Валентин Коровин. Окно в Болонью // Литературная газета. – 2006. – № 38

 

Что хорошего в Европейской образовательной хартии

В самом конце девяностых в Болонье на праздновании юбилея старейшего университета 29 стран подписали декларацию, объединяющую Европу в единую не только в сфере экономики, но и в области образования. Три года назад к соглашению присоединилась и Россия. Многие вузы уже выдают дипломы, соответствующие стандартам Старого Света. Однако споры о том, нужно ли нам вливаться в общий европейский образовательный процесс, идут по сей день. Одни считают, что это приведёт лишь к утечке мозгов, потере собственных традиций образования и ухудшению его качества, другие, напротив, доказывают, что стандартизация привлечёт иностранных студентов к нам, а двухступенчатая система позволит не только сэкономить на обучении, но и обеспечить сферу услуг квалифицированными специалистами.

«ЛГ» уже предоставляла слово сторонникам и противникам Болонского процесса («Получить диплом – и… в Париж», № 20); сегодня публикуем мнение заслуженного деятеля науки, филолога, работавшего в европейских вузах и знающего принципы Болоньи не понаслышке.

 

С тудента нужно любить

Большинство моих товарищей и коллег против Болонского процесса. Но я – за. Что сулит нам Болонья с её образовательными хартиями?

Начнем с приёма студентов. Берут практически всех желающих, но после первой сессии остаётся столько, сколько нужно. Учиться можно хоть десять лет. Можно откладывать учёбу, переносить экзамены, сдавать их сколько угодно раз. Но сдать придётся солидный набор обязательных предметов, к которым вы вправе присоединить те, что пришлись вам по сердцу. Спецкурсов и спецсеминаров множество. Стало быть, расписание у вас частично свободное. Аудиторий хватает с излишком. По восемь и более групп в одном помещении, как у нас иногда случается, нигде не собираются.

Студенты занимаются много, но не жалуются. И требуют от преподавателя, чтобы тот выкладывался, что называется, на всю катушку. Но не настаивают, чтобы вместо двойки он ставил тройку и т. д., как у нас водится. Деканат и ректорат тоже не мучают «нашими» занудными вопросами – почему, мол, успеваемость понизилась. Потому и понизилась, что учиться не хотят, а владельцами дипломов быть мечтают.

И опять я Болонье ничего не могу возразить.

О студентах, проявивших большие способности, сразу становится известно. Их лелеют и холят. С ними, не откладывая в долгий ящик, заключают трудовые контракты прямо во время учёбы.

Многие подрабатывают (в некоторых странах нет стипендий, но нет и платы за учёбу). Широко пользуются ипотекой. Взять деньги в долг у банка можно три или четыре раза за время обучения (в каждой стране по-разному), но за небольшой процент (от 1 до 3%), а отдавать надо после окончания института или университета. Есть, помимо этого, множество грантов – в размерах от 30 до 100% – в помощь тем, у кого кошелёк нетугой. Одни выдаются администрацией, другие – студенческим управлением.

В одной из стран я столкнулся с таким опытом: правительство передало тамошнему университету целый квартал престижных домов. Управление ими поручили студентам, которые стали получать деньги за аренду магазинов на нижних этажах, плату за квартиры и услуги и т. д. На вырученные средства они ремонтируют здания, содержат в них свои коллективные магазины, открывают оздоровительные учреждения и даже больницы, устраивают столовые, отправляют коллег на летнюю практику в другие страны и совершают ещё множество самых различных операций. За поездку в другую страну для усовершенствования в иностранном языке студенты иногда не платят ничего, а иногда – от 30 до 50%. Их поселяют, допустим, в немецкую семью, где девушки служат горничными, а семья обязана их кормить и разговаривать, чтобы студентки овладевали речью.

Обед в студенческой столовой стоит в два раза дешевле, чем в преподавательской. И хотя они нередко расположены рядом, никто из преподавателей в студенческую столовую обедать не ходит. Канцелярские и писчие принадлежности в студенческом магазине стоят дешевле, чем в обычном городском. То же самое и с аксессуарами для компьютера.

