Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Глава IX. Метафизический драйв, способный переделать «зайчиков» в «ежиков»

Поиск

 

Что такое «политическая метафизика»? Правомочно ли в принципе подобное словосочетание? Попытаюсь доказать, что правомочно. И ровно постольку, поскольку правомочно говорить о политической теории развития. Развитие и метафизика... Эти слова сочетаемы или нет? Все понимают, что да. Но если целое (развитие) допускает политизацию, то и часть этого целого (метафизика развития) тоже допускает? Не так ли? Я уже говорил о том, что труднее всего ответить на вопрос о благости развития. Не о его полезности – тут все ясно. Но развитие может быть полезно в плане осуществления некоего блага. Оно может, например, дать технику, которая нужна для армии. А армия спасет Родину. Спасение Родины – благо.

Но это не значит, что оно само по себе является благом.

«Развиваться – или нас сомнут...». Мама говорит мальчику, который не любит рыбий жир: «Ты должен пить рыбий жир! Будешь пить – быстрее вырастешь, мышцы станут крепче... и ты побьешь Петю, который тебя обижает». Мальчик, обижаемый Петей, начинает жадно пить рыбий жир. Но не потому, что рыбий жир приобрел для него качество лимонада. Он не вкусность приобрел, а полезность.

Если развитие обладает только полезностью, то говорить о его метафизике невозможно. Полезное лишено метафизически автономной значимости. И неважно, для чего полезно – если только полезно. Полезно ли для того, чтобы спасти Отечество, или для того, чтобы нормально жить!

По мне, так, конечно же, «полезно, ибо спасает Отечество», – и достойнее, и политически разумнее. Потому что тогда благо – это Отечество, а не «нормальная» жизнь. И мы не подвергаем своих соотечественников соблазну свалить из Отечества в поисках более нормальной (да еще и комфортной) жизни. Но Сталин, говоря «или нас сомнут», призывал не просто к защите Отечества, а к защите социалистического Отечества. К кому-то адресовывалось «социалистического», а к кому-то «Отечества» (на что и нужен был фильм «Александр Невский» и прочее). Но вряд ли у кого-то есть аргументированные сомнения по поводу того, что на том этапе истории из социалистического и патриотического (Отечество как таковое) социалистическое было на первом месте и по факту, и по риторике. Да, разрыв между социалистическим и Отечеством был несколько сокращен. Но не более того. Монархическое Отечество не защитили – ну, по факту не защитили, и все тут – от менее мощного внешнего врага. Социалистическое защитили от более мощного.

Да и вообще... Почему нас должны были смять? Как это понимали те, кто откликнулся на призыв? Потому что мы несли миру благо – социализм. А ревнителей зла это не устраивало.

Что является – внешним, конечно же, но естественным – порождением политической метафизики? Идеология! Твое Отечество в ней фигурирует как средоточие блага. Чужое, враждебное – как средоточие зла. Сказать, что «наших бьют», недостаточно. Так бьются стенка на стенку. И так стаи грызутся за территорию.

Кто впервые предложил ввести в политический оборот этих самых «наших»?

Первым в начале 90-х годов это сделал Александр Невзоров, известный петербургский тележурналист. Но интеллектуальным спонсором этого начинания был ученый Лев Гумилев. А почему Лев Гумилев стал интеллектуальным спонсором именно этого начинания? Чем он при этом руководствовался? Руководствовался он своей теорией пассионарности, опасным образом сближающей макросоциальную общность (народ, нацию) и зоопопуляцию.

«Наши» – это не идеологический, а, строго говоря, антиидеологический ход, в рамках которого отменяется необходимость в смысле как таковом. «Наши» – это не носители того или иного высшего смысла. Гумилев не верил в смысл. Но, соответственно, он не верил и в возможность разного рода «национальных возрождений». Какие возрождения, если у этноса – надлом? Для Гумилева под вопросом были все реалии, связанные со смыслоцентрической идентификацией. Ему как теоретику (человек – это, как мы понимаем, совсем другое), что коммунизм, что симфонизм...

Гумилев – это пассионарность плюс «наши», чьи изменения предопределены и зависят от фазы этой самой пассионарности, а не от воодушевленности новой идеей. Объяснить, почему при царе был как бы надлом, а потом произошел как бы новый пассионарный взрыв, он не мог. Да и не хотел. Для него все это – именно «как бы».

С методологической точки зрения (об остальном пусть судят специалисты) концепция Гумилева – это подкоп под идеологию как таковую. Да и под нечто большее. Под все внеприродное в человеке. То есть под прерогативы духа, смысла, культуры... Но главное – дискредитация идеологии. Исторически дискредитируемой идеологией была советская, коммунистическая идеология. И потому Гумилев был моден в диссидентских кругах. Но удар-то наносился не только по одному конкретному смыслу, но и по смыслам вообще.

