Невнимание к филологии, к литературе как учебно-научному предмету в школе и вузе чревато огромными отрицательными последствиями для всей нации.

 

Иван Мельников против министра Фурсенко // Правда. – 2007, 1 июня

 

В мае Госдума обсуждала закон о переходе на систему бакалавр – магистр в вузах. Позицию КПРФ представил первый заместитель Председателя ЦК КПРФ, профессор МГУ Иван Мельников.

«Сегодня я обращаюсь не столько к большинству нынешнего состава Государственной думы – ваше голосование, как обычно, предрешено, – я больше обращаюсь к присутствующим журналистам и другим представителям общественности.

Очень важно, чтобы все понимали: в случае принятия данного законопроекта мы получим кардинальный слом отечественной традиции высшего образования.

Напомню, что сегодня и бакалавриат, и магистратура уже есть в высшей школе, они предусмотрены действующим законом «Об образовании» с 1996 года и нормально сосуществуют со «специалистами» без всяких новых реформ. И у вузов есть право выбора – как готовить в зависимости о специфики самого вуза, от специфики международных стандартов, от особенностей профессиональной области.

Однако правительственный законопроект отличается от этого закона принципиально.

Первое: ваш новый закон ограничивает свободу вузов в принятии решений, их автономию. Действующий закон даёт каждому вузу право выбора между традиционной программой специалиста и двухступенчатой – бакалавриат плюс магистратура. Правительство же предлагает сделать бакалаврами подавляющее большинство студентов, а программу специалиста оставить только для узкого круга избранных, который оно же само и определит.

Второе: ваш новый закон ограничивает права студентов. Действующий закон позволяет студенту выбирать различные траектории обучения, в том числе после бакалавриата стать специалистом, а после специалиста – магистром. Правительство же такую возможность исключает: после бакалавриата – только магистратура, а если хочешь стать специалистом, начинай сначала. Ещё более странно, что специалиста в магистры тоже пускать не собираются.

Третье: ваш новый закон наносит нокаутирующий удар по присущей нашей системе образования фундаментальности. Действующий закон устанавливает минимальный срок обучения по программе бакалавров – 4 года. Правительство предлагает 3 – 4 года. На практике это будет означать, что в целях экономии бюджетных денег бакалавров всё более и более будут переводить на трёхлетний срок обучения. Мы убеждены, в таком бакалавриате мы получим систему подготовки не врачей, а фельдшеров, не инженеров, а лаборантов и так далее. Это – резкое падение качества.

Четвертое: ваш новый закон сделает полноценное высшее образование платным, а значит, доступным лишь для избранных, элитарным. Сегодня закон не ограничивает возможности студента получить качественное образование: завершил одну ступень – переходи на вторую. Правительством же предлагается при переходе из бакалавриата в магистратуру устроить конкурсный отбор. Бюджетное финансирование магистратуры планируют сохранить только в национальных университетах и вузах федерального значения. И то лишь для 30% выпускников бакалавриата. Для остальных магистратура станет платной.

Но главный вопрос, который мы задаем сегодня: ради чего всё это делается? И разумного ответа – нет. Болонский процесс? Западные стандарты? Запрос рынка? Несерьезные аргументы. Наша система образования всегда была нацелена на решение не только текущих, но и долгосрочных задач. Нельзя ставить целью – совпасть с запросом сегодняшнего рынка труда. Этот запрос – изменчив. Это неправильный ориентир. Нельзя в вопросах образования равняться на чужие стандарты, если наши – лучше, эффективнее.

Коллеги, общий вывод такой: с принятием этого законопроекта качественное высшее образование будет фактически сосредоточено только в магистратуре, получать его бесплатно сможет только часть студентов, преимущественно Москвы и Санкт-Петербурга, а для остальных оно будет платным.

Голосуя за этот законопроект, вы голосуете за то, чтобы фундаментально изменить характер, систему и содержание отечественной вузовской подготовки. Вы голосуете за недоступность высшего образования.

КПРФ будет голосовать против».

