.

Одним из часто встречающихся упреков в адрес феминисток, вовлеченных в «культурные исследования», является обвинение в «недостатке теоретичности», в «культурном эмпиризме»: вместо феноменологии, психоанализа или символического интеракционизма гендерные теоретики в большей степени ориентируются на качественные методы этнографии, используя такие источники, как свидетельства, (авто)биографии, жизненные истории. Осознанное предпочтение эмпирических методов теоретическим моделям выступает как следствие эпистемологических сомнений, порожденных осознанием того, что «неуловимая» реальность сопротивляется интеллектуальным схемам исследователя. В какой-то момент выяснилось, что «какими бы убедительными и универсальными нам ни казались теоретические доводы, касающиеся формирования субъекта, они оказываются не в состоянии охватить реальные, теплые, материальные, движущиеся и действующие тела в реальных обстоятельствах».³⁹ Более того, теоретик-медиатор, репрезентируя в научном дискурсе жизненные миры изучаемых им людей, стремясь к тому, чтобы сохранить их аутентичность и своеобразие, постоянно рискует совершить определенное насилие над используемым материалом в процессе ре-презентации — подобно тому, как масс-медиа, проводя точку зрения белого среднего класса, вольно или невольно иронизируют над репрезентируемой социальной группой (находящейся на более низкой ступеньке в социальной иерархии) или демонизируют ее (вследствие непонимания или неприятия иного образа жизни).

Этнографические методы, и в целом позиция культурного антрополога⁴⁰ как исследователя, способного встать на точку зрения «другого», уместны здесь прежде всего в силу особого

³⁹ P. Willis, «Male School Counterculture», U203 Popular Culture (Milton Keynes:
Open University, 1982), p. 78.

⁴⁰ См. раздел «Гендерная проблематика в антропологии» в данном издании.

«гуманизма» культурной антропологии, ее стремления к непредвзятости, к избеганию морализаторского (евроцентристского к тому же) тона, внимания к деталям и конкретике иного способа проживания и чувствования. Кроме того, антропологи, проводя в полевых исследованиях по много лет, использовали свой личный опыт проживания вместе с изучаемым народом в качестве отправной точки для теоретического исследования.

Диалектика «я» и «другого», опыта и рефлексии, исследователя и исследуемого, реальности и репрезентации с особой интенсивностью проявилась в постколониальных феминистских теориях, для которых вопрос о том, как представлен опыт существования женщины из страны «третьего мира» в западных теориях (в том числе — феминистских) остается болезненно актуальным. Проблема репрезентации в политическом аспекте — как представления интересов разных социальных групп посредством передачи их делегату своего права голоса — заключается в вопросе о том, кто говорит и от чьего имени. Даже если в политическом плане создание воображаемого сообщества «мы» оправдано, то в теоретическом и этическом отношении это выглядит иначе — монолитное «мы» распадается на множество гетерогенных и автономных (познающих и действующих) субъектов, имеющих свою точку зрения на обсуждаемую проблему.⁴¹ Могут ли белые феминистки выступать от имени всех женщин, включая чернокожих и лесбиянок, могут ли западные феминистки выражать точку зрения феминисток из «третьих стран», могут ли теоретики-мужчины высказывать свое мнение от лица всех теоретиков, включая женщин? Процесс колонизации описывается феминистскими теоретиками как «присвоение» речи с целью репрезентации интересов «другого». Очень часто право говорить от лица репрессированных социальных групп присваивают себе белые либеральные феминисты («матронаж»). Не случайно Гай-атри Спивак высказывает мысль о «двойной колонизации» женщин из стран «третьего мира», которые испытывают на себе гнет двойного давления — имперского и патриархального, и оказываются лишены возможности представительствовать за самих себя, выступая в роли объективированных «других».

⁴¹ E. Probyn, Sexing the Self. Gendered Positions in Cultural Studies (Routledge, 1993), p. 10.