Снаружи апартаментов «Линкольн Парк»

Чикаго, Иллинойс

Капаней стоял на парковке, лицо его застыло в маске сосредоточенности. Позади него, как раз на том расстоянии, чтобы не слышать разговоров, ведущихся шепотом, ждали Дженна Кросс и больше дюжины ее ближайших товарищей.

Лишь когда Беккет появился из темноты, старейшина позволил себе прервать концентрацию. С усталым выражением лица он встретил пришедшего вопросом: «Это сработало?»

«Похоже на то. Я удивлен, что ты отсюда не услышал воплей».

«Я рад. Маскировать собственную ауру – дело довольно простое. Маскировать чужую… Я не был уверен, что смогу удержать ее, когда ты выйдешь из поля моего зрения».

«Ты просто замечательно справился, Капаней. Окулос и правда верит, что я – не безнадежно подавленный неудачник».

«То, что ты с ним делаешь, жестоко, Беккет. Ты об этом знаешь».

«Точно. Потому я это и делаю. За то, что этот ублюдок сделал, он заслуживает страдать долго. К сожалению, мы не можем ему позволить страдать настолько долго. Он может решить снова к нам явиться, когда отойдет от шока. И тут еще кое-кому хочется уладить претензию-другую».

«Апартаменты 316, - сказал он Кросс, когда худокровки подошли поближе. – Возле двери у него револьвер, и у него, возможно, есть минимум одна ракетница в тайнике где-нибудь в квартире».

«Не волнуйся, Беккет. Этот ублюдок копался в моей голове, натравил нас на тебя, из-за него погибло много моих друзей. Я надеюсь, что он не сдастся без драки».

«Ты уверена, что справишься, Кросс? Он старше, чем любые десятеро из вас, вместе взятые. И мы не знаем наверняка, не засунул ли он к тебе в голову других предохранителей. Тот факт, что ты смогла опознать его ложь, признак хороший, но это еще не значит, что ты чиста и свободна».

«Я бы не волновалась. – Дженна Кросс мерзко ухмыльнулась и показала на несколько сумок в руках ее друзей. – Я не планирую подходить достаточно близко, чтобы он хоть что-то мне сказал. А то, что у нас тут есть, могло бы угробить тебя».

Беккет кивнул, и Дженна Кросс шагнула в здание, чтобы обменяться с «Сэмюелем» несколькими словами на прощание. Беккет и Капаней подождали на парковке, пока не стихнет стрельба – просто для верности – и исчезли в ночи.

 

Гостиница «Mission Inn»

Риверсайд, Калифорния

Хардештадт оказался застигнут врасплох.

Он брел по коридорам «Mission Inn», глубоко погруженный в раздумья, возвращаясь в собственные комнаты после очередного стратегического совещания со старейшинами, которые еще не были убиты, не исчезли и не стали жертвами увядания окончательно. Его список союзников скудел с ужасающей скоростью, но это не обязательно было плохо. Они были не особенно ему нужны, чтобы поддерживать натиск на худокровок; черт, это, для начала, был в основном его план. И, чем меньше старейшин оставалось, тем меньше было претендентов на кровь заключенных, и тем легче будет придать новому порядку форму, соответствующую его вкусам. Он хотел бы знать, что случилось с Тегириусом, хотя бы из любопытства, но ему не особенно недоставало Ассамита.

В одну секунду Хардештадт открывал дверь личной комнаты, праздно размышляя об очередной поездке в ближайший центр содержания. В следующую секунду все его тело пронзила боль: несколько пуль, с тихим свистом вылетев из пистолета сорок пятого калибра с глушителем, вонзились в его живот.

Еще какие-то месяцы назад Хардештадт, возможно, смог бы отделаться попорченным костюмом. Большинство Вентру могли похвастаться такой же устойчивостью и малой уязвимостью для ран, как и Гангрелы, а тот, кто был столь древним, как он, мог просто проигнорировать атаку, способную уложить на месте кого-то другого – даже Сородича. Но сейчас он был ослаблен, и атака впечатала спиной в стену, а боль, которая свела его тело, не дала не только защититься, но даже вскрикнуть.

