Где-то над западом соединенных штатов

С помощью более актуальных сведений о туннелях, полученных от Носферату и добавленных к карте и сведениям, добытым Окулосом, остальное было несложно, хотя и не сильно приятно. Они избежали встречи не менее чем с тремя котериями худокровок, минимум с одной группой проникновения из Камарильи, и на следующую ночь выбрались из еще одной сточной трубы за городской границей Лос-Анджелеса. Затем им потребовалось просто дойти до ближайшего подходящего места, которым оказалась заправка с магазинчиком, и раздобыть транспорт (Капаней и Люсита, которым не хватало крепости желудка, чтобы вволю напиться кровью зверья Носферату, были так же рады водителю, как Беккет – машине). Капаней также заметил в аэропорту Эпл Вэлли еще несколько худокровок Кросс, но они не выглядели особенно настороженно. Как предположил Беккет, дело было не в том, что Кросс узнала о нем что-то конкретное, просто она присматривала за всеми местными аэропортами. Когда им стало известно о шпионах, дальнейшее было несложно: некоторое время не попадаться им на глаза, потом просочиться на борт и дождаться, пока Чезаре получит разрешение на вылет. Теперь они направлялись в Даллас, но было непонятно, возьмут они там пассажира или высадят.

Беккет сидел за столом, который занимал почти всю длину одной из стен кабины. Капаней, в позе, совершенно не подобающей старейшине, развалился на своем спальном мешке, а Люсита устроилась на углу гроба Беккета. Хотя они провели вместе несколько ночей, прокладывая путь через канализацию, они мало говорили. Разговоры почему-то казались неуместными.

«Беккет, - наконец спросила Люсита после нескольких минут неуютного молчания, - насколько ты уверен? Если честно?»

Ему не требовалось спрашивать, о чем идет речь. «Полностью, - ответил он нейтральным голосом. – Так уверен, как только был когда-нибудь в чем-то уверен, Люсита. Увядание, исчезновение целых кланов, то, что я нашел в дневнике Этриуса… Я долго против этого сражался, но не могу больше это скрывать. Это не какое-то там проклятие крови. Это не болезнь. На нас действительно надвигается Геенна».

«Я думала, ты не веришь в Геенну».

«Я не верил».

Снова молчание, еще дольше.

«И ты правда верил, что Смеющийся Джек мог бы помочь тебе?»

«Тогда это казалось хорошей идеей. – Беккет нахмурился. – Моя единственная оставшаяся ниточка – Салюбри по имени Райциэль, которая, предположительно, пробудилась несколько лет назад. Она, как предполагается, дитя самого Саулота. Но драть меня в оба уха, если я знаю, где ее искать. – Он почувствовал, как в его душе нарастает желание что-нибудь сломать. – Проклятье, если бы у меня только было больше времени! Столько мифов и легенд, а мы так мало знаем… Я даже не могу предполагать, сколько времени Геенна займет».

«Что, в таком случае, - спросила Люсита, - ты предлагаешь делать по этому поводу?»

«Сейчас я еще больше, чем когда-либо, полон решимости найти свои ответы, - начал Беккет. – В конце концов, это доказывает мне, что мы, то есть Сородичи, существуем – или хотя бы существовали, - с какой-то целью, и я собираюсь выяснить…»

«Да, да, здорово. Я имела в виду, что ты собираешься делать с самой Геенной?»

Беккет моргнул. Она не могла задать вопрос, который он только что от нее услышал.

«Делать?»

«Да. Как ты планируешь ее остановить?»

«Люсита… - Беккет покачал головой. – Это же Геенна. Ее нельзя остановить. Как нельзя остановить восходящее солнце или накатывающийся прилив».

«Чушь». – Люсита поднялась на ноги и начала расхаживать, насколько позволяли размеры кабины. Хотя в каждом направлении можно было пройти всего по паре шагов, Беккет поразился грациозности ее движений. Люсита, возможно, была слабее, чем много сотен лет до этого, но по ее манере держать себя это было незаметно.

«Я провела тысячу лет, сражаясь с тем, против чего, предположительно, невозможно было сражаться, - продолжила она. – Я освободилась от Монкады – от силы, которой, как все говорили, невозможно сопротивляться. Много веков я противостояла Шабашу, и они не сумели меня одолеть. Более того, они с радостью приняли меня, когда я сама приняла решение к ним присоединиться. Я не верю в безнадежные битвы: при правильном подходе победить можно в любой».

«Ты поэтому вышла из битвы за сохранение своей человечности?» - поинтересовался Беккет; в его голосе была заметна нотка горечи.

Люсита только улыбнулась в ответ: «Ты не понимаешь. Я не вышла из битвы за поддержание человечности. Я победила в битве за понимание того, кто я есть».

«И тебе хочется этим быть?»