На этом примере видно, что говорить только об идеологической войне или даже о войне смыслов нельзя. С методологической, вновь подчеркиваю, точки зрения концепция Гумилева – это не фактор в войне конкурирующих смыслов. Это фактор в войне против смысла как такового. Если точнее, то в игре на понижение роли смысла как такового. Но суть от этого уточнения не меняется.

Идет не только Великая война смыслов. Идет еще и война более высокого уровня, в которой борются Смысл и его Антагонист... Кто же этот Антагонист? Формально – Природа. Ибо там, где смысл – там и культура. А также – дух (в любом его понимании).

Природа... Одно дело – просто ее исследовать. Другое – брать в союзники по борьбе с чем-то... Культурой, например... А почему бы не с Человеком? Ведь говорят же радикальные экологи, что человек – это смертельно опасный вирус, заразивший Землю и даже... Даже Вселенную, которая будет активно подавлять вирус ради самоспасения. А как же доктрина Венца Творения?

Венец ли плох... Творение ли не ахти или... Или доктрина ложная, и ее надо заменить другими... Ну, например, теми, которые не имеют совокупности опасных особенностей, позволяющих возвысить человека над природой...

Если я назову такую борьбу войной идеологий, то я занижу планку. Но где борьба – там политика. Если идет масштабная война чего-то большего, чем идеологии и даже смыслы вообще, война, влияющая на судьбы человечества, то это политическая война. Но ведь не политическая вообще! Политическая война – все же в основном война за власть над человечеством (или его частями), взятыми в качестве данности.

Ну, управляют умами (то бишь общественным сознанием) на конкретном этапе те или иные смыслы. Политик исходит из этого в борьбе за власть. Борьба же за власть над умами, не сводимая, как мы видим, к узкоидеологической борьбе, – это не политика как таковая, а политическая метафизика.

Метафизика развития отвечает на вопрос, почему развитие – это благо. Благо, а не полезность! Не «рыбий жир». Политическая метафизика начинается там, где у Развития как блага возникает Антагонист. Либо в качестве субъекта, апеллирующего к не сопряженному с Развитием благу... Либо в качестве субъекта, воюющего с Развитием как со злом. Такие (весьма могущественные) субъекты были, есть и будут. Противостояние им предполагает союз политики развития с метафизикой развития. И тем, что она порождает. А порождает она сначала доктрину, затем концепцию, затем стратегию и только затем – идеологию в узком смысле этого слова. Низвести все только к идеологии – значит проиграть.

Возьмем, например, сегодняшнюю попытку, причем весьма и весьма масштабную, подменить ценность «развитие» ценностью «демократия». Если мы не привлечем внимания людей хотя бы к самому факту этой подмены... если не покажем, что борьба за формальную демократию превращается в поддержку сил, враждебных развитию как таковому... В этом случае неминуем и идеологический, и политический проигрыш. А порожденный этим проигрышем мутный социокультурный поток поволочет человечество к беспрецедентной исторической катастрофе.

Но мало показать, что формальная демократия – это в ряде случаев демократия с сугубо регрессивным лицом.

Демократия – это всего лишь тип политического устройства, порожденный определенными представлениями о политической свободе, а значит, и о свободе вообще. Как благо, именуемое «свобода», соотносится с благом, именуемым «развитие»? При том, что лично я убежден в том, что свобода – это метафизическое, то есть абсолютное, благо. И все же о чем идет речь? Что такое «свобода минус развитие»? Это «свобода от» или «свобода для»... Для чего?

Почему бы не обсудить:

A) Метафизику развития, то есть трактовку развития как того или иного абсолютного (то есть самозначимого и самодостаточного) блага.

Б) Политическую метафизику развития, то есть войну трактовок развития как подобного блага – с альтернативными, да и просто антагонистическими, трактовками.

B) Социальную герменевтику, раскрывающую соотношение борьбы трактовок с борьбой... групп, сил, классов, элит... Словом, каких-то конкретных акторов.

Г) Доктринальные основания, то есть варианты мегапроектов, с помощью которых человечество может осуществлять развитие... Тут надо обсуждать судьбу основного Мегапроекта (мегапроекта «Модерн»), судьбу альтернативных мегапроектов, возможности новых (беспрецедентных или имеющих историко-культурную традицию) подходов.

Д) Концептуальные основания, то есть место России в процессе всемирно-исторического развития... Тут-то и надо обсуждать, что такое Запад, Запад ли Россия, и если да, то какой именно, что реально осуществляла Россия, развиваясь (Модерн или не Модерн, но какое-то другое развитие).

