Где-то под городом Мехико, Мексика

Ревущий костер, разожженный из деревянной мебели, невосстановимых экземпляров хартий Шабаша и одеяний тех, кого, вопящих, швыряли в пламя, отбрасывал танцующие тени на всю большую каменную комнату. Комната быстро заполнялась дымом, и это было бы проблемой, если бы находящимся в ней нужно было дышать. Большинство ее посетителей сейчас плясали вокруг огня (а в некоторых случаях прямо сквозь огонь), выкрикивая кровожадные языческие пеаны, распаляя друг друга и осыпая оскорблениями тех, кого толпа захватила как заключенных: «Предатель!», «Коллаборационист!», «Cabrὀn!» Каменный пол был заляпан кровью, засохшей в трещинах, словно слой известки.

Несколько из заключенных уже стали пеплом, отданные в пищу яростному пламени. Остальные стояли в очереди, некоторые – пронзенные кольями, некоторые – просто скованные цепями. Спотыкающаяся процессия, которую со всех сторон охраняли молодые Каиниты с обнаженными клинками и пистолетами на взводе, шаг за шагом приближалась к центру комнаты. Там, где когда-то стоял помост, где кардиналы Шабаша обращались к своим братьям, теперь возвышалась гильотина – настоящая, работающая и сохранившаяся со времени, которое очень похоже называлось «эпохой Террора». Пепел, который покрывал скамью и пол вокруг устройства, молча свидетельствовал о том, сколько вампиров уже полегло под ее клинком.

Если ничего не собиралось измениться в ближайшее время, то кардинал Ласомбра, известный лишь как Борзая или Грейхаунд, должен был стать следующим. Времени на то, чтобы придумать какой-нибудь план побега, у него было очень немного. Он стоял третьим в очереди, позади пары Цимисхи, которая яростно ругалась друг с другом по-испански. Неонаты убьют их, а он станет следующим, если он не…

Первая Цимисхи перед ним завопила высоким, пронзительным голосом, в звуке которого не было ничего хотя бы отдаленно человеческого. Секундой позже присоединилась вторая; ее вой был примерно на октаву выше. Они привалились друг к другу, оседая, словно их костям перестало хватать сил поддерживать их, сгибаясь в местах, где не могло быть суставов. Их плоть начала плавиться и смешиваться, и в считанные секунды уже невозможно было сказать, одно это было существо, или два. Они быстро опали, растеклись вязкой массой из непонятных жидкостей, обрывков плоти и одной-двух конечностей, искаженных и мутировавших до неузнаваемости. Они, насколько можно было видеть, оказались пожраны их собственными способностями к изменению плоти, и это были далеко не первые Цимисхи, павшие жертвой этой конкретной формы увядания: за какие-то месяцы их клан поредел настолько, что в его рядах не оставалось и десятой части первоначального числа.

Кроме того, с точки зрения Грейхаунда, они выбрали чрезвычайно неудобное время помереть.

Кардинал, нагой, не считая разных мелких сувениров, которые он любил отрезать от своих врагов, шатнулся вперед, когда молодой Каинит дернул за его цепи. В который раз он напрягся, пытаясь обрушить свою волю на тюремщиков, сокрушить их мысли и желания своими. И в который раз ему это не удалось, как и в прошлый раз, и в позапрошлый. Он был слаб. Беспомощен. Эта мысль язвила его даже больше, чем надвигающаяся смерть.

Хотя ненамного.

Никто не читал приговоров. Адвокатов, оправдательных речей или апелляций тоже предусмотрено не было. Каким-то образом основной массе Шабаша взбрело в голову, что кто-то из их старейшин предал секту и при виде растущего хаоса и приближающейся Геенны обратился к Камарилье или другим старейшинам. Возможно, некоторые на самом деле так поступили, но сейчас истерия уже охватила Меч Каина сверху донизу. За очень немногими исключениями, ни один Каинит старше пары сотен лет не был в безопасности. Перепуганные до безумия тем, что на них надвигалось, подстегиваемые знаками, которые могли означать только грядущий конец, молодые вампиры повернулись против всех своих старейшин в лихорадочном стремлении выполоть всех прислужников Патриархов прежде, чем эти древние существа восстанут сами. За прошедшие недели десятки старейшин встретили Окончательную Смерть в ходе мероприятий вроде нынешнего, и многим это еще предстояло. Не добавлял оптимизма и тот факт, что еще большее их количество погибло не от рук детей, а от клыков их же собратьев, ибо вампиры по всему миру уже узнали: кровь им подобных могла отодвинуть увядание.

Насладившись могущественной кровью Грейхаунда, неонаты действительно почувствовали себя много лучше.

