Где-то над атлантическим океаном

При небрежном рассмотрении, самолет выглядел довольно обычно. General Dynamics Gulfstream, модель 400, один из тех реактивных самолетов, что выбирают для себя богатые личности и бизнесмены, которым нужно совершать трансатлантические перелеты независимо от коммерческих авиалиний. Обычно способный с комфортом разместить восьмерых, этот конкретный G-400 отличался несколькими внутренними улучшениями, которые сокращали запас места для пассажиров, но делали полет намного более комфортным для собственника. Задняя половина пассажирского салона была полностью отделена от передней толстой пуленепробиваемой стенкой и тяжелой дверью с засовом, запирающим ее изнутри. Этот внутренний салон не имел окон, но в остальном был оборудован всем, что мог бы потребовать взыскательный путешественник, включая, но не ограничиваясь спутниковым телефоном и интернет-соединением. Несколько стульев, диван и рабочий стол с собранным на заказ персональным компьютером создавали в комнатке ощущение офиса. Маленькие холодильник и телевизор делали ее несколько более похожей на личные апартаменты, хотя пакеты с кровью в холодильнике производили несколько беспокоящее впечатление. У дальней стены находился снабженный подкладкой металлический гроб того типа, что используют для доставки тел через океан, а рядом был спальный мешок для гостя Беккета.

Беккету не слишком нравилось мелодраматическое ощущение от сна в гробу. Вот, скажем, ортопедический матрас, или просто подходящий кусок земли, это всегда пожалуйста. Но, если самолет потерпит крушение в дневное время, он хотел, чтобы рядом было какое-то средство защиты от солнечных лучей (на тот очень маловероятный случай, что он все же выживет в катастрофе), а запечатанный металлический ящик просто был лучшим вариантом решения. Раз уж пришлось потратить многие миллионы на самолет, он собирался предпринять все возможные предосторожности.

Конечно, ему на самом деле вообще не хотелось тратить эти деньги. Хотя Беккета нельзя было назвать бедным, у него не было ресурсов того калибра, что у многих Сородичей его возраста: он был слишком занят своим личным крестовым походом, чтобы беспокоиться о биржевой игре или манипулировании корпорациями. Но, несмотря на все его швейцарские счета, та сумма, что ушла на самолет, ударила по нему тяжело. Он все еще распродавал свои археологические находки из числа не особо интересных (вроде той, которую он пристроил Виктории Эш), чтобы пополнить свой провисший счет. И все же, учитывая, сколько ему приходилось скакать с континента на континент, что-то было необходимо. Его собственных двух ног (или четырех ног, или двух крыльев, смотря по тому, в каком обличье он находился) хватало для путешествий между отдельными государствами, но для пересечения больших водных пространств они подходили заметно хуже. Для кого-то вроде него полет на рейсовом самолете вариантом не был: достаточно одной задержки рейса, когда его самолет не успеет приземлиться до рассвета, и возникнет куча проблем. Корабли были безопаснее, но не отличались особой скоростью. Всего несколько лет назад он, наконец, решил, что будет эффективнее обзавестись собственным транспортом.

Зажужжал интерком, словно испуганный майский жук. Беккет, дотянувшись, надавил кнопку: «Что там, Чезаре?»

«Вы велели уведомить вас, Синьоре, когда охрана найдет служащих. Они нашли».

Беккет сначала кивнул и только потом вспомнил, что гуль не может видеть его из кабины. Они с Капанеем оставили троих носильщиков, затолкав их в служебный туалет в международном аэропорту Саванны, Hilton Head. Он даже украл их бумажники, чтобы все выглядело естественнее. Когда эти трое очнутся, они расскажут, что на них напрыгнули сзади и стукнули по голове.