 

Мария Хорькова, Александра Сопова. Плюсы и минусы Болонской конвенции. Беседа с заведующей учебной частью филологического факультета МГУ Анной Валерьевной Архангельской // Татьянин день. – 2007, 19 сентября

<...> – А такие явления, как реформа образования, введение ЕГЭ, – как они влияют на университет?

– Для меня всегда большой вопрос: как нам ощущать себя? Как те, кто, по словам Федора Ивановича Тютчева, блаженны – «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые», или все-таки, по древнекитайским ощущениям – как те, кто почти что прокляты? «Чтоб тебе родиться в эпоху перемен». Мне кажется, что образование изменится, мы сейчас живем в ожидании довольно глобальных изменений. В конце концов, наверное, действительно будет больше свободы выбора у студентов. Больше будет возможности студентам самим создавать себе список предметов, которые они будут изучать, условно говоря, выбирать преподавателей, которых они будут посещать. Видимо, Болонская система прежде всего на это направлена. Для меня в Болонской системе два глобальных постулата: студент сам определяет, чему он будет учиться, и вместо традиционной схемы «лекции – семинары – экзамен» гораздо больше уделяется внимания такому понятию, как инициативная работа студента. То есть преподаватель дает задания и в индивидуальном порядке, в рамках отдельных консультаций, беседует со студентами по поводу прочитанного.

Для меня тут вопросов больше, чем ответов. Не буду говорить ничего вроде «нынешние студенты не могут правильно выбрать себе предметы». Вспоминая себя в таком возрасте, я понимаю, что я бы лично в такой ситуации руководствовалась, как нормальный человек, во-первых, тем, что мне действительно интересно, а во-вторых, тем, что не очень сложно. То есть не пошла бы я добровольно слушать историю русской критики и литературоведения ХХ века в исполнении одного нашего профессора, во-первых, потому, что мне не очень интересно литературоведение и критика ХХ века, а во-вторых, потому что про то, как этот профессор принимает экзамен, ходят легенды, и в наше время ходили. Не желая вовсе обидеть нашего преподавателя, говорю об этом просто как о примере. Хотя у меня пятерка, но сейчас, будь выбор, не пошла бы – и, наверное, потеряла бы что-то. Наше образование хорошее, но разное. Каждый из нас знает, как сделать наше образование еще лучше, чем оно есть: эти предметы убрать, эти добавить, по этим преподавателей поменять. Но, несмотря на этот личностный фактор, все-таки основная черта нашего нынешнего образования заключается в его широте и фундаментальности. Потому что только наши студенты изучают ВСЮ историю русской литературы от Киевской Руси до, прости Господи, Сорокина и современного литературного процесса. Только наши студенты изучают ВСЮ зарубежную литературу от античности до современности. Только наши студенты изучают и историю основного языка, будь то русский или иностранный, и теорию языка.

<...> В результате введения Болонской системы может сложиться очень узкое образование. То есть если я интересуюсь древнерусской литературой, то я наберу себе всего из этой сферы, буду углубленно изучать спецкурсы по древнерусской литературе, по древнерусской истории – и я буду на выходе из университета, через четыре года, знать, наверное, больше, чем наш нынешний студент в этой области знает после пяти лет. Но при этом я буду полным профаном во многих других сферах.

Обсуждается: нужна ли такая фундаментальность? Вот выходят наши студенты, все из себя образованные, все они знают: и что Эдгар По писал, и литературный процесс пятидесятых годов в России в прошедший век представляют, и даже с суффиксами у них все хорошо, и еще могут индоевропейскую основу каждого суффикса проследить. В практическом применении понятно, что, даже если они остаются работать в области филологии, в той конкретной области, в которой они будут работать, им надо будет углубляться и совершенствоваться. Про себя честно могу сказать, что, начав преподавать древнерусскую литературу, я довольно большую работу проделала по углублению своих знаний, несмотря на то что у меня на тот момент за плечами стояло не только пять лет обучения на филфаке, но и четыре года аспирантуры и кандидатская диссертация. Фундаментальность предполагает некоторую широту – наверное, в ущерб глубине. Но, с другой стороны, она предполагает, что в глубину наш выпускник может «копать» сам. И, на мой взгляд, человек, который сейчас получил университетское образование, – это человек, который должен иметь некоторые системные представления о своем предмете и научиться мыслить системными категориями. Понятно, что каждый забудет, в какой главе романа Байрона «Дон Жуан» происходит то или иное событие. Это и не нужно: можно взять книжку и перечитать. Но человек, заканчивающий филологический факультет, должен представлять себе, как функционирует литература как система и как функционирует язык как система.