Е) Стратегию нашего развития, то есть окончательный выбор типа, формата и динамики России. Выбрали Модерн? Тогда – с такими-то последствиями, такими-то властными, социальными и культурными подвижками... Не Модерн? Тогда – какое другое Развитие и, опять-таки, за счет чего, с какими подвижками, с опорой на что, в условиях какого старта и так далее.

Ж) Идеологию в ее сопряжении с образованием, культурой, национальной политикой, правовой и хозяйственной политикой, конфессиональной политикой, внешней политикой и так далее.

Можно захлебываться в конкретных нерешенных проблемах, надрываясь под их грузом и до хрипоты споря о том, как подавлять вызов острейших и очевиднейших неблагополучий (эпидемии, голод, безпризорность и прочее). Но если есть метафизический драйв, то все равно красной нитью через всю текучку пройдет его «и потому». Мы несем миру новое слово, и потому вши будут беспощадно истреблены... Вместе с теми «элементами», которые не проявляют достаточного рвения в борьбе с этой угрозой нашему великому делу. Кто за? Кто против? Следующий вопрос. Тест на метафизический драйв... Что он диагностирует? Как, впрочем, и тесты на другие драйвы (доктринальный, концептуальный, проектный).

Бездрайвие и антидрайвие, причем воинственное... Вот что поразило меня в первых набросках концепции развития, предложенных МЭРТом обществу. Бездрайвие – это в чем-то объяснимый феномен. МЭРТ – министерство, ведомство. Чиновное, бюрократическое начало неизымаемо из его деятельности. Проблематична в принципе возможность формирования доктрин, концепций и стратагем в недрах ведомств, которые должны наполнять подобные «оболочки» умными конкретными частностями, а не выступать в неорганичной для чиновников (использую слово без какой-либо уничижительности) концептуально-стратегической роли. Концепция, стратегия – это всегда в каком-то смысле задания. Когда исполнитель (чиновник) сам себе дает задание – добра не жди.

Но было в тех набросках и что-то от антидрайвия. Антидрайв это не саботаж. Это упаковка опасного и враждебного содержания в матрицу, с этим содержанием абсолютно несовместимую. Читатель возразит, что это и есть саботаж. Ну, вот... Сначала враги развития, потом саботажники... ну, а дальше 1937 год, разумеется!

Нет, не буду я соглашаться с читателем! И не только по причинам политкорректного (переходящего в моральное!) свойства.

Саботаж – это продуманная система мер, направленная на желаемый результат. Антидрайв – это не меры, а особая пассивность. Если «плюс бесконечность» – это страстная влюбленность в предмет, а «минус бесконечность» – это страстная ненависть к предмету, то безразличие – это нуль... Так ведь? В арифметике – нуль и есть нуль. Уже в дифференциальном исчислении можно говорить о бесконечно малых (т.е. бесконечно близких к нулю) величинах разных порядков: первого, второго, третьего и так далее. В более сложных разделах математики можно говорить о бесконечно малых бесконечного порядка и сравнивать порядки (бесконечный порядок №1, №2... и так далее).

Не утомляя читателя математической заумью, я предложу ему на рассмотрение нуль, возведенный в бесконечную степень. И разграничение бездрайвия и антидрайва как нуля и нуля, возведенного в бесконечную степень... Нуль, возведенный в бесконечную степень, – это не «минус бесконечность», а тот же нуль. Тот да не тот!

Вы выкачиваете воздух из сосуда, создавая вакуум. Постарались, выкачали, что могли. Но ведь что-то осталось. Вы определили, что именно, и каким-то образом и это изъяли... Но все равно что-то осталось. Не молекула какая-нибудь завалящая, так атом. Ну, а если вы изъяли все (что, конечно же, невозможно, но в порядке игры воображения допустимо), то ваш сосуд – это бомба. Да еще какая! Не чета атомным или термоядерным.

И еще неизвестно, – что зашевелится в такой пустоте... В этом нуле, возведенном в бесконечную степень.

Уловить вибрации антидрайва трудно. Их легко спутать с агрессивным безразличием или даже этим... как там его? Саботажем... Но, научившись улавливать эти вибрации, ты их ни с чем другим никогда не спутаешь.

Мертвый дух – это не дух отрицания, саботажа и провокации... «Холод пространства бесполого», – говорил Мандельштам... И он был прав...

Впрочем, нам нужны не ощущения сами по себе – пусть даже и метафизические... Нам нужны понятия, позволяющие проложить мост от этих ощущений к определенным политическим качествам... Качествам чего? Чиновных рассуждений о развитии? Нет, всего интеллектуального климата, в котором мы живем!.. И в котором осуществляется обсуждение столь судьбоносной для нашей несчастной страны темы развития.