С застывшей на лице маской агонии и ярости Хардештадт посмотрел вверх. Он увидел в комнате несколько личностей, вооруженных и огнестрельным оружием, и клинками. Он сосредоточился на том, кто стоял прямо перед ним, на том, кто стрелял. Его глаза расширились, поднявшись по толстой кожаной куртке к темнокожему лицу.

«Я не ждал снова увидеть тебя здесь» - заявил Хардештадт; в его ровном голосе не проступило и следа страдания.

«Ну что тут сказать? – ответил Белл. – Я весь такой внезапный. Кстати, Дженна Кросс передает привет. И пока».

«Думаешь, это так легко, предатель? Кому, как не тебе знать, что это место кишит охраной. При первом же звуке боя они будут здесь в считанные секунды».

Хардештадту потребовалась пара секунд, чтобы опознать глубокий, рокочущий звук: его былой слуга хохотал. «Никто из охраны на этом этаже уже ничего не услышит, Хардештадт. Как, думаешь, я сюда добрался? Я знаю твою безопасность лучше тебя, и у меня тут целая команда ребят Кросс, - он указал на тех, кто стоял рядом, - которые были просто счастливы прикрыть мне спину».

Белл обыденным жестом заткнул пистолет за ремень джинсов и снял с плеча свой традиционный дробовик.

«Посмотри на хорошую сторону, Хардештадт, - посоветовал ему Белл. – Посмотри, как успешно продолжила работать Камарилья, когда замочили твоего сира».

Твоего сира? Беккет наверняка рассказал Беллу правду, вот ублюдок!

«Так что прикинь, - продолжал бывший архонт, - как теперь круто пойдут дела, когда не станет тебя. Черт, да я даже, может, назад запишусь».

Все ответы, которые могли найтись у Хардештадта, навсегда оборвал оглушительный грохот выстрела двенадцатого калибра.

 

Где-то еще

Из Ирака великая тень, которая была Ласомбра (так же, как была Монкадой, Левиафаном и всеми остальными крошками, которые питали Бездну и придавали ей форму), поплыла прочь. Она плыла через страны, даже через континенты, не следуя никакому плану или узору из тех, которые мог бы опознать разум живущих. Она то поворачивала, то парила, словно меняя свое направление по прихоти. Иногда она исчезала на несколько ночей, но только затем, чтобы объявиться через тысячи миль или даже через целые океаны от прошлого места. По земному шару расходились новости о странном явлении; перед ним, словно ударная волна, расходилась паника. Были включены сигналы тревоги, подняты подразделения армий и санитарных служб. Перед темнотой люди бежали. В темноте – молились, а некоторые из них – умирали.

Там, где проходила тьма, светила Красная Звезда, светила так ярко, что ее наконец увидели и невооруженные глаза смертных. И в свете Красной Звезды люди начинали видеть. Их взоры пронзали тени, которые до сих пор не мог пробить даже солнечный свет.

В былые эпохи многие знали о тех существах, что делили ночь с людьми, но их заставили забыть. Немногие знали всегда, но им затыкали рты, или просто игнорировали их. В недавние годы некоторые обрели и видение, и способность отвечать ударом на удар, но многие из таких сошли с ума. Однако те, кто сохранил рассудок, разносили весть.

В свете Красной Звезды все большее количество живущих начало на самом деле видеть, что окружало их с самого начала.

Эпилог: Рассвет

 

Нет спасения в убийстве,

и Проклятые никогда не забывают.

- Эрджиясские фрагменты, «Пророчества»

 

 

Клуб «ElaZtic»

Где-то в Северной Америке

«Я просто не знаю, что мог бы сделать для тебя, Беккет. Ты знаешь, какие дела сейчас творятся. Если я не буду держать голову ниже линии радара, я, скорее всего, останусь без нее, понимаешь?»