 

Склад в центре города

Хьюстон, Техас

Цементный пол более не пустовал: в него вогнали ряды тяжелых металлических пилонов. Из этих колонн во все стороны торчали толстые деревянные колья, и десятки парализованных Сородичей свисали с этих кольев, словно говяжьи туши. Вдоль дальней стены выстроились узкие клетки, где не хватало места даже повернуться. Заключенные в них были грязны, избиты и содержались на рационе из собачьей и свиной крови, которую каждую ночь наливали в их миски. По мосткам наверху и между колоннами находилось около дюжины гулей, вооруженных мощным огнестрельным оружием, ножами с широкими клинками и тяжелыми кольями, а так же меньшее количество вампиров, которые надзирали за ходом дел. Раз в несколько ночей какой-нибудь из старейшин Хьюстона заходил сюда, ища избавления от нарастающей слабости. В компании вооруженного охранника он выбирал кого-нибудь из содержащегося на складе «стада», чтобы временно решить проблему.

Это было далеко не единственное заведение подобного рода. По всему земному шару, почти в каждом крупном городе Камарильи, «центры изоляции» становились нормой. Официально князья и архонты утверждали, что это было необходимо для подавления нарастающего беспокойства, и в заведениях всего лишь содержались те, кто пытался проявить неподчинение или как-то еще нарушить порядок.

На деле, они в первые же недели стали не более чем концлагерями. Шерифы и другие силовики хватали на улицах неонатов и чужаков при малейшей провокации, или вообще без таковой. Как заявлялось публично, их задачей было сохранение мира и обеспечение дальнейшего ровного функционирования общества Камарильи.

Частным образом их задача формулировалась проще: пусть старейшины будут накормлены и сильны, а «центры изоляции» - наполнены. Неважно, какой ценой.

Их любимыми мишенями были свеже-Обращенные неонаты, каитиффы, худокровки, чужаки или новички в городе и, разумеется, те, кто действительно совершил какое-нибудь преступление. Чаще всего звучало обвинение в публичном упоминании Геенны, и многие из попавших в заключение действительно были виновны в том, что слишком много трепались. Тем не менее, в зону риска попадал любой Сородич достаточно слабый, чтобы его можно было легко взять, и не имеющий могущественных союзников, способных заметить его отсутствие. В некоторых случаях князья крупных доменов фактически спускали своих подчиненных на районы поменьше, по сути, завоевывая мелкие домены лишь ради дополнительного источника корма. Полицейские силы по всему миру докладывали о существенном росте количества преступлений на почве страсти, террористической деятельности, криминальных разборок, бунтов и прочих происшествий, связанных с насилием.

Некоторые старейшины пытались Обращать целые стада, создавая собственные запасы корма – и обнаруживали, что даже Обращение под давлением увядания стало непредсказуемо. Многие попытки вместо вампиров создавали лишь трупы.

В эту ночь князь Суадела лично позвонила Джеку Фоулеру, надзирателю этого конкретного центра, и известила о том, что сегодня прибудет. После ее звонка охрана целый час суетилась по всему центру, возглавляемая им самим. Речь шла не об уборке: старейшины знали, что заключенные содержатся в максимально убогих условиях, и вполне одобряли это. Но он знал: вся ярость ада покажется ему штилем, если Карен Суадела или кто-то из ее свиты обнаружит хоть крохотную брешь в безопасности. Замки и засовы были проверены и перепроверены, висящие вампиры устроены на кольях понадежнее, видеокамеры выровнены, оружие полностью заряжено.

Все было в полной готовности, когда они услышали звук двигателя: в разгрузочный дворик позади склада заехала машина. С подхалимской улыбочкой на крысиной физиономии Фоулер вышел наружу.

Он замер, увидев праздно стоящий снаружи старый красный фургон «Шевроле». Князь всегда прибывала на «Towncar», дорогом лимузине.

К чести своей, Фоулер немедленно понял, что происходит нечто чрезвычайно неправильное. Его не за красивые глаза сделали директором концлагеря. Он не стал тратить время, пытаясь понять, как фургон просочился через проходные внешнего периметра, или что случилось с князем. Спустя мгновение он, с «Глоком» в руке, уже несся к ближайшей из множества кнопок тревоги, которые они поставили у всех дверей и в разных местах по всему заведению.

Он до нее не добрался. Сверху, с края крыши, на него обрушилась занавесь тьмы, опутывая его, словно сеть, замедляя его движение. «Руки» теней внутри этой темноты вцепились в него и швырнули его назад. Фоулер, пятясь, вывалился из темноты – и врезался в что-то большое и неподатливое.