Нуль в бесконечной степени... Абсолютный вакуум... Холод бесполого пространства... Это все метафоры, с помощью которых я хочу передать другим, да и самому себе, какие-то трудно вербализуемые ощущения. А климат – культурный, социальный, духовный – это понятие достаточно строгое.

Что и как обсуждают в обществе? И как соотносятся обсуждаемые вопросы?

Вопрос №1 – развитие. О нем спорят, например, И.Дискин и А. Проханов на одной из интеллектуальных акций, организованных «Единой Россией».

И. Дискин говорит о «мягкой» модернизации.

А. Проханов – о «жесткой».

Это комментируют репортеры. Градус их интереса? Он даже не нулевой. Он именно из разряда того, что я назвал «антидрайвом».

Вопрос №2 – война кланов. О ней говорят А.Хинштейн и В.Соловьев. Они-то говорят об этом горячо. А комментарии? Общественная реакция? Прошу прощения, из той же «оперы».

Но и не это главное! Корреляция между темами строго равна нулю. «В огороде бузина, а в Киеве дядька»... Две принципиально разные подведомственности.

«И что тут странного, – удивится читатель. – Темы-то и впрямь очень разные».

Для нас с вами в этом ничего странного нет. Нам (и это хуже всего) наш климат начинает казаться естественным и даже безальтернативным. Но давайте проверим самих себя. И адресуемся для этого к прецедентам из своей же истории.

В 1927 году никто не смог бы отделить обсуждение вопроса №2, то есть внутрипартийной борьбы, от вопроса № 1 (одна модель индустриализации, другая). А как отделишь?

Начнешь обсуждать конфликт кланов (Сталина, Троцкого)... Вокруг чего конфликт? Только вокруг развития. Начнешь обсуждать развитие – сразу натыкаешься на кланы («товарищ Сталин опроверг товарища Троцкого в вопросе о развитии...», «товарищ Троцкий опроверг товарища Бухарина в вопросе о развитии...»).

Что теперь? Зюганов опровергает Путина по вопросу развития? Жириновский опровергает Зюганова по вопросу развития? Внутрипартийная дискуссия (клубы-то зачем созданы?) идет по вопросу развития? НЕТ политической дискуссии! НЕТ ее и в помине! А то, что ЕСТЬ (некий полуакадемический спор), натыкаясь на подобное фундаментальное НЕТ, тонет, как «Титаник».

Кто-то скажет: «И, слава богу, значит, не будет 37-го года». Кто-то всплакнет и скажет: «Эх, не дождемся мы славного 37-го».

Слова, слова... По сути же, как мне кажется, Проханов ХОЧЕТ 37-го года ничуть не больше, чем Дискин. Да и кто, кроме однозначных пациентов Кащенко, может ХОТЕТЬ крови, насилия, унижений, страха, лязгающих зубов, черных воронков и всего остального? А также всего, что с этим прочно связано (начинается с борьбы кланов, а кончается доносами на соседей, с которыми что-то не поделили).

Вменяемый человек, даже тяготясь своей социальной ролью (местом в элите, среднем классе и пр.), никогда не захочет менять это место по технологиям ГУЛАГа и 1937 года. Потому что эти технологии имеют слишком очевидный изъян: «Сегодня ты, а завтра я. Сегодня прорвался в комдивы по чьим-то костям, а завтра захрустят твои косточки»,

Всем хочется такой модели развития, при которой нормальный законопослушный человек получит сразу и гарантии от неправового насилия, и открытые каналы вертикальной мобильности, но...

Но Кромвель... Но Робеспьер... Но Линкольн и генерал Грант... Но... Но... Но...

Почему развитие чаще всего сопрягается с диктатурой и ее – большими или меньшими, но неизбежными в любом случае – издержками? Конечно, это не всегда так. В Индии идет развитие по какой-то очень своей модели. И никакой диктатуры нет. В Бразилии идет развитие (более сомнительного качества, но ведь идет). И тоже нет диктатуры. Но чаще всего ПЕРЕХОД от неразвития (крайний случай – регресса) к развитию действительно использует авторитарные инструменты. Правда, и неразвитие их тоже использует. Может быть и диктатура регресса (смерти нации, наконец).

Но и демократия, как мы видели, может быть демократией регресса и даже смерти. Она не ОБЯЗАНА приобретать такое качество в силу демократичности как таковой, но она МОЖЕТ оборачиваться подобными штуками. А у нас – ими и обернулась. Причем не без форсированной зарубежной помощи. «Анархия 90-х породила у русских отвращение к демократии»... Кто только об этом сейчас не пишет! А анархию-то кто поощрял? Не Гарвард ли?

