На Кавказской линии В 1808-1816 гг.

 

Значительные перемещения ногайских и абазинских аулов на Кавказской линии происходили во время русско-турецкой войны (1806-1812) и свирепствовавшей эпидемии чумы (1804-1816). По сведениям П.Г. Буткова, эпидемия началась в 1803 г. в Грузии, оттуда проникла в Осетию, Кабарду и Моздок, а в 1804 г. была занесена в г. Александров¹. Возвратившись из кабардинской экспедиции в Георгиевск, командующий войсками на Кавказской линии генерал Глазенап «был встречен потрясающим известием о появлении там чумы, завезённой астраханской почтой». Быстрое распространение эпидемии связывалось с перемещением войск после подавления восстания в Кабарде, поэтому военные власти ограничили их передвижение и приказали следить «везде за строгим соблюдением карантинных правил»². Так чума заставила российское командование ускоренно заняться собственными делами на линии, так как большая смертность среди русского населения и в войсках могла оставить Россию без людского резерва на Кавказе.

В начале XIX в. важной государственной задачей стала усиленная колонизация ставропольских степей. В «Предначертании о порядке поселения переселенцев в Кавказской губернии» правительство указывало: «Почитается нужным и полезным предпочтительнее пред прочими местами заселить и ународовать трактовую дорогу, начиная от границы Донских козаков при урочище Вонючий Егорлык до Донской станицы Хопёрского полка, на расстоянии до 150 верст, которые пустотою степей своих при самом въезде в Кавказскую губернию лишает проезжающего самого последнего удовлетворения нужд в пристанище и пропитании, ибо кроме почтарских изб ничего там не встречается»³. Однако из-за страшной эпидемии переселение из внутренних губерний России приостановили, но уже поселённое на линии русское население уберечь от эпидемии не удалось: в 1807 г. «пламень язвы от Екатеринограда до Усть-Лабы на 450 вёрст разливался, поражая в 20-ти почти селениях, Русскими поселённых, не говоря о множестве жилищ Азиятского народа, Ногайского племени»⁴.

Абазинские аулы в Пятигорье попали в самый эпицентр эпидемии, весной 1804 г. «болезнь с пятнами» появилась в Бабуковом ауле⁵. В 1804-1805 гг. абазинские аулы вблизи Георгиевска и Константиногорска «объяты были свирепством язвы»⁶. Эпидемия чумы продолжалась почти целое десятилетие, но уже к 1807 г. в Кабарде, например, осталось не более 10 000 дворов⁷. Простой народ просил власти переселить их на левобережье Малки, но земли между Кумой и Малкой предназначались для новых колонистов. Кордонные начальники докладывали, что между Кумой и Подкумком свободных земель нет, а ближе к Георгиевску земли принадлежат селам Александрия, Подгорное и большой станице Георгиевская, а «под Бештовыми горами» в 25-ти верстах от Георгиевска поселены шотландцы, для которых правительство велело найти 6 тыс. десятин. Между тем, начиная от Георгиевска, в 17 верстах, «начинались кочевья разных татар, которые до самой Кубани простираются»⁸.

В 1806 г. началась очередная русско-турецкая война. «Абсолютно ненужную для Стамбула, но жизненно необходимую для Парижа», Османская империя начала эту войну под нажимом наполеоновской Франции, считавшей Россию своей основной соперницей в Европе⁹. На северокавказском фронте этой войны возобновились экспедиции в Закубанье, как во владения воюющей стороны. П.И. Ковалевский писал: «Теперь становилось задачей: хищников зажать в горы, а земли оставить не заселёнными. Эта участь, прежде всего, постигла ногайцев. Отряд Якубовича превратил в пустыню всё пространство обоих Зеленчуков от Лабы до Кубани и набеги хищников теперь стали затруднительнее»¹⁰. Как всегда в периоды русско-турецких войн жители закубанских равнин искали убежища в горах нейтрального Карачая.

Очевидно в сражениях 1806-1807 гг. погиб ногайский князь Мырзабек Мансуров, ошибочно названный Л.И. Лавровым «абазинским феодалом»¹¹. Могила «убитого тираном Мирза-бека, сына эмира Хан Мухаммед-бека, сына эмира Мансур-бека» обнаружена у нынешней станицы Зеленчукской на левом берегу Большого Зеленчука, где ногайцы скрывались от русских войск. Военные экспедиции русских остановила эпидемия чумы, перекинувшаяся на Верхнюю Кубань, так, у нынешней станицы Усть-Джегутинской обнаружены многочисленные «татарские» эпитафии на могилах погибших от чумы в конце 1810-х годов¹². В этот период к тохтамышевским ногайцам присоединилась часть абазин-алтыкесеков, вытесненная из Пятигорья российскими властями.

