Глава 3. Расселение В пятигорье

НОГАЙЦЕВ-СОЛТАНАУЛЬЦЕВ

Кабарда была включена в состав России, и 2 июля 1769 г. управление над нею получил командующий войсками генерал-майор Медем, получивший удобный плацдарм для наступления против Крымского ханства¹. Екатерина II приказала, чтобы он, «пользуясь притворным спокойствием Кабарды, немедленно двинулся на кубанских татар»². Как отмечал П.Г. Бутков, «польза в приобретении кабардинцев в нашу сторону заключалась в том, что поступок их облегчал дальнейшие действия Медема на Кубани»³.

Целью российских войск на Кубани стали ногайцы-солтанаульцы, считавшиеся беглыми российскими подданными: ещё в русско-турецкую войну 1736-1739 гг. калмыцкий хан Дондук-Омбо и брат его жены Джаны кабардинский князь Магомет Атажукин «Мусу-мурзу и абазинских черкес завоевали»⁴. Тогда абазин-алтыкесеков перевели в Кабарду, а ногайцев солтанаульского владельца Мусы-мурзы – в Кизляр, где они кочевали между Тереком и Кумой. Но уже в 1738 г. 700 кибиток (семейств) солтанаульцев и каспулатовцев бежали на Кубань, а оставшихся власти хотели разделить по калмыцким улусам. Не состоялось это рассеяние ногайцев благодаря браку сына Мусы-мурзы и дочери Магомета Атажукина, после чего калмыцкий хан Дондук-Омбо оставил солтанаульцев на Тереке, поручив их своим родственникам Атажукиным⁵. После смерти Дондук-Омбо в 1740 г., ещё 100 кибиток ногайцев бежали в пределы Крымского ханства.

На Тереке остались только аулы Мусы-мурзы, которых освободили от подати калмыцким ханам и от «пошлин с лошадей, скота и других товаров, привозимых чрез российские города»⁶. Екатерина II велела через кабардинских владельцев утвердить солтанаульцев в её подданстве, а в противном случае силой перевести за Кизляр или на Волгу, «чтоб солтанаульцев на Кубани не было»⁷. Тем не менее 29 сентября 1742 г. Муса-мурза увёл свои аулы по «договору кубанского сераскира», т.е. с согласия Крымского ханства, на Куму, где их встретили и повели на Кубань три крымских султана: Темирташ, Казыбек, Кутбуран. По сведениям Буткова, всего в 1741-1743 гг. на Кубань бежало 6 тыс. котлов (семейств) солтанаульцев, а в Кабарде осталось 30 их аулов⁸.

Около трёх тысяч солтанаульцев русским удалось задержать, в 1742 г. их перевели к Астрахани и разделили по калмыцким улусам, а часть переселили в Казанскую и Оренбургскую губернии в качестве «поселян казеного ведомства»⁹. Российские власти требовали от крымского хана вернуть всех беглецов, но получали неизменный отказ. Так, в 1746 г. хан отказал Астраханскому губернатору, утверждая, что ногайцы всегда были подвластными крымских ханов и «со всеми крымцами родство имели»¹⁰. В свою очередь, крымский наместник в Кубанской орде Карач-Солтан требовал от российской стороны вернуть ему оставшихся у калмыков ногайцев, угрожая нападениями. «Карач-Солтан живёт у татар, называемых навруз-улу, которые пред сим на Ейской косе малороссиян пленили»¹¹, – писали из правительства резиденту в Стамбул на случай объяснений с Портой.

В 1746 г. беглые солтанаульцы перешли к устью Кубани, а «в вершинах же самое малое число их осталось»¹². В 1747 г. брат Мусы-мурзы Юсуп искал в Кабарде угнанных у него лошадей и останавливался у Атажукиных, которые и донесли российским властям с его слов, что живёт он на Кубани с племянниками, детьми Мусы-мурзы, и всего их осталось 100 семейств¹³. В сведениях 1768 г. указывалось: «Между рек Кумы и Кобан живут алтыкесек абаза, против выше показанного Бургустана в урочище Танбуха до 300 с небольшим. С оными из кубанских мурз один Ислям Мусин, да Табулдуковы дети 500 – при речке Батирсу, а из кобанских татар одна часть Касая Касбулатова – от Батирсу по той стороне балкою Кубани до урочища Донбантюпа, а другая Наурюзовы – по Чёрному Кобану по разным же речкам, а всех оных числом до 15 000»¹⁴. Сведения эти весьма приблизительны, но очевидно, что ногайцы Кубанской орды продолжали оставаться одним из значительных народов Крымского ханства, кочуя по обе стороны Кубани¹⁵.