Серьезные и страстные споры 20-х годов породили кровь 1929 и 1937 года. А также некий исторический результат (индустриализация, выигранная война, космос).

Это был один климат, порожденный огромным (в том числе и метафизическим) драйвом.

Треп, шедший с февраля по ноябрь 1917 года, породил еще большую кровь – и кровь гражданской войны, и (в смысле исторической логики) кровь, связываемую со Сталиным... Антиклимат плюс антидрайв...

Без драйва нет и не может быть ответа на вызовы. Неспособность же ответить на вызовы обрекла на гибель (горькую или сладкую) уже несколько наших элит – царскую, февральскую, горбачевскую. А уж какую цену за это заплатил народ... Снова на те же грабли?

Есть ли сегодня этот самый драйв? Преодолеем ли антидрайв? Изменим ли (и за счет чего) климат нынешних, воинствующе антисерьезных дискуссий? Мы всерьез хотим развития (пусть даже в усеченном варианте модернизации)? Если так, необходимо констатировать следующее.

1. Модернизация – это не СИНОНИМ развития. Это ОДИН ИЗ ВАРИАНТОВ развития. ЕСТЬ И КАРДИНАЛЬНО ИНЫЕ ВАРИАНТЫ РАЗВИТИЯ. Почему надо их сходу отбросить и говорить только о модернизации (мягкой, жесткой)?

Ведь даже сталинская модель развития лишь с трудом может быть уложена в матрицу классической модернизации. Потому что модернизация в сочетании с элементами возврата к традиционности (очень трансформированной, но традиционности) – ЭТО УЖЕ НЕ МОДЕРНИЗАЦИЯ. И пока мы не осмыслим свой опыт всерьез (показав, где и в какой мере сталинские трансформации являются модернизационным развитием, а где и в какой мере – это развитие, но другое), мы никуда и никогда не сдвинемся.

Такое осмысление требует статистических рядов, компаративных построений, классификаций, типологий, моделей. «Ах, нет ГУЛАГу!»... «Ах, да ГУЛАГу!»... Нельзя, поймите, девяносто лет кряду (и даже двадцать постфактум) проклинать и прославлять. Понять, понять, понять наконец-то надо! Не исторической правды ради (хотя и без нее мы никуда не денемся), а с ориентацией на будущее.

Немодернизационное развитие возможно! И именно на нашей территории хранятся какие-то остатки памяти о том, что это такое.

Отождествляя модернизацию с развитием, мы сразу отбрасываем все наиболее существенные для XXI века нематериальные активы нашей, как говорят прагматики, «суперкорпорации Россия». А можно ли, отбросив нематериальные активы, быть эффективными менеджерами?

Шанс России на признание и, простите за грубость, ПРОСТО НА ЖИЗНЬ в XXI веке (да-да, не на достойное участие в разделении труда, а на жизнь) полностью зависит от этих – отбрасываемых при зауженных дискуссиях – нематериальных активов. Потому что только они и нужны миру, как западному, так и незападному. Проект «Модерн» загибается по многим причинам. Запад от него отрекается. Мир без развития проблематичен. У России есть ноу-хау в плане альтернативного развития, не сводимого к Модерну. Она это (возможно, спасительное!) ноу-хау – в глобальный мусоропровод выкидывает?

В любом случае – нельзя всерьез обсуждать тему развития, ставя знак равенства между развитием и модернизацией. Что дальше?

2. Нельзя обсуждать тему развития, не признав, что модернизация как раз и является НАИБОЛЕЕ СВИРЕПЫМ способом осуществления развития.

Вот она-то как раз хуже, чем любой другой вариант развития, сочетается с понятием «свобода». Это так происходит вовсе не потому, что модернизация является злом («тлетворным влиянием Запада» и так далее). Это так происходит потому, что модернизация начинает входить в неразрешимое (в окончательном варианте – именно ценностное) противоречие с домодернизационными принципами существования общества.

Модернизация не знает, что ей делать с остатками традиционного общества. Она боится этих остатков. Она понимает, что фактически всегда находится в меньшинстве. Всем, я думаю, знакомы советские дискуссии 20-х годов по поводу того, что рабочий класс является меньшинством населения, страна крестьянская, и потому пролетариат, являясь передовым классом, просто обязан осуществлять диктатуру. Но ведь эти дискуссии ПО СУТИ повторяют общемировую норму. Так же рассуждали якобинцы. Так же рассуждали представители победивших национально-освободительных движений в странах Третьего мира.