Дело в том, что район Пятигорья, отнесённый к гражданскому управлению, тем не менее оставался частью границы, а жителей здешних аулов подозревали в «хищнических» набегах. В 1807 г. власти просто «заперли» абазинские аулы, отрезав от жителей их скот в кочевьях. Пристав Менгли-Гирей «даже не успел позаботиться, чтобы в аулах было достаточно скота для прокорма»¹³. Аул Бабукова изолировали, окружив войсками, что привело «к прекращению проезда здешних жителей в город Георгиевск и другие места»¹⁴. Начался голод, так как абазины не могли выйти на свои коши, где находился скот. Отчаянное положение толкало их на стычки с казаками, охранявшими аул, а власти видели в этом непокорность и враждебность.

Губернатор Картвелин писал: «Бабуков аул за четыре версты отстоящий от города Георгиевска был предметом беспокойства нашего в настоящем опасении от черкес, а не менее и от них самих по связи их родством и единоверием с горцами»¹⁵. Гражданские власти не справлялись с абазинами и стремились передать их на период войны в военное управление, переселив их за Кавказскую линию. Губернатор прямо высказывал эти намерения: «Для внушения в них лучшего уважения к правительству, не угодно ли будет, изъяв их из заведования гражданского, препоручить воинскому, которое в подобных случаях более заставит почитать их своё начальство, нежели земский суд»¹⁶.

Между тем Менгли-Гирей отмечал, что ногайцы и абазины сами «подвергались преследованию, хищничеству и убийству»¹⁷ со стороны новых поселян и казаков. Не видя помощи от властей, в 1807 г. абазины взбунтовались и напали на полк генерал-майора Мейера, 13 июля полк усилили казаками и бунт абазин подавили, но власти не отказались от планов по их удалению из Пятигорья под видом «бунтовщиков»¹⁸. Гражданский губернатор убедил в этом главнокомандующего Кавказской линией генерала Гудовича, который предписал перевести аул Бабукова в ведение военного начальства и оставить так на будущее, «как и другие народы в Кавказском крае обитающие»¹⁹.

В мае 1808 г. аул Бабукова поступил в ведение военного начальства в надзор Волгского казачьего полка. Сразу же кордонное начальство велело отобрать у абазин скот и отдать под присмотр казаков, а самих выселить из Пятигорья на р. Тохтамыш, окружив «цепью, составленною из регулярных и казачьих войск»²⁰. Так бабуковских абазин изгнали за пограничную линию, на правобережье Верхней Кубани, лишив их доступа к собственному скоту, оставшемуся на российской стороне.

Надо сказать, что в это время на Куме находились несколько «владельческих» аулов абазинских князей, некоторые из них стали поступать на российскую службу. Так, весной 1807 г. в Кубанский полк, базировавшийся в станице Прочноокопской, были зачислены 20 абазин «горского владельца» Атажука Клычева»²¹. Исследователь В.А. Колесников выявил, что командование испытывало трудности при комплектовании конного полка из казаков Прочноокопской, Кавказской, Усть-Лабинской, Воровсколесской, Темнолесской станиц, поэтому на службу принимались грузины, калмыки, поляки и др. Правда, указанный в списке офицеров полка хорунжий Клычев в сентябре 1813 г. сбежал за Кубань²².

Между тем закубанские народы, вовлечённые в русско-турецкую войну, весной 1807 г. по велению анапского паши собрали войско и стали нападать на Кавказскую линию. Так, 23 мая они разгромили станицу Воровсколесскую, увели в плен 315 человек, забрали скот²³. Командующий войсками Булгаков выставил на Кубани два отряда, но они пропустили в октябре у Прочного окопа партию, угнавшую с р. Егорлыка тысячу лошадей²⁴. Мелкие группы легко переходили кордоны, и производили «хищения» в Ставропольском и Александровском уездах. Целью набегов был абазинский скот, отобранный казаками и содержащийся в русских поселениях. Зимой чума немного утихла, и в апреле 1808 г. держалась «только в жилищах ногайского и абазинского народов в пределах Кавказской губернии»²⁵. Их опять окружили казачьей цепью, обвинив абазин в том, что они заносят чуму в российские пределы, так как не прерывают связей с закубанцами.

Александр I летом 1808 г. по предложению кавказских властей хотел переместить абазин на те места, которые они занимали в бывшем Крымском ханстве: от Воровсколесской станицы вниз до Кубани к урочищу Невинного мыса²⁶. Как писал Булгаков в 1810 г., «земли между речек Танлыка, Канлыка и Тохтамыша до Воровсколесского редута во внутрь и речки Невинки по Кубани зависели прежде от власти Кабардинцев, потом перешли под Российское начальство»²⁷. Здесь речь идёт о причислении алтыкесеков к Кабардинскому приставству в 1769 г. Однако перемещение абазин к Невинному мысу, на российскую сторону границы, не состоялось, так как император приказал принять меры, которые состояли просто «в учреждении кордона между Российскими селениями и Ногайскими и Абазинскими аулами, так чтоб сообщение между оными и сими селениями были совсем пресечены»²⁸.