Двое сидели в кабинке в углу клуба, и Беккету приходилось наклоняться вперед и не сводить глаз с губ второго вампира, чтобы разбирать его слова. Пронзительная музыка – какофония электронных шумов, смешанная кем-то по имени ди-джей Антракс, - пульсировала так громко, что басы сотрясали все здание, а Беккет морщился от боли: его слух ослабел, но все еще оставался острее человеческого. Танцпол был не так полон, как когда-то: многие люди стали бояться собираться большими группами. Но те, кто все же присутствовал, бились и пульсировали в ритме музыки с такой развязностью, которая заставила бы менад гордиться. Большинство были пьяны или под кайфом, и на столиках клуба валялось не меньше порошков и шприцов, чем разного хавчика. Дела до этого не было никому. У полиции было много заметно более срочных дел – это если она вообще хоть что-то делала.

Комната, казалось, плыла перед глазами Беккета, и он мысленно дал себе пощечину, заставляя себя снова сосредоточиться. Потом еще будет время упасть в обморок. Запах, смесь алкоголя, кофе, пота и смешанной с наркотиками крови, тоже не способствовал концентрации.

«Послушай… Ричард, - Беккет обращался к одетому в кожу Сородичу перед ним, едва сумев вспомнить, как зовут его знакомого. - Я не прошу делать что-то опасное. Мне просто надо найти Архимеда. Я знаю, что он здесь, но Носферату ушли так глубоко в подполье, что я даже не знаю, где искать. Если ты сможешь просто представить меня князю, я уверен, что он…»

«Забудь. Ни за что».

В голове у Беккета поплыло. Он вцепился в сиденье стула – под столом, чтобы Ричард не увидел, - чтобы удержать равновесие. «Почему нет?»

«Да послушай, чувак! Единственная причина, по которой я еще не болтаюсь в одной из тюрем князя, это то, что я приношу пользу, когда могу, и остаюсь, - Ричард прервался, чтобы отмахнуться от официантки, которая с затравленным (и обдолбанным) видом двигалась в их направлении через танцпол, - остаюсь в тени, когда не могу, - завершил он фразу секундой позже. – Черт, да по всем понятиям, я должен был уже докладывать, что ты в городе, Беккет. Вампиры твоего возраста – это ебаный деликатес. Но мы слишком давно для этого знакомы».

Что означало: Ричард подождет, пока Беккет скроется из виду, и тогда доложит. Беккет нахмурился.

«Ты правда думаешь, что можешь оказаться в меню князя? Ты же дитя примогена, Боже правый».

«Беккет, ты, когда путешествуешь, вообще глаза открываешь? Сейчас каждый сосет сам за себя. Камарилья уже совсем рассыпалась, и ты чертовски хорошо это знаешь. Еще с тех пор, как погиб Хардештадт, - кстати, я правильно слышал, у тебя с ним были какие-то дела незадолго до его смерти?»

Беккет только отмахнулся.

«Точно. В общем, считай, местные князья есть, но над ними никто не стоит с хлыстом. Князья делают то, что хотят, чтобы их города работали, а их силы не скудели, и никто по этому поводу и вякнуть не смеет. Прямо сейчас, чувак, последнее, что тебе надо, это привлекать внимание князя. И, черт, тот Носферату, которого ты ищешь, наверняка уже давно пропал.

Я пошел, Беккет. Я дам тебе совет, в память о старых временах. Чего бы ты там ни искал, брось это. Выметайся отсюда, и не возвращайся. Сородичей твоего возраста осталось немного, а у тебя мало союзников. Это значит, что ты не игрок. Это значит, что ты – долбаная еда, порция пиццы с двойным витэ».

Беккет смотрел, как Ричард выскальзывает из кабинки и прокладывает себе путь к двери, нервно оглядываясь через плечо по дороге. Немного позже другая фигура вышла из толпы и уселась на место Ричарда.

«Никакой удачи, так понимаю» - отметил Капаней.

«Никакой. Опять». – Беккет ссутулился и уронил голову на руки, ожидая, пока пройдет очередной приступ головокружения.

Он вяло задумался: до какой именно степени воцарившийся хаос – его вина. Хардештадт не был единственным выжившим старейшиной Камарильи, но, очевидно, все же именно он выполнял роль краеугольного камня. Его гибель от руки Тео Белла и худокровок Кросс прозвучала для секты смертным приговором. Другие старейшины быстро исчезли, и, хотя некоторые наверняка прятались или лежали в торпоре, еще больше, несомненно, стали жертвами молодых вампиров, которых вдохновил успех Кросс. Князья все еще правили именем Камарильи, но Беккет отлично знал, что у руля уже никто не стоит.

