Людмила мазурова. Татьяна – русская душою. Как «втиснуть» литературу в тесты егэ // литературная Газета. – 2007. – № 25, 20 июня

 

Попытки формализации литературы ведутся уже несколько лет, а она, упрямая, всё сопротивляется. Со всеми предметами более или менее разобрались, а литература никак не желает мириться с тестированием и вставляет всё новые и новые палки в колёса образовательной реформы. Объединяли её с экзаменом по русскому языку, разъединяли – толку мало.

А недавно прозвучала мысль об отказе от обязательной итоговой аттестации по этому предмету вообще. Мысль тихая, высказанная вроде бы в форме опасений за судьбу литературы, но очень опасная. Потому что очень привлекательна. Нет предмета – нет проблемы.

Поначалу винили исключительно разработчиков контрольно-измерительных материалов. Мол, собрали людей случайных, вот они и спрашивают, какой породы была Муму. Или, давая четыре варианта ответа, предлагают погадать, на каком плече располагалась родинка у героини Толстого: на правом, на левом, на обеих или на обоих?

Только вот какая нестыковка. Вопросов этих никогда не было в заданиях ЕГЭ. Среди разработчиков контрольно-измерительных материалов доктора и кандидаты педагогических и филологических наук, литературоведы, преподаватели солидных вузов. Да, бывали ошибки, да, случаются некорректные вопросы, но отнюдь не из-за некомпетентности. Просто однозначных ответов в этом предмете практически нет.

Очередную попытку соединить коня – единый экзамен – и трепетную лань – литературу – предприняли не так давно члены Общественного совета при Министерстве образования и науки РФ и приглашённые на заседание учёные и педагоги. В итоге уже в который раз пришли к выводу – ЕГЭ с Толстым и Достоевским не договорятся никогда. Да и с другими классиками и современниками конфликт обеспечен. Потому что как русская литература не даёт однозначных ответов на поднимаемые ею вопросы, так и русское классическое литературоведение.

Вот, казалось бы, вполне корректный вопрос из демонстрационного варианта экзамена этого года: «Стремясь создать типичный портрет, “составленный из пороков всего… поколения”, автор “Героя нашего времени” развивал принципы…». Далее выпускнику предлагается выбрать один вариант из четырёх: романтизма, классицизма, реализма или сентиментализма. Выиграет тот, кто поставит «х» в клеточку у слова «реализм», потому что именно такой ответ предполагает бесстрастный проверяющий – компьютер.

Но такой выбор не совсем верен. Сам термин «реализм» применительно к литературе появился позже, в середине века. Значит, Лермонтов развивал принципы романтизма? Не мог же он развивать то, что ещё не было даже сформулировано? С другой стороны, если ребёнок выберет романтизм, кто его знает, сделал он это, понимая суть или причисляя роман к этому течению?

Ещё один пример из демонстрационных экзаменационных тестов: «Творчество С. А. Есенина связано с таким поэтическим течением, как…». Варианты ответа: символизм, футуризм, акмеизм, имажинизм? А о каком Есенине речь? Раннем? Позднем? Ранний был связан с символистами, а поздний – с имажинистами. Какой ответ ждут от выпускника? Загадка. И вообще, так ли уж важно, с кем был связан общительный Есенин?

По мнению приведшего эти примеры доктора филологических наук, профессора МГПУ им. Ленина Виктора Чертова, совершенно не принципиально. Вместо того чтобы проверять умение ребёнка работать с текстом, анализировать его, комментировать, создавать собственное развёрнутое высказывание по поводу прочитанного, мы, сказал Виктор Фёдорович, смотрим, как он выбирает один вариант из трёх и пытается дать односложный ответ на вопрос, который простоты не приемлет. Если уж ЕГЭ неизбежен, оставить в контрольных материалах надо третью часть, предполагающую развёрнутые ответы в жанре сочинения. Причём у ребёнка, считает профессор, должен быть выбор – ответить на одни вопрос полным сочинением или на два-три кратко. Но тоже в форме небольших сочинений.