Теперь она нахмурилась: «Как я и говорила, мне не требуется объясняться перед тобой».

«Разумеется, нет. Тебе достаточно будет объясниться перед самой собой, и я не думаю, что ты пока удосужилась это сделать».

В воздухе повисло такое напряжение, что оно, казалось, вот-вот выдавит окна. Он подумал, не допустил ли он ошибку; возможно, он разозлил Люситу достаточно, чтобы напасть на него даже здесь, в подобном тесном – и хрупком – пространстве. Капаней оперся на локоть, пристально наблюдая за темноволосой женщиной.

Вместо этого она просто стиснула кулаки так, что Беккет услышал хруст костяшек. «Ты собираешься помочь мне ее остановить?» - резко спросила она.

На мгновение Беккет заколебался. Что, если они смогут? Что, если они действительно способны остановить или хотя бы отсрочить надвигающееся разрушение. В конце концов, он все еще не знал, почему он сам, похоже, меньше подвержен увяданию, чем все остальные его возраста. Возможно, он может что-то сделать?

Нет. Нет, это не сработает. Беккет в последние несколько недель проникся свежим уважением к древним мифам – и все эти мифы, до последнего, говорили, что ничего нельзя изменить, что все должно идти своим чередом. Если его необычная сопротивляемость что-то и означала, так это то, что ему даровали больше времени найти ответы. Он не станет тратить его на бой с ветряными мельницами. У него есть его поиск ответов, и он не станет ставить его на кон против скудной надежды на то, что все известные источники ошибались.

«Не могу, - просто сказал он. – И, честно говоря, не думаю, что ты можешь. Тебе лучше было бы заняться неоконченными делами, если они у тебя еще есть, Люсита. Уж ты-то из всех Каинитов точно знаешь, как встретить смерть, когда она наконец пришла». Он на мгновение смолк, задумавшись.

«Почему бы тебе и твоим союзникам не присоединиться ко мне, - чуть не спросил он. – С большими силами у нас было бы больше шансов найти наши ответы; по крайней мере, ты узнала бы, почему все это произошло».

Но он не спросил. Когда он открыл рот, то, и он мог бы в этом поклясться, он услышал голос – голос Анатоля: «Я бы не стал. Ты больше не можешь доверять ей, Беккет. Она – не та, кем была».

Почти наверняка это была галлюцинация; возможно, какое-то слабое эхо его снов. Но, сам того не желая, он подчинился. Так что он всего лишь спросил: «Мы можем куда-то отвезти тебя и твоих людей прежде, чем покинем Штаты?»

«А если я попрошу взять нас с собой?» - спросила Люсита. Это явно звучало как вызов, а не как предложение.

«Не могу. Оглядить, Люсита. В нынешние времена достаточно сложно проводить частный самолет сквозь таможню, особенно когда салон благоустроен таким необычным образом. И к тому же чертовски дорого, если считать и законные платежи, и взятки. Никакой черт не поможет мне протащить контрабандой полный груз пассажиров без документов – или явных трупов, если дело будет днем».

«Ах, Беккет. Всегда ищешь отговорку, чтобы что-то не делать. – Люсита отвернулась и открыла дверь салона. – Полагаю, остаток полета я проведу в кабине с Чезаре». Выйдя, она добавила, не оборачиваясь: «Просто высадите меня в Далласе, как договаривались. Я присоединюсь там к своим людям, и мы продолжим сражаться, насколько уж можем. А ты ступай искать свои драгоценные ответы». Дверь не то чтобы хлопнула (это было бы ниже достоинства Люситы), но определенно закрылась очень плотно.

«Чезаре в безопасности рядом с ней?» - спросил Капаней.

«О да. Люсита, может, и рассержена, но не до самоубийства, а управлять подобными штуками она умеет не лучше меня самого».

И после этого других дел не осталось – только ждать.

 

Текстильный комбинат «Braque et Chabrol»

Лилль, Франция

Хотя значительная доля тех, кто обладал местом на подобном совете, не смогла присутствовать, отвлеченная делами и обязанностями в других частях мира, собрание все же представляло огромную часть верхушки Камарильи. Князья и юстициарии, члены Внутреннего Круга и Основатели секты, все они сидели или стояли в массивном подвальном зале под текстильным комбинатом. Многочисленные неонаты, «преступники», единственным преступлением которых часто было невезение, лежали по периметру комнаты, пронзенные кольями, чтобы участники могли быстро добраться до них для утоления жажды.

Несколько устройств записывали ход мероприятия для дальнейшего ознакомления тех, кто не смог участвовать - как сам Хардештадт, а так же многие из самых могущественных князей мира, и нескольких юстициариев и членов Внутреннего Совета. Данные, как и всегда, качественно шифровались и пересылались через многочисленные линии безопасных соединений.