Так абазины-алтыкесеки остались за чертой Кавказской линии, у ногайцев, «по речкам Ельтаркашу и Джегуте живущих»²⁹. 25 октября 1808 г. Булгаков пришёл к ним с войском и взял заложников от лоовцев и дударуковцев. Жёсткие меры против абазин и военная экспедиция Булгакова заставляют поверить И. Дебу, который писал, что в этот период правительство стало рассматривать абазин как врагов и «исключило народ сей в конце 1808 года от зависимости», в результате большая часть абазин были вынуждены «тайным образом рассеяться, что им и удалось»³⁰.

Переселившись в 1809 г. за Кубань, абазины-алтыкесеки стали принимать участие в военных походах закубанцев, чтобы отбить свой скот. Так, в ноябре абазины в числе 5000 бесленеевцев, темиргоевцев, наврузовцев, абадзехов, махошевцев, бжедугов, шапсугов, убыхов, переправились у Прочного Окопа и напали на с. Каменнобродское на Егорлыке. Взяли в плен до 350 человек, захватили около 5000 голов скота и стали уходить у Кубани, но их встретили российские войска и казаки с ближайших кордонов. В сражении с ними горцы потеряли 500 человек убитыми и скрылись от преследования за Кубанью³¹. Узнав о приготовлениях закубанцев в новый набег, в январе 1810 г. Булгаков сам перешёл со своими войсками границу и два месяца громил аулы на Лабе и Белой. В этом походе участвовали ногайцы Менгли-Гирея, получившего за заслуги орден Георгия Победоносца³².

Надо сказать, что к бегству абазин из Бештовского приставства вынудило ещё одно немаловажное событие: в 1809 г. абазинский князь Лоов убил абадзехского султана Бахты-Гирея, родного брата Менгли-Гирея. Лоовы стали кровниками султанов и скрылись, однако в приставстве Менгли-Гирея жизнь абазин чрезвычайно осложнилась из-за тотальности и беспощадности обычая кровной мести. Власти встали перед необходимостью временно разделить управление ногайцами и абазинами-алтыкесеками.

К абазинам на правобережье Кубани был послан приставом казачий есаул Уманязев³³. Он и обнаружил их на местах «по вершинам речек Танлыку и Тахтамышу и к устью рек Ельтаркаша»³⁴. Но в этих местах у них не было достаточных средств к существованию, и из-за карантинных ограничений абазины терпели настоящее бедствие, так как на российскую сторону их не допускали. Булгаков писал в мае 1810 г., что «Абазинцы, живущие за кордоном, начали оказывать возмущение потому, что им не дозволяется сеять хлеб в нашем кордоне», кроме того, они требовали вернуть им скот, «пасущийся в нашем кордоне»; в ответ Булгаков послал к абазинам войска «укротить их силою оружия» и отобрал ещё и конные табуны, отогнав их на р. Калаус под «присмотр казаков»³⁵.

В рапорте от 4 июня 1810 г. Уманязев перечислил абазинские и ногайские аулы, оказавшиеся за чертой российской границы: аул Таганова «от кордона в 20 верстах», аул Гасанова в 19 верстах, аул Лоова в 10 верстах, аул Клычева в 10 верстах, два аула Сакаева в 25 верстах, аул Бибердова в 15 верстах³⁶. Булгаков провёл ещё одну экспедицию против абазин и уточнил их местоположение: «Оказывавшие возмущение абазинцы … жительствуют по малым речкам: Джеганасу, Джегуте и Ельтаркашу, вне кордона Линии близ постов, граничат с одной стороны с р. Кубанью, по коей прилегают их аулы, частью к Карачаевцам»³⁷.

Абазины под нажимом войск стали проникать на карачаевские пастбища по правобережью Верхней Кубани. Они держали конные табуны в 40 верстах от кордона, «на землях Ногайских» за ст. Воровсколесской, а овечьи отары – в 10 или 15 верстах от черты кордона, около р. Батмаклы. Тогда, очевидно, этот небольшой правый приток Кубани русские переименовали в Овечку, так как через неё переходили в брод овечьи отары. Булгаков удерживал их на российской стороне, полагая, что абазины «видя свой скот в руках наших, не смеют явно оказать свою неблагонамеренность». Другая польза была в том, что, водворяя абазин впереди границы, российские власти фактически продвигали её вперёд, занимая новые территории. Булгаков настойчиво предлагал выселить за Кавказскую линию под любым предлогом всех оставшихся в Пятигорье абазин: «Абазинцы есть народ вероломный, непостоянный и непокорливый, в существе своём не приносящий никакой пользы нам; ежегодно подвергаются язве, завозя её из мест ближних и отдалённых, т.к. нет возможности удержать их переездов, ибо живут в местах скрытных между едва проходимых гор и лесов. А по сему гораздо бы полезнее или пресечь с ними всякие связи, или во время зимы переселить их в кордон Линии под прикрытием войск»³⁸.