Тео Белл не дал ему развернуться. Он просто сгреб голову Фоулера сзади и резко, со всей силы повернул. По совести, он не был уверен, что это сработает. В эти ночи его физические возможности были непредсказуемы. Иногда вечером он просыпался еще сильнее, чем раньше, готовый в одиночку уделать весь мир. В другой раз он ощущал не больше силы, чем помнил за собой по смертным временам.

Эта ночь, к счастью, относилась к числу первых. Позвоночник Фоулера треснул, как стекло. Белл позволил телу упасть и спокойно раздавил его череп ударом пятки, довершая дело.

«Это было неосмотрительно, Белл. – Люсита соскользнула с крыши на тросе из тени; ее спуск был заметно менее грациозен и текуч, чем был бы некоторое время назад. – Он мог мне пригодиться».

«Извини, Люсита. Не подумал. Первый же обсосок, которого мы найдем внутри, весь твой».

С парадной стороны склада донеслось стаккато автоматной очереди.

«Это если кто-то останется» - добавил Белл. Потом, обернувшись к фургону, он проорал: «Пошли!»

Из раздвижной двери высыпало с полдюжины Сородичей всех возрастов, убеждений и кланов. Некоторые были вооружены пушками, некоторые – клинками, и у всех в глазах горел один и тот же огонь. Все они до последнего – шестеро из фургона и еще восемь, которые шли с главного входа, - однажды были такими же заключенными, как ждущие внутри, и любая возможность нанести Камарилье ответный удар была желанной. Белл с новым, но уже немало побывавшим в употреблении «SPAS-15» в руке, последовал за ними внутрь, сразу на входе отскочив влево и пригнувшись. Люсита прыгнула и нырнула в одно из верхних окон, обрушившись на одного из охранников внутри.

В конечном итоге, много времени это не заняло. Численность обеих сторон была примерно равной, но защитники были в основном гулями – тоже живучими, но умирающими много быстрее, - а Сородичи внутри уже лишились вожака. Нападавшие, с другой стороны, были вампирами все до одного, и среди них было двое из числа лучших рукопашников, что когда-либо встречались среди потомков Каина. Люсита аккуратно перебила гортань тому человеку, на которого приземлилась, и перекатилась вперед, ныряя под очередь другого охранника. Вверх метнулась нога, выбивая из руки охранника ствол и ломая ему три пальца. Гуль вскрикнул и обмяк, когда Люсита всадила ему в солнечное сплетение могучий кулак. Она дернула упавшее оружие вверх и хладнокровно вогнала две пули в голову третьему охраннику, стоявшему на галерее. На мгновение она порадовалась про себя, что из противников ей достались только гули: с ее сегодняшней медлительностью кто-то более серьезный был бы проблемой. Затем она скользнула прочь в поисках оставшихся врагов.

Белл, со своей стороны, просто врезался в тех, кто стоял против него; в одной руке был дробовик, кулак другой этой ночью был силен, как и прежде. SPAS-15 дважды плюнул свинцом, полностью снеся голову одному из немногих настоящих вампиров, охранявших склад. Белл крутанулся на месте, поморщившись, когда ему в ляжку ударила пуля, но не замедляясь, и ударом сплеча перебил ключицу еще одному гулю. Потом, привлеченный звуком стрельбы, он вломился в маленькую боковую комнату, стреляя на ходу.

Когда пальба, наконец, прекратилась, дым развеялся, а кровь начала подсыхать, лежали только двое из нападавших, и обоих можно было вернуть к жизни достаточным количеством крови. Из защитников на ногах не оставалось никого.

«Так, парни, вы знаете порядок, - прокричал Белл. – Малик, бери Азура и Бена, начинайте сваливать трупы в центре комнаты. Джозеф, хватай три пары глаз и вали на периметр. Если кто появится, я хочу их увидеть раньше, чем они меня. Вы все, начинайте открывать клетки и снимать этих детишек».

Белл и Люсита бесстрастно смотрели, как вампиров, Бог знает сколько времени провисевших парализованными, стаскивают с кольев и роняют на пол. Другие выползли из своих клеток и потащились к трупам, полным крови, но их остановил окрик Белла.

«А ну, бля, подождали! Пускай сначала остальные начнут двигаться». Он указал жестом на Сородичей с дырами в груди, которые только начинали подавать признаки не-жизни: «Я не допущу, чтобы они очнулись без ничего пожрать». Со стороны Белла это не было благотворительностью – всего лишь здравым смыслом. Глупо освобождать этих людей только затем, чтобы убить их в порядке самообороны после впадения в голодное безумие.

