ГЛАВА VI. Кто распял Иисуса Христа?

 

Синедрион

 

О Синедрионе времен Ирода, осудившем евангельского Христа, написано достаточно много. Согласно талмудической традиции (Мишна Авот, I. 1), Эзра-софер (Ездра) положил начало Великому Собранию Пророков и Мудрецов, которое он созвал в Иерусалиме по прибытии из Вавилонского пленения. Оно действовало около двухсот лет, и последним из его мудрецов был Шимон (Симеон) Праведник. Его преемником стал его ученик – Антигон Сохоский (Авот, I. 3), житель города Сох в Иудее. После Антигона Сохоского начался период «парного» правления, то есть Синедрион и Талмудическую школу возглавляли двое: наси («князь», «председатель») и председатель раввинского суда (Авот, I. 4).

 

Главами Синедриона-Академии в рассматриваемый период были следующие исторические лица [761]:

 

Симеон Праведник (ок. 200 г. до н.э.)

Антигон Сохоский (ок. 190-160 гг. до н.э.)

Йоси бен Йоэзер и Йосеф бен Йоханан (ок. 160-130 гг. до н.э.)

Йеѓошуа бен Перахия и Натай ѓаАрбели (ок. 130-103 гг. до н.э.)

Йеѓуда бен Таббай и Симеон бен Шет’ах (ок. 103-67 гг. до н.э.)

Шмайя и Авталион (ок. 67-63 гг. до н.э.)

Ѓиллель и Шаммай (ок. 63-40 гг. до н.э.) [762]

 

Название Синедрион (Сан Эдрин, греч. синедрион – «собрание») во времена Ирода применялось к двум разным органам власти. Первый – Совет старейшин, где председательствовал царь, а когда правящие цари не избирались, то Первосвященник. Совет Старейшин являлся политическим и судебным органом. Другим органом был Большой Синедрион (или «бен дин» – суд), который, видимо, возник во времена после Антигона Сохоского и ознаменовал появление в стране двух раздельных институтов власти: исполнительно-законодательного и идеологического. В состав Большого Синедриона входил семьдесят один человек; им руководила, как уже говорилось выше, сменяющаяся пара ученых («цугот»), состоявшая из председателя (наси –«князь») и заместителя председателя (аббет дин – «отец суда»). Этот орган в основном занимался толкованием Библии, а также решал вопросы всеобщего образования, нормативов (правил) судопроизводства и прав женщин. В его ведение входили также преступления против религии.

Надо заметить, что основные сведения о функциях этого органа известны из сообщений Иосифа Флавия и Талмуда. Но оба эти источника – идеологические и поэтому отражали не столько действительное государственное устройство (под водительством царя и саддукейской верхушки при Храме), сколько желательное фарисеям, то есть либерально-теократическое. В первую очередь это, конечно, затрагивает не сам факт существования Большого и Малых Синедрионов, а их компетенцию, которая, согласно позиции фарисеев, представлена более широкой, чем в действительности могли допустить иудейские цари.