Примерно такие же мысли высказал и… председатель федеральной предметной комиссии разработчиков контрольно-измерительных материалов по литературе, доктор педагогических наук Сергей Александрович Зинин. То есть, по сути, сами разработчики предлагают отказаться от тестов. Преподаватель литературы московской школы № 303 Лев Соломонович Айзерман вообще без обиняков назвал систему ЕГЭ глубоко порочной. Депутат Московской городской думы, учитель математики и поэт Евгений Абрамович Бунимович, заметив, что тесты в принципе противоречат литературе, привёл в пример Англию. Там, несмотря на то что вопросы по литературе разрабатываются уже много лет и делают это не пять человек, как у нас, а чуть ли не пятьсот, тестовая система применительно к этому предмету всё равно не работает.

Я слушала выступающих и думала: а стоило ли огород городить? Сочинение автоматически демонстрировало и знание русского языка, и словарный запас, и умение мыслить, и уровень знакомства с текстом. Некоторые дети просто не в состоянии написать большой текст? Хорошо. Пусть пишут два-три коротких. Опять расцветут шпаргалки? А сейчас разве иначе? Интернет завален шпаргалками. И готовые сочинения – пожалуйста, и ответы на все вопросы ЕГЭ – на блюдечке со словесной каёмочкой. Плати и скачивай. Плати, и тебе помогут не только сочинение написать, но и галочки где надо расставить. Последнее, на мой взгляд, гораздо проще.

За один и тот же текст можно было получить и два, и пять? Но эта проблема оказалась не самой сложной. Как заверил Зинин, критерии проверки и оценки экзаменационных сочинений, несмотря на мучения с разработкой тестов, выработаны. Что ж, хоть за это спасибо ЕГЭ.

Пока единый экзамен пребывает в стадии эксперимента. Можно сдавать в виде ЕГЭ сразу русский язык и литературу. Можно сдать русский в форме ЕГЭ, а литературу устно или письменно в виде сочинения. Вернее, можно, если разрешат. Вопрос о том, как принимать экзамен, решает орган управления образованием субъекта Федерации. Но даже если он выберет самый демократичный вариант – как удобно выпускнику, далеко не во всех школах такую возможность ученику предоставят.

Оказывается, учитель (речь не идёт о «звёздах» и новаторах), среднестатистический учитель, самодеятельность вовсе не поощряет. А ну как пять человек решат сдать русский язык и литературу в одном экзамене в форме ЕГЭ, десять предпочтут отвечать только на вопросы тестов по русскому языку, а за знание литературы отчитаться устно, а ещё пять выразят желание написать сочинение? Что ж, учителю торчать в классе вместо одного дня три? За гроши, которые он получает, натаскивать часть класса на одну форму итоговой аттестации, часть – на другую и часть – на третью?

Да, господа, теперь учитель не учит, а натаскивает. Процесс обучения с началом очередной модернизации отошёл на второй план. Поскольку на деле реформа свелась к проблеме выработки наиболее действенного контроля знаний ученика и работы учителя, ему уже не до просвещения.

На том совещании в Минобразования и науки Лев Соломонович Айзерман попытался повернуть разговор от проблем проверки к проблеме преподавания. Его поддержал член Общественного совета, главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей Алексеевич Венедиктов, задав главный, на самом деле, вопрос: какова сегодня цель преподавания литературы? Будем знать цель, значит, можно будет разработать программу, а уж тогда будет ясно, что и как проверять. Вопрос Алексея Алексеевича спровоцировал сетования на «нечитабельных» детей и приступ ностальгии. Сразу несколько человек поделились воспоминаниями о зарождении своей первой любви к книге. Однако вопрос о том, как передать это чувство современным детям, остался открытым. До способов проверки уровня любви через тест дело вообще не дошло.