Университеты, как правило, окружены спортивными сооружениями – от площадок до бассейна. Около каждого высшего учебного заведения разрастается свой городок со множеством торговых точек, увеселений и прочего. Тут процветает «малый бизнес», если говорить по-нашему. Но что удивительно, пьяных нет. Однажды я зашёл в магазин, расположенный чуть в стороне от университета, и попросил две бутылки пива. Юная продавщица, сказав, что, так как ей не исполнилось 18 лет, она не может продать мне алкогольную продукцию, позвала на помощь пожилого продавца. Рядом не было ни полицейского, ни какого-либо другого официального надзирателя, но она уже привыкла соблюдать закон.

Не только для удобного, комфортного быта, но и для успешной учёбы опять-таки многое предусмотрено. В этом пункте интересы студентов и преподавателей пересекаются.

Прежде всего, студент имеет право, и это обязанность преподавателя, получить на руки весь материал (не лекции, разумеется, а конкретные тексты, которые анализируются и разбираются). Для этого на четырёх этажах установлены огромные ксероксы. Платные в том случае, если вы хотите отснять что-то для себя лично, и бесплатные, если вы ксерокопируете для занятий.

Каждый студент обязан не реже одного раза в месяц отчитываться перед преподавателем, если он выполняет какую-нибудь письменную работу. Собеседование проходит очень любопытно. Преподавателю предоставляется помещение, состоящее обычно из трёх комнат. В первой сидит секретарша, она же библиотекарша. Во второй профессор или преподаватель ведёт консультации, в третьей – он отдыхает. На консультацию отведено 30 минут, на отдых – 15. Таким образом, в среднем каждый профессор принимает в день 10 человек, в месяц – около 30.

После того как консультация закончена, профессор диктует студенту список книг, который тут же передаётся секретарше. Она связывается с библиотекой и сообщает студенту, какие книги он может получить сию минуту, а какие – в иное время. Так как студент – величина значительная, то он волен либо сам сходить за книгами, либо попросить доставить их ему в аудиторию.

 

Чудище по имени «стандарт»

Что мне особенно нравится в Болонском процессе – никто не сокращает часы на профилирующие предметы. У нас же недавно, ни с того ни с сего, взяли да ухнули половину часов (вместо 36 стало18) на фольклор (попробуй теперь изложи семь веков за 9 занятий), уполовинили занятия по литературе XVIII и XIX веков, сняли совсем «Историю русской критики» и совершили ещё множество бесстыдных дел якобы во благо отечественного образования. И того, кто всё это из вредности к филологии проделал, не найти. Говорят: «стандарт», а что это за зверь и кто это чудище выпускает на свет Божий, никто не знает. Даже те, кому положено стандартом заниматься, не могут сказать, как получается, что они рекомендуют и утверждают одно, а из пасти зверя извергается совсем другое.

И после этого сокрушаются об ослаблении грамотности и падении культуры. Недавно на заявлении моей знакомой полковник милиции наложил пространную резолюцию, в коей умудрился сделать 48 ошибок. Спрашивается: какой из него может быть толк, если он элементарно безграмотен? Между тем радетели стандарта ввели для филологов математику (?) и естественные науки (?), которые будущими учителями русского языка и литературы преподаваться никогда не будут. Таких же важных и нужных дисциплин, как эстетика, теория искусства, в программе нет.

Что касается иностранных языков, то, право, лучше бы их не преподавали вовсе. Чтобы научить студента говорить на чужом языке, надо разделить группы максимум по 10 человек и на первых курсах изучать его по 5 часов в день. Однако с филологами о том, как лучше обустроить их преподавательскую и научную жизнь, никто не советуется. А они вовсе не ретрограды. Например, никто из них не выступает против включения в учебный процесс компьютерной грамотности. Но вот зачем отводить на самостоятельную работу 50% учебного времени, – непонятно. Лучше сразу бы постановили, что студенты и преподаватели никуда не ходят и лишь аукаются по телефонам.