Рассматривая время, на сто лет предшествовавшее общепризнанному времени Распятия [763], можно утверждать, что роль Синедриона периода властвования царя Янная и царицы Саломеи отличалась от той роли, которую придают этому органу периода Ирода Антипы и Понтия Пилата. Если считать данный орган неотъемлемой частью политической системы государства, наделенной такими функциями, как издание законов, разрешение судебных дел, не урегулированных местными судами, контроль над исполнением политических (выборы царя), военных (война) и религиозных (назначение первосвященника) решений [764], – то, как и сама политика, неустойчивая и противоречивая, данный орган за сто лет бесконечных сумятиц и государственных потрясений, начавшихся для данного органа при царе Янная и только усилившихся с его смертью, должен был претерпеть множество изменений. Но даже в самые лучшие времена, думается, тот перечень функций Синедриона, который приводится комментаторами, никогда не был осуществлен в полном объеме. Первосвященники во времена «мерзости запустения» (периода Антиоха Епифана, 175-164 гг. до н.э.) были ставленниками иностранцев и были презираемы народом; при Хасмонеях (со 152 г. до н.э.) Первосвященниками стали сами цари, против чего категорически возражали поддерживаемые народом фарисеи; не лучше дело обстояло с этой должностью и после смены Хасмонейской династии Иродами. Главы так называемого Большого Синедриона во времена Янная скрывались от царя, с объявлением войны Синедрион в лучшем случае лишь соглашался, а перенос на Собрание мудрецов тяжести судебных разбирательств по всему кругу правоотношений, превращение законоучителей в постоянно заседающих судей вообще кажется нереальным. Если до Хасмонеев крохотная территория Иудеи могла позволить себе жить по законам большой общины, то во времена завоевательных войн Хасмонеев, особенно Янная (103-76 гг. до н.э.), площадь государства увеличилась в десятки раз (!), что не могло не отразиться на функциях всех ранее действующих политических органов. С того времени, как Гиркан I (134-104 гг. до н.э.) стал величать себя «этнархом», а последующие Хасмонеи – «царями», трудно представить, что рядом с царским двором существовала явно неподконтрольная царю оппозиция, обладавшая правом отдавать собственные, причем общеобязательные приказы. Разве что в периоды междуцарствия, скажем, в период вражды сыновей Саломеи и до воцарения Ирода Великого (с 73 по 40 г. до н.э.), а также после разрушения Храма (70 г. н.э..) Синедрион мог из-за отсутствия монархической власти прибрать к рукам в той или иной степени управление страной. Даже такая функция Синедриона, как регулирование религиозной жизни, представляется относящейся к более позднему времени, не ранее римского завоевания Иудеи. До того религиозная жизнь связывалась исключительно с деятельностью Храма и регулировалась, безусловно, жреческой потомственной кастой. Мудрецы, которые начиная с Антигона из Сохо стали образовывать некий доктринальный и вероучительный орган, фактически противостоявший храмовому жречеству, должны были многие десятилетия завоевывать авторитет, прежде чем в их руки, со времен, вероятно, Гиллеля (I в. до н.э.), перешла функция издания указаний, обязательных для всех иудеев (хотя последнее – спорно). Появление так называемого Синедриона, на который были возложены судебно-административные функции, скорее всего произошло при установлении в Иудее колониального правления римлян или, что вероятнее, только после разрушения Второго Храма (70 г. н.э.).

В 58 г. до н.э. страна была разделена на пять небольших административных единиц, каждой из которых руководил совет из видных местных жителей, в основном из числа саддукейской потомственной знати [765]. Данные органы строились по аналогичному в античном мире примеру Герусии – общественного совета самоуправления. Потребовалось более полувека, чтобы ко времени Ирода Антипы Синедрион приобрел в той или иной мере характер судебно-религиозного органа, в котором не менее половины мест оказались за партией фарисеев. Но во времена царицы Саломеи и её брата Симеона бен Шет’аха такого могущественного органа скорее всего еще не существовало.

Вызывает сомнение и традиционное отнесение местонахождения данного органа к Иерусалиму. Если речь идет о Совете Старейшин, – придатке царского двора и царской власти, то его расположение в столице государства не вызывает никаких возражений. Однако, речь идет о религиозно-философском органе, состоящем из лучших ученых того времени, непрерывно ведущих занятия в Академии, то Иерусалим с его шумом и дворцовыми интригами, с потенциально неизбежными стычками с саддукейской верхушкой Храма – не самое лучшее место. Как мы показали в нашем исследовании истории города Лидды [766], расположение Большого Синедриона до и во времена Гиллеля (и, надо полагать, век спустя) приходилось на район Явны-Лидды, хотя не исключено, что данный орган в зависимости как от политических условий, так и обстановки в Академии, неоднократно менял свое местонахождение. Кроме того, еще раз подчеркнем, что восприятие Синедриона как устоявшегося политического института с ясными функциями и регламентом сложилось не ранее начала I в. н.э. Если было бы иначе, то в Талмуде была бы отражена регламентация данного органа не менее развернутая, нежели описание жреческого ритуала во «Второзаконии» и «Левите». До этого времени орган, получивший название «Большой Синедрион», представлял собою Академию мудрецов, и в лучшем случае в качестве нормообразующей инстанции определял датировку лунно-солнечного иудейского календаря, начало новомесячий и пр. для ритуальной жизни граждан (храмовую жизнь определял календарь саддукеев). В качестве же управляющего органа в крупных городах Иудеи существовали собрания, в том числе и в Иерусалиме, на которые была возложена многотрудная судебно-распорядительная функция.

Однако, во время Саломеи и Симеона бен Шет’аха, в течение девяти лет (76 – 67 гг. до н.э.) создалась уникальная в истории Иудеи ситуация, когда власть, если верить Иосифу Флавию, фактически оказалась в руках фарисеев. В первой части мы показывали, что в это время Симеон бен Шет’ах, будучи главою Академии (Синедриона), фактически узурпировал управление всей страной, законодательную, судебную и исполнительную власть. Если возглавляемая им Академия мудрецов находилась в это время в Лидде, то это отчасти объясняет, почему суд над Иисусом Христом и его казнь были осуществлены именно в данном городе, а не в столице – Иерусалиме.