Путешествуя после встречи с Окулосом, он из первых рук узнал, что на территориях Шабаша все еще хуже, хотя ненамного. Молодых вампиров этой секты больше не контролировал никто, и у них не было даже памяти о Маскараде, которая могла бы их сдержать. Мехико Сити уже не один месяц был водоворотом хаоса и насилия, равных которому в современном мире не было. И это насилие распространялось. Даже территории Камарильи уже зашли далего за грань «волнений и бандитских войн». В большинстве крупных городов обезумевшие вампиры кормились, не обращая внимания ни на что другое, или сражались друг с другом, и люди гибли десятками каждую неделю. Огромная тень прокатывалась по континентам, и официальная версия о том, что это – шальное последствие применения биологического оружия с Ближнего Востока, не выдерживала никакой критики. Смертные по всему миру теперь запирали двери и окна, и они вешали на эти двери и окна распятия, иконы и прочие знаки. По ночам улицы патрулировали инициативные группы – вооруженные не только ружьями, но и клинками, и даже деревянными кольями. Никакие уважаемые СМИ пока не использовали слово «вампир», но стадо наконец осознало, что в ночи бродит нечто, нечто, пьющее кровь и страшащееся рассвета. Черт, хоть какое-то подобие Маскарада сохранялось исключительно за счет того, что популяцию вампиров с головокружительной скоростью выкашивало многочисленные диаблери и увядание.

Большинство знакомых Беккета были мертвы или пропали без вести, но те скудные сведения, что он еще получал, показывали ему: проблемы распространились не только на Сородичей. За последнюю пару месяцев он услышал больше историй о диких монстрах, проделках призраков и явлениях ангелов, чем за прошлые десять лет. Что-то растревожило существ, которых страшились даже вампиры – оборотней и им подобных.

И, несмотря на все это, несмотря на нарастающий хаос и расползающийся пожар, Беккет продолжал свои поиски. Мир вокруг него становился все ужаснее, но он не собирался сдаваться. Он становился слабее с каждой ночью, но он не собирался сдаваться. Он больше не мог нормально сосредоточиться, не мог обращаться к силе своей крови. Черт, если рядом не было Капанея или кого-нибудь еще, с кем можно было бы говорить, ему трудно было даже просто организовать свои мысли. Даже под угрозой смерти он не смог бы вспомнить, сколько времени прошло с тех пор, как он подобрался так близко к своим ответам при встрече с Райциэль, или хотя бы точно сказать, в каком городе он находится. Он помнил, что ищет Носферату по имени Архимед, собирателя знаний, и помнил, что слышал, что Архимед пошел куда-то в этом направлении, но больше ничего. А сейчас и эти сведения были бесполезны: даже если Носферату был здесь, у Беккета не было возможности его найти.

«Я услышал нечто интересное, - сообщил Капаней, и, хотя его голос был мягким, Беккет каким-то образом расслышал его сквозь пульсирующий ритм музыки. – Представляется, что уровень насилия в Лос-Анджелесе весьма существенным образом спал. – Он показал на молодого человека за ближайшим столиком, молодого человека с радиоприемником. – Согласно новостям, полиция там получила помощь большой организованной группы гражданских добровольцев».

«И что? Полиция сейчас примет помощь от кого угодно, кого сможет найти в эти…»

«Согласно сообщению, предводителем этой конкретной группы является молодая женщина по имени Дженна Кросс».

Беккет поднял голову и недоверчиво уставился на спутника.

«Я полагаю, в этом есть некоторая доля смысла, - задумчиво продолжил Капаней. – Любой, кто имеет глаза, может видеть: смертные узнают о нас, это лишь вопрос времени. Возможно, Кросс сочла наилучшим представиться первой, сделать своих худокровок полезными вместо того, чтобы позволить смертным открыть их в качестве врагов».