«Если очнутся» - мысленно поправил себя Беккет, почувствовав быструю вспышку вины. Он немного потерял голову, когда пил из третьего, и, возможно, вытянул слишком много. Питаться в настолько людном месте, как аэропорт, всегда было рискованно, а если бы тела нашли до их вылета, им могли бы его запретить. Но отправляться голодным в полет на дальнюю дистанцию, в котором из еды на борту только пилот, было бы еще хуже. Конечно, в холодильнике был неприкосновенный запас, но зачем рисковать?

Аэропорт, без сомнений, закроют не на один час, пока служба безопасности не удостоверится, что происшествие не было связано с проникновением в комплекс каких-нибудь террористов. Беккет велел Чезаре слушать радиопереговоры в аэропорту (Боже, благослови того приятеля Окулоса, что продал им подслушивающее оборудование дальнего действия, которое сейчас и использовалось), на случай, если кто-нибудь увяжет нападение и частный самолет, покинувший аэропорт два часа назад. Вероятность была невелика, но Беккет не собирался ее игнорировать.

«Очень хорошо, Чезаре. Сообщи, если что-нибудь дальше произойдет».

«Конечно, Синьоре».

Беккет нахмурился, отключая связь. Он никогда не хотел заводить гуля. Сама эта идея – превратить человека в эмоционального раба, дав ему отпить вампирской крови, - всегда создавала у него смутное ощущение нечистоты. Убийства смертных, хотя он и старался избегать их, насколько только возможно, были частью его природы. Но вкуса к тому, чтобы их контролировать, он, в отличие от многих других Сородичей, так и не выработал.

И все же, когда он приобрел самолет, ему было хорошо понятно, что кто-то должен его пилотировать. Чезаре был безработным пилотом, на которого Беккет наткнулся в Венеции, когда (безуспешно) пытался купить кое-какой еретический текст из коллекции некоего Пьетро Джиованни. Чезаре был весьма умелым пилотом, но еще он был рабом бутылки. Беккет рассудил, что, если этот человек добровольно сделал себя рабом, то пусть от него в этом состоянии лучше будет хоть какая-то польза. Теперь алкоголизм закончился, сменившись намного менее естественным пристрастием. Беккету не нравилась необходимость этого, не нравились прилагающиеся к этому обязательства, и, на самом деле, ему не слишком нравился Чезаре как человек – но, в конечном итоге, этот выход был лучшим из плохих.

«Ты рассказывал мне, - напомнил Капаней, когда стало ясно, что Беккет впал в задумчивость, - об этом Хардештадте, и почему ты выбрал на него работать».

Беккет моргнул, потом очень невесело ухмыльнулся: ««Выбрал» - это, думаю, не очень точный термин, Капаней. У меня совершенно не было выбора».

«Потому, что этот Хардештадт – могущественный член этой Камарильи, о которой ты говорил?»

«Могущественный? Хардештадт был одним из основателей Камарильи, - объяснил ему Беккет. – Почти наверняка он еще и член Внутреннего Круга. Если же нет, он дергает за ниточки многих, кто туда входит. Честно говоря, я бы предпочел вырвать себе оба клыка лезермановскими пассатижами, чем на него работать, но… В общем, говоря с ним, я умудрился ляпнуть ему кое-что, чего совершенно точно не надо было говорить. Сейчас в моих наилучших интересах, чтобы он был мной доволен, и если для этого потребуется некоторое время изображать мальчика на побегушках, значит, пусть будет так».

Если у Капанея и были какие-то трудности с восприятием современных метафор, он хорошо это скрыл: «Но почему нельзя просто спрятаться? Не может быть, чтобы он мог дотянуться до тебя где угодно».

«Не где угодно, но близко к тому. Чтобы я мог от него спрятаться, мне пришлось бы уйти в какое-нибудь действительно темное место и в нем оставаться. А если бы я так поступил, то не смог бы вести мое собственное расследование».

«А. – Капаней откинулся назад, и по его выражению можно было предположить, что к этой идее он и подводил разговор. – Значит, ты делаешь это не только от его имени, но и от своего собственного. Это часть того же квеста, с которым ты был в Египте, верно?»