Нашлась «умная голова» и отменила сочинения. Другая «умная голова» ввела ЕГЭ. Едва ли не все университеты и институты завопили, что делать этого нельзя. Их поддержали учителя литературы, родители и даже ученики. Все понимают, что в результате культурно-интеллектуальный уровень понизится едва ли не до нуля, что мальчики и девочки, выйдя из школы, не смогут связать двух слов, потому что чтение как таковое прекратится. Но разве для наших отечественных глупцов такие доводы убедительны?

А почему бы школьную и вузовскую реформы не вынести на всеобщее обсуждение, тщательно и не спеша взвесив все «за» и «против»? Разве у нас нет времени? Реформа провозглашается перманентно в течение едва ли не пятидесяти лет, её нынешний этап длится уже около двадцати, а она всё равно даже ковылять не желает! Давайте совместными усилиями сначала всё обсудим, а затем примемся всерьёз.

Поэтому я опять-таки – за свободу и за Болонские хартии. Там полагаются на университеты и институты, на мудрость учёных, которые всё-таки лучше знают, какие экзамены и как принимать.

 

Раб за кафедрой

И ещё. Про зарплаты преподавателей. Тема и стыдная, и банальная. Болонья наших зарплат не понимает и не принимает. Прошёл слух, что всем преподавателям повысят зарплату в два раза (!). Иной обыватель, наверное, позавидует. Но не торопитесь: удвоят лишь базовую ставку. Что это значит? Допустим, базовый должностной оклад профессора 2 000 или 2 500 рублей (доцента – на 1 000 меньше). После повышения профессор будет получать вместо 5 000 рублей 6 000 или 7 000. Вот и всё.

Довольно, однако, о деньгах. Поговорим-ка лучше о других профессорско-преподавательских обязанностях и благах. Какая учебная нагрузка у наших преподавателей? В провинции – не меньше 1 000, а то и 1 500 часов в год. В столицах – от 730 до 900 часов. Болонья уверена, что при таком количестве часов качества нет, что это не преподавание, а его симуляция.

Что на деле означают эти огромные часы занятости? Что преподаватель либо топчется на месте в своём научном росте, либо вынужден за счёт своего здоровья писать статьи, монографии и учебники по ночам. Что он отстаёт от прогресса в своей области. Что ему некогда отшлифовывать свои лекции и практические занятия. Именно в этих огромных часах занятости зарыта собака не очень хорошей подготовки студентов, учителей, а затем и учеников.

А что же Болонья? Она во всех университетах и институтах предлагает не более 450 – 500 часов в год, а особо ценным профессорам и преподавателям согласна предоставлять 104 или 208 часов, лишь бы они преподавали. Болонья требует от преподавателей раз в пять лет менять специальные курсы. Если, например, сегодня я читаю лекции о лирике Пушкина, то в следующее пятилетие я должен подготовить курс о прозе Чехова. А для того чтобы я мог заниматься наукой, Болонья через каждые четыре года предоставляет мне годовой отпуск. Причём я волен уехать в заграничную командировку за счёт своего учебного заведения. У преподавателя также есть льготы пенсионные (75 – 80% немалого жалованья), интернетовские, библиотечные и прочие.

Болонья не понимает, почему книги и газеты в нашей библиотеке нельзя сканировать, почему в читальном зале нельзя пользоваться компьютерами, почему библиотечные работники не могут за деньги отксерокопировать учёному нужный ему материал в любом количестве и доставить на его рабочее место. Этому замечательному городу непонятно, почему наши преподаватели должны «без отрыва от производства» повышать свою квалификацию или почему, если они проходят это самое повышение в других учреждениях, с них не снимаются часы, не оставляется то же содержание.

