Глава VII. «ежики» и «зайчики» с экзистенциальной и игровой точек зрения

 

Все уже давно поняли, что, говоря о переделывании «зайчиков» в «ежиков», я имею в виду изменение качества политического актива в постсоветской России. Иначе это называется изменение качества политической элиты. Спору нет, проблема архиважная. Но вряд ли стоит на ней зацикливаться.

Элита без народа гроша ломаного не стоит. Спросят: «А с чего это она вдруг окажется без народа в случае, если повысится ее качество?» Вскоре я отвечу на этот вопрос. Но для начала просто зафиксирую, что подлинная связь элиты и народа называется «историческая судьба». Элита без народа может предаваться как низменным, так и высокодуховным утехам (к вопросу о ее качестве). Но обладать без народа исторической судьбой она не может. Вроде бы какая она тогда элита, ежели нет исторической судьбы? Но... Как там было сказано в одном из романов культовых для нашей элиты Стругацких? «Опыт перестает быть условием адаптации»...

Когда опыт перестает быть условием адаптации? Когда вдруг резко меняется то, что делало этот опыт условием адаптации. В так называемый ледниковый период так вымирали опытные мамонты. Не идет ли сейчас речь о столь же стремительном изменении – но не обычного, а социального климата? О социальном «ледниковом периоде», с наступлением которого начинают вымирать даже самые опытные элитные мастадонты, трубно откликавшиеся на зов исторической судьбы? А судьбы-то нет! Была – да сплыла! И тогда эти опытные элитные мастадонты оказываются беспомощными... Нет истории... Нет судьбы... Нет тех привычных связей с народом, которые определяются ТОЛЬКО наличием истории и судьбы. «Элитные мамонты» («элита для других») вымирают, их заменяет новый вид элиты – «элита для себя». И не только ДЛЯ себя, но и ПРОТИВ других. Возможно ли нечто подобное?

Оно возможно только в случае, если история и историческая судьба оказались полностью исчерпаны сразу для всех народов. Но это не так. Нет этого исчерпания по отношению к китайской истории и судьбе, к истории и судьбе индийской, да и другим тоже. Значит, это может либо не происходить вовсе, либо происходить очень выборочно. Не окажется ли в итоге, что эта выборочность включит в себя элиты вымирающих африканских народов и элиту России? Причем именно элиту как целое. Возмущение отдельных представителей этой элиты выдвижением подобной, слишком смелой и даже дикой для них гипотезы правомочно. Отдельные представители скажут, что живут только для народа и истории. И, возможно, они скажут об этом искренне.

Но, во-первых, я же не сказал, что ВСЕ представители нашей элиты так относятся к своей истории, исторической судьбе и народу. Я выдвинул гипотезу, согласно которой, возможно, наша элита как ЦЕЛОЕ ведет себя таким образом. Не исключены ведь даже такие ситуации, когда большая часть сообщества (вида, группы, популяции, генерации) ведет себя одним образом, а сообщество как ЦЕЛОЕ – другим. Не статистической выборкой определяется поведение, а системообразующими кодами. Поведение нашего элитного сообщества как ЦЕЛОГО не выдерживает теста на верность истории, исторической судьбе etc.

Что касается отдельных представителей элиты... Мало ли что и как чувствовали ОТДЕЛЬНЫЕ представители элиты перед 1917 годом. Но элита как ЦЕЛОЕ оказалась недееспособна, а значит, отчуждена от истории.

Во-вторых, кроме элиты, есть контрэлита. И там чувство исторической судьбы и всего остального может быть предельно обострено. Как докажет себе и другим возмущенный констатацией его отчужденности от истории и судьбы элитарий, что он – в элите, а не в контрэлите? Брусилов по факту находился в 1917 году в элите, а по мироощущению – в контрэлите.