Судя по всему, эта фундаментальность в будущем будет утрачена, просто потому, что сейчас преобладает подход, что учить надо тому, что будет практически востребовано. Другое дело, что почему-то никто не понимает, что то, что практически востребовано, меняется гораздо быстрее, чем мы будем успевать учить, – даже за четыре года. Предположить сейчас, что будет востребовано через четыре года, достаточно затруднительно. Мы живем не во времена централизованного планирования. С другой стороны, мне кажется, что сделать российское образование таким, как в Европе, не удастся даже при помощи Болонской конвенции. Все-таки традиции нашего образования (хотя часто и говорят, что пятилетнее обучение – это наследие советского времени, когда все пятилетками мыслилось, и мы должны смеясь расстаться со своим советским прошлым и с той системой образования) на самом деле гораздо глубже, чем семьдесят лет советского режима. Они уходят корнями к Ломоносову, к Петру Первому, к которому «науки простирали руки» и выражали готовность посетить и просветить Россию. С этим ничего не сделаешь, слава Богу, и от этого никуда не денешься. Все равно наши научные школы и наши педагогические принципы в широком смысле, так или иначе, но преодолеют и Болонскую систему.

Мне, конечно, немного легче как русисту, я могу себе позволить сказать, что мне абсолютно все равно, признают или не признают мой кандидатский диплом на Западе, ведь русскую литературу и русский язык надо изучать в России. И мне совершенно все равно, насколько наше образование в области русистики соотносится с тамошним образованием в области русистики. Но, допустим, зарубежнику, изучающему зарубежную литературу, или лингвисту, специализирующемуся в области конкретного иностранного языка, гораздо больше нужно это взаимодействие. Нелепо изучать испанский язык только у нас и вовсе не интересоваться, как его изучают носители языка в тех странах, где он является основным. И то, что мы публикуем наши работы из области теории испанского языка в наших журналах, которые не приходит в голову читать западным ученым, – это неправильно, должно быть гораздо больше взаимодействия.

– Сейчас у многих возникает ощущение обрыва, катастрофы: сейчас введут ЕГЭ, назначат нового ректора, все пойдет прахом...

Университет все-таки пережил многое. Он пережил время, когда из него были практически изгнаны гуманитарные факультеты, пока в 1941 году они не были возвращены, пережил достаточно серьезные эпохи диктата, гонений на всякое свободомыслие. Университет достаточно большая и самодостаточная структура, для того чтобы противостоять внешним давлениям. Другое дело, что университет, конечно, меняется, и меняются люди, которые сейчас здесь работают. Да, есть опасение, что университетская вольность на какое-то время опять будет ограничена. Многие говорят, что вроде бы планируется назначение ректора, а не выборы ректора. Есть опасение, что вслед за этим естественно начнутся назначения деканов и заведующих кафедрами. На мой взгляд (пока, по крайней мере), этого не случится. Университет вполне в силах противостоять этому на своем внутреннем уровне. Просто надо нас объединить, а для этого надо помнить, что то, что с нами происходит, очень часто зависит от нас самих, от того, как мы к этому относимся. Если эта тенденция к объединению ради защиты собственных приоритетов и ценностей возобладает, я думаю, что и не назначат нам насильно ректора. Другое дело, что мы живем в такое время, когда очень трудно что-то прогнозировать. Вот сейчас приходят абитуриенты следующего года и спрашивают: «А как будет?» А мы им говорим: «Бог знает».