 

Симеон бен Шет’ах

 

Рассматривая тексты Кумранской общины, в первой части [767] мы выдвинули предположение, что под «Каплющим ложью» автор или авторы текстов подразумевают Симеона бен Шет’аха. Он же предстает и тем лицом, которое изобличает “незаконнорожденность” Иисуса, согласно «Тольдот Иешу». А поскольку Симеон и был в интересующее нас время главою религиозного суда, то даже с формальной точки зрения именно он и должен быть признан если не главным виновником, то безусловно – главным участником казни Учителя. В этой связи представляется важным уделить внимание личности данного радетеля благочестия, а также исповедовавшимся им ценностям более подробно.

Надо сказать, что весьма скрупулезный в своих историях Иосиф Флавий, главный источник информации о событиях того времени, практически ничего не сообщает о личности Симеона. Возможно, это объясняется тем, что глава Синедриона был «серым кардиналом», не производившим особого впечатления на окружающих. Все сведения о данном персонаже могут быть почерпнуты исключительно из Талмуда. Мы уже касались существования в еврейской традиции на протяжении четырехсот лет двух противоборствующих школ – Гиллеля и Шаммая. Для понимания различий данных школ без углубления в метафизику и мистицизм, приведем наиболее известные примеры, вполне обрисовывающие характер обоих законоучителей. Напомним только, что Симеон бен Шет’ах по духу с очевидностью был близок к возникшей уже после него школе Шаммая.

Нельзя сказать, что у двух школ было две разных доктрины, и что по учению Шаммая мы узнаем о том, каким представлялся мир Симеону бен Шет’аху. Скорее всего, у последователей Шаммая, так же как и у предшествующего им Симеона бен Шет’аха, вообще не было никакой особой доктрины, отличной от обыденного буквалистского понимания Писания. Соответственно, при отсутствии особой доктрины, и передавать в части знаний оказывается нечего. Различие двух указанных школ может быть обнаружено скорее в области характера, психологии, или, как говорят, в области «особенностей работы левого и правого полушарий головного мозга». Мы не можем здесь углубляться в причины, почему иногда два человека, например, близнецы, воспитанные при одинаковых условиях, имеют совершенно разные характеры, избирая судьбу один – героя, а другой – мерзавца. Или почему, как говорят духовидцы, у одних от рождения душа озарена солнцем, а у других – этот свет еле теплится и быстро замещается на черноту ночи.

 

В талмудической литературе приводятся характерно противоположные взгляды обоих глав школ. Например, трактат «Пиркей Авот» учит:

“Умножайте число учеников» (П.А. 1:2). На это школа Шаммая говорит: «Преподавать нужно только ученикам умным, скромным, богатым и из хорошей семьи». Школа Гиллеля говорит: «Преподавать нужно любому, ибо много грешников было в Израиле, которые впоследствии приблизились к Торе и стали праведниками” (Авот де раби Натан, 2) [768].

В другом сочинении:

“Рассказывают про старца Шаммая: ежедневные трапезы его были ради субботы. Найдет на рынке хороший кусок мяса и говорит: «Беру его на субботу». Найдет еще лучше – оставляет на субботу и готовит первый. Старец Гиллель поступал по-другому. Он говорит: Благословен Господь каждый день (Теилим 68:20). Поэтому учат: школа Шаммая говорит – вся неделя ради субботы, школа Гиллеля говорит – Благословен Господь каждый день ” (Бейца 16) [769].

“Полтора года спорили школа Шаммая и школа Гиллеля. Эти (Шаммай) говорят: лучше бы человеку не быть сотворенным, те (Гиллель) говорят: хорошо человеку, что он сотворен. Проголосовали и решили: лучше бы человеку не быть сотворенным. Но раз уж его сотворили – пусть задумается о своих делах” (Эрувин) [770].

При знакомстве с высказываниями Гиллеля и Шаммая, у нас может даже сложиться мнение, что это спор между христианами (Гиллель) и фарисеями (Шаммай), настолько высказывания Гиллеля близки историческому Иисусу, предшественнику или может быть даже современнику Иисуса. Например, рассказывается, что однажды к Шаммаю пришел иноверец и сказал, что примет иудаизм при условии, если Шаммай научит его всей Торе, «пока хватит у меня сил стоять на одной ноге». Шаммай рассердился и выгнал его. Тогда тот пришел к Гиллелю. Гиллель сказал ему: «То, что ненавистно тебе, не делай ближнему своему, – это вся Тора. Остальное – комментарии. Иди и учи» (Шабат 31а) [771].