В-третьих, можно желать своему народу блага, но не быть связанным с ним узами исторической судьбы. Можно хотеть, чтобы у народа было побольше материальных благ. Такое снисходительное желание, в чем-то сходное с ревностной заботой председателя колхоза о колхозном стаде, похвально, но категорически недостаточно. Как мы видим, на деле и это желание оказывается невыполненным. Но, повторяю, не о нем речь.

В-четвертых, апелляция ряда наших элитариев к тому, что мы, дескать, «плоть от плоти, и потому наша связь с народом не вызывает сомнений, не имеют же связи с народом те, кто не плоть от плоти», не выдерживает исторической проверки. А.Н. Яковлев или М.С. Горбачев были настолько «плоть от плоти», что дальше некуда. Иосиф Джугашвили был абсолютно чужим. Так же, как Екатерина Вторая. Но Иосифа Джугашвили и Екатерину Вторую грело понятие «историческая судьба», и возникала очень непростая и небезусловная, но связь. И именно связь через судьбу эту самую. А Яковлев и Горбачев, как я полагаю, считали, что историческая судьба должна быть отменена. Ибо она порочна. И видели себя «великими реформаторами», отменявшими эту «никудышную», «порочную» историческую судьбу. Во имя каких-то других исторических судеб. Или во имя конца истории.

Кучка постмодернистских западных элитариев, не отражающих и не выражающих совокупной позиции элиты Запада, африканские элитные паразиты, обворовывающие свои народы ради сомнительных западных удовольствий... В этой компании оказывается наша элита как ЦЕЛОЕ?

Я гоню от себя смутное ощущение подобной возможности, но оно ко мне вновь и вновь возвращается. Что делать? Как уйти от смутных ощущений к какому-то пониманию? И каким оно должно быть – адекватное понимание столь неадекватных «вибраций»?

Есть несколько типов понимания. Один – когда умом понимаешь, а сердце в этом не участвует. Другой – когда на уровне переживаний тебе кажется, что твое понимание носит абсолютный характер. А сформулировать что-либо трудно.

Для многих тот или другой тип понимания есть высший. Но для меня высший тип понимания – такой, когда разлада между умом и сердцем нет.

Разлад же является следствием отсутствия того, что я называю «точкой сборки» или «фокусировкой». Без этой точки нельзя собрать воедино противоречивые начала (чувства и мысли, образы и понятия и т.д.). Найти же такую точку совсем непросто. Но если разлад и порожденная им МУТНОСТЬ твоего понимания тебя не устраивают, ты будешь вести себя как та самая лягушка из притчи, которая, попав в горшок со сметаной, начала бить лапами.

И рано или поздно добьешься искомого – собьешь масло и выпрыгнешь. На что-то натолкнешься, с чем-то встретишься. И вдруг возникнет эта самая фокусировка. А остальное – дело техники. Фокусировку надо удержать. Вокруг нее надо выстроить систему точного понимания происходящего. Это известно, как делать.

А вот сама фокусировка... Тут надо «бить лапами» и быть готовым к самым неожиданным мессиджам, превращающим мутное (сметану) в ясное (сбитое твоими лапами масло).

Элита и народ... Постсоветский процесс нес в себе нечто качественно новое в отношениях между этими «макросоциальными величинами». И новизна была существенной. В каком-то смысле, глобально значимой. Мы опять оказались слабым звеном в некоей цепи. Какой?

Что-то я понял достаточно быстро. Но ясности в моем понимании не было. Не хватало этой самой фокусировки. Я понимал, что добьюсь ее, и терпеливо ждал нужного мессиджа. И дождался.

«Круглый стол» в одной газете... То, что называется «элитные интеллектуальные посиделки»... Все выступили... После этого хозяева предлагают фуршет... А люди еще достаточно интеллектуально разогреты и не готовы перейти на светскую болтовню... Шлейф спора тянется из конференц-зала в зал банкетный... Но, конечно, спор меняет качество. Обязанности жестко спорить уже нет, закуска и выпивка...