«Так, а ну все послушали!» - еще раз проорал он немного позже, когда все, кто собирался очнуться в ближайшее время, это сделали. Трупов хватило, чтобы немного приглушить их голод, но не утихомирить его, и они уже начали нехорошо коситься друг на друга голодными глазами. Вот уж что нужно было прекращать.

«Вы все знаете, во что сейчас превращается Камарилья, кому и знать, как не вам, - сказал им Белл. – Мы все знаем. – Он указал на тех, кто пришел с ним. – Мы все это видели. Большинство из нас прошли через это так же, как и вы. И мы боремся против этого».

И действительно, за прошедшие несколько месяцев, когда Камарилья стала все более склонна к жесткости, насилию и подавлению, в ее рядах проросло несколько ячеек того, что можно было определить только как «сопротивление». Группа спасенных беглецов Белла и Люситы была лишь одной из немногих, хотя уже стала одной из самых больших, насчитывая почти сотню участников по континентальным Штатам и отдельным территориям Канады. Это было не так уж много, учитывая, что творилось с обеими сектами, но пока что это было все, что они могли придумать. Собственное дитя Хардештадта, Ян Питерзун, как говорили, собирал более формализованную секту в оппозиции к Камарилье, но он, насколько мог видеть Тео, нигде не появлялся на виду. Их единственной целью на этом этапе было собрать достаточно народу, чтобы выжить, пока секты либо не исправятся, либо не рухнут под своим весом. При условии, что они переживут все это – и даже, помоги Господи, саму Геенну, если речь все-таки шла о ней, - у них будет опора и возможность начать сначала.

Разумеется, у Белла и Люситы были существенно разные представления о том, как возводить это новое общество, когда и если потребуется его возводить, но по молчаливому соглашению они отложили эту конкретную разборку до того времени, когда вопрос станет актуальным. Когда и если.

Белл не стал говорить обо всем этом новоосвобожденным заключенным. Он просто произнес воодушевляющую, хотя и не особо красноречивую, речь на тему того, какое зло последнее время творит Камарилья, как он сам, бывший когда-то пламенным защитником секты, теперь обернулся против нее. Люсита, честно говоря, была более красноречивым оратором, но они с самого начала решили: в устах бывшего архиепископа Шабаша подобные речи пойдут намного худе. Если и когда они перенесут действия на территорию Шабаша, тогда, возможно, говорить будет она.

Как и всегда, Белл закончил приглашением. И, как всегда, лишь около четверти заключенных выразили хоть какой-то интерес к присоединению, а остальные ушли своей дорогой сразу, как убедились, что Белл не будет им в этом препятствовать.

«Половина в течение месяца будет либо мертва, либо опять под замком, - пробормотал он Люсите, пока они разбегались. – Сказочные долбоебы».

«Сейчас они свободны. Это все, что мы можем для них сделать». Люсита нахмурилась. Ее инстинкты и ее моральный кодекс не позволяли ей помогать людям, не ожидая получить взамен что-нибудь существенное. Она знала, что в долговременной перспективе делает то, что нужно делать, но большую часть последних четырех лет она провела, убеждая себя, что по сути своей является служительницей проклятия, а не спасения. Ну да, эти рейды были полезны тем, что подрывали деятельность противника и добывали новых рекрутов, но Люсите не было уютно в шкуре освободителя или партнера. Она научилась в одиночестве выживать в этом суровом мире. Действовать по-другому, даже допускать возможность другого пути – это вызывало сожаления, которые, если она расслабится, поглотят ее целиком. Если все происходящее будет продолжаться слишком долго, все грозило этим и закончиться.

«Нам нужно сваливать, - сказал один из заключенных из клеток, молодой Носферату, на сухой, кожистой и землистой физиономии которого странно смотрелись густые усы в староевропейском стиле. – Те охранники все бегали, к чему-то готовились. У нас скоро будет компания, если еще проваландаемся».

Белл прикинул, не стоит ли подождать, чтобы продемонстрировать еще часть его неудовольствия тем, кто собирается заявиться (кто бы это ни был), но решил, что оно того не стоит. «Все, парни, - объявил он тем, кто уже был с ним, и тем, кто присоединился только сейчас, - уходим. Нам еще ехать, а ночь уже кончается».

Пока новобранцев вели наружу и грузили в тот фургон, что побольше, Белл и несколько из его бойцов потратили свободные минуты, поставив несколько зарядов и разлив по полу керосин. Большая часть здания была из цемента, но они могли хотя бы временно не дать использовать его в качестве закусочного концлагеря.

К тому времени, как в ночное небо поднялись первые клубы дыма, они уже уехали.