 

Ряд авторов выделяет заметный религиозный формализм, свойственный школе Шаммая. Например, о выходце из этой школы, законоучителе Элиэзере, пишет А.Штейнзальц: «Как и Шаммай, он стремился к предельной чистоте мышления, что на практике приводило к ужесточению позиций и оборачивалось неспособностью к компромиссам… Но Тора рабби Элиэзера была похожа на него самого: жесткая, категоричная, не оставляющая места для дискуссий, не способная принять чужое мнение» [772]. Между школой Шаммая и школой Гиллеля происходила ожесточенная борьба за трактование Торы и за установление основных принципов иудаизма. Известно, что Гиллель обучался у Шмайи и Авталиона, – двух мудрецов, глав Синедриона (обрезанных не-евреев, или детей таковых) и принял от них традицию школы [773]. О Шаммае же говорится, что он стал наси «взамен таинственного Менахема» (Хагига, гл.2:2) [774], т.е. лица, о котором в Талмуде ничего не рассказывается. Мы склоняемся к тому, чтобы под Менахемом видеть временного малозначимого заместителя главы раввинистического суда, сменившего умершего Симеона бен Шет’аха. Можно предположить, что Гиллель и Шаммай главенствовали сразу после Симеона бен Шет’аха (и что Гиллель погиб в 40 г. до н.э.). Если верить талмудическим источникам, что Гиллель умер в 5-10 г. н.э. и что он прожил 120 лет, то во время казни исторического Иисуса Христа, или Учителя Праведности (в 70 г. до н.э.) Гиллелю должно было быть 30-35 лет. Известно, что передача власти в Синедрионе (Академии) Гиллелю произошла довольно необычным способом, вопреки устоявшейся традиции, что можно объяснить хаосом в стране, как раз и наступившим со смертью Саломеи (67 г. до н.э.) и с завоеванием Иудеи римлянами (63 г. до н.э.).

 

Раввины утверждают, что составители Талмуда в споре двух школ заняли позицию Гиллеля. Если это так, то талмудические сведения о Симеоне, к которым мы сейчас обратимся, не должны рассматриваться как традиционная односторонняя апологетика, а в своей иносказательной части, в агадах-притчах, – наиболее древней части Талмуда, они могут содержать скрытую, и даже едкую иронию. Кроме того, под оболочкой бесхитростного рассказа могут содержаться важные исторические сведения.

В этой связи любопытна агада, рассказывающая о расправе Симеона над «восьмьюдесятью колдуньями». Произошло это как раз после того, когда его избрали главой Синедриона («наси»). Данный факт, судя по всему, имеет непосредственное отношение к распятию ок. 100 г. до н.э. «сотней и тысячей Посвященных» в городе Лидде, о чем мы рассказывали в первой части [775]. Мудрецами, распятыми в Лидде, по утверждению Е.П.Блаватской, были назареи Галилеи [776] (где позднее был построен город Назарет), земли которой только в 104 (103) г. до н.э. были окончательно присоединены Аристобулом к Иудее. Яннай, по свидетельству Флавия, совершил казнь при помощи наемников-чужеземцев [777] (см. далее о «молодцах» в «пещере колдуний»), ибо такое количество мудрецов, даже из славящейся вольнодумством Галилеи, сами иудеи никогда уничтожить не согласились или не решились бы. Данное событие послужило прообразом евангельской притчи об избиении Иродом 40000 «младенцев», то есть посвященных. Эта расправа стала причиной ухода оставшихся мудрецов либо в пещеры и пустыни, либо в другие страны. Среди скрывавшихся, вероятно, были и первые члены возникшей именно в это время (ок. 100 г. до н.э.) на берегу Мертвого моря Кумранской общины. Агада рассказывает:

 

В пещере колдуний

 

Когда Симеон бен Шет’ах был избран наси, пришли к нему и сказали:

– В пещере близ Аскалона [778] скрываются восемьдесят колдуний.

В один ненастный день собрал р. Симеон восемьдесят юношей, рослых и сильных, и велел им следовать за со­бою. Каждому из них он дал по новому кувшину со свер­нутым в нем чистым плащом. Юноши поставили кувшины опрокинутыми себе на головы, и р. Симеон сказал:

– Когда я крикну по-птичьему, накиньте на себя плащи; крикну вторично – бегите все в пещеру и, схва­тив каждый по колдунье, поднимите их вверх, ибо таково свойство колдуна: отделишь его от земли – он ничего сделать не может.

Пошел р. Симеон и, став у входа в пещеру, стал звать, выкрикивая:

– Ойим! Ойим!.. [779] Отоприте! Один из ваших я.