«Квест. Рыцарское искание. Интересный выбор слов. – Беккет улыбнулся своим мыслям. – Но, в конечном итоге, довольно точный».

«Да, полагаю, это так» - ответил он.

«Так почему ты это делаешь? Это не для чьей-то чужой выгоды, очевидно. Почему ты так странствуешь, так ищешь? Что ты надеешься обрести?»

«Он действительно хочет, чтобы я ответил на этот вопрос?» Они уже месяцы были спутниками по странствиям, но друзьями их это не делало. Они были Сородичами, и для них доверие было почти столь же чуждой идеей, как солнечные ванны.

И все же у Беккета нечасто была возможность обсудить с кем-то свои мотивы. В конце концов, это позволило бы ему самому четче их для себя сформулировать.

«В значительной степени, - начал он, рассеянно перебирая пальцами по солнечным очкам, что он держал в руках, и явно не замечая этого очень человеческого жеста, - это все ради самого процесса решения проблемы. Складывания мозаик в единое целое. Я нахожу интеллектуальные и эмоциональные стимулы почти столь же приятными, как хорошая кормежка. Они поддерживают мою остроту, не дают мне пресыщаться. – Уголки его рта печально дернулись вниз. – Заставляют меня чувствовать себя полезным, как будто я действительно трачу свое бессмертие на то, чтобы чего-то достичь».

Капаней слегка улыбнулся: «Подобное достижение всегда ценно и само по себе. Но ведь это не единственная твоя причина, не так ли?»

Беккет на мгновение потерял мысль, удивляясь вампиру, который сидел перед ним. Хотя по смертным меркам Капаней был сдержанным, в сравнении с другими старыми Сородичами его эмоции, казалось, буквально перехлестывали через край. Большинство старейшин со временем начинали выглядеть нечеловечески – не из-за изменений внешности, но из-за того, как они вели себя, как двигались. Они переставали делать все те мелкие случайные движения, что делают люди: жестикулировать, моргать… Некоторые вообще переставали менять выражение лица иначе как сознательно напоминая себе его сменить.

У самого Беккета было немного больше смертных манер, чем у большинства вампиров его возраста. Он сознательно вырабатывал их – в основном, в противовес нечеловеческим чертам и привычкам, что он выработал с годами. Но Капаней был почти таким же выразительным, как Беккет, и при этом был существенно старше.

«Ты прав, - наконец отозвался Беккет, мысленно встряхнувшись. – Да, это не единственная причина, по которой я делаю то, что делаю. Я ищу истину о нашем прошлом, и о нашем происхождении, как способ понять нас. Не просто нас – себя самого».

«Что ты имеешь в виду? Как понимание Каина или Третьего Поколения поможет в этом?»

«Я полагаю, - сказал Беккет, наклоняясь вперед: тема начала его увлекать, - что «Каин», как его знают Сородичи, не существовал. Рассказы о Каине, и Авеле, и Геенне – все это апокрифы. Миф и метафора».

Глаза Капанея расширились: «В мое время о подобном невозможно было бы и помыслить. Наша история, как ее передавали Книга Нод и наши жрецы пепла, была столь же несомненной, как рассвет на следующее утро».

«Точно. И в этом и состоит проблема. Большинство Сородичей, которые вообще этим занимаются, смотрят на это, как на историю. Никто не задерживается, чтобы поразмыслить, что оно все значит».

«А ты желаешь знать, что оно значит».

Беккет кивнул: «Может, я и не верю, что мы происходим от земледельца – убийцы, но откуда-то мы происходим. И, учитывая довольно необычную природу наших способностей, это происхождение, совершенно точно, и близко не имеет ничего общего с эволюцией или естественным отбором. Что-то создало нас. Может, это был Бог. Может, что-то еще. Я не знаю. Но я знаю, что у этого должна была быть какая-то цель. Что мы были созданы по какой-то причине, и эта причина – нечто большее, чем желание какого-нибудь гневного божества обрушить бич на спину согрешившего человечества.