Наконец, Болонья никак не может взять в толк, какое отношение к учёбе студентов имеет дополнительная преподавательская нагрузка в виде воспитательной работы, то бишь устройства концертов и праздников. Почему нужно наблюдение за успеваемостью и зачем существует пресловутое кураторство. Если столь необходимо кураторство, набирайте массовиков-затейников и платите им денежки. Мы – учёные. Мы воспитываем добросовестным отношением к делу, качеством своих лекций и занятий. Преподавание – наша главная и единственная обязанность. В конце концов, создайте такой трудовой договор, где ясно говорилось бы об обязанностях преподавателя, о том, за что он получает вознаграждение. И тут Болонья опять на нашей стороне. Она доверяет самим студентам, приучая быть самостоятельными и ответственными.

Среди того немногого, в чём я с Болоньей не согласен, упор на специализацию. Вступая в европейский процесс, это положение я бы обязательно подкорректировал с учётом нашего опыта. Конкретную специализацию непременно связал бы с широкой филологической подготовкой, чтобы от человека остался не один лишь флюс специалиста и он нашёл бы достойное место в общем культурном пространстве.

А в целом я за Болонский процесс. Всё-таки плюсов у него гораздо больше, чем минусов. И если мы возьмём оттуда лучшее, сохранив при этом наши научные традиции, отечественное образование от этого только выиграет.

 

 

Валентин Коровин, профессор, заведующий кафедрой русской литературы XIX века Московского государственного педагогического университета. В защиту литературного образования // Московский Парнас. – 2007. – № 5

 

Для того чтобы нынешнее наше собрание, посвященное чрезвычайно волнующим нас всех судьбам образования в России, в частности литературного образования, было наиболее плодотворным, можно предложить коснуться самых острых и сегодня еще не разрешенных противоречий в этой области. Конечно, литературное образование не отгорожено китайской стеной от образования вообще, как и от культуры и науки. Но для конкретности обсуждения я бы предложил, не настаивая на этом, сосредоточиться на двух уровнях литературного и шире – филологического – образования: в общеобразовательной школе и в университетах и институтах, имея в виду как классические университеты, так и педагогические университеты и институты. Мы живем сегодня в тот период, когда, по словам Л. Н. Толстого, сказанным по другому поводу, в России все переворотилось и только еще укладывается. Мы живем, и уже не помню, сколько лет и даже десятков лет, в эпоху образовательных не эволюционных, а ре­волюционных реформ – то школьных, то вузовских. И несть им конца, т. е. завершения этого процесса пока не видно. Словом, в опровержение некогда популярной песне можно сказать: «Нет у реформации начала, нет у реформации конца».

Мы не знаем даже, какие этапы и в какие сроки реформы будут проходить, каков их общий план и что в конце концов из всего этого выйдет. С нами – вузовскими и школьными преподавателями – не советуются, как не советуются с широкой общественностью, хотя в улучшении и стабильности образования в России заинтересованы все от мала до велика: школьник, его родители, его преподаватели. Между тем время для изучения литературы, казалось бы, открылось самое блестящее, самое что ни на есть желанное. Нет цензуры, исчезли все препоны, обществу стали доступны сочинения великих писателей XX века. В применении к русской литературе – это вся литература русского зарубежья, это все писатели, которые так или иначе пострадали от цензурного гнета. Наконец, это великие русские мыслители и теологи, религиозные деятели, историки, филологи. Однако интерес к открывшимся неизвестным страницам русской литературы длился недолго, и плодами их дарований успели воспользоваться немногие. Ныне их труды также остаются достоянием сравнительно узкого круга людей. И в этом нет большой беды, потому что специальные сочинения филологов, историков, философов, теологов – удел гуманитариев, занимающихся общественными дисциплинами. Иное дело – художественные сочинения писателей и популярные просветительские книги, рассчитанные на широкую аудиторию и к этой аудитории обращенные.

Сегодня, в знаменательный Год чтения и Год русского языка, когда общество и власть в лице Президента озаботилось состоянием чтения и состоянием русского языка в России – очевидно: дальше нельзя терпеть того безразличия, с каким обращаются с русским языком. Причин, почему стало мало читающих, много – от дороговизны книг до перемещения ценностей в сторону добывания средств к существованию. Бытует широко распространенное и глубоко ошибочное мнение, будто бы малокультурный, плохо начитанный, коряво говорящий и неграмотно пишущий человек может быть в то же время выдающимся математиком, физиком и т. д. Ничего подобного! Этого не было и быть не может.

