Художественный мир поэзии И. Бунина

Первые юношеские работы несут на себе влияние идеологической традиции. Настроение гражданской скорби.

Но надсоновские мотивы в нем уже изначально соседствовали с влиянием Фета. Тождество чувств лирического героя и природных явлений («Одиночество»). Фет и Надсон у Бунина нераздельны и неслиянны. Плюс увлечение Толстым. Почти все герои Бунина походят испытание смертью. Понимание жизни как исполнения долга перед Богом в ранних рассказах.

Начало 1900-х – время недолгого соприкосновения с символизмом, закончившееся резким отторжением.

Некоторое время Бунин то ли выбирал между «Знанием» и «Скорпионом», то ли полагал, что совместить эти лагеря вполне возможно. Если проследить недолгую историю его вхождения в символистский круг, то начать следует с личного знакомства с Брюсовым, их совместного участия в 1895 г. в сборнике «Молодая поэзия». Когда в конце 1899 г. возникло первое символистское издательство «Скорпион», Бунин оказался одним из первых авторов, к которому обратились Брюсов и Поляков с просьбой о сотрудничестве. Бунин не только передал «Скорпиону» в 1900 г. книгу стихов «Листопад» (вышла в 1901 г.), но и по собственной инициативе попытался склонить к участию в альманахе «Северные цветы» Горького и Чехова. Однако очень скоро начались странные недоразумения в их взаимоотношениях: опубликовав в первом выпуске «Северных цветов» рассказ «Поздней ночью», Бунин не попадает в число участников второго выпуска. Бунин попытался предложить «Скорпиону» второе издание «Песни о Гайавате» и сборника «На край света», а также новую книгу стихов, однако ни одна из этих книг не была издана в «Скорпионе», и уже в 1902 г. Бунин предложил Горькому выкупить у «Скорпиона» «Листопад» и переиздать его в «Знании». В рецензии на «Новые стихотворения» Бунина Брюсов пренебрежительно характеризует Бунина как «вчерашний день литературы». Последовавший за этим разрыв личных отношений выглядит вполне закономерно.

С 1902 г. до конца жизни Бунин отзывается о символистах неизменно уничижительно. Время от времени Бунин все же публикуется в символистских, хотя и не «скорпионовских», журналах и альманахах («Золотое руно», «Перевал»). Его сборники вполне сочувственно рецензируются в символистской периодике. Блок в статье «О лирике» утверждал: «Цельность и простота стихов и мировоззрения Бунина настолько единственны в своем роде, что мы должны с его первого стихотворения «Листопад» признать его право на одно из главных мест среди современной русской поэзии». Бунинские резко негативные оценки символистов можно сопоставить лишь с его неизменно яростными инвективами против Достоевского. Скрытое соперничество с корифеями русской литературы всегда занимало в его оценках большое место. И все же ни Толстой, ни Чехов «не мешали» Бунину. А Достоевский мешал. Темы иррациональных страстей, любви-ненависти, страсти Бунин считал «своими», и тем более его раздражала чужая для него стилистическая манера.

В статье «О поэзии Бунина» Ходасевич утверждает, что бунинская поэтика «представляется последовательной и упорной борьбой с символизмом». Своеобразие этой борьбы заключается в освоении символистского тематического репертуара принципиально противоположными символизму стилистическими средствами. В лирике Бунина 1900-х гг. заметно пристрастие к исторической экзотике, путешествиям по древним культурам,— к тематике, традиционной для «парнасской» линии русского символизма. «Надпись на могильной плите», «Из Апокалипсиса», «Эпитафия», «После битвы». В этих стихотворениях Бунин наименее всего отличим от символистской поэзии: тот же торжественный описательный стиль, та же уравновешенная отчетливость формы, те же размышления о связи ушедшей и современной культуры через любовь и красоту. Но высокий стиль соседствует с подробно увиденными конкретными природными или бытовыми деталями.

Радикально отличающим Бунина от символистов оказалась пейзажная лирика. Там, где символист видел «природные знаки» иной, подлинно реальной действительности или проекцию собственного душевного состояния, Бунин «благоговейно отходит в сторону, прилагая все усилия к тому, чтобы воспроизвести боготворимую им действительность наиболее объективно. Он боится как-нибудь ненароком «пересоздать» ее. В поэтической практике это приводит почти к полному устранению лирического героя, вообще — лирического «я», заменяемого либо безличным повествованием от третьего лица, либо введением «ролевого», предельно отчужденного от автора персонажа. Наиболее ранний и яркий пример — «Листопад». Упоминания о нем обычно сопровождаются демонстрацией пышных, насыщенных многоцветными эпитетами описаний осеннего леса от сентября до первого снега. Перевес прилагательных, слов со значением качества характерен как раз для символистской поэтики. Но у символистов перечисление признаков служит развеществлению изображаемого мира. У Бунина все качественные характеристики предметны и конкретны. Осень в «Листопаде» не только описывается, но и является олицетворенным персонажем Стихотворения, и именно через ее восприятие дается чередование природных картин. Чувство Бунина едва обретает возможность прорваться наружу; оно обозначается в мимолетном замечании, в намеке, в лирической концовке. Не случайно в сознании современного читателя живут те немногие стихотворения Бунина, где не отказано в праве на существование лирическому герою («Одиночество») и где предвосхищается будущая трансформация рассказа в стихах, предпринятая в 1910-е годы поэтами-постсимволистами. Лирическое сознание повествователя, редуцированное в поэзии Бунина, получает ведущую роль в его прозе.