– А каким образом, – спрашивают колдуньи р. Си­меона (также успевшего закутаться в сухой плащ), – ты в дождь сухим остался?

– Я между каплями пробирался, – объяснил р. Си­меон.

– А чего ради пришел ты?

– Поучиться и вас поучить. Покажите-ка каждая свое искусство.

И вот, поколдовала одна – и серебро в хлеб превра­тилось.

Поколдовала другая – из железа мясо выковалось. Третья – расплавленная медь бульоном закипела. Четвертая – растопленное золото вином заструилось.

– Видишь, – говорят колдуньи, – какой мы тебе пир устроили. А ты что умеешь сделать?

– Вот что: чирикну раз и другой – и явятся восемь­десят женихов, одетых в совершенно сухие плащи, – и будете вы пировать и веселиться с ними. Чирикнул р. Симеон раз – надели юноши плащи; чи­рикнул вторично – все сразу появились в пещере.

– Выбирай каждый свою суженую! – крикнул р. Си­меон. Схватили юноши колдуний, вынесли их из пеще­ры и всех повесили.

(Иерусал.Талмуд; Хаг.; Санг., б; Раши) [780]

 

Аллегоричность сказания очевидна. Главный судья, на которого возложена обязанность следить за «чистотой веры», принимаемый за «своего», проникает в место, где пребывает некая секта. Происходило ли это вблизи Ашкелона, что довольно странно, ибо в то время на Ашкелон и прилегающую к городу территорию власть Иерусалима не распространялась, или же это было в другом удаленном от царской власти месте, утверждать трудно.

Традиционно мораль данной агады видится в борьбе защитника Торы с языческими суевериями. Однако разделить это мнение мешает символизм агады, полностью соответствующий набору ключевых понятий оккультных таинств высшего порядка. Читатель, знакомый со средневековой алхимией и каббалистикой, легко увидит в описанном в агаде колдовстве схему классического алхимического превращения четырех оккультных металлов: серебра (Луна), железа (Марс), меди (Венера) и золота (Солнце) [781] в предметы живого мира, имеющие особый сакральный смысл: хлеб (плоть), мясо (кровь, или животная душа), кипящий бульон (духовная душа), вино (дух). Всё это – элементы мистериального культа, известные за тысячелетия до христианской эры. Суть мистерии состояла в алхимическом преобразовании «ветхого человека» в бессмертный дух. В египетском обряде культа Исиды, жрец, например, благословляя чашу, произносил ритуальную фразу: «Ты есть чаша вина, но не вина, а лона Осирисова» [782].

Можно, конечно, предположить, что в течение стольких веков талмудисты переписывали незатейливую историю про колдуний и вызывающий улыбку финал. Однако, по мнению специалистов, – о Талмуде можно думать всё что угодно, но он меньше всего похож на сборник анекдотов. Агады, несмотря на их мифологическое (сказочное) содержание относятся к роду сакральной метафизической литературы. Как отмечает проф. А.Шинан, «согласно свидетельствам многочисленных источников, этот род литературы (агады) возник именно как устное творчество. Много веков подряд произведения агадического творчества заучивались наизусть и многократно повторялись вслух. Записывать предание запрещалось. Так, в Талмуде недвусмысленно сказано: “Всё, что относится к устному преданию, запрещено записывать” (Гигин 60б). Более того, мудрецы Талмуда утверждали, что всякий, “кто записывает агаду, лишается доли в будущем мире” (Иерусалимский Талмуд, Шабат 16:1)» [783]. Стоит обратить внимание и на то, что в приведенной агаде превращения металлов указаны строго в том порядке, как они следуют в любой классической оккультной системе [784], от низшего к высшему: Луна (серебро), обеспечивающая во всем живом мире процессы воспроизводства и телесного роста, используется для влияния на «тело» (эфирное тело) адепта; Марс (железо), связанный со страстями и животными проявлениями – на «кровь» (низшую душу, или астральное тело) адепта, Венера (медь), связанная с высшими эмоциями человека – на душу-ум (высшую душу-Манас), и, наконец, Солнце (золото) – на бессмертный дух человека, его высшее «Я» [785]. То есть последовательно указаны: тело, душа (её высшая и низшая часть соответственно) и дух.

«Дождь» (вода) в легенде о колдуньях – это учение (знание). У многих народов сохранилось поверье, что капля дождя, рожденная Богом на небе, падает в океан (реку) и из нее затем образуется жемчужина. Жемчужина – это также символ сокровенного знания.