Стало быть, во всякой реформе, в том числе проводимой ныне, нас в первую очередь должен интересовать конечный результат, который сводится, с моей точки зре­ния, к следующим вопросам: способствует ли реформа улучшению качества школьного и вузовского образования? Повышает ли она культуру народа, поскольку почти все юное поколение так или иначе получает среднее или неполное среднее образование в школе?

Содействует ли школьная реформа повышению интереса к чтению, формированию и развитию хорошего вкуса, улучшению качества знаний в области языка и литературы? Охраняется ли прежний, достаточно высокий уровень филологического в классических университетах и педагогических университетах и институтах? Сокращается ли благодаря реформе разрыв между школьным и вузовским образованием?

Учителя литературы могут это проверить на своих занятиях, а преподаватели вузов – при знакомстве с новым поколением студентов.

Положительным в нынешнем состоянии литературного образования я считаю тот факт, что в школу пришли сочинения писателей, о которых раньше ученик никогда не слышал и о существовании которых не подозревал. В нынешнем стандарте для общеобразовательного и профильного уровней (кстати, я не думаю, что стандарт надо менять очень часто, едва ли не каждый год) мы легко найдем такие имена. Стандарт при всей сжатости дает возможность поставить произведения русских классиков в мировой контекст и, стало быть, глубже знакомить учеников с художественным опытом ведущих стран Европы и отчасти Америки. Однако при всех своих несомненных положительных сторонах, литературное образование в школе наталкивается, по словам учителей, на острый недостаток часов (2 часа в неделю в средних классах и 3 – в старших классах). Объем материала, требуемого для изучения согласно стандарту, превышает его часовую обеспеченность, и многие разделы остаются не проработанными. Учителя-словесники во всех без исключения регионах буквально умоляют пересмотреть в сторону увеличения количество часов, отведенных на преподавание литературы. Тем более в школе кроме традиционных обязательных предметов изучается много таких, которым место на факультативных и кружковых занятиях.

Следующий момент – нас постоянно терзают слухами, что литература в скором времени перестанет быть обязательным экзаменационным предметом. Нас убеждают в том, что учителям и школьникам предоставлен выбор: кто желает, тот может писать сочинение, а кто не желает, тот может удовольствоваться изложением. Но это же лукавство! И учитель, и школьник выберут легчайший путь, не заботясь о том, что же будет дальше. А дальше – неизбежное снижение качества подготовки, потому что к сочинению нужно готовиться гораздо серьезнее, чем к изложению. Но самое главное в том, что бы там ни говорили, – при введении изложения и утрате обязательного статуса сочинения, – читать и знать тексты станет необязательным: кто же будет читать, если сочинение как аттестационный экзамен по литературе будет упразднено? Не забудем, что чтение – это не только удовольствие, но и время, но и труд. В обучении наслаждение, о котором постоянно гово­рил один известный педагог (помните: учение с увлечением, с наслаждением), не всегда присутствует. Иногда необходимо принуждение и самопринуждение. Попробуйте без принуждения или самопринуждения выучить иностранный язык или стать музыкантом. А разве другие науки для своего усвоения требуют только увлечения и наслаждения? Стало быть, начальная филология, филология в школе, ничем не отличается от других дисциплин. В ней тоже необходимо принуждение, и таким принуждением к чтению – на­чальному этапу любого знания – является государственный экзамен по литературе. И в этом я не вижу ничего плохого или ущемляющего права маленьких граждан, поскольку принуждение идет не во вред ученику, а на пользу: оно развивает ум, воображение, память, общую культуру и позволяет лучше и быстрее ориентироваться как в жизни, так и в профессиональной деятельности, какой бы она ни была.