Буниину пришлось пройти через все наиболее значимые для России направления философской и эстетической мысли, через важнейшие литературные школы. При этом он не становится приверженцем ни одной из существующих идеологических систем, но в то же время осваивает и синтезирует в собственном художественном мире наиболее близкие. Формирование новой художественной системы в творчестве Бунина означало в то же время преодоление границ между принципами поэтики тех литературных школ, которые на предшествующей стадии развития литературного процесса воспринимались в качестве антагонистов.

Столь же значительна и оригинальна поэзия Бунина 1910-х гг., которая до недавнего времени рассматривалась как сугубо традиционная.

Россия, история, крестьянский быт; своеобразие национальных культур; человек, его духовное наследие, место в мире; добро, красота, любовь; непреходящая связь времен— таков диапазон поэзии Бунина. Мир предстает в ней более цельным, одухотворенным и радостным, чем в прозе. Здесь непосредственнее выражены его этические и эстетические идеалы, представления об искусстве, о назначении художника.

Любая картина — бытовая, природная, психологическая, —не существуют у Бунина изолированно, они всегда включены в большой мир. В его стихах господствует не отдельная деталь, а совокупность разнородных деталей, которая способна передать многообразие меняющегося мира и значительность каждого явления, связанного со всеобщим. Бунин достиг таких вершин изобразительности, которые позволили выявить «пафос души», отношение к миру в предельно сжатой, конкретной форме — «лирикой фактов», а не «лирикой слов».

Бунин создает короткие новеллы в стихах, использует прозаически-повествовательные интонации и тем самым обогащает, расширяет возможности своей поэзии. Проза влияла на поэзию, поэзия обогащала прозу.

«Одиночество»

И ветер, и дождик, и мгла

Над холодной пустыней воды.

Здесь жизнь до весны умерла,

До весны опустели сады.

Я на даче один. Мне темно

За мольбертом, и дует в окно.

 

Вчера ты была у меня,

Но тебе уж тоскливо со мной.

Под вечер ненастного дня

Ты мне стала казаться женой...

Что ж, прощай! Как-нибудь до весны

Проживу и один - без жены...

 

Сегодня идут без конца

Те же тучи - гряда за грядой.

Твой след под дождем у крыльца

Расплылся, налился водой.

И мне больно глядеть одному

В предвечернюю серую тьму.

 

Мне крикнуть хотелось вослед:

"Воротись, я сроднился с тобой!"

Но для женщины прошлого нет:

Разлюбила - и стал ей чужой.

Что ж! Камин затоплю, буду пить...

Хорошо бы собаку купить.

«Ночь»

Ищу я в этом мире сочетанья

Прекрасного и вечного. Вдали

Я вижу ночь: пески среди молчанья

И звёздный час над сумраком земли.

 

Как письмена, мерцают в тверди синей

Плеяды, Вега, Марс и Орион.

Люблю я их теченье над пустыней

И тайный смысл их царственных имён!

 

Как ныне я, мирьяды глаз следили

Их древний путь. И в глубине веков

Все, для кого они во тьме светили,

Исчезли в ней, как след среди песков:

Их было много, нежных и любивших,

И девушек, и юношей, и жён,

Ночей и звёзд, прозрачно-серебривших

Евфрат и Нил, Мемфис и Вавилон!

 

Вот снова ночь. Над бледной сталью Понта

Юпитер озаряет небеса,

И в зеркале воды, до горизонта,

Столпом стеклянным светит полоса.

 

Прибрежья, где бродили тавро-скифы,

Уже не те, - лишь море в летний штиль

Всё так же сыплет ласково на рифы

Лазурно-фосфорическую пыль.

 

Но есть одно, что вечной красотою

Связует нас с отжившими. Была

Такая ж ночь - и к тихому прибою

Со мной на берег девушка пришла.

 

И не забыть мне этой ночи звездной,

Когда весь мир любил я для одной!

Пусть я живу мечтою бесполезной,

Туманной и обманчивой мечтой, -

 

Ищу я в этом мире сочетанья

Прекрасного и тайного, как сон.

Люблю её за счастие слиянья

В одной любви с любовью всех времён!