Выше ногайских кочевий, в бассейне Верхней Кубани, начиналась территория независимого Карачая, не входившего в состав Крымского ханства. В 1769 г. туда устремились беглые солтанаульцы, кочевавшие на правобережье Кубани и следившие за направлением калмыков. «Но спасаться уже было поздно»¹⁶, – писал В.А. Потто, описавший первое проникновение российских войск на территорию Карачая. Посланные за солтанаульцами 5 тысяч калмыков догнали их у слияния Кубани с Тебердой, переправились вплавь, «пересекли им путь и завязали дело»¹⁷. Казаки и гусарский эскадрон вышли к естественному каменному мосту (карач.: «Таш-кёпюр»), чтобы переправить артиллерию. «Переправа через Кубань – Каменный мост названа сим именем по причине устроенных тут природою от воды высоких и между собой узких утёсистых берегов, через кои с одного на другой перекладываются ординарные брёвна и сверху оных намащиваются доски, по коим имеют безопасную как конные, так и на арбах выгодную переправу», – описал позже это место генерал-майор Дельпоцо¹⁸.

После ожесточённого боя, российские войска перешли на левый берег Верхней Кубани и начали артиллерийский обстрел, вынудив беглецов скрыться в лесные расселины гор, а затем уйти вниз по течению реки. На следующий день российские войска догнали солтанаульцев на правом притоке Кубани Джеганасе (карач.: «Джаганас» – З. К.), «достигли неприятельского жилища, называемого Чекнас по реке сего имени», из которого они были выбиты и вынуждены искать спасения в лесах на склонах гор. Войска с артиллерией преследовали солтанаульцев пять дней, пока они не ушли на равнины, оставив «бывших у них в плену россиян, грузин и армян..., пожитки и скот разного рода 30 тыс. голов»¹⁹. Но в Крымское ханство солтанаульцы не ушли, а «прибегли с повинною и вступили в российское подданство»²⁰.

Бегство солтанаульцев в Карачай показывает, что ногайцы-кочевники находили здесь временное убежище. Донесение Медема, что «в верховьях р. Кубани со своими подданными живут ногайские мурзы»²¹, свидетельствует не о постоянном их местожительстве, а о том, что солтанаульцы под предводительством Карач-Султана («Караш Салтанов») и наследников Мусы-мурзы («Ислам Мусин») скрылись здесь от российских войск. Они преследовались, как беглые российские подданные, и были выведены с целью переселения в Кабарду, уничтожив собственное их название «общим кабардинским», однако этого не произошло, и в 1769 г. ногайцев-солтанаульцев расселили «у Бештовых гор», т.е. в Пятигорье.

Итак, после успешных военных действий Медема в Пятигорье и на Кубани силе русского оружия покорились кабардинцы, абазины-алтыкесеки и значительная часть Кубанской орды – солтанаульцы. П.И. Ковалевский отмечал, что «особенно пострадали султанаульцы, которые, покорившись России, должны были переселиться в Кабарду»²². Переселение должно было обернуться рассеянием и исчезновением в недрах другого этноса, «соединением участи их с кабардинскою и препоручением в их кабардинское ведомство», как писала Екатерина I Медему, рассчитывая на благодарность кабардинских князей, чтобы они «особливую нашу монаршую милость признать могли»²³.

Упорное стремление императрицы «соединить» ногайцев с кабардинцами объясняет назначение кабардинским приставом Дмитрия Таганова, внука знатного владельца Мусы-мурзы, взятого у него в аманаты ещё в Кизляре. П.Г. Бутков писал: «Казбулат-Мурза Тоганов сын, который татарской грамоте читать и писать умел и по побеге деда его Муссы-Мурзы на Кубань взят в 1744 году в Петербург, научился говорить, читать и писать по-русски, по его желанию крещён и наречён Дмитрий Васильев сын»²⁴. Секунд-майор Таганов служил в особом ведомстве Коллегии иностранных дел «при калмыцких делах», когда был назначен кабардинским приставом «как по роду своему кабардинцами и кубанцами уважаемый»²⁵. В ведомственной переписке подчёркивалось, что его послали в Кабарду, «чтобы знатною его породою воспользоваться»²⁶. Екатерина II надеялась, «что тамошней природы человек может быть приятнее для кабардинцев»²⁷.