«Сухой», пробравшийся между каплями дождя, в талмудической интерпретации – это глава фарисеев Симеон бен Шет’ах, оставшийся не «запятнанным» инородными знаниями. Напомним, что кумраниты называли фарисеев «скользкими», «лавирующими», «изворотливыми».

«Плащ», упоминаемый в притче несколько раз и выступающий по сути средством (ключом) для проникновения в пещеру колдуний, согласно символизму магии означает невидимость, сокрытие истинной природы человека (тогда как туника открывает истину); это маска темноты и неясности, секретности и скрытности [786]. Кроме того, плащ является общепринятым символом философа, или посвященного [787]. Иначе говоря, в случае с Симеоном и его «молодцами», плащ олицетворяет конкретное философско-религиозное направление, в данном случае – догматическое фарисейство, аналогичное школе Шаммая. (Если верно наше предположение, что автором данной агады были сторонники Гиллеля, то с помощью символа плаща в ироничном повествовании о Симеоне, таком же твердолобом последователе Торы, каковым являлся Шаммай, кроме всего прочего неявно подвергается критике позиция школы Шаммая).

Насколько можно судить по данному в агаде описанию, здесь в схематичном виде представлено классическое мистериальное действо, известное в античном мире как популярные и общедоступные к тому времени Элевсинские мистерии [788], имевшие начало в египетских мистериях Исиды [789]. На это указывает целый ряд признаков.

Как уже отмечалось, Ашкелон, вблизи которого находилась пещера «колдуний», являлся тогда по сути греческим городом. Многие историки и путешественники упоминают характерную особенность данного города – обилие голубей. Голубь в Азии издавна ассоциировался с Венерой (египетской Исидой, финикийской Ашторет, вавилонской Иштар, ханаанской Астартой и т.д.). В Ашкелоне голуби считались священными, – их нельзя было убивать (у евреев, напротив, голубей как дешевую птицу приносили в жертву самые бедные). Д.С.Мережковский писал: «в древнеханаанском городе Аскалоне, та же Мать-голубка [790] нисходит на бога Сына, критского Кинира-Адониса, чьи таинства (“воззрят на Того, Кого пронзили”, Зах.12, 10) совершались на полях Меггидонских… у подножия Самарийских гор, где поклонялись Шехине [791], исходящей от лица Господня, Сиянию, в образе все той же белой Голубки-матери [792]» [793]. Подробности мистериальных таинств Палестины нам не известно. Символ голубя как атрибут «Матери Мира» (Венеры) [794] обнаруживается как в греческих, так и в египетских и в семитических культах. Голубь – атрибут Исиды, Астарты, Деметры (Коры). С IV-го в. до н.э. в Средиземноморье многими странами был принят мистериальный культ Деметры, фактически тождественный египетскому культу Исиды. Например, Ю.Циркин отмечает, что «в 396 г. до н.э. по решению карфагенского правительства культ Деметры и Коры был официально установлен в Карфагене… В это время вообще начинается триумфальное шествие Деметры по грекоязычному миру… В некоторых аспектах образы Деметры и Коры были близки к образам Астарты и Тиннит…» [795]. Но культ Астарты был свойственен не только для Карфагена, но в целом для всех семитических народов. «Астарта – одна из не только древнейших, но и великих богинь семитского мира, – пишет Циркин, – По своим первоначальным функциям эта богиня, вероятнее всего, была богиней-матерью (т.е. матерью большинства богов, – А.В.)… у восточных семитов, аккадцев в Месопотамии, центральное женское божество имело очень похожее имя Иштар…» [796]; «Для финикийцев Астарта была одним из самых основных и широко почитаемых божеств. Недаром греки считали всю Финикию страной, посвященной Астарте» [797]; «Начиная с 1973 г. археологи раскапывают древний город Эбла в северо-восточной части Сирии [798]. Ученые расшифровали и прочитали многие найденные при раскопках тексты. И в них ясно упоминается Астарта, а порой она даже называется “богиней Эблы”, то есть совершенно очевидно играет роль верховной богини этого царства, которое занимало важное место в политической географии Передней Азии в III тысячелетии до н.э…. В I тысячелетии до н.э. Астарте поклонялись соседние с финикийцами народы – арамеи в Сирии, аммонитяне и моавитяне в Заиорданье, филистимляне в Палестине и даже египтяне…» [799]. Что касается евреев, то, как пишет Циркин, «во II тысячелетии до н.э. культ Астарты был широко распространен в семитическом мире этого региона (Сирия-Палестина) и, видимо, уже тогда занимал первое место… В Библии говорится, что в самом начале завоевания Палестины… евреи начали служить Астарте и Балу… Культ Астарты оставался очень долго свойственен евреям… Культ Астарты далеко не был чужд царю Соломону… В VII в. до н.э. иудейский царь Манасия даже поставил статую Астарты в иерусалимском храме Яхве, и ей открыто приносились дары» [800]. По мнению Циркина евреи были ближе к угаритянам [801], чем к финикийцам» [802], и что «в ритуальных текстах (Угарита) Астарта появляется гораздо чаще (её статую, где она изображена сидящей на троне, в ходе какой-то важной церемонии вносили в царский дворец)… По-видимому, Астарта – западносемитская форма той же богини Иштар… Иштар была во многом небесной, звездной богиней (её звездой считалась Венера). Возможно, тот же характер сохраняла в Угарите и Астарта» [803]; «часто встречается и изображение её (Астарты) в виде царицы, сидящей на троне. Трон был в данном случае столь важен, что порой изображался только он, и подразумевалось, что богиня незримо восседает на нем» [804]. Как нам представляется, указанный образ Астарты (богини, сидящей на троне) тождественен образу египетской Исиде, иероглиф которой изображал трехступенчатый трон. Циркин пишет и о пещерных храмах Астарты, что позволяет нам отождествить их с «пещерой колдуний» вышеприведенной агады. Циркин пишет: «может быть, это (пещерное культовое сооружение) связано с различными типами святилищ Астарты. В Угарите и во всем сиро-финикийском регионе существовали пещерные святилища. В одном таком святилище могла почитаться Астарта» [805]. Астарта, в зависимости от жреческой школы, принимала разные астросимволические образы: в одних случаях это была Венера, но в большей части – Луна [806]. Так что есть основания предположить, что агада о «колдуньях» под Ашкелоном в качестве протипа для повествования использовала именно культ, тождественный мистериям Деметры или Исиды (напомним, что даже в христианской евхаристии с «хлебом» и «вином» многие религиоведы усматривают отражение аналогичного таинства из культа Исиды).