Венедиктов предложил исключить из проекта рекомендаций Общественного совета последний пункт: «перейти в преподавании от историко-литературоведческого подхода к психолого-художественному». Может быть, потому, что он историк и любая история, в том числе и история литературы, ему мила? Честно говоря, думала, все сожалевшие о нечитающих детях набросятся на коллегу, образно говоря, с кулаками. Ведь именно литературоведческий подход превращает уроки литературы в обычной среднестатистической школе в скучную «тягомотину», не имеющую ничего общего с литературой как искусством. Но, увы, никто на защиту нового психолого-художественного подхода не встал.

Зато очень обрадовался предложению Венедиктова министр образования и науки Фурсенко. У Андрея Александровича полтора миллиона учителей, есть очень талантливые, есть добросовестные, есть средние и есть работающие от сих до сих. Уже несколько лет бьются, пытаясь придумать, как проверять их работу. Критерии оценки историко-литературоведческих знаний выпускников никак не выработают, а тут на тебе – психолого-художественные. Их в тесты как вогнать?

В прошлом году сдавать литературу в форме ЕГЭ рискнули всего 5 193 выпускника (для сравнения, русский язык сдавали 540 797 учеников). По сути, дети свой выбор сделали, отдав предпочтение традиции. Даже «страшное» сочинение пугает их, оказывается, гораздо меньше тестов.

Литература вообще портит всю благополучную картину победного шествия эксперимента с Единым экзаменом. В следующем году он охватит уже все регионы, а в 2009-м станет нормой жизни. Времени на самом деле не так много, а литература так и висит в воздухе. Пока она вместе с русским языком и алгеброй входит в перечень обязательных экзаменов. Но если литература не поддаётся тестированию, а без ЕГЭ «нам не жить», останется ли она в списке обязательных предметов аттестации? Понятно, что по выбору её будут сдавать только будущие филологи, остальные читать перестанут окончательно. Чем это обернётся, думаю, объяснять не надо, мы потеряем не литературу, мы потеряем себя.

 

Александр Архангельский. Русская литература как последний рубеж // РИА Новости. – 2007, 12 июля

Политики, толкая друг друга локтями, втискиваются в уходящие партийные вагоны и готовятся к выборам, которые ничего не решают;

политологи ищут ответ на важнейший вопрос, что значит предстоящая отставка Игоря Сергеевича Иванова с поста руководителя Совбеза и как она связана с третьим путинским сроком;

бизнесмены гадают, что стоит за первым публичным выступлением Игоря Сечина на собрании акционеров Роснефти и не станет ли Сечин преемником вместо Нарышкина, благо фамилия у него еще более подходящая: тоже на «ин», но короче, из двух слогов – Ленин, Сталин, Ельцин, Путин, Сечин;

чекисты вместе с прокурорами начинают заочный суд над Березовским, а смертельно обиженные англичане никак не хотят понять, что и Лугового придется осудить заочно;

а в это самое время в Москве на пресс-конференции в РИА со скучноватым отчетом о ходе внедрения в школе ЕГЭ выступает Виктор Болотов, глава агентства, надзирающего над образованием. Ни всемирного охвата. Ни чекистов и другороссов. Ни Сечина. Ни третьего срока. Но от того, как будут решены некоторые второстепенные проблемы, поднятые в этом отчете, во многом зависит наше будущее. От этого – а не от того, как будет называться преемник и сколько лет получит Березовский.

В школьном курсе есть предметы, от которых ничего не зависит: ОБЖ, например. Есть предметы, от которых зависит ум: математика, химия. И есть предметы, от которых зависит жизнь: история и литература. Исторический курс формирует образ прошлого, из которого произошло настоящее и когда-нибудь прорвется будущее; всегда отчасти фактографический, отчасти идеологический, отчасти вынужденно мифологический, он очерчивает рамку представлений об исторической нации, о ее традициях и устоях. Курс литературы задает картину мира и вырабатывает систему общих смысловых векторов; про горе от ума, мертвые души, войну и мир знают профессор и рабочий, президент и его избиратель, чекист и диссидент. Плохо знают? Плохо. Но хоть так. На ключевые слова, ключевые имена – Онегин, Татьяна, Печорин, Раскольников, князь Андрей и Пьер Безухов, – отзывается не только сознание, но и подсознание любого человека, учившегося в русской школе; представление о России, о жизни в целом закодировано в этих именах.