Модернизация, справедливо страшась «социального монстра» под названием «ущемляемое традиционное общество», начинает этого монстра подавлять. А заодно и разрушать, чтобы ему неповадно было. Разрушенный монстр – это не база, а шлаки модернизации. Эти шлаки надо переваривать или отбрасывать. И то, и другое не совместимо ни с какой демократией.

3. Нельзя провозгласить модернизацию (жесткую или мягкую), одновременно возвращая религии (или религиям) несвойственные им функции.

Я даже не буду подробно доказывать, почему. Сотни томов по этому поводу написаны. В учебниках соответствующего профиля есть соответствующие разделы. Иначе это не модернизация. В Турции модернизация, в Саудовской Аравии – нет. Уважение к религии обязательно. Все остальное – недопустимо.

4. Агрессия модернизации по отношению к традиции всегда сочетается с накаленной до исступления светско-моральной проповедью.

Модернизация ВСЕГДА должна создать определенный климат, в котором ЧЕСТНОСТЬ становится краеугольным камнем в фундаменте осуществляемого проекта. Нечестность же презренна до крайности и до крайности же жестко карается (руки рубят на площади за украденный пирожок и так далее). Видим ли мы нынешнюю Россию в подобном качестве? И как, если всерьез говорим о модернизации, хотим это качество получить?

5. Модернизация требует, чтобы производство – оно и только оно – являлось тем ЯДРОМ, вокруг которого складываются все остальные формы жизни и деятельности.

Производство, а не потребление! Нельзя путать модернизацию с построением общества потребления. В обществе потребления социальная роль под названием «официант» (или «официантка») имеет совершенно не то содержание, которое она же имеет в обществе производства (то есть модернизации). Мне неоднократно жаловались на Западе на наших «новых русских»: «Они лапают официанток так, как будто бы живут в начале XX века. А ведь сейчас все изменилось! Эти девочки – студентки, они из очень приличных семей! Работать в модном ресторане официанткой очень престижно!»

Таков только один малюсенький штрих. Он не касается каких-нибудь аристократических ресторанов класса суперлюкс, в которых подают по-прежнему выхоленные лакеи (чаще всего мужчины среднего возраста). Такие рестораны тоже существуют, но не они являются нормой и лицом общества потребления. Лицом же является молодая, очень сдержанная, но почти высокомерная девушка в фартуке, любезно подающая еду и понимающая, что она участвует в отправлении КУЛЬТА нового потребительского общества. Унизительные детали советского общепита и сервиса в целом были порождены еще и ролевой социальной матрицей. Согласно которой престижно – в сфере производства (если не у кульмана, то у мартеновской печи), а вовсе не в сфере «подай-прими-пошла вон».

6. Основа модерна – не только культ производства, но и культ труда.

Богатый бездельник, купающийся в роскоши, – не герой романа под названием «Модерн», а антигерой. К труду как высшей добродетели апеллируют все. Оглянитесь вокруг: высокий уровень уважения к труду уж никак не составляет содержания постсоветской эпохи. А без него модерн невозможен.

И как мы хотим вернуться к трудовым идеалам? Хотим мы к ним вернуться или нет, понимая, что модерна без этого быть не может? Каков ответ на этот вопрос? Но только ответ, а не уклончивый благотреп?

7. Общество, ставшее на путь модернизации, карает коррупцию беспощадно и системно, опираясь при этом в позитивном плане не на свирепые правоохранительные органы только, а на две фундаментальные ценности – честность и труд.

Эти параметры не являются столь фундаментальными в традиционном обществе. Его разрушают еще и в силу этого. А оно сопротивляется. Почему, если это не так, модернизация на Сицилии оказалась столь трудно реализуемой? И что такое мафии, как не сопротивление модернизации?

Отсюда вопрос на засыпку: если у вас сложился гипермафиозный (или, жестче, криминально-социокультурный) мейнстрим, то кто субъект модернизации? Нечто, не вписанное в мейнстрим. Как иначе? А как оно, не будучи мейнстримом, будет поворачивать мейнстрим? Демократически?

Демократия – это по определению власть мейнстрима! Так что вы хотите сказать? Что у нас не такой мейнстрим, а другой? Так ведь это же мало сказать. ДОКАЖИТЕ! Если вы ученые, вы должны не вещать, а доказывать.

Доказательств того, что наш мейнстрим носит социокультурно-криминальный характер, что называется, «до и больше». Есть объективные данные. А есть и нечто другое. Мы ведь не марсиан хотим модернизировать, а своих сограждан. Мы здесь живем.

Нынешняя реальность знакома нам не только по цифрам и статьям. Мы в нее так погружены, что дальше некуда. И что же? Этот опыт – отдельно, а рассуждения – отдельно?