«Думаешь, она рассказала людям правду?»

«Я предполагаю, что полицейские работают плечом к плечу с ней и, конечно, должны заметить в ее людях нечто необычное. Я могу рассудить, что она открылась конкретным представителям гражданской власти и предложила свои услуги.

Это, возможно, самое мудрое решение, какое она только могла принять, Беккет, - отметил старейшина, видя, что Беккет качает головой. – Если кто-то из них переживет Геенну, у них будут налаженные связи в правительстве. Они смогут контролировать распространение информации о нашем роде. Они могут быть величайшей надеждой для Сородичей».

«Для Сородичей нет надежды, Капаней, и ты чертовски хорошо это знаешь! – Беккет орал, внезапно перестав заботиться о том, кто может его услышать; к счастью, громкая музыка не дала его голосу разнестись. – Ты не хуже меня знаешь, что Геенна – это конец. Я сомневаюсь, что ее переживет хоть кто-то из нас, и их уж точно не будет достаточно, чтобы беспокоиться о «новом обществе». Кросс и остальные сами себя обманывают».

«И все же именно ты сказал ей, что ради этого она должна продолжать выживать».

«Я солгал. Мне было нужно получить ее поддержку».

Капаней пожал плечами. «Лучше ложная надежда, чем никакой».

«Нет, не лучше. – Плечи Беккета поникли. – Посмотри на меня, Капаней. Я гоняюсь за лживыми надеждами уже месяцы, и я не ближе к своим ответам, чем когда бы то ни было. Вместе с Райциэль я потерял свой единственный шанс, и мы оба это знаем. Теперь… теперь я просто тяну время до конца».

«А что ты бы предпочел делать, Беккет? Отчаянно цепляться за былую славу и увядающую силу, как князья? Или бездумно жрать и убивать направо и налево, как неонаты? Или сражаться, пытаясь сдержать прилив насилия бок о бок с худокровками? Что бы ты делал, если бы не искал свои ответы?»

Глаза Беккета расширились, словно он получил пощечину. «Похоже, с этой стороны я дело не рассматривал. – Он вздохнул. – Ты знаешь, что я не найду свои ответы».

«Но ты будешь продолжать попытки».

«Но я буду продолжать попытки. – Беккет вяло улыбнулся. – До тех пор, пока я способен стоять».

«Я буду помогать тебе, Беккет. Я…»

«Каин!»

Капаней моргнул. «Прошу прощения?»

«Каин должен где-то существовать! – Беккет заговорил с возбуждением. – Я никогда об этом не думал, я же привык думать о нем как о мифе! Но раз Геенна на самом деле настала, а древние на самом деле пробуждаются, то и Каин должен скитаться где-то в мире, правильно? Если хоть кто-то и может рассказать мне то, что мне нужно знать…»

«То это будет не он, - мягко возразил Капаней. – Подумай, Беккет. Вспомни все, что ты знаешь о Первом Вампире. Я бы предположил, что он, из всех людей мира, возможно, меньше всех понимает, зачем все это нужно. Вспомни: согласно мифу, он так никогда ни не признал, что сделал что-то неправильное».

Беккет, казалось, сдулся на глазах. «Ты прав, разумеется. – Он покачал головой. – Кроме того, не то чтобы у меня были хоть какие-то зацепки насчет того, где его найти». Беккет моргнул, его глаза снова начали терять резкость. Он почувствовал тошноту, почувствовал, что ему плохо. Комната, казалось, крутилась и дергалась с каждым пульсом ритма из колонок.

«Я бы готов был поспорить, что он смог бы все это остановить, - сказал он, больше из потребности говорить хоть что-то, из-за того, что собственная речь отвлекала его от боли увядания, чем из реального желания обсудить тему. – Это, конечно, если бы он захотел. – Беккет хмыкнул. – Как думаешь, чем он все эти годы занимался?»

«Каин? – Глаза Капанея приняли отвлеченное выражение. – Если бы мне пришлось попробовать угадать, Беккет… Я могу предположить, что Каин уже давно устал бы наблюдать, как его потомки ссорятся между собой и мучают смертных, от которых питаются. Я могу предположить, что он уже давно нашел бы уединенное место, где он смог бы ожидать последних ночей без страха, что его побеспокоят».