Вошедшая в состав России Кабарда из военного плацдарма превратилась в политический, и роль ей отводилась чрезвычайно важная, выписанная искусной рукой императрицы. Соседние с Кабардой независимые народы, попадая в разряд её «подданных», входили в «число кабардинцев», тем самым Россия могла бы получить их без дипломатических объяснений с Османской империей. Но самим кабардинским князьям императрица не доверяла, видя причину их частых измен в нетвёрдости политического устройства и отсутствии единовластия, напоминая Медему, как в 1767 г. молодой Мисост Баматов, сын самого верного российским властям Магомета Атажукина, «не только предуспел было всех кабардинских владельцев развратить, но и принудить их оставить древнее своё жилище и удалиться от наших границ к Бештовым горам, и откуда вы их неинако назад уже возвратили, как имея в руках силу»²⁸.

Лояльность кабардинских князей российские власти надеялись укрепить присоединением к ним новых подвластных – солтанаульцев. Пользуясь военным временем, императрица планировала привлечь на свою сторону и остальных кубанских ногайцев, подданных Крымского хана. Поэтому перед приставом она поставила вполне определённую цель: «Таганову завести пересылки с татарами, его родственниками, и употребить их к тому орудием, изъясняя им самим, а через них и прочим, коим образом по самому и мест из положению отделённому от Крыма морским проливом, пристойно быть им в здешнем подданстве, в которое вступя, останутся по прежнему свободными во внутреннем своем обращении»²⁹. Таганову, скорее всего, и принадлежит главная роль в выводе своих родственников – солтанаульцев на Куму. Они поступили в его ведение вместе с территорией расселения и «были причислены к Кабардинскому приставству»³⁰.

До русско-турецкой войны 1768-1774 гг. поселений ногайцев, абазин, кабардинцев в районе Пятигорья не существовало³¹. Современные археологи, исследовавшие погребальные памятники Пятигорья, пришли к выводу, что только в конце XVIII в. основным населением стали ногайцы, и тамги, изображённые на могильных камнях, соответствуют тамгам крымских ханов Гиреев и другим крымским знакам. Их «ставили ногайцы и абазины, обитавшие в Пятигорье в конце XVIII – первой половине XIX века и управляемые потомками рода Гиреев»³².

До XVIII в. в Пятигорье существовали карачаевские поселения: около р. Юцы – Хубиевский аул, на р. Подкумок – Бытдаевский аул, на горе Калеж – Биджиевский аул и др.³³. Но многолюдные постоянные селения карачаевцев находились в недоступных для врагов верховьях Кубани, Малки и Баксана. Из Пятигорья вытеснение предгорных карачаевцев началось в период русско-турецкой войны 1768-1774 гг. произошло в связи с военно-переселенческой политикой российского правительства по укрупнению Кабарды.

Причину расселения абазин и ногайцев на Куме, а не в Кабарде, можно найти в переписке императрицы с Медемом, которому 3 ноября 1769 г. она писала о переселении на кабардинские земли абазин с тем, чтобы их «имена уничтожить общим кабардинским». Как проводник царской политики по укрупнению Кабарды и включению в её состав соседних народов, Медем пытался и сам выступить инициатором такого объединения, но к его предложению переселить и «объединить» общим именем с кабардинцами и другие соседние народы императрица отнеслась осторожно. Не отказываясь от планов «присоединения» кубанцев к Кабарде, она хотела расселить их отдельно, а к общему Кабардинскому приставству просто причислить их новые места, так как «переселение на кабардинские места многих кубанцев дело невозможное и не полезное по излишнему кабардинских сил умножению»³⁴.

Итак, у императрицы не было иллюзий относительно верности кабардинских князей, поэтому она и не хотела «умножать» их силы. В общих чертах ситуацию в Кабарде описал В.А. Потто: «Безнаказанность за беспрерывные измены, задабривание подарками и деньгами влиятельных лиц вызывали в них обратные чувства. Многие считали жалование наше обязательной данью России, другие видели в нашей уступчивости предлог к постоянным дальнейшим претензиям и при малейшем отказе поднимали оружие»³⁵. Приставу Таганову в Кабарде было просто опасно находиться, и Медем поселил его в Моздоке. В такой обстановке переселение в Кабарду причисленных к ней абазинцев и ногайцев не могло состояться.

Кабардинские князья, впрочем, тоже стремились увеличить свою территорию, а не делить свои земли с соседями, поступившими под российскую защиту. Капитан Гастотти, осмотревший по поручению Медема собственно кабардинские земли для переселения к ним кубанских народов, доложил, что «все лежащие около Кабарды способные к поселению места, так равно и в Кашкатовском урочище и по рекам Чегему, Череку и Урефу и около тех рек и урочищи … заняты селением Большой и Малой Кабарды народов, почему к поселению других народов удобных мест совсем не отыскалось»³⁶.