8. Модернизация предполагает фундаментальную переструктуризацию идентичности. Не де-структуризацию с варварской ломкой любых идентификационных матриц, а пере-структуризацию.

Традиционное общество может позволить себе племенные и региональные типы идентификации, дополняемые идентификацией конфессиональной. Если, например, подавляющее большинство жителей Франции – католики, то они одновременно могут быть бургундцами, лотарингцами, окситанцами, бретонцами и так далее. Но, как только возникает конфессиональный раскол (например, между католиками и гугенотами), возникает вопрос – чем спаять общность? Уже не конфессией... А чем?

Традиционное общество не имеет ответа на этот вопрос. Да оно в нем и не нуждается до поры до времени, потому что конфессиональный жар достаточен, чтобы обеспечивать минимум «спаянности» в пределах традиционной социоконструкции. Но тут еще и жар остывает. И оказывается, что короли и феодалы уже не могут обеспечить никакой спаянности (даже полуформальный абсолютизм выдыхается), а робеспьеры и сен-жюсты могут.

А за счет чего они могут? За счет модернизации и тех форм решения вопроса об идентичности, которые она порождает (и которые, в свою очередь, ее подпитывают). Нет уже в пределах новой идентичности ни окситанца, ни бретонца – есть стандартный француз, который (А) является гражданином Франции, (Б) говорит на ее языке, (В) интегрирован в ее культуру при абсолютной свободе совести, (Г) имеет что-то наподобие этоса (это называлось «благоговение перед Францией»).

А, Б, В и Г – это максимальный из возможных наборов, который характеризует так называемую культурную нацию (Германия, Франция). Англо-американский набор выводит за скобки В и Г. И это называется «политическая нация». Поэтому националист в понимании модерна – это не чудик, который будет рассуждать о том, кто во Франции галл, а кто не галл. Нет никаких галлов и франков. Есть французы. И без такого перехода от галльской идентичности к общефранцузской – нет ни модерна, ни нации.

А после того, как это зафиксировано, начинается очень жесткий процесс. Вандея настаивает на своей локальной бретонской идентичности? Соединяет такое упрямство с политическим своеволием? Адресует все это к традиционному обществу? Ну, что ж, туда идут революционные дивизии. Они везут с собой гильотину. Их сопровождает для острастки комиссар Конвента с особыми полномочиями и мандатом, подписанным «триумвиратом» (Робеспьер, Дантон, Марат). А дальше начинается кровавая мясорубка, по отношению к которой Чечня – детский лепет. Это известно по архивным источникам. Но тем, кому лень лезть в архивы, достаточно прочитать классический роман Гюго «Девяносто третий год».

Линию Конвента продолжают все. Марата убивают, Дантона и Робеспьера казнят. Но на их дело никто не посягает. Ни более поздние ревнители революционной демократии, ни Наполеон, ни его последователи. Модерн сделал свое дело – создал нацию. И начинает на этом фундаменте реализовывать свой проект.

СЛОМАТЬ БАЗУ СОПРОТИВЛЕНИЯ, ИМЕНУЕМУЮ «ТРАДИЦИОННОЕ ОБЩЕСТВО», ПОСЕЛИТЬ В ОБЩЕСТВЕ НОВЫЕ СИСТЕМНЫЕ ИДЕАЛЫ, НОРМЫ И ПРИНЦИПЫ – ВОТ ЧТО ТАКОЕ «ДЕЛО МОДЕРНИЗАЦИИ».

9. Никогда и никакой модерн не может быть развернут в обществе без того, чтобы каждая пора социальной ткани не оказалась заполнена глубоким и искренним почитанием Закона.

Причем не абы какого Закона, а формального права, одинакового для всех, всеми выполняемого и разделяемого. Право должно быть именно формальным. В этом основа модерна. И перед этой формальностью должны склоняться все. Буква закона – не презираемая хаотизированным обществом козявка, а священный символ, на который молится общество, упорядоченное этой – особой – «светской сакрализацией».

Ни рассуждениям о том, что право вторично по отношению к правде, ни разного рода присказкам (мол, как телеграфный столб – перепрыгнуть нельзя, обойти можно, как дышло – куда повернул, туда и вышло), в модернизации места нет. Те, кто этого не понимает, проведут жизнь в тюрьмах или быстро прервут ее на гильотине или электрическом стуле. Никаких разговоров о том, что «кто силен, тот и прав», быть не может. Ты силен, богат и нарушил право? Получай по закону! Именно уравнивание всех в правах становится коронным номером нового «монстра» под названием «модернизационное государство».