Чтобы лучше понять суть данного таинства и соотнести его с обрядами вероятных прообразов «колдуний» – повешенных Яннаем в Лидде Посвященных, рассмотрим наиболее известные сегодня Элевсинские мистерии (Афиней, 469 b, в изложении К.Кереньи). При этом заметим, что главный образ Элевсинского действа, Деметра (Персефона), как будет показано далее, также олицетворяет Венеру-Луну – на космическом плане, и мятущуюся двойственную душу – на плане человека. Карл Кереньи пишет:

 

“Последний день Великих мистерий в Элевсине посвящался достатку в его жидкой форме… Один сосуд устанавливался с западной, а другой – с восточной сторо­ны, и оба переворачивались. Жидкость, которой они наполня­лись, не называется. Когда сосуды переворачивались, произно­силось «магическое заклинание» (rhesis mystike). Возможно, это заклинание сообщает нам один христианский автор, когда гово­рит, что «великая сокровенная тайна Элевсинских мистерий» за­ключалась в крике «Hye kye!» (Ипполит, Refutatio, V, 7, 34). Неоплатоник Прокл, живший слишком поздно, чтобы быть свидетелем нормального, тради­ционного проведения мистерий, также упоминает этот крик с примечанием о том, что первое слово жрец произносил гром­ким голосом, глядя на небо, а второе – глядя на землю. Он интерпретирует их как взывания материнского и отцовского про­исхождения (Прокл, In Timaeum, 293С). В любом случае hye должно переводиться как «Лейся!», a kye, вероятно, следует переводить как «Зачинай»”. [807]

 

Как и в истории с «повешенными колдуньями», в приведенном описании мы встречаем дождь (вызывание дождя), перевертывание кувшинов и следующие за этим два магических крика (в агаде – «чирикания»). Правда, дождь, в этом смысле, означал оплодотворяющее излияние, тождественное соме индусов, – одновременно источник жизни (амрита) и мудрости, или нисхождение рождающего Луча-Логоса. В греческом мифе рассказывается, что Персефона пошла гулять на поля Ниссы, т.е. поля Луны (Нисса, означает «Луна»), над которыми владычествовал подземный Дионис [808], царь вина и распутства, где Дионис похитил её и увел в свое подземное царство. Согласно тексту гимну, похищение произошло на Нисийской равнине, где разверзлась Дионисова земля. Гераклит утверждал: «Аид тождественен с Дионисом» [809]. Когда мать Персефоны, Деметра, оплакивала похищенную Персефону, сидя у колодца (здесь символ Аида), к ней подошла местная царица и предложила кубок со сладким вином (символ бренного мира и обывательской мудрости [810]).