Будет ли ЕГЭ? Неизвестно. В июле уже говорили, что все решено и с 2008 года будет ЕГЭ. Сейчас говорят: вроде бы уже с 2009 года будет ЕГЭ, а 2008-й будет «переходным». Что значит «переходный», не понимает никто, но это такие хорошие слова, которые радостно говорить: переходный – это же еще не совсем ЕГЭ. А детей-то жалко, школьников, абитуриентов. Ведь им надо понять, что с ними будет через год. И они задают вопрос: «Куда нас будут принимать – на бакалавров или на специалистов, на пять лет или на четыре года? А кем мы выйдем – филологами, преподавателями русского языка и литературы, как сейчас, или бакалаврами филологии с непонятными правами и обязанностями? И какой учебный план мы будем осваивать: тот, который предполагает специализацию в области русской, зарубежной, славянской, классической филологии, или некий общий набор дисциплин, который предполагается для бакалавра «филологии вообще», или, еще хуже, какого-нибудь «бакалавра искусств», который немножко из истории, немножко из философии, немножко из филологии что-то знает?»

– Контроль посещаемости для меня – вещь абсолютно нелепая и неуместная. Надо сказать, что на многих факультетах в университете это существует. Это находится в связи с одним из элементов Болонской конвенции – так называемойбалльно-рейтинговой системой, когда оценка, которую получает студент за итоговый экзамен по предмету, не формируется на экзамене (я выучил, пришел, рассказал и получил «пять»), а складывается из целого ряда промежуточных форм аттестации. Допустим, 30% итоговой оценки – это посещаемость. Ты ходил на все занятия – у тебя уже 30% пятерки есть. Еще 40% складывается из результатов контрольных работ – допустим, четыре контрольные работы в течение семестра, и, если ты их все на пятерки написал, то, как бы ты ни сдавал экзамен, у тебя ниже тройки уже не будет. При этом если ты не ходил и не написал контрольные работы, то у тебя пятерки и даже, скорее всего, четверки на экзамене тоже не будет по определению. Хоть ты и выучишь все в последние четыре ночи и выдашь это преподавателю на ура. Тоже, с моей точки зрения, не университетская система, потому что – с переклички лекцию начинать, что ли? Я помню, что я в свое время вообще начинала с того, что говорила своим студентам: если вам неинтересно, скучно и не хочется, то вы и не ходите, Бога ради. Потом я перестала это говорить, потому что поняла, что в моих устах как заведующего учебной частью это может принять несколько больший характер обобщения, чем мне бы хотелось.

– Мне кажется, что если преподаватель ведет занятия хорошо и лекции читает хорошо, то к нему все равно будут ходить. А если плохо – то, конечно, можно заставить, но смысл? Это не лучший способ заинтересовать собой студента....

– Болонская система (и та модель образования, которая реализуется в РГГУ, например) создает менее заметную границу между теплицей университета и внешней реальной жизнью? Есть шанс, что пропадет «тепличность»?

– Я так не думаю. Мне кажется, что тепличность проистекает не из этого. Она проистекает из того, что внутри университета есть не годами и десятилетиями, а веками складывавшаяся и сложившаяся особость, которая зависит не от того, чему и как мы учим. Она зависит от особых отношений между преподавателями и студентами, от этого особого отношения к университету, как таковому, от той «корпоративной этики», которая в университете все-таки существует. Мы воспринимаем себя людьми Московского университета, и для нас это самое главное. Это наша первая и главная характеристика. А студенты воспринимают себя студентами Московского университета. От этого внутреннего самоощущения, которое непонятно как складывается – его нельзя разложить на составляющие, его нельзя сформулировать и осознать, его почувствовать можно, – создается замкнутый в себе мир, который существует со своими внутренними течениями и движениями внутри факультетов, внутри университета. Мне кажется, что он не раскроется до конца во внешний мир. По крайней мере, у нас на факультете. Меня иногда несколько пугают студенты других факультетов, которые встречаются по дороге в университет и, допустим, рассказывая о впечатлениях прошедшего дня, используют принадлежащие к русскому литературному языку предлоги и союзы – и все. Это вторжение внешнего мира к нам – поскорее, чем Болонская система. Но на нашем факультете я таких тенденций пока, к счастью, не замечала. Поэтому я думаю, что это наше внутренне качество может исчезнуть, только если изменится отношение преподавателя к университету и студентам или отношение студентов и к университету, и к преподавателям.