В соответствии с этим абсолютным приоритетом, самым тяжелым из всех возможных преступлений является ТОРГОВЛЯ ПРАВОМ, то есть коррупция. Потому что превращение права в товар – это конец модерна. И модерн это понимает. Отсюда пресловутые китайские расстрелы на стадионах, выставляемые напоказ набитые чучела и все прочее. Внутри очень разубоженной новой социальной ткани, создаваемой модерном, остается мало «склеивателей». И право является основным из них. Оно становится одной из главных «скелетных» конструкций модерна. И его системообразующее значение осознается всеми – элитой прежде всего.

Это не вопрос наказания. Точнее, не о нем только идет речь. Да забейте вы коррупционерами все лагеря, создайте новый супер-ГУЛАГ, расстреливайте и сжигайте огнеметами (жесткий вариант)... пугайте потерей места в обществе и высоких зарплат (мягкий вариант)... совершенствуйте институты (гибкий вариант)... Ничто не поможет, если нет культуры. КУЛЬТУРЫ, В КОТОРОЙ УКОРЕНЕН ВЫСОКИЙ МОРАЛЬНЫЙ ДУХ, СООТВЕТСТВУЮЩИЕ НОРМЫ, ТАБУ И ПРОЧЕЕ.

10. Модерн немыслим без культурной ревальвации. Как в узком смысле (новое, более высокое качество культурной продукции), так и в смысле широком (новое, более высокое качество образования, новое понимание КАЧЕСТВА жизни, не сводимое к КОЛИЧЕСТВУ материальных благ и так далее). Модерн – отнюдь не царство количества, как его уничижительно называл Генон. Модерн меняет требования к качеству, но не отменяет качества как такового.

Нет модерна без классической литературы, повышающей культурное «качество». Нет Александра Освободителя без Пушкина и нет Сталина без Шолохова. Нет западного модерна без классического романа. И так далее. Сейчас наши политики говорят о чем угодно, кроме культуры. А сама культура не говорит, а мычит, и это все слышат. Иногда она мычит жалобно, а иногда свирепо. Иногда благородно, а иногда подло. Но она мычит. Нельзя не вспомнить Маяковского:

 

Гримируют городу Круппы и Круппики

грозящих бровей морщь,

а во рту

умерших слов разлагаются трупики,

только два живут, жирея –

«сволочь»

и еще какое-то,

кажется – «борщ».

 

Совсем никто из политиков всерьез не говорит о культуре. И из интеллектуалов тоже. А происходит-то именно это. Какой тогда модерн? Регресс, декультурация, постмодерн. И что дальше? Нам все время рассказывают, как много сажают коррупционеров, разного рода «оборотней» – в погонах и без них. Можно сажать в десять раз больше и порождать всеми этими «посадками» еще более высокий уровень коррумпированности. Потому что сами по себе эти «посадки», сколь бы свирепы они ни были, лишь повышают цену товара под названием «право» (или «правовая услуга»), находящегося в руках лишенного морали и не укорененного в культуре чиновника. Платите ему сколько хотите, следите за ним хоть из космоса, карайте хоть четвертованием – он все равно украдет, если нет в нем самом соответствующих культурных и моральных табу.

11. Нет серьезного разговора о модерне вне анализа его социокультурной укорененности в модернизируемом обществе. Иначе это называется – базовый уклад, социальный актив.

КТО будет следить из космоса за коррупционерами и ворами, КТО будет их четвертовать, КТО будет поощрять честных? Вряд ли кто-то полагает, что это может делать человек, не укорененный в соответствующих ценностях, не имеющий адекватных таким действиям моральных и культурных самоограничений. Такой человек возьмет взятку за то, чтобы временно отключить спутник и не обнаружить коррупционера и вора... За то, чтобы не четвертовать вора, а просто зарезать (или притвориться, что четвертовал, а на самом деле спрятать за деньги, а четвертовать другого)... Такой человек будет награждать за честность не действительно заслужившего награду борца с коррупцией, а своего родственника (или кореша). Такой человек любую борьбу с коррупцией превратит в межклановую грызню.

Для победы модерна нужен человек модерна, уклад модерна, модернистская социальная энергетика.

НЕЛЬЗЯ ПОДМЕНИТЬ ПРОБЛЕМУ ПРОИЗВОДСТВА ЧЕЛОВЕКА ПРОБЛЕМОЙ ПРОИЗВОДСТВА ИНСТИТУТОВ. ЭТО ПУТЬ К КАТАСТРОФЕ.

Каким образом в условиях криминального мейнстрима могут сформироваться институты модерна? Институты борьбы с коррупцией? Институты адекватной социальной мобильности? Судьба модерна зависит от наличия актива модерна. Нельзя <



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-04-20; просмотров: 190; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.97.14.83 (0.017 с.)