Беккет усмехнулся: «Как ты, хочешь сказать?» А затем желудок Беккета внезапно ухнул в какую-то очень глубокую яму.

«Он, возможно, временами покидал бы пещеру, - продолжал Капаней, все еще глядя куда-то вдаль, - отправляя свой дух наружу, чтобы наблюдать, и даже иногда говорить с другими, с теми немногими, кто мог увидеть его в этом обличье. Но физически он ждал бы там многие века. Ждал бы там, пока его не нашел кто-то. Кто-то, кто предложил ему последнюю возможность увидеть мир, увидеть, что сталось с его потомками – прежде, чем их не станет».

Глаза Беккета лезли на лоб, и он подумал, что сейчас упадет в обморок. Это точно увядание. Он просто не понимает то, что, как ему кажется, говорит Капаней. Это должно быть увядание.

«И я думаю, - сказал старейшина, в первый раз обратив взгляд напрямую на Беккета, - что он, возможно, кое-что узнал о природе расы, которую породил. Узнал вещи, которые не узнал бы иначе. Молодой вампир и его спутники, возможно, могли научить его, старейшего из всех нас, кое-чему касательно упорства и преданности. Чему-то, что старейший, к своему стыду, давно уже позабыл.

И наконец, когда им больше нечему будет друг у друга учиться, когда молодой вампир найдет свои ответы, пусть он и не может их увидеть, - тогда, я думаю, и только тогда Каин двинулся бы дальше».

Беккет несколько очень долгих секунд бессмысленно смотрел на добрую улыбку Капанея. А потом музыка смолкла, запах клуба истаял и все потемнело.

 

Автостоянка

Где-то в Северной Америке

Он медленно пришел в себя – так медленно, что понял, что находится в сознании, лишь когда осознал, что свет даже сквозь веки раздражает его глаза.

Он не особенно рассчитывал пробудиться. В каком-то смысле он был почти разочарован: было бы настолько легче…

Он ощущал под собой землю, сухую почву, пучок вымирающей травы. Осколки битого стекла, изогнутые – наверное, от какой-нибудь бутылки. Он чуял мусор, мусор в том гнилом, жидком виде, в каком он скапливается только на дне контейнеров. Он чуял человеческую мочу, рвоту, алкоголь…

Дым…

Беккет открыл глаза.

Он, как он и подозревал, лежал на парковке позади клуба, распластавшись на самой границе участка. Чего он не ожидал, так это огня, весело горящего рядом со старой металлической бочкой в считанных футах от его лица. Скорее всего, его развел какой-нибудь бездомный, желая согреться; после этого что-то опрокинуло бочку, высыпав на парковку пылающий мусор, который еще не успел прогореть.

Беккет уже набрал в легкие воздуха, чтобы крикнуть, уже вскинул руку, чтобы прикрыть глаза – но тут ощутил, что потребности в этом не чувствует. Всего в нескольких футах от того места, где он лежал, плясало пламя, но он не ощущал ни малейшего признака паники, ни следа Зверя, который бы бился о клетку, пытаясь сбежать. Если на то пошло, тепло казалось очень приятным.

Отряхивая пыль с коленей (и забыв, что его штаны находятся в таком состоянии, что разницы все равно не будет), Беккет поднялся на ноги. Он удивился тому, как легко это получилось. Перед тем, как отключиться, он был так слаб, что еле мог поднять палец или промолвить слово. Но сейчас он чувствовал себя сильным, сильнее, чем он уже очень долгое время был.

Не поэтому ли бочка с огнем опрокинулась? Зверь вырвался, без разбору пожирая бездомных мужчин и женщин, которые, возможно, грелись вокруг? В пылу ярости было бы легко швырнуть в бочку труп или врезаться в нее самому, даже не заметив этого. Неужели даже сейчас, в самом конце, у него стало еще больше смертей на…

Нет. Нет, дело было не в этом. Беккет прислушался к ощущениям, зарылся глубже в собственную душу, и нашел не больше следов разъяренного или злобного Зверя, чем испуганного. Опять же, на парковке не было никаких следов кровопролития.