Я еще на «круглом столе» задел собеседников. Начал рассказывать о том, что такие-то и такие-то элиты (отнюдь не либерального толка) допустили распад СССР, обещая классическую модернизацию России (модернизация – это всегда буржуазный процесс), создание нации (нация – субъект и продукт модернизации) и прочие позитивы, невозможные в советской империи. Что трудность борьбы с этими элитными группами состояла в том, что они выступали как радетели о благе России. И обвиняли противников в корыстно-инородческом нежелании сделать государство национальным.

И вот перешли мы из одного зала в другой. Собеседники, раздраженные такой моей формулировкой (либералов приятно и привычно обвинять во всем, а я посягнул на другое), продолжают меня атаковать. Я перехожу в контратаку. Привожу аргументы. И еще больше раздражаю собеседников. Наконец, беру быка за рога и говорю: «Ладно, дело прошлое. Империи нет. Издержки чудовищные. Но где обещанная модернизация? ГДЕ ОНА, я спрашиваю? Вот по этим признакам ее нет, и по этим, и по этим!»

Собеседники, понимая, что я прав, заводятся еще больше. Хотя казалось, что дальше некуда. А тут еще накрытый стол, отсутствие микрофонов, компания тесная. И один из собеседников говорит; «Да что Вы несёте ахинею! Вы ничего не поняли в самом проекте! Речь шла не о модернизации страны, а о модернизации элиты».

Застольный шум как-то сам собой затихает. Я в этой тишине спрашиваю: «ЗА СЧЕТ ЧЕГО?»

Собеседник, услышав тишину, делает паузу. Но, поскольку страсти кипят и внимание обращено на него, он не может не ответить. И после паузы отвечает: «ЗА СЧЕТ ВСЕГО!»

И вот тут я все понимаю. Точнее, в моем понимании, наконец, возникает давно искомая фокусировка. Я потому и рассказываю так подробно, что надеюсь это фокусировочное, почти неуловимое, «интеллектуальное ощущение» как-то передать читателю.

Если продолжается модернизация элиты «за счет всего» – тогда какое развитие? И что такое эта «модернизация за счет всего»? Что входит во «всё», за счет чего должна происходить модернизация?

Модернизация всегда происходит за счет традиционного общества, на его костях. Это касается и английской, и советской модернизации. Сталин не мог проводить индустриализацию без коллективизации. Как не мог он проводить ее и без подлинной культурной революции (маоистский вариант – это, как мы понимаем, другое). Поскольку сталинская модернизация не была буржуазной (и в этом смысле ее нельзя считать классической), то и с традиционным компонентом общества происходило нечто далекое от канона.

С одной стороны, этот компонент ломали (так ведет себя любая модернизация). А с другой стороны – восстанавливали. Что такое колхозы и совхозы? В каком-то смысле – это модерн (тракторы и все прочее). Тем более, что дальше были проекты индустриализации сельского хозяйства (вплоть до агрогородов). А в каком-то смысле – это возврат к общине, то есть к традиционному обществу.

Кто-то скажет: «вторичное закрепощение». И для этого есть определенные основания. Хотя назвать это закрепощением у меня лично язык не поворачивается. Да, паспорта были отняты, и многое другое свидетельствует о возвращении к «добуржуазному». Но... как бы это сказать? Фильм «Свинарка и пастух» в крепостной России был бы невозможен. Я не хочу сказать, что реальная свинарка и реальный пастух напоминали показанных в фильме. Конечно, это был культурный миф. Но в крепостной России и миф такой был бы невозможен. Был бы другой миф.

Впрочем, что об этом спорить? Одни говорят, что в спорах рождается истина. Другие – что она в них гибнет. Тут все зависит от типа спора. Кто хочет добыть в споре истину, тот ее и получит. А кто не хочет – с тем, сколько ни спорь, все бессмысленно.