Расселение в Пятигорье абазин и ногайцев соответствовало как желанию кабардинских князей, так и планам Екатерины II по превращению этой территории в часть Кабардинского приставства, поэтому переселение народов в Кабарду заменили формальным перемещением границ Кабарды. Это была временная стратегия для создания прочного и обширного тыла перед решительным натиском на Кубань. Неудивительно, что после войны этот район, а иногда и всё пространство между верховьями Кумы и Кубани, ещё долго будет фигурировать как «кабардинская земля», пока не изменится политика России в отношении Кабарды и соседних с нею народов³⁷.

Примечательно письмо из эпистолярного наследия Екатерины II от 22 сентября 1769 г. французскому просветителю Вольтеру: «Но, что скажете вы, государь мой, когда узнаете, что красавицы-черкешенки, в негодовании от сидения взаперти в константинопольском серале подобно животным в конюшне, убедили своих отцов и братьев принять подданство России? Действительно черкесы-горцы присягнули мне в верности. Это те, которые населяют страну, называемую Кабардой, что произошло вследствие победы, одержанной нашими калмыками, при поддержке регулярных войск, над кубанскими татарами – подданными Мустафы, живущими в стране, пересекаемой рекою Кубанью по ту сторону Дона»³⁸.

В этом кокетливо-хвастливом послании меньше всего заботы о точном указании границ покорённой Кабарды, вряд ли это случайно. Для Вольтера «война русской императрицы с Мустафой III была войной между разумом и фанатизмом, цивилизацией и отсталостью»³⁹. Для него границы между неизвестными ему народами ничего бы не прибавили к известию о победе русского оружия. В этом послании видно откровенное желание Екатерины видеть «Кабардой» всю территорию «кубанских татар», однако граница между Россией и Крымским ханством могла быть сохранена или изменена только по договору с Османской империей, а до завершения войны к владениям России императрица фактически присоединила только независимую от Крымского ханства Кабарду.

Политика Екатерины II и сведения, поступавшие от участников военных событий, почти не затронули карачаевцев, в границах которого происходили столкновения с кабардинцами и ногайцами. Карачай занимал территории, не входившие в состав Крымского ханства, а потому являлся единственным убежищем для беглецов как от ханов, так и от царских войск. Родственные и аталыческие связи, законы куначества (гостеприимства), да и древнее этническое родство высшего сословия северокавказских народов обеспечивало приём и временное размещение в Карачае вынужденных переселенцев из соседних обществ, а иногда и целых аулов. Поэтому в 1769 г. части кабардинцев и ногайцев-солтанаульцев пытались скрыться от российских войск в Карачае.

Вторжение враждебного войска не могло оставить безучастными карачаевцев, и действительно, упоминания о тех далёких событиях сохранились в фольклоре и преданиях. Вот одно из примечательных свидетельств, дающее некоторую информацию: в 1965 г. были опубликованы воспоминания 90-летнего Байрамукова Хасана о рассказах его бабушки, умершей в 80-х годах XIX в. в возрасте 125 лет. Среди прочего, там есть замечательный эпизод: «Я была маленькой девочкой и шла, держась за подол матери на торжества. Помню, тогда в Эль-тюбю (селение ниже Карт-Джюрта, в верховьях Кубани) устроили курманлык (пиршество – З.К.) в честь 80 воинов, которые вышли из нашего села. Когда считали, их оказалось не 80, а 79. И тогда к ним присоединили 14-летнего мальчика, решив, что у него хватит сил спустить курок»⁴⁰.

Нетрудно сосчитать, что описываемое событие произошло в конце 60-х годов XVIII в., когда в Пятигорье действовали российские войска. Не вызывает сомнения, что народное ополчение карачаевцев собиралось именно на войну, а не просто в набег или для отражения враждебной вылазки соседей. Это видно из того факта, что дружину собирали строго по десятичному принципу войсковой организации. Исследователь потестарно-политической культуры карачаево-балкарцев Р.Т. Хатуев пишет, что «такой способ построения генетически был связан с исконно тюркской военной традицией. Известно, что азиатская десятичная система построения войск имелась уже у древних хунну (III в. до н.э.- I в. н.э.). Она же господствовала у тюркитов, создавших Великий Тюркский Каганат, в состав которого в IV в. входил и Северный Кавказ»⁴¹. В Карачае такое войско собиралось из всех селений под предводительством верховного князя (карач.: «уллу бий»).

Отметим, что упоминаемое селение Эль-тюбю позже стало одним из кварталов (тийре) Карт-Джюрта, слившись с ним. Крупные селения карачаевцев у истоков Кубани, население которых составляло несколько тысяч человек, такие как Хурзук, Учкулан и Карт-Джюрт, состояли из десятков подобных кварталов. Здесь же располагались резиденции владетельных князей, поэтому Кубанское ущелье называлось Уллу Карачай, т.е. Большой Карачай.