На какой-то миг он, казалось, припомнил ощущение, что его наполовину ведут, наполовину тащат из клуба после того, как он отключился. Капаней? Да, это мог быть только он. У Беккета все еще осталось ощущение того, что рука спутника поддерживает его; его плечо, на которое старейшина положил ладонь, все еще покалывало, словно от слабенького ожога.

Беккет снова почувствовал, что мир перед глазами закружился, но теперь это уже было проявлением эмоций, а не увядания. Он подумал, - понадеялся, - что понятое им в клубе было ошибкой, было глупым и смехотворным плодом его слабости и усталости. Но теперь он знал, хотя и не знал, откуда он знает, что это было не так.

Нет, он не питался. Капаней – Беккет упорно отказывался думать о старейшине под каким-то другим именем, - даровал ему силу, которую он сейчас ощущал. И точно также, внезапно осознал Беккет, именно Капаней защищал его от увядания так долго, до тех пор, пока даже его сил не перестало хватать, чтобы его оградить. Если так подумать, то это был единственный осмысленный ответ. Беккет действительно оставался нетронут увяданием так долго, потому что он был избран. Просто он неправильно понял, кто его избрал и зачем.

А зачем сейчас? Почему древний даровал ему эту последнюю крупицу силы, укрепил его, хотя бы временно, против злейших проявлений увядания?

Что Капаней еще хотел от Беккета?

 

Возле городского парка

Где-то в Северной Америке

На то, чтобы догадаться, времени оставалось немного. Солнце уже должно было скоро взойти, и он был уверен: несмотря на новообретенное чувство покоя, после восхода он, скорее всего, не почувствует себя лучше.

Он несколько часов бесцельно бродил по окрестностям; ноги выбирали дорогу сами. Хотя он больше не чувствовал слабости, его походка была жесткой, вихляющейся, словно у лунатика.

«Или ожившего покойника» - подумал Беккет, и потом ему пришлось до крови закусить губу, чтобы не начать маниакально хихикать.

Клуб остался уже далеко позади, хотя, обернувшись, он бы, возможно, еще различил тонкую струйку дыма, поднимавшуюся от огня, который он так и оставил тлеть на парковке клуба.

Не то чтобы ему требовалось напрягаться, чтобы увидеть какое-нибудь разрушение. Город освещало сразу несколько пожаров заметно больших, чем тот, который он оставил. В ночи не переставали выть сирены, и люди на улицах, которых было заметно меньше обычного, шли по своим делам быстрым шагом; на их лицах застыли искаженные маски безнадежности и страха.

Беккет не особенно следил за тем, что творится в мире. Он с трудом помнил крупицы слухов, собранные в пути. Но он знал достаточно. Сведения достигли стада, и, хотя они еще не смогли осознать всю их масштабность и неестественность, вскоре достаточно многие во всем разберутся - это было лишь вопросом времени.

И тогда, Геенна или нет, Патриархи или нет, конец наступит.

Беккет покачал головой. Так или иначе, для Сородичей все закончится. Они вымрут в тайне, как в тайне существовали все эти тысячелетия, или же сгинут в пароксизме человеческой ярости и страха, как уже когда-то чуть не произошло.

Оба варианта на самом деле были подходящими.

Беккет понял, что в каком-то смысле завидует Люсите. Ее смерть никак не была приятной, но была хотя бы быстрой. И в конце концов, пусть даже ее мотивы и не были ни самоотверженными, ни благородными, ее жертва имела смысл. Смерть Беккета даже не будет иметь…

Он застыл на тротуаре (шедший следом пешеход, который чуть на него не налетел, обогнул его, тихо ругнувшись). Его глаза расширились от шока – а потом, словно через силу, Беккет начал смеяться.

Ну да, все было именно настолько просто, да? А дальше Сородичи, и он в их числе, прекрасно все усложнят сами.

Беккет снова не поспевал за собственными мыслями – но теперь они не метались беспорядочно, нет, они неслись к очень конкретной цели. Он зашагал дальше. Ему нужно было найти подходящее…

Там.