Новый главнокомандующий Тормасов одобрил перемещение абазин, и большую их часть удалили с линии, в Пятигорье осталось меньше десятой части этого народа. Менгли-Гирей выступал против изгнания абазин и писал военному командованию, что «скитаясь между закубанцами и пользуясь их помощью, они возбуждают их к Линии ненависть». Изоляция заражённых аулов являлась единственным способом остановить распространение чумы на Кавказской линии, но эти же меры вели к голоду и к ожесточению против властей. В этой ситуации Менгли-Гирей оказался между двух огней, его сочувствие к страдающим людям, которых окружили казацкою цепью и отделили от всякого сообщения, не давало ему смириться с действиями командования. Он безуспешно взывал к начальству: «Беспечность, свойственная необразованному народу, быв стеснена в таком карантине без способов пропитания, которые по большей части у всех здесь народов состоят от скотоводства. А ныне весь скот находится в отдалении от аулов для лучшей пастбищи, следовательно, и оставался отрезанным от своих хозяев; сия крайность в необходимостях производила смертность, особенно над беднейшими семействами, и от сего в некоторых аулах и действительно открывались повальные болезни с подозрительными признаками»³⁹.

Вытесненные в 1808-1810 гг. из Бештовского приставства за черту Кавказской линии абазины-алтыкесеки не остались на правобережье Верхней Кубани, а переселились в Закубанье к ногайцам. В этот период кубанские ногайцы продолжали занимать места на равнинах между устьями левых притоков Кубани, в том числе и мансуровцы, вернувшиеся с российской стороны в 1793 г.⁴⁰. С ними жила большая часть беглых кабардинцев и абазин-алтыкесеков, поэтому Броневский писал: «Мансуровцы славятся великими разбойниками и таковым же из других народов охотно дают у себя убежище»⁴¹.

В связи с этим примечателен донос от 9 апреля 1809 г. на имя Булгакова из шотландской колонии, желавшей занять земли пятигорских абазин, о том, что «Бек-мурза Мансуров получил от Турецкого двора чрез Анапского пашу более 1000 рублей денег и вещи при письме, за что он, Мансуров, соглашается возмущать и приглашать закубанские народы делать в наши границы впадения и всячески стараться грабить селения, уводить людей и причинять всевозможный вред, почему и имеют намерение Закубанцы взять всю Абазу»⁴². Во время войны турки, действительно, пытались настроить ногайцев против России, но официальный фирман османского правительства о назначении нового закубанского султана «с повиновением ему всех народов магометанского исповедания» в конце 1810 г. получили абадзехи⁴³.

Ногайцы-наврузовцы кочевали по Лабе и Средней Кубани. Среди них жил Султан Мурат-Гирей со своим подвластным аулом в 40 домов⁴⁴. Броневский отмечал, что часть из них «в виде дворовых людей составляют собственность крымских султанов рода Гиреев, происходящих от Чингисхана, кои по родственным связям своим с черкесами остались там на всегдашнее жительство»⁴⁵. Его брат Султан Девлет-Гирей жил между абадзехами на речке Кучипс, Султан Батыр-Гирей на речке Пшекупс имел несколько аулов, дети Султана Арслан-Гирея, родные братья Менгли-Гирея, жили между ногайцами на Большом Зеленчуке. Благодаря родственным связям с Менгли-Гиреем, султаны шли на контакт с российскими властями.

Особенно нуждались в мирных отношениях ногайцы, жившие вблизи границы, на левобережье Кубани: мангытовские, кипчаковские и касаевские. Так, касаевцы в марте 1810 г. просили российские власти переселить их на р. Калаус, «под защиту от набегов закубанцев»⁴⁶. Просили подданства и наврузовцы, «жительствующие за Кубанью по вершинам р. Лабы»⁴⁷. Переселяя свои аулы на российскую сторону, владельцы поступали на военную службу. Так, в походы за Кубань водили своих людей Султан Менгли-Гирей и его братья Азамат-Гирей и Максюд-Гирей, владельцы Рослам-бей и Едиге Тагановы.