Я должен понять, откуда мы пришли, Капаней, потому что лишь так я смогу понять, почему мы существуем. Я искренне верю, что это отсутствие понимания, по крайней мере, отчасти ответственно за нашу неспособность сотрудничать друг с другом хоть сколько-нибудь продолжительное время, за постоянные интриги, махинации и войны людей вроде Хардештадта. Бессмертие без цели есть, должно быть, величайшее проклятие из вообразимых, и именно от него я намерен освободить себя самого, и остальных Сородичей тоже, если они станут слушать.

Без понимания, Капаней, все остальное – не более чем пепел и пустой звук».

Какой бы ответ ни мог предложить Капаней, их беседу грубо прервало внезапное ощущение летаргии, которое накатило на обоих. Они едва успели забраться в свои постели – Беккет в гроб, Капаней, соответственно, в спальник, - прежде чем поднимающееся солнце не загнало их в спячку.

 

Замок Сфорческо

Милан, Италия

Когда-то бывший могучей крепостью, способной устоять почти под любой атакой, в современную эпоху замок Сфорческо был осажден толпой иного рода – туристами. В его стенах располагались многочисленные музеи и библиотеки, включая прославленный Museo d’Arte Antica, и каменные полы от рассвета до заката отражали эхо шагов персонала и тысяч людей, которые приходили из ближних и дальних земель, чтобы увидеть реликвии ушедших эпох.

Ночью замок Сфорческо, разумеется, был полностью закрыт для публики. Те, кто сейчас стоял в одной из его высоких сводчатых галерей, «публикой» не были. В любую другую ночь сразу несколько каких-нибудь Сородичей из числа тех, что населяли Милан, вполне могли оказаться в этих залах, симулируя восторг от живописи и скульптуры, чтобы произвести впечатление на собратьев художественным вкусом и культурностью. Замок Сфорческо был известен как Элизиум, один из нескольких в пределах Милана, в его пределах Сородичи могли собираться, не боясь насилия или враждебности – по крайней мере, открытых. Двор князя Джангалеаццо помещался не в нем, но замок был вторым по популярности местом собраний среди вампиров, озабоченных продвижением в обществе.

Сегодня он по большей части пустовал. Джангалеаццо назначил на эту ночь собрание двора, в другом месте и с началом в полночь, так что верхушка Сородичей города проводила эти ранние ночные часы за подготовкой. Это оставляло для Джангалеаццо время, чтобы посетить Сфорческо по собственной надобности. Сейчас он стоял в одной из галерей поменьше, в основном занятой бюстами и другими мелкими скульптурами итальянского прошлого, которые, казалось, безо всякого порядка были расставлены по комнате на постаментах. Их наличие мешало князю ходить туда-сюда с почти маниакальным видом, но он все же находил место для маневра, и его шаги выбивали по полу частую дробь.

Образец итальянского джентри, Джангалеаццо носил волосы зачесанными назад, был одет в костюм военно-морского темно-синего цвета из наилучшего шелка и не имел на себе украшений, кроме кольца на пальце. Даже в слабом освещении этой комнаты оникс в кольце то и дело вспыхивал.

Второй и последний посетитель комнаты, который тоскливо смотрел на коленные чашечки ходящего взад и вперед вампира и периодически размышлял о том, как было бы здорово их поломать, выглядел в этом окружении настолько неуместно, насколько было возможно. Он был одет в джинсы, кроссовки и кожаную куртку – хотя, в качестве дани формальной оказии, он сменил свою обычную мотоциклетную косуху на кожаное полупальто спортивного фасона. По той же причине сегодня на нем не было обычной бейсболки, и его голова без привычного убора казалась голой. Через плечо у него была матерчатая спортивная сумка – кое-какие вещи, без которых он никогда не путешествовал.

Наконец, уже выведенный из терпения, не желая ждать, пока князь заговорит, он понял, что не может больше выносить частого звука шагов. «Крутой ритм, - сообщил он, становясь на пути Джангалеаццо, - но я не смогу под него танцевать».