«Что я пытался сказать, - заявил Вурхис, князь Амстердама, раздраженно косясь на Карлака Пражского, - так это то, что, по крайней мере, в моем городе, и, как я понимаю, везде, для поддержания порядка становится недостаточно силы. Это не связано, как могли бы предположить некоторые, с недостатками моего правления. – Он обвел гневным взглядом нескольких из тех, кто уже говорил. – Увядание становится все сильнее, все больше неонатов испытывает то, с чем мы имеем дело не один месяц, и они ищут причины. Мы, со всей очевидностью, не можем позволить им принимать в качестве объяснения версию с Геенной, но не можем и просто продолжать сажать под замок всех, кто это предполагает. Нам нужно объяснение, которое можно им скормить, и оно должно быть вменяемым».

«Согласна». Мадам Гил, юстициарий глана Тореадор, поднялась на ноги. При нормальном раскладе она бы активно участвовала в усилиях Хардештадта по возвращению Лос-Анджелеса, так как западные Соединенные Штаты были одной из ее основных зон действия. Она присутствовала здесь просто потому, что обнаружила себя не у дел: Хардештадт стойко отказывался с ней сотрудничать из-за какого-то прошлого конфликта. «Наше отрицание и предположения на тему болезней и проклятий становятся неубедительно хрупкими. Мы не можем продолжать говорить нашим детям, чем увядание может быть. Мы должны им сказать, чем оно является».

«Благодарю. – Вурхис кивнул, отвечая на поддержку юстициария. – Нам не требуется беспокоиться насчет того, правдиво ли наше объяснение. Оно просто должно быть правдоподобным и универсальным».

«Ну не знаю, - подал голос Николас, князь Кента. – Я, например, очень хотел бы знать, что происходит на самом деле. Некоторые из нас уже упоминали о наших подозрениях касательно того, что Тремер со странной своевременностью исчезли. Мы, несомненно, должны более тщательно рассмотреть мысль о том, что это не просто совпадение».

На другом конце комнаты поднялась на ноги еще одна участница. Хотя она была очень невысокой, Анна, королева Лондона, излучала ауру собственного достоинства и контроля над ситуацией, которой не могло похвастаться большинство присутствовавших, даже те, кто был намного старше. «Я согласна, - объявила она чистым, царственным голосом. – Но также я утверждаю, как утверждают и многие другие, что мы должны взять под контроль ущерб, который несет наше общество, прежде, чем двигаться вперед. И, говоря об этом, я утверждаю, что Тремер поднесли нам наше решение на серебряном подносе. Время их исчезновения работает в нашу пользу, независимо, виновны они или нет на самом деле. Почему бы просто не возложить вину за увядание на их головы, публично и открыто? Это не только даст нашим неонатам возможность сосредоточить на ком-то гнев; мы сможем отвлечь их, привлекая их для поисков пропавших Тремер».

«Уважаемая королева Анна, - отметила Гил, - добилась заслуживающих всяческого восхищения успехов в том, чтобы поддерживать спокойствие собственного города, но я полагаю, что это побудило ее недооценивать настроение за пределами ее стен. Ее предложение отмечено, и оно было бы хорошим, если бы не тот факт, что страх и гнев неонатов слишком велики для призрачного врага. Будь у нас Тремер, чтобы выдать их как козлов отпущения, дело было бы другим, но сейчас ни одного из них невозможно схватить и отдать массам для отмщения. Они не поверят».

«Верно». Слово Ярослава Пашека, обманчиво хрупкого юстициария Бруха, сейчас обладали меньшим весом на советах, чем раньше. Отступничество Тео Белла, долгое время бывшего своего рода кумиром сторонников Камарильи, серьезно подмочило репутацию юстициария, подчиненным которого он был. Но Пашек все же сохранял свою должность, и его голос слышали. «Значит, нам требуется враг, которого неонаты смогут увидеть. Против которого смогут сражаться – или хотя бы сами верить, что сражаются».

Франсуа Вийон, князь Парижа, поднял бровь: «И кого вы предлагаете?»

«Ассамитов».

Ропот, который прокатился по комнате, улегся только через несколько минут, и только благодаря окрикам со стороны всех присутствующих юстициариев. Когда он наконец улегся, голос князя МакТирнена из Индианаполиса озвучил то, о чем думало большинство в комнате.

«Да вы с ума сошли! Теперь, еще более чем раньше, мы не можем позволить себе оттолкнуть наших новых союзников. Нам нужны Ассамиты и все, что они способны предоставить, в бою, в шпионаже, а теперь, когда Тремер отсутствуют, и по части магии крови. Ты хочешь отбросить один из наших величайших активов».

«Я не хочу ничего подобного. – Пашек огляделся, и его немигающий взгляд был достаточно тверд и пронзителен, чтобы даже старейшины отводили глаза. – Мое предложение, если угодно, еще сильнее притянет к нам Ассамитов.