Но то, что в данном случае является предметом исследования, инвариантно к оценке социального качества сельскохозяйственного сектора при Сталине. Достаточно признать, что это качество было атипичным. Конечно, это был новый вид общинности, а не возврат к традиции в чистом виде, но, в любом случае, это не было превращением традиционности в прах, в выметаемый мусор. А именно так поступает классический модерн с тем укладом, который должен сыграть роль жертвы, положенной на алтарь модернизации.

Подчеркну еще раз, что любая – да, именно любая! – модернизация предполагает такую жертву. И не надо мне говорить, что в Америке не было уклада, приносимого на алтарь модернизации. Был он! Весь Юг был принесен в виде жертвы на алтарь модернизации. Миллионы людей убиты. Определенный уклад разрушен. Негров, конечно, освободили, и это хорошо. Но уклад разрушили, и притом беспощадно. А ранее в обители либерализма, в Великобритании, беспощадность такого разрушения была еще больше.

Принцип модернизационного проекта в этом смысле очень прост. Есть некая многоукладность. Одни уклады тормозят развитие. Другие (или другой) его стимулируют. В какой-то момент оказывается, что без развития нельзя. Потому ли оно нужно, что иначе страну завоюют соседи... Или без развития социальное загнивание перейдет в стадию гангрены... Или произойдет и то, и другое сразу... Но развитие нужно.

Кроме того, уклад, стимулирующий общее развитие, сам себя развивает ускоренным образом. У тех, кто интегрирован в этот уклад, появляются новые возможности, а также желание этими возможностями воспользоваться. Обладатели возможностей знают, что им нужно делать: им нужно брать власть.

И они, раньше или позже, в большей или меньшей степени, ее берут. Либо сметая упрямые косные классы (французский вариант). Либо договариваясь с менее упрямыми классами (английский вариант). Но, в любом случае, без «кровопускания» дело не обходится. Вопрос в масштабах и беспощадности кровопускания. Кромвель – это тоже кровопускание. Меньшее, чем Робеспьер и Сен-Жюст. Но очень существенное.

Хорошо, взяли власть... Монопольно или на паях. Огляделись. И поняли, что кого-то надо экспроприировать. А экспроприируемое направить на модернизацию.

Кого экспроприировать? Тех, кто (а) имеет нечто, могущее быть предметом экспроприации, и (б) трудно совместим с той модернизацией, для которой нужна экспроприация.

Исторический опыт показывает, что экспроприация в колониях (внешняя, или аллохтонная) может смягчать экспроприацию в метрополии (внутреннюю, или автохтонную). Но решающей все равно оказывается автохтонная экспроприация.

Если модернизация носит догоняющий характер, то экспроприация должна быть максимально быстрой и потому особо интенсивной. А экспроприировать надо такой ресурс, который можно конвертировать в технологии. Вывезти из страны, продать, на полученную валюту купить то, что нужно для модернизации, и начать укоренять купленное в стране.

Сталинская (вновь подчеркну, что не до конца типичная по многим параметрам) модернизация поступила именно так. Продать можно было сельскохозяйственные продукты. Других не было. Для того, чтобы их продать, нужно было изъять их у своего населения. Изъять их у населения было можно только изменив ту социальную матрицу, в которую население было «упаковано».

Матрица эта называлась НЭП. Она дала возможность накормить страну после разрухи, порожденной гражданской войной и так называемым военным коммунизмом (который только и позволил выиграть гражданскую войну). Но она, эта нэповская матрица, не позволяла изъять у крестьянства за низкую плату излишки сельскохозяйственного продукта, который можно экспортировать.

Достоверна ли исторически известная притча о сибирском мужике, якобы сказавшем Сталину: «Ты мне, рябой, спляши, а тогда я, может быть, тебе и дам хлебушек», – сказать трудно. Может быть, да, а может быть, нет. Но то, что эта притча достоверна историософски, вряд ли может вызывать какие-либо сомнения.