Контролировать адыгских подданных Османской империи было сложнее. Самые восточные из них – бесленеевцы обитали на левобережье Лабы. Полковник А.М. Буцковский писал в 1812 г., что их князья происходили от крымских ханов, и старший из них мурза Бек Ханука (Каноков) имел султанское знамя и собирал в военное время подвластные ему народы. Жил он при урочище Конак-тау на левом берегу Лабы, выше устья Гупса. Среди бесленеевцев находился бывший анапский паша, который «в сии последние года действовал, разделяя им присылаемые из Цареграда подарки и обнародывая султанские фирманы»⁴⁸.

В 1811 г. Россия, готовясь к решающей схватке с наполеоновской Францией, предприняла шаги по прекращению войны с Османской империей. В отношении Северного Кавказа правительство искало пути «мирного» сосуществования «посредством торговых сношений», чтобы «приобрести доверие горцев»⁴⁹. В прокламации к закубанским народам главнокомандующий Кавказской линии генерал Тормасов обещал от имени императора открыть в разных местах линии меновые торги, устроить за счёт казны приличные дворы и даже соорудить мечети: «Тогда промышленность ваша достигнет до цветущего благосостояния, богатства ваши знатно умножатся, жилища ваши, семейства и имущество и гробы предков ваших останутся неприкосновенными в мирном покое и благоденствие пребудет с вами неразлучно»⁵⁰.

Тормасов предписал учредить меновые дворы для кабардинцев в селении Прохладном, для мирных чеченцев в Науре, для горных чеченцев в Лащурине, для закубанцев, абазин и карачаевцев в Константиногорской»⁵¹. Крепость Константиногорская на Подкумке находилась вблизи ногайских, абазинских и карачаевских поселений и кошей. Видимо, часть предгорных карачаевцев в этот период получила российское покровительство. Менгли-Гирей принимал деятельное участие в налаживании меновой торговли, 24 марта в Астрахани он представил властям донесение, в котором писал, что все причины для «отвращения закубанских народов» к России могли быть уничтожены хорошо налаженной, широкой меновой торговлей.

В Георгиевске учредили комитет по меновым торгам под председательством командующего Кавказской линии, членами комитета стали гражданский губернатор, «как хозяин губернии», генерал-майор Султан Менгли-Гирей для закубанских и пятигорских народов и полковник Измаил Атажукин для кабардинцев. Как писал Тормасов, «сии два последние члена могут в нуждах единоверцев своих быть ходатаями в их пользу»⁵².

В апреле Менгли-Гирей отправился в Закубанье с предложениями Тормасова о меновой торговле и узнал, что турецкий султан прислал закубанцам подарки и фирман, чтобы они не склонялись к России, обещая к маю прислать 70-тысячное войско. Менгли-Гирей уверял их, что обещание султана «весьма невероятно и несбыточно», но оно всё же сильно повлияло на закубанцев. Тем не менее Менгли-Гирею удалось вернуть большую часть своих беглых подвластных в Пятигорье.

Ногайцы и абазины, ожидая открытия меновой торговли, в марте «дали присягу и сожгли все вещи после чумы». Абазины просили пропустить их через Баталпашинский карантин на российскую сторону за покупкой хлеба на Калаус и Янкули. Стали возвращаться беглецы из Карачая: «Рослам-бек Таганов …приехавши из Карачаев, был последний, который приложил печать свою к присяге». С возвращающихся из-за Кубани абазин и ногайцев брали письменные «на татарском языке присяги», чтобы они не претендовали на земли, кроме тех, где их поселят. Так, Таганов «объявил, что он и другие ногайцы не имеют надобности в земле для посева хлеба внутри нашего кордона, равно и сенокосов, имея оной довольно там, где живут теперь»⁵³. Аулу Таганова разрешили осесть на правом притоке Кубани Джегуте, впереди «кордона», т.е. Кавказской линии⁵⁴. Князья Лоовы, кровники Султана Менгли-Гирея обратились с просьбой поселить их у Есентукского поста и «охранять их от мщения»⁵⁵. Однако по настоянию Менгли-Гирея в 1812 г. Лоова арестовали и отправили в Астрахань⁵⁶ .