«Скажите мне, архонт Белл, - Джангалеаццо едва успел остановиться, чтобы не врезаться в более крупного вампира, и его ответ звучал очень резко, - что ваши вышестоящие предлагают делать по поводу этого?»

Вся до капли сила воли потребовалась Тео Беллу, архонту юстициария Ярослава Пашека и, как казалось в последние ночи, еще одним мальчиком на побегушках у Камарильи, - чтобы не ответить «уроки музыки». Вместо этого, чувствуя, как в его голове раздается эхо слов «манеры» и «дипломатия», он ответил бледной улыбкой.

«Мои вышестоящие занимаются расследованием. Мы и раньше имели дело с проклятиями и болезнями крови, и этот случай не должен оказаться…»

«Избавьте меня от банальностей, архонт! Я вам не какой-нибудь невежественный неонат, чтобы меня можно было утихомирить пустыми обещаниями чудесных исцелений или одурачить явным враньем о чуме и море! Это не просто какое-то заболевание, и Внутреннему Кругу это чертовски хорошо известно!»

«Иисусе, ну началось…»; «И что же, по вашему мнению, происходит, князь Джангалеаццо?» - Сквозь стиснутые зубы поинтересовался Белл.

«Вы действительно настолько слепы, архонт Белл? Все знаки проявляются. Старейшие по крови угасают ночь за ночью, и, если верить слухам, одна лишь кровь других Сородичей способна облегчить их слабость. Красная Звезда светит ярче – и еще ярче, как мне говорят, для тех, кто обладает даром высшего зрения, но изменение заметно даже мне. Вы действительно не способны увидеть, что на нас надвигается Геенна?»

«Геенна – это миф, князь. Нас ожидает офигенно большая буча, это я вам точно говорю, но…»

«Белл, я оставил Шабаш потому, что не переваривал того, чем он стал, и чем он заставлял стать меня. Однако я исходил из того, что ваши главы готовы разбираться с Древними, когда они восстанут, что их слова о мифах и легендах нужны лишь для усмирения младших поколений. Если же это не так, если Внутренний Круг собирается зарывать головы в песок даже тогда, когда перед ними предстает столь очевидное свидетельство, - тогда, возможно, мне стоит пересмотреть мое прошлое решение. По крайней мере, Меч Каина не лишен глаз».

Белл моргнул, всего один раз, медленно, намеренно показывая, что обдумывает услышанное только что. Потом, так же медлительно, он сделал несколько шагов вперед и оказался нос к носу с Джангалеаццо – почти буквально.

«Князь, - сказал он, низким и тихим голосом. – Я не хотел быть здесь этой ночью. Я несколько месяцев провел в самом центре целого урагана дерьма совершенно эпического масштаба. Меня послали в Европу, даже близко не дав понять, что мне предстоит делать, велели ждать дальнейших клятых указаний, а потом сказали, что, пока я здесь, мне нужно заскочить в Милан и уладить ваши жалобы. «Попытайся умиротворить его беспокойство» - сказали они мне. Так вот, после того, что я только что услышал, что-то там «умиротворять» мне совершенно не интересно.

Я устал. Я привык к тому, что в это время как раз встает солнце. У меня нет ни малейшего ебаного понимания того, почему именно я оказался по эту сторону океана, кроме того, что все остальные чертовы архонты из этих краев оказались слишком заняты чем-то еще, чтобы заняться той хуйней, что предстоит мне, что бы это ни было. И вот тут, внезапно, князь Камарильи стоит передо мной и прямым текстом говорит, что хочет слиться.

В общем, смотри, князь, как оно получается. Когда ты пришел в Камарилью и принес с собой свой город, это была крупная победа. Если юстициарии выяснят, что все это на самом деле было замыслом Шабаша, а тебя пришлось замочить как шпиона, то это окажется крупным промахом. Куча народу потеряет лицо, по-крупному. Но, - и вот тут становится прикольно, - промах будет не таким крупным, как если бы тебе удалось уйти назад в Шабаш.