 

 

Александр Михайлович Абрамов. Высшее «недообразование» // Независимая газета. – 2007, 22 октября

Новые стандарты профессионального образования появятся совсем скоро.

Российский народ понес тяжелую утрату: мы потерпели сокрушительную победу «модернизаторов» образования. Основание для такой оценки – весьма критические и аргументированные, хотя и полностью проигнорированные мнения многих экспертов, выступавших резко против законов о ЕГЭ, об обязательной одиннадцатилетке, о стандартах образования. На днях этот ряд пополнился законом о двухуровневой системе высшего образования, то есть о магистратуре и бакалавриате.

Согласно этому закону, традиционную для России систему высшего образования ждет Большая Перемена. Появятся дипломы второго сорта, дающие звание бакалавра (4 года обучения), после чего некоторая часть получит возможность обретения диплома первого сорта (еще 2 года обучения) и звание магистра. При некотором, пока не известном, сокращении числа традиционных вузов с 5-6-летним обучением их выпускники получат дипломы «специалиста». Замечу, что в лингвистическом отношении классификация не самая удачная. Получается нехорошо: есть специалисты, а еще есть бакалавры и магистры.

Инициаторы и сторонники закона мотивируют свою позицию двумя главными аргументами. Первый: необходимо обеспечить взаимопризнание дипломов и соответствие западным стандартам, что и предусмотрено Болонской конвенцией, которую подписала Россия. Второй: реорганизация позволит повысить качество образования и приведет систему высшего образования в еще лучшее соответствие с потребностями экономики и рынка труда.

Оппоненты двухуровневой системы отмечают немалые угрозы такого подхода: утрата традиционной для России фундаментальности образования; нарушение принципов автономии вузов; жесткость новой системы, ограничивающая выбор студентами образовательной траектории; рост «утечки мозгов»; сокращение числа бюджетных мест в магистратуре и повышение удельного веса платного образования; рост социального неравенства; скептическое отношение работодателей к будущим бакалаврам как обладателям высшего «недообразования». Отмечается также, что Болонский процесс не предполагает жестких обязательств.

К приведенному списку контраргументов добавлю следующее. Согласно закону, решение о списке специальностей, об отнесении того или иного вуза к разряду бакалаврскому, магистерскому или специальному принимает правительство, а де-факто – Министерство образования и науки РФ. Опасаюсь, что это открывает слишком широкое поле для проявления произвола, непрофессионализма, бюрократического легкомыслия.

Другое опасение связано с реализацией всей этой затеи. По существу, речь идет о революции в высшем образовании. Если даже исходить из гипотезы об абсолютной правоте сторонников лозунга «Магистратура – это магистральный путь развития образования в России», то потребуется колоссальная работа, объем и сложность которой вряд ли просчитаны. Предстоит проанализировать громадный список потенциально нужных профессий и разделить многие специальности на два уровня образования. Предстоит разработать многочисленные и разнообразные программы и учебные планы, создать учебные и методические пособия, а также учебную базу с учетом современных требований и новой специфики. А еще нужно подготовить профессорско-преподавательский состав, наладить прочные связи с будущими работодателями и т. д.

Есть, однако, сведения, что новые стандарты высшего образования появятся совсем скоро. Высока, следовательно, вероятность того, что в итоге «получится как всегда», согласно Закону Черномырдина.

Но коренной порок предлагаемой новой системы видится в ином. Предлагается формальное простое решение задачи, сама постановка которой изначально ошибочна. Вся система профобразования (не только высшего) действительно нуждается в крупных преобразованиях. Но поиск новой модели следует искать не среди имеющихся образцов, а на основе самого серьезного анализа.