Привлечённые перспективой улучшения жизнеобеспечения, ногайцы и абазины доверились властям. Отчёт о выполненном особом поручении Султан Менгли-Гирей представил 1 июля 1811 г., в котором указал, что «настоящее положение дел есть самое благовременное для преклонения соседственных линии народов к господственному от России влиянию»⁵⁷. При этом он описал точное местоположение закубанских народов к западу от Кавказской линии и к северу от Карачая: ногайцы – «мангиты, кипчаки и каспулаты», состоящие под властью Султана Саламат-Гирея, брата Менгли-Гирея, обитали по Зеленчукам и Урупу в 50 верстах от границы, от поста Беломечетского вниз по Кубани до укрепления Николаевского; абазины-башильбаевцы и адыги-бесленеевцы, «подвластные первые Пехлеван-Султану, а последние владельцам Канукову и Сулукову», обосновались на левых притоках Урупа Большом и Малом Тегенях в 100 верстах от границы; часть ногайцев – наврузовцев жила в 40 верстах от границы за Лабой и Яман-су, вниз по Кубани на 150 верст; адыгские народы: мохошевцы на Фарсе и Балан-су и темиргоевцы на Шавкуче и Лабе в 10 верстах от Усть-Лабинской крепости⁵⁸.

В 1812 г. Буцковский в описании Кавказской губернии, кроме пересказа некоторых сомнительных литературных сведений, дал несколько актуальных замечаний об изменениях в расселении народов в данный период. Хотя он даёт весьма расплывчатое определение, что абазины-алтыкесеки «занимают весь участок между левым берегом Подкумка и правым Урупа, около вершин сих рек, переменяя часто местопребывание или усадьбы на сем пространстве», но всё-таки конкретно указал, что к концу войны они уже сгруппировались в Пятигорье в ауле Трамова и двух аулах Бабукова.

Буцковский подтвердил, что на правобережье Кубани, «в 20 верстах выше Баталпашинского поста, живут ногайцы рода нынешних Бештовских под управлением двух владельцев, князей Росламбека Таганова и Балты Ахлова, кои однако ж себя старожилами и настоящими хозяевами сих земель почитают. Сии ногайцы находятся также в особом ведении и под защитой российского начальства, живут достаточно, производя потребное для них хлебопашество, при немалом скотоводстве, имеют также хорошей породы конский табун в 1500 лошадей»⁵⁹.

Ногайцы считались «старожилами» этих мест, потому что Росламбек являлся прямым потомком солтанаульских владельцев, в 1769 г. водворённых на Верхней Куме генералом Медемом. С тех пор они кочевали на правобережье Верхней Кубани в соседстве с карачаевцами, у которых находили убежище в случае надобности. Между карачаевцами, ногайцами и абазинами, использовавшими в хозяйственных нуждах земли по правым притокам Кубани, очевидно, происходили конфликты по поводу пастбищ и кошей. Поэтому Буцковский и писал, что ногайцы «с абазинцами бывают иногда в несогласии, тож с карачаевцами. …Как ногайцы сии, так и абазинцы, не имеют подобных кабардинцам и вышеозначенным горцам убежищ, в коих бы их настигнуть нельзя было»⁶⁰. Карачаевцы, действительно, в любой момент могли оставить свои коши и увести скот в горы, где находились их крупные селения. Беглые кабардинцы, скрываясь от преследования, тоже держали аулы в горах, постоянно меняя местоположение. А вот абазины и ногайцы с их многочисленными стадами были доступны войскам, поэтому спастись они могли, только покоряясь или переселяясь за Кубань.

Неопределённость и подвижность их расселения на почти неизвестной российским властям территории обозначалась некоторыми авторами просто как «Малая Абаза». К картографическим материалам того времени нужно относится весьма осторожно, сверяя и с письменными источниками, топонимикой и т.д.⁶¹. Размашистое обозначение пространства между Кабардой и закубанскими владениями Османской империи, как заселённого, якобы, сплошь «абазинцами», «жентимировцами», «башельбаевцами» и др. «подданными» кабардинских князей исходило из тактики российских властей, разрешавших своим войскам переход границы под предлогом поисков беглых российских подданных. Некоторые исследователи, признавая, что «Россия постоянно поддерживала притязания Кабарды на другие народы Северного Кавказа, поскольку это автоматически расширяло территорию России»⁶², тем не менее, некритически относятся к обозначению на картах-схемах военного назначения временных мест нахождения беглых народов в Закубанье.

Письменные источники подтверждают, что на левобережье Нижнего Урупа обитала небольшая группа башильбаевцев, часть абазин-шкарауа. Как родственное колено алтыкесеков, они принимали их у себя. Поэтому левые притоки Кубани, впадающие в неё на «турецкой стороне», были известны русским только тем, что на них обитали ногайцы и абазины, занимая равнины между устьями, а случае военных действий укрывавшиеся в их верховьях. Сведения эти, как правило, собирались в военное время, в разведывательных целях, поэтому местонахождение своё беглые аулы старались скрывать и постоянно его меняли. Как это было и в 1810-1812 гг., когда собирали сведения Броневский и Буцковский.