Большая часть западных и восточных территорий Карачая использовалась под пастбища и сенокосы для отгонного скотоводства – основного вида жизнедеятельности карачаевцев, проводивших значительную часть года на так называемых кошах и стауатах (хуторах), насчитывавших несколько десятков семейств. Можно предположить, что общее число войска Карачая было значительным и вооружённым огнестрельным оружием. Всеобщая мобилизация в строгих военных традициях Карачая вписывалась в спланированный со стороны Крымского ханства поход в Пятигорье. Совместное выступление крымского и карачаевского войска преследовало цель остановить российские войска на Верхней Куме, где смыкались границы земель Крымского ханства и Карачая. И такой поход действительно состоялся осенью 1770 г., и ему предшествовали следующие события.

Летом войска Медема стояли в Пятигорье, а кубанские жители уходили под натиском калмыков «искать убежища в ущельях, в гористых и лесистых местах», откуда их «выжить не можно». Поэтому, когда в начале июля российские войска во главе с Эмеген Убашой прошли по Кубани до города Копыла у её устья, то «нигде неприятельских войск, ни их жилищ не нашли»⁴². В начале августа калмыцкая конница и артиллерийская команда полковника Кишенского самовольно предприняли набег в Закубанье и ограбили ногайцев между Кубанью и Лабой.

Последствием этого несогласованного с Медемом нападения на мирных закубанцев стало то, что кубанский сераскир собрал трёхтысячное войско для ответного нападения и возврата скота. На Калаусе срочно выставили охрану из 300 казаков и 1000 калмыков, но татарское войско направилось на р. Подкумок, к лагерю Медема, который в это время готовился к выступлению против Крымского ханства совместно с калмыцким войском. Однако из-за конфликта Медема с Убашой выступление не состоялось: 31 августа калмыцкий хан увёл войско к своим улусам под Астрахань⁴³.

Не дождавшись калмыков, Медем приказал казакам отступить к Бештовым горам (Пятигорье), а сам возвратился в Кизляр за подкреплением. Важнейшего рапорта Медема о разрыве с калмыками, в архивах, по словам А. Берже, «не нашлось». Сообщается только, что «истинная причина сего происшествия есть охлаждение наместника Калмыцкого Убаши к генералу Медему»⁴⁴. Но причина «охлаждения» была далеко не личного, естественно, свойства, а имела непосредственное отношение к методам ведения военных действий. Грабительская вылазка калмыков обернулась срывом спланированного военного похода, более того, крымские подданные стали собираться для нападения на корпус. В этот момент калмыки покинули российские войска, и Медему пришлось ждать помощи из Кизляра. Очевидно, генерал не простил Убаше провоцирования крупных неприятельских сил, но было ещё одно обстоятельство, которое, видимо, знал только он.

По сведениям Буткова, «к негодованию Медема, движение калмыков воспрепятствовало за Кубанью Казы-Гирея-Салтана, родственника ханов крымских, который к тому был склонен и на которого калмыки сделали нашествие»⁴⁵. Другими словами, калмыки напали на кубанского сераскира, тайного союзника России. Казы-Гирей, внук хана Девлет-Гирея, был «склонен» к российскому подданству, и ещё в 1751 г. тайно просил российский двор дать ему убежище в Астрахани, но ему отказали по той причине, что иметь союзника в лице кубанского сераскира в период войны было намного предпочтительнее, чем поселить его у себя в тылу. Казы-Гирей во время войны 1768-1774 гг. даже «склонялся ко вступлению в российское подданство; что, однако, не исполнилось»⁴⁶.

Перспектива получить в российское подданства кубанцев с пророссийским сераскиром рухнула, так как из-за калмыцкого погрома кубанские народы восстали против России, а их войско просто обязаны были возглавить сыновья Казы-Гирея. Хотя его самого Екатерина II характеризовала «никогда явным к империи Нашей противником во всю, издавна продолжающуюся, его на Кубани бытность»⁴⁷.

Тем не менее в начале 1770 г. трёхтысячное войско кубанского сераскира из ногайцев-мансуровцев, бесленеевцев, темиргоевцев и др., выйдя из низовий Кубани и Лабы, направилось к Куме. Войска «прогнали неприятеля, но по причине гористых и лесистых местоположений не могли сделать большого вреда»⁴⁸. По утверждению Медема, неприятельских сил было не 3, а 6 тысяч человек, но в его рапорте не указывается, кто же так существенно увеличил численность кубанского войска в верховьях Кумы.