Итак, естественная логика развития системы профессионального образования сильно отличается от возобладавшей сегодня логики бюрократической. Программа «модернизации» – это цепь непродуманных, но умело продавливаемых широкомасштабных экспериментов, ласково именуемых в фольклоре «ширмаш». Экспериментов в особо крупных размерах. В принципе, можно проводить и такие эксперименты. Как говорил Бисмарк о социализме, для этого нужно выбрать страну, которую не жалко. Однако убедительных аргументов в пользу того, что такой страной должна стать Россия, приведено не было.

Марина Лемуткина. Образование стало о’кейным. На смену германской модели образования в Россию пришла американская // Московский комсомолец. – 2007, 18 декабря

Уходящий год для российского образования особый. И не только потому, что на средства нацпроекта «Образование» наконец началось переоснащение школ и вузов, стали расти зарплаты педагогов. В 2007 году в России сменилась образовательная эпоха – германская модель образования окончательно уступила место американской.

Германская модель утвердилась в России еще в XIX веке. Ее отличительная черта – фундаментальность, благодаря которой дореволюционная, а затем советская наука добилась многих успехов в теоретических областях. Однако она же, как считается теперь, предопределила наше отставание в прикладной науке и технике, не говоря о разрыве между тем, чему учат в наших школах и вузах, и потребностями реальной экономики. Исправить положение в Минобрнауки собираются, переориентировав образование с передачи глубоких знаний на формирование навыков и компетенций, т. е. конкретных умений применять усвоенное на практике. Вместе с тестовой формой проверки знаний этот подход типичен для американской модели образования, хотя, ссылаясь на вхождение России в Болонский процесс, власти предпочитают называть его европейским.

В 2007 году переход на новую модель пошел на всех этажах образования сразу. Смену образовательной идеологии – отказ от знаниевого подхода в пользу компетентностного – закрепил новый государственный образовательный стандарт. Он же впервые стал определять не только результаты обучения, но и условия, в которых оно идет, и в том числе санитарно-гигиеническое состояние учебного заведения и качество преподавания. Зато региональный и школьный компоненты, за счет которых регионы вели предметы по выбору (преимущественно местные краеведческие дисциплины, а кое-где и «Основы православной культуры»), из нового госстандарта выпали. Их объем в учебной программе определит новый стандарт общего образования. Однако, по некоторым данным, он значительно сократится, а вместе с ним – и число рекомендованных для средней школы учебников. Таким образом, переход к новой модели совпал с началом унификации среднего образования в стране.

По-новому будут оценивать и знания выпускников школ – на смену традиционным выпускным испытаниям идут тесты Единого государственного экзамена. С 2007 года ЕГЭ больше не считается экспериментом – пока идет переходный период, а в 2009 году, несмотря на протесты значительной части образовательного сообщества, ЕГЭ входит в штатный режим. Все школьные выпускные и подавляющее большинство вступительных экзаменов будут проходить только в форме ЕГЭ. Исключения составят лишь элитные вузы, которым по особому списку Минобрнауки будет разрешено проводить приемные кампании в традиционном виде.

Правда, 2007 год окончательно похоронил многие мифы, связанные с ЕГЭ. Неоспоримым стал факт торговли материалами ЕГЭ – ранее его сторонники утверждали, что этот вид испытаний покончит с коррупцией в образовании. Одновременно власти признали, что ЕГЭ годится не для всех наук, и вновь задались вопросом, стоит ли проводить в этой форме экзамены по литературе и другим гуманитарным предметам.

По-прежнему непонятно, как быть с одиннадцатиклассниками, сдавшими ЕГЭ на «двойку». Пока все они получают итоговую «тройку» за счет годовой – даже если сдали ЕГЭ на «два». Но с 2009 года такая возможность исчезнет, а значит, многие останутся без аттестатов. По официальным данным, даже сейчас ЕГЭ по математике ежегодно заваливает каждый пятый одиннадцатиклассник. А ведь есть еще физика, химия, литература, где также хватает двоечников. Впрочем, это еще цветочки. В 2009 году, когда ЕГЭ начнут сдавать не только желающие, а все подряд, на школу обрушится шквал «двоек». Тем более что как раз к этому времени в 11-е классы придут те, кто раньше по неспособности к учебе уходил сразу после 9-го: в 2007 году был принят закон об обязательном всеобщем 11-летнем среднем образовании.