Городской парк. Не особо ухоженный, замусоренный страницами газет и журналов, использованными салфетками. Одна-единственная шаткая детская горка стояла над неглубокой песочницей, рядом была ржавая каруселька, которую нужно было вращать руками. Все это грязное, обтрепанное, совершенно не впечатляющее. Но этого хватит.

Но не сейчас, еще нет. Он должен был увидеть его, хотя бы его начало. Один последний раз, он должен был его увидеть.

Медленно, неловко, Беккет обернулся лицом к востоку.

И теперь, никуда не идущий, ничего не ищущий, просто ожидающий, он мог только думать, и его разум наконец складывал в единое целое то заключение, к которому он так долго тянулся.

Он был прав – и ужасающе неправ. Да, это была Геенна, это был конец. У него никогда больше не будет возможности искать свои ответы, но это больше не имело значения. За всем этим не стояло никакого скрытого значения, никакой славной цели, никакого абсолютного ответа.

И в этом была его вина.

Все его лихорадочные поиски прошлых ночей, и, на самом деле, всех долгих лет его искания… И лишь слова таинственного древнего и последние действия той, что оставила свою человечность, привели его к чему-то, подобному откровению и правде о цели Сородичей. И истина состояла только в одном.

Это не имело значения.

Не имело значения, каково было намерение Бога, когда он протянул десницу и обрушил ее на земледельца, пролившего человеческую кровь. Не имело значения, чем Бог намеревался видеть порожденных Каином. Наглядный урок, или чума на род человеческий, или катализатор, который заставит человеческие народы сотрудничать, - ничего из этого не имело значения.

Ибо Сородичи, несмотря на проклятие, все еще обладали величайшим из всех даров Божьих. Свободной волей. Способностью выбирать, как сделала Люсита, каждый свою собственную цель и свое собственное значение.

Они никогда этого не делали.

Их вожди ссорились друг с другом по пустякам и видели только то, что хотели, а не то, что было. Их младшие понимали только силу, которая у них теперь была, и ничего – о последствиях. Их ученые мудрецы, включая самого Беккета, были худшими из всех, так как смотрели в поисках ответов в прошлое и никогда не пытались создать собственные ответы.

Небо на востоке начало светлеть, и Беккет, который, по очевидным причинам, уже сотни лет не видел рассвета, не мог сказать: какая доля красного оттенка, окрасившего зарю, происходит от загрязненного воздуха, а какая – от кровавых слез, которые застили ему взор и, ничем не сдерживаемые, катились по щекам. Бессмысленно, бессмысленно…

Если не считать того смысла, который он мог придать всему этому сейчас, в самом конце, как сделала Люсита.

Это был конец его мира. Возможно, и конец мира смертных. Было вполне возможно и даже вероятно, что завтрашний день не наступит.

Но, возможно, он все же будет. Возможно, что-нибудь, какая-нибудь маленькая част мира, все же выживет. Выживет, и вырастет, и начнет заново.

И он будет там. Бог свидетель, он теперь понимал, и он заставит их увидеть, что, пока они ищут ответы на небесах, они никогда не смогут увидеть мир перед собой. Они наконец поймут все правильно.

Или нет. Что было более вероятно, это были его последние минуты, и всякая надежда была иллюзией, лживой мечтой вроде тех, которым следовала Дженна Кросс в Лос-Анджелесе. Но, по крайней мере, он знал. Теперь он знал ответы, хотя, возможно, уже никогда ими не воспользуется.

И, в конце концов, Капаней был прав. Ложная надежда лучше, чем никакой.

Словно хохот радости из уст восторженного ребенка, смех Беккета прокатился по крошечному парку, эхом отдаваясь в деревьях и кривой горке. В последний раз он почувствовал, как сила крови катится сквозь него, призвал свою силу, почувствовал, как она пульсирует, словно его сердце на эти секунды снова начало биться.

Когда солнце взошло над последней ночью Сородичей, Беккет воззвал к той силе, которую даровал ему один излишне гордый земледелец, медленно погрузился в землю, и уснул.