Известна странная отписка Медема, что он от лазутчика узнал, будто к крымскому войску шло «подкрепление из Кабарды», и решил выступить на него первым из своего лагеря в Бештовых горах⁴⁹. Но к осени 1770 г. кабардинцы уже были возвращены на Баксан, а солтанаульцы и алтыкесеки покорны. Остаются только жители «гористых и лесистых» мест – карачаевцы. Очевидно, что самостоятельно они не могли инициировать сражение с российскими войсками и провоцировать своё истребление, но могли соединиться с войском Крымского ханства. Для Медема же любой народ, не подвластный Крымскому ханству, представлялся «Кабардой».

4 октября майор Фромгольт с командой из 234 человек отправился в разведку и обнаружил неприятеля за речкой Кагагукцы, ему на помощь прибыл Медем с артиллерией. Потом в рапорте он писал, что «в сражении и на погоне татар побито очень много», правда, ни один из них в плен не попал и убитых не видели. Фромгольт ездил за ними в погоню, но не догнал и к вечеру возвратился в лагерь. О том, что же случилось в войске кубанского сераскира, и почему они не выступили 4 октября со всей своей силой в 6 тыс. человек, Медем узнал 6 октября от лазутчика.

Войско под предводительством Мансура Келеметова и сыновей Казы-Гирея собиралось напасть на русский лагерь и угнать табуны, но темиргоевцы и бесленеевцы, численностью 2700 человек, не подчинившись Мансуру-Мурзе, отделились от общего войска и ночью поехали к Бештовым горам, чтобы напасть на лагерь рано утром. В результате несогласованности остальные не смогли найти их и остановились на левобережье Кумы. Узнав, что передовой отряд разбит русскими, 5 октября всё войско ушло обратно за Кубань⁵⁰ .

Итак, в осенних событиях на Куме российским войскам противостояли не просто местные жители, а военные силы Крымского ханства. Поэтому состояли они из представителей подвластных хану народов: кубанских ногайцев, бесленеевцев, темиргоевцев и др. В войске отсутствовали кабардинцы, алтыкесеки и солтанаульцы, перешедшие в российское подданство. Карачаевцы, не являющиеся подданными хана, участвовали в этом сражении как союзники татар, чтобы защищать границы своей территории. Это подтверждает всеобщая мобилизация в Карачае и неожиданное увеличение крымского войска в верховьях Кумы.

Участие карачаевцев в сборе против Медема объясняет ту лёгкость, с какой крымское войско скрылось от преследования Фромгольта после поражения. Ведь бежали они на Кубань не по обычным плоскостным путям, а через места «гористые и лесистые», куда могли их привести и дать временное убежище только сами карачаевцы. Может быть, ненайденный рапорт Медема о сражении в 1770 г. и сохранился, но, очевидно, упоминание непокорных народов между Кумой и Кубанью не входило в общую концепцию Екатерины II относительно прилегающей к Кабарде территории. Поэтому военная помощь крымскому войску, оказанная между верховьями Кумы и Кубани, обозначена как «подкрепление из Кабарды», хотя кабардинцев в войске не оказалось. Они уже были на Баксане, и было бы нелогично выступать против них из лагеря в Бештовых горах (р. Подкумок) в сторону Кумы.

Архивные материалы периода до присоединения Крымского ханства к России в 1783 г., крайне скудны в отношении горских народов, не входивших в состав этого ханства. А так как интерес правительства к народам Северного Кавказа, граничащих с Кабардой, ограничивался на этом этапе возможным их присоединением к Кабардинскому приставству, то эти сведения не только скудны, но и тенденциозны. Российские власти предпринимали действия, направленные на расширение Кабардинского приставства, так как вхождение Кабарды в состав России не зависело от итогов войны с Османской империей. Хотя до её окончания Екатерина II заверяла турецкое правительство, что «границы от Кабарды чрез кубанские степи до Азовского уезда имеют остаться в том же состоянии, в каком были до войны»⁵¹.

Стремление Екатерины II видеть малочисленные народы подвластными Кабарде отражала не только военная ведомственная переписка, но и записки первых исследователей, посланных ею на Кавказ для изучения региона по специальной программе Петербургской Академии Наук⁵². Несомненно, очерки этих академиков представляют огромную ценность для кавказоведения, что, однако, не исключает необходимость критического анализа при их использовании, так как они добросовестно следовали в русле политики Екатерины II, часто повторяя друг друга, изредка привнося собственные наблюдения и излишне доверяя своим «доверенным» информаторам.