«Сапсан»

Воловьи ребра у дороги

Торчат в снегу - и спал на них

Сапсан, стервятник космоногий,

Готовый взвиться каждый миг.

Я застрелил его. А это

Грозит бедой. И вот ко мне

Стал гость ходить. Он до рассвета

Вкруг дома бродит при луне.

Я не видал его. Я слышал

Лишь хруст шагов. Но спать невмочь.

На третью ночь я в поле вышел...

О, как была печальна ночь!

Кто был он, этот полуночный

Незримый гость? Откуда он

Ко мне приходит в час урочный

Через сугробы на балкон?

Иль он узнал, что я тоскую,

Что я один? что в дом ко мне

Лишь снег да небо в ночь немую

Глядят из сада при луне?

Быть может, он сегодня слышал,

Теперь луна была в зените,

На небе плыл густой туман...

Я ждал его, - я шел к раките

По насту снеговых полян,

И если б враг мой от привады

Внезапно прянул на сугроб, -

Я б из винтовки без пощады

Пробил его широкий лоб.

Но он не шел. Луна скрывалась,

Луна сияла сквозь туман,

Бежала мгла... И мне казалось,

Что на снегу сидит Сапсан.

Морозный иней, как алмазы,

Сверкал на нем, а он дремал,

Седой, зобастый, круглоглазый,

И в крылья голову вжимал.

И был он страшен, непонятен,

Таинственен, как этот бег

Туманной мглы и светлых пятен,

Порою озарявших снег, -

Как воплотившаяся сила

Той Воли, что в полночный час

Нас страхом всех соединила –

И сделала врагами нас.

9.1.05

«Вечер»

О счастье мы всегда лишь вспоминаем.

А счастье всюду. Может быть, оно -

Вот этот сад осенний за сараем

И чистый воздух, льющийся в окно

В бездонном небе легким белым краем

Встает, сияет облако. Давно

Слежу за ним... Мы мало видим, знаем,

А счастье только знающим дано.

Окно открыто. Пискнула и села

На подоконник птичка. И от книг

Усталый взгляд я отвожу на миг.

 

День вечереет, небо опустело.

Гул молотилки слышен на гумне...

Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.

«Последний шмель» 26 июля 1916

Черный бархатный шмель, золотое оплечье,

Заунывно гудящий певучей струной,

Ты зачем залетаешь в жилье человечье

И как будто тоскуешь со мной?

За окном свет и зной, подоконники ярки,

Безмятежны и жарки последние дни,

Полетай, погуди - и в засохшей татарке,

На подушечке красной, усни.

Не дано тебе знать человеческой думы,

Что давно опустели поля,

Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый

Золотого сухого шмеля!

«Слово»

Молчат гробницы, мумии и кости,—Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте, Звучат лишь Письмена.

 

И нет у нас иного достоянья!

Умейте же беречь

Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,

Наш дар бессмертный речь.

Спокойный взор, подобный взору лани

И все, что в нем так нежно я любил,

Я до сих пор в печали не забыл,

Но образ твой теперь уже в тумане.

А будут дни - угаснет и печаль,

И засинеет сон воспоминанья,

Где нет уже ни счастья, ни страданья,

А только всепрощающая даль.

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной...

Срок настанет — господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я все — вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав —

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным Коленам припав.

 

Мы рядом шли, но на меня

Уже взглянуть ты не решалась,

И в ветре мартовского дня

Пустая наша речь терялась.

Белели стужей облака

Сквозь сад, где падали капели,

Бледна была твоя щека,

И как цветы глаза синели.

Уже полураскрытых уст

Я избегал касаться взглядом.

Но был еще блаженно пуст

Тот дивный мир, где шли мы рядом

За все тебя, Господь, благодарю! 1901

Ты, после дня тревоги и печали,

Даруешь мне вечернюю зарю,

Простор полей и кротость синей дали.

Я одинок и ныне - как всегда.

Но вот закат разлил свой пышный пламень,

И тает в нем Вечерняя Звезда,

Дрожа насквозь, как самоцветный камень.

И счастлив я печальною судьбой,

И есть отрада сладкая в сознанье,

Что я один в безмолвном созерцанье,

Что всем я чужд и говорю - с тобой.

 

Мы сели у печки в прихожей,

Одни, при угасшем огне,

В старинном заброшенном доме,

В степной и глухой стороне.

Жар в печке угрюмо краснеет,

В холодной прихожей темно,

И сумерки, с ночью мешаясь,

Могильно синеют в окно.

Ночь - долгая, хмурая, волчья,

Кругом все леса и снега,

А в доме лишь мы да иконы

Да жуткая близость врага.

Презренного, дикого века

Свидетелем быть мне дано,

И в сердце моем так могильно,

Как мерзлое это окно.

Творческий путь А. Куприна