Мы обвиним в увядании чародеев крови из числа тех, кто верен Аламуту. Это было и нападением на суверенитет Камарильи, и кара, направленная против тех их соклановцев, кому хватило просвещенности присоединиться к нам. Это не только предоставит нашим массам врага, с которым можно бороться, это побудит тех Ассамитов, кто хочет продемонстрировать свою верность нам, охотиться за своими братьями. Они, несомненно, будут ждать, что подозрение падет и на них, и будут стремиться сделать все возможно, чтобы отвести его».

«А если кто-то из наших людей обнаружит, что и Ассамиты стали жертвой увядания, - спросил князь Вийон. – Что тогда?»

«Ну знаете, Вийон, - прервал Вурхис. – Ассамиты Камарильи вряд ли станут распространяться об этом, даже если узнают: они будут слишком озабочены тем, что им не станут верить, что это покажется попыткой обманом защитить соклановцев. А кто еще может иметь возможность наблюдать Ассамита – лоялиста или говорить с ним достаточно долго, чтобы открыть что-то подобное?»

По комнате снова прокатилась волна бормотания, но теперь она была тише и не столь сердитой. Многие из присутствующих явно, по крайней мере, задумались о плюсах плана юстициария.

«У нас есть предложение, - объявила мадам Гил, вновь останавливая обсуждение. – Будет ли оно поддержано вторым членом?»

Князь Вурхис вновь поднялся на ноги и кивнул: «Оно кажется разумным. Оно дает нам не только решение сиюминутной проблемы, но и время, чтобы выследить подлинный источник увядания, будь это Тремер или нечто иное. Я поддерживаю как второй».

«Тогда, поскольку в таком вопросе даже Внутренний Круг или юстициарии не должны принимать решение сами, давайте проголосуем. Все, кто за, поднимите…»

Юстициарий клана Тореадор смолкла в замешательстве: по комнате пронесся порыв теплого ветра. Она ощутила его кожей – как, очевидно, и остальные, ибо все они начали оглядываться, возможно, в поисках открытого окна, хотя в подвале такого быть не могло, - но ветер не встревожил ни ее волос, ни ее одежды.

Вместо того, чтобы стихнуть, как и положено случайному порыву, ветер начал нарастать. Он нес в себе запах крови и, что странно, сухой вкус песка.

Гил настороженно огляделась вокруг, призывая способности ощущения и наблюдения, по сравнению с которыми даже те, которыми владел, скажем, Беккет, казались бы слепотой.

Она увидела источник пустынного ветра.

Оглушительный вопль мадам Гиль, жалкий вой ребенка четырех сотен лет от роду, эхом отдался во всем помещении и, словно острые иглы, вонзился в уши всех, кто был рядом. Юстициарий рухнула на колени, зажимая руками лицо, неожиданно покрывшееся кровью. Почти одновременно все собравшиеся вскочили на ноги; в их глазах и на их лицах были заметны замешательство и нарастающий страх.

Запах крови стал еще гуще, ветер взревел еще громче, и Ярослав Пашек оказался убит первым. Он просто моргнул, словно смущенный внезапной мыслью, и рассыпался в прах, мгновенно лишенный крови, души и всего, что его составляло. В общем хаосе это несколько секунд оставалось никем не замечено.

Гибель князя Вурхиса из Амстердама, который поддержал инициативу Пашека, и князя Вийона, который уже начал поднимать руку в поддержку, когда Гиль призвала голосовать, привлекла несколько больше внимания. Оба сидели почти в центре комнаты, расположившись по обе стороны князя Кляйста из Берлина. Половина всех глаз в комнате оказалась прикована к Кляйсту, когда его внезапно осыпал пепел с обеих сторон: Вурхис и Вийон умерли и истлели там, где и стояли.

И этим все и закончилось. Ветер стих и пропал, запах крови истаял за обычными городскими запахами выхлопных газов и смертного пота, сочащимися сверху. В центре комнаты свернулась клубочком мадам Гил, продолжая кричать; голос ее быстро стал хриплым. Кровь, не останавливаясь, текла сквозь веки, закрывшие разбитые бесполезные глаза.

Хотя все инстинкты требовали бежать, каждый вампир в комнате, казалось, прирос к месту. Хотя Зверь требовал бегства, сознание каждого попросту не могло обработать случившееся. Шли минуты, и вопли Гил медленно утихли до неразборчивого хрипа. Наконец, с руками, трясущимися от первого за много веков неприкрытого проявления страха, Анна, королева Лондона, шагнула вперед.

«Кто за? - спросила она, и ее голос дрожал. Никто не отозвался. – Кто против?»

Каждая ладонь в комнате взметнулась вверх, словно пытаясь оторваться от своей руки.

«Инициатива отклонена. Собрание переносится».

Анна оказалась за дверью первой.