Как подданные Османской империи, башильбаевцы иногда причислялись к западноадыгским народам, за которыми и закрепилось с обеих сторон, русской и турецкой, название черкесов. Буцковский называл «областью черкесов закубанских» земли от левого берега Урупа до Чёрного моря, включая в их число абазин-башильбаевцев на левобережье Урупа. При этом автор отмечал, что больше половины башильбаевцев погибло от последней чумы, поэтому они в этот период были вынуждены подняться вверх по Урупу. На равнинах между левыми притоками Кубани немногочисленные башильбаевцы занимали места за Урупом между ногайцами и бесленеевцами, и нет никаких оснований весь бассейн Верхней Кубани между Пятигорьем и Урупом обозначать как «Абазу».

Самыми ближайшими к Карачаю из западноадыгских народов оставались бесленеевцы: «Бесленеи расположены частями по Большой Лабе и ниже совокупления двух главных сей реки рукавов и принадлежащих ей Гупсе, Псефире и Серале»⁶³. Буцковский ошибочно назвал Большой Лабой р. Лабу, образующуюся «из двух рукавов»: как раз один из них и называется Большой Лабой, а другой – Малой Лабой. Немного ранее, в 1807–1808 гг., на нахождение в верховьях Лабы бесленеевцев указывал Клапрот, называя эту местность «верхней Лабой», он писал также, что «скот они держат зимой около своих жилищ у Лабы, за плетёнными изгородями; осенью и весной скот выгоняют на пастбища у Урупа и у солёного ручья Касма»⁶⁴, т.е. на ногайские земли. Беглые кабардинцы жили у родственных бесленеевцев. Но, так как они являлись российскими подданными, Османская империя, связанная договором с Россией, официально не могла их принимать в своих владениях. Поэтому в случае преследования они искали убежища в верховьях левых притоков Кубани, в нейтральном Карачае.

Итак, изгнанные в 1808 г. из Пятигорья абазины-алтыкесеки и части ногайцев переместились за черту Кавказской линии, на речки Тохтамыш, Эльтаркач и Джегута, а 1809-1810 гг. бежали оттуда в Закубанье, но в конце войны усилиями Султана Менгли-Гирея вернулись в Пятигорье. По ведомости Менгли-Гирея в его приставстве в 1811 г. находились: каспулатовцы – 6640 чел., наурузовцы – 1800 чел., кипчаковцы – 1508 чел., мангитовцы – 860 чел., джембулуковцы – 3624 чел., едисанцы – 908 чел., едишкульцы – 456 чел., абазинцы – 3000 чел.⁶⁵. Они добровольно вернулись в Бештовское приставство, привлечённые намерением российского правительства открыть меновую торговлю и заняли земли по рекам Кума, Сабля, а кочевали по рекам Танлык, Джегута, Барсуклы, Калаус и Карамык⁶⁶.

В 1812 г. война закончилась, Бухарестский договор подтвердил вхождение в состав России закавказских территорий: Восточной Грузии, Имеретии, Мингрелии и Абхазии, но на Северо-Западном Кавказе граница не изменилась. Однако, расселяя части своих подданных абазин и ногайцев впереди Кавказской линии, российские власти постепенно брали под военный контроль места их расселения на правобережье Верхней Кубани. Территория Карачая сокращалась, хотя договор между Российской и Османской империями не затронул его статуса.

Надо отметить, что кубанская граница, особенно её «сухой» участок между Баталпашинским редутом и Константиногорской крепостью, охранялась небрежно, фактически оставалась открытой для набегов закубанцев. Поэтому после войны начальник Кавказской линии генерал-майор Портнягин самовольно предпринимал «превентивные» экспедиции, разрушив усилия Менгли-Гирея по мирному привлечению закубанских народов к России. Кроме того, между ними разгорелся конфликт из-за кровника Менгли-Гирея князя Лоова, которому Портнягин покровительствовал⁶⁷.

Так как абадзехский султан Бахты-Гирей, родной брат Менгли-Гирея, был убит на российской стороне, их дядя, «весьма сильный Закубанский владелец, неподвластный Российскому правительству», решил сам мстить за кровь своего родственника как абазинам, за укрывательство Лоова, так и ногайцам, у которых случилось убийство. Главнокомандующий Кавказской линией генерал Ртищев, узнав об этом, лично обещал фамилии Гиреев предать Лоова суду. Абазины обратились с просьбой к властям избавить их от Лоова, так как «пребывание его у них угрожает опасностью всему Абазинскому народу и самим ногайцам»⁶⁸. Но комендант крепости Константиногорской Курнатовский, напротив, потребовал от них повиновения Лоову, своему другу. После ареста князя обещанное поселение абазин возле Ессентукского поста не состоялось, а когда Лоов из Астрахани сбежал со своим охранником, Менгли-Гирей заподозрил в организации побега Портнягина.