 

Здесь, в качестве небольшого отступления, необходимо пояснить использование древними языка символов. Символ никогда не бывает самоцельным, поскольку он есть только средство передачи той или иной идеи. Если бы в мифе «вино» подавал мудрец, а «вину» противопоставлялся бы какой-либо более приниженный символ (например, «солома»), то такое «вино» уже символизировало бы нечто горнее, например, «Божественную Мудрость», в противоположность «соломе» – шелухе, поверхностному знанию, догматизму. Поэтому, «вино» в христианском причастии, само по себе, не является освященным Господом «напитком на все времена и для всех народов», а есть только символ, за которым в данной аллегории преподается великое таинство Духа. Символ «вина» стал удобным средством противопоставления Нового Завета Ветхому Завету, поскольку в Ветхом Завете сакрализовывалась «вода» как дух (в противовес крови плоти и её заместителю – «вину»). Высшим идеалом в Новом Завете по-прежнему оставался Дух, но его выражением при совершенной Иисусом религиозной реформе стал новый символ, «вино», тогда как «вода» стала означать бренность, тело. Для олицетворения духа мог быть использован любой иной подходящий предмет материального мира; т.е. суть не в форме (внешней видимости) символа, а в его значении, причем, в значении не абсолютном, не в самом по себе, а по отношению к чему-либо.

 

Но Деметра, безусловно зная, кто был похитителем её дочери, отказалась от предложенного напитка, заявив, что для неё отведать красного вина – означает пойти против themis, закона природы. Современные коментаторы объясняют, что отказавшись от вина, Деметра изобрела другой напиток, который «принимался перед инициацией и стал приметой мистерий. Он назывался кикеон (ср. с криком "Hye kye")» [811]. Согласно исследованиям, в состав данного напитка входили ячмень, вода и листья специального вида мяты, однако, следует иметь в виду, что многие мистериальные знаки, открываемые для профанов, оставались всего лишь тенью и ширмой подлинного смысла тайнодействия. Священный напиток сомы индусов, подобно кикеону греков, ставший со временем «доступным» всем желающим, как известно, превратился у индусских жрецов в элементарное алкогольное возлияние (у греков, вероятно, священный напиток стал просто пивом). Но, согласно сакральной традиции, подлинная сома относилась к области духовного пития, тогда как реальный напиток, при всех его вероятных психотропных воздействиях, был всего лишь образом, каковым является, например, икона по отношению к изображаемому божеству. О том, что в Греции этот напиток первоначально не являлся алкогольным, свидетельствуют сообщения, что в период Великих мистерий Элевсина употребление вина, то есть алкогольное опьянение, было категорически запрещено [812].

 

У Еврипида можно прочесть:

 

Звездный Зевсов Эфир пусть поведет хоровод!

Всех впереди Селена, богиня Луны, выступает,

И пятьдесят следом за нею дочек Нерея

Кружат в безмерных пучинах глубин вековечных.

Так почитают богиню в венце золотом из колосьев,

Чтут и плющом увенчанную дочь [Персефонею].

 

Таким образом, «восемьдесят колдуний» которые кружаться в танце, слишком сильно напоминают участников мистериального звездного танца-кружения. Согласно мифу, гуляющую с подружками Персефону (символ души, спустившейся в Ад – тело) похищает Плутон (символ сил тьмы и Ада) и уносит в царство мертвых (здесь символически – «пещера»). Царь лапифов Пирифой пытается вместе с Тесеем похитить Персефону. За это он был прикован к скале («повешен») у входа в Аид (Аполлод. II 5, 12). Символизм мистерий был одновременно связан как с космогенезизом, так и с внутренним миром человека – антропогенезизом. В подземелье к мертвым нисходит Кришна, Орфей, Геракл, Иисус, спасая тем самым погибшие (или омраченные иллюзией мирской жизни) души. Символ «пещеры с двумя входами» Порфирий понимал как образ космоса– хаоса, в котором зарождается жизнь, а так же, как образ места испытания и посвящения адепта (или его души):

 

“Однако космос темный и тумановидный в силу своей матери­альности оказывается прекрасным и привлекательным благодаря сложным сплетениям и упорядоченному расположению образов, почему и называется космосом. Вполне справедливо называть и пещеру привле­кательной для входящих в нее и встречающих в ней разного рода образы. Тем же, кто мысленно проникает в ее бездонную глубину, она уже представляется мрачной. Находящееся в наружной части и на поверхности – приятно; но то, что внутри и в глубине ее – есть темнота. Недаром и персы при посвящениях в мистерии, сообщая мисту о нисхождении душ и об обратном их восхождении, называ