История и литература, повторяем, это больше, чем предметы. Они изучают Закон Человеческий, как церковь преподает Закон Божий. В церковно-приходских школах всегда возникала проблема, что значит – знать о вере, что значит – контролировать это знание. А в школе светской всегда вставал трудноразрешимый вопрос: что значит – знать страну, ее историю, ее словесность? Как это знание оценивать? Насчет истории в школе мы не так давно писали; теперь пора сказать о школьном курсе литературы.

Когда-то компромисс между сверхзначимостью предмета и сверхтрудностью контроля был найден: детям велели писать сочинения. Да, в сочинениях часто встречались дурацкие темы, ныне сборники сочинений продаются на любом развале. Но даже дурацкая тема требовала некоторых полезных раздумий; каждый раз пятерочное сочинение скатывать не станешь, не получится, так что иногда приходится и книжку прочитать, и собрать свои куцые мысли, и сложить их в неловкую фразу. Теперь не то; теперь – ЕГЭ. Причем закон о Едином госэкзамене был составлен таким нечетким образом, что выпускное сочинение как жанр юридически обессмыслилось, пришло в противоречие с инструкцией. А тесты по литературе оказались полной профанацией предмета. Другими, впрочем, и быть не могли. Помнить, кто был владелец лошади Фру-Фру (Вронский: об этом публике напомнил федеральный агент Болотов во время пресс-конференции), похвально, но совершенно необязательно. А понимать художественные смыслы – обязательно, но вот ЕГЭ тут совершенно ни при чем. И чтение теперь вообще излишне; наковырял подконтрольных примеров, как изюм из булки, – и хватит.

Не то чтоб школьное начальство этого не сознавало; оно – сознает. Но позиция у него такая: да, литературный ЕГЭ нехорош, а сочинение все-таки хуже. Те литераторы, которые пишут письма против ЕГЭ и в защиту сочинений, на самом деле боятся, что их попросят ответить на тесты, а они не справятся. Сочинение-то можно сплести из красивых слов, а ты попробуй ответить про Вронского и Фру-Фру. Вот мы их осенью пригласим – и публично протестируем. Читай: опозорим. Потому что если согласятся – непременно провалятся. А если откажутся – значит, смертельно боятся провала. Ибо ничего не знают и не помнят. И постепенно назревает предложение: а давайте вообще не будем литературу контролировать. Ни через сочинение, ни через ЕГЭ. Просто сместим ее из федерального компонента в региональный. Понизим статус, зато снимем с себя ответственность за решение неразрешимой проблемы.

Если это случится, пиши пропало. Сослать предмет в региональный компонент – все равно что бросить партийного вождя на сельское хозяйство. Или сослать в Секретари Совета Безопасности. Литература перестанет быть серьезной темой; станет ненужным довеском к основному курсу. И единственное, что нас еще соединяет – русский язык, растворенный и воплощенный в русской словесности, будет смещен на обочину. Разумеется, «русский язык» как предмет останется в главном курсе – тот «русский язык», который грамматика, правила, склонения, спряжения и синтаксис; тем более что президент приказал любить всей душою а) великий б) могучий в) бессмертный русский язык. Знание грамматики можно четко контролировать с помощью ЕГЭ. А то, что грамматика производна от литературы, которая язык сформировала – неважно. Мотивация тут совершенно иная; не можем подмять словесность под систему формального контроля – гоним с глаз долой. Это как если бы церковь решила отменить вероучение на том лишь основании, что катехизис примитивен.

Впрочем, некоторая логика во всем этом есть. Литературу невозможно контролировать формальными методами, как нельзя формальными методами вертикального управления контролировать общество. Но ведь общество усыпили окончательно, чтобы оно не мешало удобству бюрократического управления. Почему бы теперь не убрать и словесность? Главный источник головной боли – сама голова, так что лучшее лекарство – гильотина.