Я, бля, достаточно ясно выразился?»

«Вы… Вы не можете говорить со мной в таком тоне!» Джангалеаццо орал, брызгая слюной – действительно редкое дело для вампира его возраста и с его самоконтролем, обычно идеальным. Он был старейшиной, который хладнокровно отдал весь свой город в руки враждебной секты, люди которого по его велению истребили всех, кто был верен Шабашу и на тот момент находился на территории Милана. Белл осознал, что князь, чтобы оказаться настолько потрясенным, должен искренне верить в близящийся конец света.

«Либо так, либо его тоже поразила эта хрень с кровью, которая бродит вокруг. В любом случае, надо донести до него мою идею».

«Могу, и говорю, - ответил Белл вслух. – Поскольку я собираюсь сделать тебе одолжение и притвориться, что я не слышал всей этой беседы – если только ты потом не сделаешь что-нибудь тупое и не заставишь меня о ней вспомнить – думаю, с тебя причитается в смысле простить мне некоторую некультурность по части высокой дипломатии».

Белл отступил на два шага от ошеломленного князя: «Итак, - продолжил он, - я заверяю вас, что Камарилья тщательно и с полной серьезностью расследует это дело, и она благодарна за внимание к нему, выказанное лояльным и доверенным князем Милана. Мы будем держать вас в курсе дел, а если у вас будет что-то, что сможет помочь ходу расследования, пожалуйста, обратитесь к нам в любое удобное для вас время».

Джангалеаццо ощерился, затем развернулся на каблуках и быстрыми шагами удалился через ближайшую дверь, а Белл остался сомневаться, нельзя ли было уладить ситуацию каким-нибудь способом получше.

«Да ну нахуй. Это был лучший способ из тех, которыми уладить ситуацию мог я. Если хотят корректности, пускай ищут еще кого, чтобы сюда приперся. У меня и других дел…»

Глаза Белла слегка сузились – это было совершенно незаметно для кого угодно, кто в это время не глядел прямо ему в лицо. Ничто другое не выдало того, что архонт внезапно напрягся. Он со скучающим видом сделал несколько шагов среди бюстов и скульптур, остановился, чтобы рассмотреть какую-то получше, присел, кладя сумку на пол…

И комнату сотряс раскат рукотворного грома, когда он поднялся на ноги, держа в руках SPAS-15, полуавтоматический дробовик. Оружие изрыгнуло в потолок настоящее облако крупной картечи. Полетели обломки камня; на потолке и нескольких статуях остались отметины. Белл надеялся, что их можно будет отреставрировать, но боязнь попортить предметы искусства не остановила бы его. Не в этот раз. Не когда противником оказалась она.

Покров теней, который делал темноволосую женщину невидимой для обычного зрения, испарился, когда она нырнула из угла – где щупальца тени поддерживали ее на высоте нескольких футов от пола – и прочь от облака жалящего металла. Она упала на ковер, перекатилась и поднялась на ноги быстрее, чем человек успел бы моргнуть. Ее руки поднялись вперед в защитной стойке, вокруг ее тела и рук заклубилась тьма, делая попытки прицелиться в какую-то конкретную часть ее тела сложнее.

«Польщена встречей, архонт Белл»

«Сдохни, архиепископ».

Про себя Люсита выругалась, но на ее лице не промелькнуло и следа раздражения. Она еще раз перекатилась, уходя из-под картечи, которую Белл отправил в ее направлении. Она знала об архонте по его репутации: так называемый «Мочила Б» был широко известен в рядах американского Шабаша, и слава о его возможностях достигла и Арагона. И все же она была вполне уверена, что он не должен был суметь заметить ее сквозь ее укрытие. Это могло объясняться лишь очередным проявлением непостоянства ее способностей, как и ее слабеющий контроль над тенями. Белл был хорош для своего возраста, возможно, он был лучшим среди сверстников, но она была почти в шесть раз старше. На пике своей формы она, несомненно, сделала бы его, хотя схватка не была бы легкой. Но при нынешнем раскладе у нее были серьезные проблемы.