Так, Гюльденштедт пользовался помощью малокабардинского князя Таусултанова, верноподданного России. В 1772 г. Гюльденштедт попал в плен к осетинам-тагаурцам и был выкуплен Медемом, очевидно, через посредство князя Малой Кабарды, граничащей с Осетией⁵³. Несомненно, что исследования академика отражают, в основном, официальные указы императрицы и субъективные мнения его источника. Кроме того, описание, составленное до 1773 г., отредактировал и издал после смерти автора Паллас в 1787 г., когда Крымское ханство уже не существовало. Поводов для критического анализа сведений академиков достаточно. Не случайно известный исследователь Кавказа начала XIX в. С. Броневский писал: «Малое число известий, оставленных Гюльденшдедтом и Палласом, помещены понаслышке и догадкам»⁵⁴.

Понятно, почему академиками определение «Черкесии» и «Кабарды» дано в очень широких рамках. Так, по Гюльденштедту: «Сия земля (Черкесия) при северной стороне Кавказа занимает преимущественно плоскость у подошвы Главного и Передового хребта, от Чёрного моря вверх по Кубани и далее на восток, до самого устья реки Сунжи, текущей в Терек; почему и смежна она к северу с Абхазией и Осетинской землей, а к западу с землей кистов, и содержит в себе реки Кубань, Куму и Терек»⁵⁵. Рейнегс о Большой Кабарде написал, что она «граничит на востоке с горами Баксана и рекой того же имени; на севере граница идёт по правому берегу р. Малки; на западе – Карачаевскими горами, а на северо-западе рекой Кубанью»⁵⁶.

Между тем, ни Кубань, ни Кума не были территорией кабардинцев, только в 1769-1770 гг. российские власти взяли под контроль район Пятигорья, формально отнеся его в ведение Кабардинского приставства и расселив здесь абазин-алтыкесеков и ногайцев-солтанаульцев. Что касается абазин, то присяга российскому престолу не освободила их от дани кабардинским князьям, как это им было обещано, и они стали уходить к татарам: «Видя, что правительство Екатерины II по политическим соображениям поддерживает кабардинцев, тапанта (алтыкесеки – З.К.) стали искать поддержки у крымского хана»⁵⁷. Авторы очерка «Абазины» отмечают, что «для царского правительства абазинский вопрос в XVIII и в начале XIX в. был подчинённой частью другого, более крупного в то время вопроса – кабардинского»⁵⁸.

Ногайцы-солтанаульцы тоже не оставляли надежд на независимость от Кабарды и обращались к властям в конце 1770 г. с просьбой «себе особой императорской грамоты», в чём им было отказано, но к кабардинцам их присоединили лишь формально, как находящихся в едином ведении пристава Таганова. Как писал о них Бутков, «с кабардинцами остались несоединёнными, … и обитали между рек Кума и Кубань и по Калаусу и управляются независимо от кабардинцев»⁵⁹.

Екатерина II, присоединяя к Кабардинскому приставству абазин и ногайцев, рассчитывала на благодарность кабардинских князей. Трудно удержаться и не привести по этому поводу бесподобный образчик екатерининского стиля: «Если не будут они тронуты и всеми, так сказать, источенными на них ныне Нашими милостями, кои прямое их благополучие составить могут, окаменелость их всякое удивление превзойдёт»⁶⁰.

Абазины и ногайцы, при всём желании кабардинских князей, отнюдь не стремились составить «их благополучие». Угнетали они собственных крестьян-адыгов, для которых единственным спасением было бегство в крепость Моздок. Екатерина II признавала, что искренним приверженцем России являлся простой народ: «Кабардинский вообще народ, в котором много ещё есть не приставших к закону магометанскому, ничего больше не боится, как крымского подчинения по насильственному крымских ханов правительству»⁶¹. Но в тот момент важнее было сохранить лояльность высшего сословия Кабарды, с которым «велено было поступать, как с нашими подданными, и потому запрещено выбегающих к нам холопей их принимать без изъятия,...таким образом, чтобы они почитали сие за милость»⁶¹. В 1771 г. кабардинским владельцам вручили грамоту Екатерины II, утверждающую «их право на возвращение беглых крестьян»⁶².

Кабардинские князья пытались претендовать на новые сезонные пастбища и требовали срытия крепости Моздока, на что Екатерина II категорично указала, что она расположена не на кабардинской земле и их хозяйству не мешает: «И если ни одна соседняя держава не имеет права препятствовать в тех распоряжениях, кои по Нашим повелениям при границах предприемлются для лучшей оных безопасности и по другим полезным намерениям, могут ли кабардинцы присвоить себе в том преимущество, для всех прочих народов исключительное?»⁶³.

Императрица, сама немало сделавшая для того, чтобы поставить кабардинских князей в «исключительное» положение, упорно напоминала им, что именно благодаря военной помощи России против крымских ханов и кумыкских шамхалов, Кабарда не только заняла свои места, но и укрепилась на Баксане: «Известно быть долженствует вам, общество кабардинское составляющим, коль из древних лет началось покровительство оному от Нашей Всероссийской Империи, и что без того давно рассеяться и погибнуть или в поносное рабство предаться надлежало б их народу»⁶⁴.