Предполагается сохранить выпускной экзамен по русскому языку, но изъять выпускной экзамен по литературе. Иначе говоря, уничтожить устный экзамен по литературе. Так нанесен еще один мощный удар по литературному образованию и по культуре. В недавней передаче А. Н. Архангельского «Тем временем» ведущий резонно заявил, что наши школьники – очень практичные люди: если уничтожат сочинение как обязательный выпускной экзамен, то они выучат наизусть имена действующих лиц, но большинство никогда не прочтет сочинений русских классиков нового и новейшего времени, без которых, как говорил Лев Толстой о Тютчеве, «нельзя жить». Однако теперь – в случае освобождения школьников от обязательного устного экзамена по литературе – читать и вовсе ничего не надо.

И вот что еще крайне опасно: язык и литература разрываются. Понятно, что литературы без языка нет. Но и литературного языка нет без литературы. Стало быть, те окультуренные формы речи, в которые отливается стихия языка благодаря мастерам слова – писателям и подвижникам гуманитарных профессий, – не будут оказывать никакого влияния на повседневную речь, и мы скоро вполне можем оказаться в ситуации, когда с трудом будем понимать, что же в конце концов человек хотел нам поведать. Литература – главная составляющая культуры человека и общества. Не забудем также, что обобщенные мыслительно-художественно-философские проблемы даются школьникам труднее, чем символическо-конкретные. Иначе говоря, математика может быть более понятной, чем литература с ее вечными ценностями, приобретающими каждый раз новое содержательное наполнение.

Между тем два обстоятельства – ЕГЭ и отсутствие экзаменов при приеме в вуз (не всякий, разумеется, но теперь уже в большинстве вузов это станет обязательным) – обнаружили свои, исключительно негативные последствия, которые устранить не удается. ЕГЭ, как нас убеждали, вводилось с несколькими целями: устранение коррупции в вузовско-преподавательской среде и возможности абитуриенту без выезда в крупные города пересылать свои документы. Обе цели прекрасны. Однако к качеству обучения они не имеют никакого отношения. С точки зрения качества образования, никаких опытов не проводилось. По крайней мере, нигде не были опубликованы ни их результаты, ни конкретные выкладки, ни сравнительные материалы, обязательные в этом случае (хотя бы двух школ, где ЕГЭ было введено и где оно не было введено). Сейчас перед приемной комиссией вуза предстает не конкретное индивидуальное лицо, не молодой человек, а бумаги, согласно которым абитуриент имеет ту или иную успеваемость. Таким образом, прием в вуз стал формализовано-безличным. Преподаватель не видит живого лица абитуриента, не видит его глаз, не слышит речи и не может судить о культурном уровне абитуриента, о его начитанности, о речевых навыках, о способности выразить свои знания. Но самое главное – преподаватель вуза вынужден доверять чужому мнению. При этом на три рода вопросов, поставленных ЕГЭ, существуют уже десятки ответов, которые можно купить во всех магазинах.

Результат таких преобразований не замедлил сказаться именно в вузовском обучении, по поводу которого я также хочу сказать несколько слов.

Все преподаватели вузов в один голос заявляют, что уровень общей культуры заметно понизился, что читать стали меньше, а чтение перестало быть качественным. Наибольшие трудности при первоначальной аттестации вызывают ведущие предметы филологического цикла – языковые дисциплины и история русской литературы. Если ликвидировать педагогические вузы на местах (в области или в сложившихся центрах) или даже укрупнить их, то региональные и местные школы лет эдак через пять останутся без учителей. Если оставить все, как есть, то вузы получат слабых студентов, из которых потом выйдут слабые учителя. Показателем того, какова на деле подготовка учителей литературы, служат многочисленные подробные поурочные разработки, услужливо предлагаемые нынешнему учительству. Лет 30 – 40 назад ни одному уважающему себя учителю и в голову бы не пришло пользоваться подобными пособиями. Он считал себя обязанным самостоятельно подготовить урок, пользуясь трудами литературоведов, личными наблюдениями над текстом и исследовательскими находками. Часто такие сочинения, написанные учителями, выходили в свет и украшали методическую науку. Нынче учитель берёт «разработку» и идёт с ней на урок. Не секрет, что отдельные пытливые ученики оказываются начитаннее и глубже его знакомы с произведением. Одна пожилая учительница никак не могла признать, что её ученик знает больше, чем она. Ученик привел знаменитое стихотворение Якова Полонского «В альбом К. Ш...». Учительница трижды оспаривала принадлежность хрестоматийного стихотворения, «даря» его третьестепенному поэту, которого ученик просто не мог знать. Не мог – и всё! Этот пример показывает, что мы имеем дело с двумя чрезвычайно настораживающими фактами: культурный уровень и уровень начитанности падает в последние десять-двадцать лет и равно касается учеников и учителей; то же самое относится к средней и высшей школе: снижение требований в средней школе неминуемо ведет к снижению требований в школе высшей. Иначе говоря, разрыв преодолевается не вследствие повышения культурного уровня и улучшения филологического образования в школе, а из-за его снижения. Высшая школа вынуждена понизить уровень требований, по­тому что их не в силах выполнить поступивший в неё студент. Поэтому нужно бить тревогу во все возможные колокола.