Белл, со своей стороны, достаточно слышал о наводящей ужас Люсите, чтобы теперь выкладываться меньше чем на сто процентов. Среди архонтов Люсита была почти легендой: независимый игрок в войне сект и каменно-хладнокровный убийца. Теперь, когда она связала судьбу с Шабашем, это уважение было смешано с немалой долей ненависти – и страха. Белл знал: если он даст ей хоть миг, чтобы получить преимущество, то он мертв. Знал он и о том, что его дробовика никак не хватит, чтобы уничтожить Ласомбра, хотя пришедшая в голову или грудь порция картечи способна замедлить кого угодно. Выпуская третий заряд в быстро перемещающееся облако тьмы – все, что он мог увидеть от архиепископа – он уже несся по комнате, петляя среди статуй, и сила его крови разгоняла его до скорости, невообразимой смертным. Люсита, однако, была почти такой же быстрой, и один из пьедесталов позади нее, приняв выстрел на себя, разлетелся почти в пыль.

Белл обернулся для четвертого выстрела, но Люсита внезапно оказалась над ним, вновь удерживаемая в воздухе конечностями из тьмы. Щупальце метнулось вперед, обернулось вокруг дробовика, и комнату наполнил звук сминаемого металла: оружие начало гнуться, сдавленное посредине: «Посмотрим, чего ты стоишь без игрушек, архонт Белл».

«Окей». – Даже в спокойном состоянии Тео Белл был в несколько раз сильнее любого смертного. Теперь, в бою и с несущейся по жилам кровью, он был еще сильнее. Не выдав своего намерения ни одним движением мышцы, он внезапно и резко дернул на себя дробовик – и Люситу, которая была связана с ним щупальцем и не успела отцепиться. С силой сваебойной машины он ударил кулаком вверх и достал череп врага.

Несмотря на сверхъестественную живучесть Люситы, кость треснула. Мир вокруг нее, казалось, поплыл и замигал, словно Бог начал то включать, то выключать свет с большой скоростью. Она ощутила пол под спиной, поняла, что приземлилась, почувствовала, что ее контроль над тенью ускользает, и щупальца исчезли. В последний раз, когда она получила удар такой мощи, его нанес Левиафан – существо Бездны, обитающее под убежищем ее сира, кардинала Монкады. Она не думала, что какой-либо еще вампир хоть раз бил ее с подобной силой.

Но Люсита была слишком опытна и слишком хорошо тренирована, чтобы позволить себе потерять ориентацию от боли и замешательства – даже от столь сильных. Когда архонт склонился над ней с обломком деревянного пьедестала в руке, она откатилась назад и пнула Белла в подбородок обеими ногами, тем же движением подняв себя на ноги в прыжке. Она приземлилась на широко расставленные ноги и с руками, выставлеными перед собой. Белл, которого сильно шатнуло от пинка, почти не уступавшего по силе его удару, все же сумел восстановиться с такой же скоростью, как она, и теперь стоял перед ней, изготовив и кол, и кулак.

Люсита двинулась вперед – и резко остановилась, захваченная внезапным приступом тошноты. Подобного с ней не бывало со времен смертной. Ощущение прошло почти так же быстро, как появилось, но напугало ее сильнее, чем любое мыслимое действие Белла. Если ее недуг, чем бы он ни был, продолжал нарастать, если он был способен проявиться так внезапно и посреди боя, то она просто не могла себе позволить схватку с настолько могучим врагом, как архонт. По крайней мере, пока она не сможет лучше разобраться с тем, что с ней происходит.

Люсита почувствовала, что пришло время применить необычную тактику: начать говорить правду.

«Белл, послушай. В этом нет нужды. Сегодня ночью я здесь не как твой враг».