Увеличение жизненного пространства кабардинцев обусловливалось не победами над соседними народами, а предоставлением им пастбищных мест на территориях, занятых российскими силами. Екатерина II писала: «Самый избыток сего народа в способах удобной жизни есть следствие здешнего ж к нему снисхождения и милости, ибо единственно невозбранным распространением паствы своей по всему пространству степей пришёл в настоящее изобильное состояние»⁶⁵. Итоги экспедиций корпуса Медема в Пятигорье в 1769-1770 гг. продемонстрировали, что «фактор усиливающегося …российского присутствия действительно играл свою роль в расселении кабардинцев», – как справедливо указывает исследователь Б.В. Виноградов⁶⁶.

В конце XVIII в. Россия ожидала реальные выгоды от столь давних российско-кабардинских связей, и Екатерину II разочаровала неблагодарность кабардинских князей, замеченных в «воровстве и подбегах сообща с закубанцами», а более всего их желание «получить власть, какая была б выше пределов, древним обыкновением утверждённых»⁶⁷. Тем не менее она приложила немало усилий для создания верной пророссийской партии, щедро вознаграждая усердных князей⁶⁸.

В 1770 г. Медем организовал кабардинскую депутацию в Петербург, где они высказали верноподданнические чувства императрице. Вместе с тем, менять свой воинственный образ жизни, смыслом которого являлись набеги, князья не спешили, что воспринималось как «выпады» против России, и военные спешили донести, что «кабардинцы… возмутились против России и начали производить шалости»⁶⁹. Кабардинцы организовать военное выступление не могли и надеялись на крымское войско и обещанную помощь от Османской империи. Однако турки проигрывали войну, и «отчаянное положение Крымского ханства не оставляло кабардинцам надежд на помощь татар или турок»⁷⁰.

Итак, в 1769 г. российские власти создали Кабардинское приставство с включением в него абазин-алтыкесеков и ногайцев-солтанаульцев, принятых в российское подданство и перемещённых с Кубани в Пятигорье. В 1770 г. победа российских войск над крымским войском в верховьях Кумы позволило окончательно закрепить Пятигорье за Российской империей. До заключения мирного договора между воюющими империями, выбравшие российское покровительство народы продолжали переселяться на территории, взятые под контроль войск и формально причисленные к российской Кабарде.

 

Примечания

1. АКАК. Т. I. Тифлис, 1866. С. 82.

2. Гурский А.Г. Исторический календарь Северного Кавказа. Ставрополь, 1906. С. 10

3. Бутков П.Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722-го по 1803 г. Нальчик, 2001. С. 43.

4. Кабардино-русские отношения в XVI–XVIII вв.: Сборник документов. Т. 2. М., 1957. С. 85, 97.

5. Бутков П.Г. Указ. соч. С. 43.

6. Броневский С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. Нальчик, 1999. С. 209.

7. Бутков П.Г. Указ. соч. С. 44.

8. Там же. С. 41.

9. Полное собрание законов Российской империи с 1649 года Т. XXII (1784-1788) СПб, 1830. С. 685.

10. Бутков П.Г. Указ. соч. С. 46.

11. Черкесы и другие народы Северо-Западного Кавказа в период правления императрицы Екатерины II. 1763-1774. Т. 1. Нальчик, 1996. С. 25.

12. Бутков П.Г. Указ. соч. С. 48.

13. Кабардино-русские отношения. С. 142.

14. Документальная история образования многонационального государства Российского. Россия и Северный Кавказ в XVI-XIX веках. М., 1998. С. 176.

15. Черкесы и другие народы Северо-Западного Кавказа. Т. 1. С. 114.

16. Потто В.А. Кавказская война Т.1. Ставрополь, 1994. С. 61.

17. Потто В.А. Два века терского казачества (1577–1801). Ставрополь, 1991. С. 239.

18. АКАК. Т. 2. Тифлис, 1868. С. 972.

19. Бутков П. Г. Указ. соч. С. 77.

20. Там же. С. 88.

21. Народы Карачаево-Черкесии: история и культура. Черкесск, 1998. С. 349.

22. Ковалевский П.И. Кавказ. Т.2. История завоевания Кавказа. СП (б), 1915. С. 23.

23. Документальная история образования многонационального государства Российского. С. 184.

24. Бутков П.Г. Указ. соч. С. 46

25. Там же. С. 75.

26. АКАК. Т.1. С. 83.

27. Документальная история образования многонационального государства Российского. С. 185<