Не решает проблемы качества образования и принятое решение ввести, согласно Болонской хартии, двухступенчатое образование: 4 года – бакалавры, 2 года – магистры. На западе студенты могут обучаться 10 лет. Они обязаны сдать столько-то зачетов и столько-то экзаменов, а когда они это сделают – их дело. У нас все обстоит не так. Не решена проблема и педагогической практики для бакалавров и магистрантов. Если высшее образование состоит из двух ступеней, то почему бакалавр обладает... высшим образованием? И ещё. Существуют «специалисты», которые получают образование по старинке, то есть учатся пять лет без перерыва. Как быть с ними?

Ко всему этому добавлю, что условия, в которых трудятся наши преподаватели вузов, ни по одному из показателей не соответствуют условиям стран Болонской конвенции: ни по зарплате, ни по занятости (вместо 450 часов у доцента там, 900 часов – у нас, а на пери­ферии – и все 1500), ни по комфортности и привилегиям (преподаватель университета там получает годовой отпуск для написания монографии, составления и печатания библиографии и пр. и пр., ему оплачивается полностью требуемая заграничная командировка (или командировки), он раз в пять лет обязан менять курсы или спецкурсы лекций, к его услугам многообразная аппаратура, например, разбираемые тексты бесплатно ксерокопируются: речь идет, допустим, о значимых отрывках и т. д.).

Если мы подписали Болонскую конвенцию, то станут ли условия деятельности преподавателей и студентов такими же, как в странах, признающих эту конвенцию? Мне кажется, было бы справедливым, если бы и содержание, и комфортность, качество деятельности преподавателей, коль скоро мы вступаем на Болонский путь, коренным образом изменилось. Однако этого не видно: например, профессор нашего вуза, автор многочисленных трудов, получает содержание в 10 000 руб., тогда как профессор иностранного учебного заведения – от 2 000 до 50 000 долларов (там платят сугубо индивидуально, в зависимости от квалификации) и читает лекции 2 раза в неделю. Наконец, никто не отвлекает преподавателя от подготовки к занятиям никаким кураторством и другими посторонними обязанностями. Везде существует студенческое самоуправление, свой студенческий совет, независимый от совета университета, но оба согласуют друг с другом совместные мероприятия или распределение грантов, специальных стипендий и пр.

А, в общем-то, у нас была своя, опробованная и удачная система образования, которую надо было улучшать и совершенствовать. Сохраняют же свои традиции Англия и Франция, которая, кстати, вышла из Болонской конвенции, да и другие страны, которым, кроме США, тоже не по карману жесткие условия, навязываемые этой хартией.

При этом замечу, что наши выпускники нисколько на ущемлены тем, что у них дипломы старого образца, ибо важны не бумажки, а подлинные знания. Если наш выпускник справляется со своими обязанностями и является превосходным специалистом, профессионалом своего дела, в какой бы области он ни работал, он будет всегда ценим, несмотря на то, есть у него звание бакалавра или магистра или его нет. Думаю, что так будет всегда.