«Точно. Лучший убийца Шабаша случайно оказался в городе того, кого Шабаш считает своим главным предателем. Не знаю, что ты обо мне слышала, но я не настолько тупой».

Прежде, чем предложение отзвучало, Белл нырнул вперед, направляя в голову Люситы боковой удар кулаком. Если бы она сблокировала его, как инстинктивно сделали бы многие бойцы, то открыла бы левую сторону груди для кола, удар которого последовал спустя долю секунды.

Но Люсита была одной из лучших, и она поняла обманное движение чуть ли не раньше, чем Белл его начал. Вместо того, чтобы блокировать, она пригнулась под обоими ударами и широко размахнулась ногой, вышибая ноги из-под Белла. Тот жестко приземлился на спину, но мгновением позже сгреб себя на ноги – пусть не так грациозно, как Люсита до того, но не менее действенно. Он ожидал, что ему, поднимаясь, придется отбивать атаку, и удивился, обнаружив, что Люсита не воспользовалась преимуществом. Более того, она отступила на несколько шагов назад.

«Белл, послушай. Я здесь не за Джангалеаццо». – Это было более или менее правдой. Казнь князя-предателя не была ее основной задачей в Милане. Она всерьез подумывала убить его в качестве маленького приятного дополнения, но упоминать об этом не собиралась.

Если бы заявление Люситы не было подкреплено ничем, кроме ее честного слова, Белл бы уже атаковал вновь. Но от него не ускользнул тот факт, что схватка проходила немного слишком хорошо, по крайней мере, для него. Люсита занималась подобными вещами уже так с тысячу лет, если он правильно помнил (а он помнил правильно), так что сейчас ему должно было быть больно. Должно, но не было. И если это означало то, что Белл думал по этому поводу, то внезапно стало очень важно узнать больше. Он ни на мгновение не ослабил осторожности, но наступать все же не стал: «Ну ладно. Так почему ты здесь?»

Люсита на мгновение усомнилась, стоит ли ему говорить, но решила, что вреда от этого не будет. Даже если лично он не знал того, что она ему скажет, то его начальство наверняка уже знало. Про Камарилью можно было говорить что угодно, но Люсита знала, что шпионы у этой секты эффективные.

«Несколько старейшин Шабаша в последние недели пропали. Остальные ослабели, словно атакованные изнутри. Я предполагала, что это может быть первой ступенью какого-нибудь наступления Камарильи, возможно, какой-нибудь проклятый ритуал Тремер. И, будь все так, ваши люди, вероятно, связались бы с Джангалеаццо, чтобы получить от него закрытую информацию о европейских силовых центрах Шабаша. Я здесь в целях разведки, Белл, и ничего больше».

«И у могучего архиепископа Арагона не нашлось миньонов, которые могут сбегать по поручению?»

«У могучего архиепископа Арагона нет миньонов, которым бы она доверила дело подобной важности, хотя твои руководители явно мыслят по-другому».

Белл нахмурился. На самом деле он не хотел ей верить. Он хотел, чтобы это оказалось очередным трюком, ее попыткой скрыть тот факт, что слабость крови, поражающая Камарилью, на самом деле была затеей Шабаша. Но Люсита не только утверждала, что старейшины Шабаша испытали эту слабость, она, похоже, сама страдала от некоторых ее симптомов. Хотя мысль об этом плохо укладывалась в голове, у него возникло ужасное подозрение: Люсита говорит ему правду, или, по крайней мере, часть правды. Но если Камарилья не была ответственной за происходящее (а он был вполне уверен, что не была), и Шабаш тоже не был ответственным за него, то что оставалось?

Способности Люситы шли на убыль – но все еще оставались выдающимися. Что важнее, она умела извлекать преимущество из того факта, что противник отвлекся. Едва Белл открыл рот, чтобы задать еще один вопрос, Люситу, точно занавесью, окутали тени.

Когда они истаяли, Белл остался один с разнесенным музеем и предстоящими объяснениями.