Тем не менее уже сейчас ясно: с 2007 года тестирование на американский лад стало полноправной частью российской экзаменационной системы и останется здесь надолго. Идет полным ходом подготовка так называемого малого ЕГЭ – тестовых экзаменов на выходе из 9-х классов.

Поменялась и система подготовки специалистов с высшим образованием. В 2007 году принят закон о переходе на уровневое высшее профобразование, причем слом нынешней системы пойдет без учета желания вуза или студента. Большинство вузов перейдет от привычного выпуска узкопрофильных специалистов к укороченной подготовке специалистов общего профиля – бакалавров. Как в США, бакалавр с четырехлетним сроком обучения станет главным продуктом российской системы высшего профобразования, а углубленная специализация (второй, высший уровень высшего образования) превратится в удел избранных. Давать ее будут лишь специалитет с пятилетним сроком обучения и двухлетняя магистратура после окончания бакалавриата.

Однако попасть туда будет нелегко. Количество мест в специалитете ограничат: перечень специальностей для их подготовки будет утверждать правительство. Обучение в магистратуре будет также конкурсным (через вступительные экзамены) и по большей части – платным (по разным данным, в магистратуру попадут не более 50%, а то и 10% бакалавров). Вузы, открывшие у себя магистратуру, скорее всего, получат дополнительные бюджетные средства, а значит, большие преимущества перед остальными.

Вузы опасаются, что переход на американскую модель ухудшит положение большинства участников образовательного процесса. А потому выступают против насильственной бакалавриации. Впрочем, не все в новой модели образования нравится и школьникам. По их мнению, вместо насильственного распространения ЕГЭ нужно развивать школьные олимпиады. «Наши репетиторы нам прямо говорят: “Правильно будет отвечать так-то и так-то. А на ЕГЭ надо отвечать так-то”», – признались «МК» победители всероссийского конкурса «Школа будущего глазами школьников».

 

 

Александра Сопова. Глава университета против разрушения Высшей школы // st-tatiana.Ru. – 2008, 14 апреля

Ректор МГУ Виктор Антонович Садовничий на пресс-конференции в РИА Новости рассказал о том, какие изменения происходят в системе высшего образования, как будут проводиться вступительные экзамены в МГУ в этом году, что означают слова «особый статус вуза» и что готовит нам участие в Болонском процессе.

Журналисты – кстати, в основном в зале собрались ребята студенческого возраста – активно задавали вопросы. Встреча с ректором – возможность поставить точку во многих дискуссиях: о дипломах юристов, о конфликтах на соцфаке, о посте Президента МГУ. Другие проблемы пока нельзя считать решенными: на наших глазах происходит становление олимпиадного движения, вводится ЕГЭ, до сих пор не все понимают, что такое «двухуровневая система образования».

Спрос рождает предложение

Виктор Антонович начал свое выступление с описания основных тенденций, существующих на данный момент в российской высшей школе. Мы, несомненно, переживаем период реформ. Как всякие изменения, они имеют положительные и отрицательные стороны. Лучшими были бы реформы, вызревающие внутри корпорации – но как редко такое бывает, – посетовал ректор.

Спрос на образование сейчас очень велик. Если раньше можно было сказать, что почти каждый школьник после выпускного бала хотел бы продолжать учебу, то теперь можно сказать: каждый школьник хочет поступить. Высшее образование стало просто услугой, а платные услуги оказывают почти все, кто хочет. Это печально: ведь человек будет просто обманут, если будет считать, что получил высшее образование, а на самом деле мало чему научится. Сейчас в России около 3200 вузов и филиалов, а в советские времена было около 700.

Главный путь здесь – более обдуманное лицензирование вузов, дающих платное образование. Значительно сокращать количество гуманитариев, в том числе и юристов, среди студентов традиционных государственных учебных заведений никто не намерен.