Этот конфликт вскрыл истинные причины противостояния кордонных начальников и пристава Бештовских народов. После войны продолжилось ограничение кочевий и отвод земель для колонистов, а Менгли-Гирей, пользовавшийся доверием правительства, являлся серьёзным противником в земельных спорах. Надо сказать, что главнокомандующий часто принимал его сторону, например, в спорной ситуации с шотландскими колонистами. В 1806 г. им было выделено 6 тыс. десятин, но они постепенно захватывали всё больше земли, тесня ногайцев⁶⁹. Поселенцы злоупотребляли тем, что кочевья не были чётко разграничены, поэтому Ртищев предлагал правительству произвести в Кавказской губернии генеральное размежевание земель и учредить для этого межевую контору.

Предприимчивый и грамотный старшина Шотландской колонии Патерсон, несмотря на весьма скромные результаты своей миссионерской деятельности, в земельных притязаниях смог добиться успехов. Он интриговал против Султана Менгли-Гирея и писал начальству жалобы: «Лютый и непримиримый нрав Кабардинцев заставил нас ограничиться в миссионерских действиях наших между татарами. Назначение Султана-Менгли-Гирея – мухаммеданина в приставы сделалось великим препятствием в успехе наших миссионерских действиях»⁷⁰.

Патерсон наивно полагал, что деятельность его католической миссии для православной России сколько-нибудь ценна, но удивительно, что, будучи сам противником государственной религии Российской империи, он выставлял противником мусульманина – заслуженного генерала, верного чиновника. Впрочем, скоро миссионерскую деятельность колонии запретили как агентурную и шотландцы покинули Россию.

Более серьёзный противник генерал-майор Портнягин, не имея на то права, отстранил Менгли-Гирея от должности, «дабы только в глазах начальства очернить верную и усердную службу сего достойного чиновника»⁷¹. Для ногайцев временная отставка пристава стала сигналом к бегству с российских пределов. 6 сентября 1813 г. 2 тысячи семейств покинули кочевья на реках Янкулях и ушли за Кубань с пришедшими к ним на помощь закубанцами. Портнягину удалось с войском отбить скот и часть имущества, «всё остальное успело укрыться в земле абазинов»⁷².

Уточним, на самом деле не у абазинов, а абадзехов, у которых убитый брат Менгли-Гирея был султаном. И главное, среди них находился турецкий чиновник назырь Сеид Ахмед-эфений, разрешивший переселение ногайцев на территорию Османской империи. Так как при бегстве они бросили свой многочисленный скот, то абадзехи предприняли за ним набег на Кавказскую линию⁷³. Портнягин пытался оправдать их лёгкий прорыв через кордоны тем, что назырь собрал 20-тысячное войско. Но их было всего «до 1500 человек из народов, большею частью отдалённых от Кубани, живущих почти близ самых берегов Чёрного моря»⁷⁴.

Ртищев считал, что беглецов можно было ещё возвратить назад, употребив часть войск на сохранение оставленного ими скота, «простиравшегося почти до миллиона штук», и обещание возвратить скот «привело бы их в раскаяние и они бы вернулись с благодарностью». Однако всё достояние ногайцев присвоили войска, и закубанцам оставалось вынашивать планы набегов на линию. Более того, Ртищеву стало известно, что Портнягин гораздо больше внимания уделил «на удержание скота, признанного как будто за неприятельскую добычу, нежели на потерю целого народа»⁷⁵. Ногайцы, видя «странную политику» Портнягина, поверили пропаганде турецкого чиновника, уверявшего, что если они останутся на российской стороне, то «с них как с природных Россиян начнут брать рекрут и всякие поборы».

Портнягина предали суду и удалили от должности. Разбирательство его дела поручили генералу Дельпоцо, выяснившему, что к бегству ногайцев послужило «удаление от должности главного ногайского пристава генерал-майора Менгли-Гирея, к которому ногайцы питали большое доверие»⁷⁶. Для расследования причин «волнения между закубанскими кабардинцами, абазинцами и ногайцами», Дельпоцо опросил ногайских мурз Х. Калмамбетова и Р. Таганова, абазинского князя Д.-Г. Лоова, закубанского князя М. Айтекова. Они заявили, что «народы им подведомственные вообще недовольны Российским правительством за необращение к ним ни малейшего внимания, также за то, что самые справедливейшие их просьбы оставляются начальством в пренебрежении и что все притеснения, терпимые от воровства, делаемого у них казаками, не только никогда почти не удовлетворяются, но не редко случается, что когда открыты бывают следы похищения, то вместо розыска, искавшие бывают захватываемы и содержимы долгое время под караулом»⁷⁷.

Ртищев доложил правительству: «Нимало неудивительно, что Ногайский народ при так<