Коллективизация сломала нэповскую матрицу. И позволила изъять и продать на Запад колоссальное количество сельскохозяйственной продукции. А где еще можно было взять станки, паровозы, трактора, прокатные станы и прочее? И на какие деньги надо было это все покупать?

Дополнительным трагическим обстоятельством, подхлестнувшим процесс, стал мировой кризис капитализма, начавшийся в 1929 году. Для марксистской политической элиты СССР этот кризис означал точку бифуркации. Либо за кризисом последует мировая коммунистическая революция, и тогда Советский Союз должен ее оседлать, для чего нужна индустрия, соответствующая армия и все остальное. Либо за кризисом последует буржуазная реакция и война. И тогда главный, на кого нападут, – СССР. А что, на самом деле марксистская наука была для тогдашней элиты СССР, да и страны в целом, плохим компасом? Ведь напали!

Кризис капитализма требовал ускорения модернизации. Будет все развиваться позитивно или негативно – все равно ускорение необходимо. Но ведь кризис-то был еще и кризисом снижения спроса и перепроизводства. Капиталистическое хозяйство само ломилось от избытка сельхозпродукции. Западные корпорации сжигали и закапывали продукты, чтобы избежать обрушения цен. «Вломиться» на этот перенасыщенный рынок СССР мог, только (а) используя умелых посредников и (б) играя на понижение. В экономической истории это вторжение советских сельхозпродуктов на мировой рынок называют «советский демпинг».

К чести тогдашней советской элиты (и к стыду нынешней) следует сказать, что деньги, полученные за тот, политый кровью и слезами хлеб, никто не украл. Они пошли по назначению. Никто не завел часть денег на западные счета. А различного рода мифы по этому поводу – грязные пиар-агитки, не выдерживающие столкновения с точными историческими данными. Никто также не играл в «отстежки», «откиды» и прочее. Западным фирмам, строившим наши индустриальные объекты и ввозившим нужное для их работы оборудование, платили хорошо. Но не более того.

Посредники наживались. Но где вы найдете посредника, который не захочет нажиться? Поэтому «ужастики» про Хаммера и многих других недостоверны и являются пошлой бытовухой. Заводы построили? Электростанции построили? Войну выиграли? Раз это все сделали, то в макросоциальном смысле – ничего не украли.

И вообще, не этим жили. Было растущее элитное социальное высокомерие, породившее феномен номенклатуры. Были конфликты, игры, интриги. Но все это тонуло в сумасшедшем, ненормированном труде. И четком понимании того, что попробуй только не решить поставленные задачи... Потеряешь разом все: и высокомерие, и качество жизни, и жизнь как таковую. Но, опять же, не это главное.

Первый элемент модернизации – экспроприировать уклад-донор (или уклад-жертву) и аккумулировать некий товарный потенциал.

Второй элемент модернизации – превратить этот товарный потенциал (экспортируемое зерно или что-нибудь еще) в деньги.

Третий элемент модернизации – купить на эти деньги нужный для модернизации ассортимент товаров (станки, прокатные станы и т.д.) и ввезти его в страну.

Но... но станки и прокатные станы в чистом поле не поставишь. Их надо размещать в заводских корпусах, а корпуса сопрягать с инфраструктурой. Нужно строить корпуса, создавать инфраструктуру. Платить за это строителям так, как делали на Западе, невозможно. Все деньги уже пошли на станки и прокатные станы. Значит, надо так надавить на уклад-донор, чтобы люди из него сами побежали в нужную сторону, на эти самые стройки, и стали работать за минимальную или нулевую плату. За нулевую плату – это значит арест и Беломорско-Балтийский канал. То есть ГУЛАГ. За минимальную плату – это значит голод в деревне и попытка выскочить оттуда любым способом, не торгуясь о цене с помогающим выскочить работодателем.

Не хватает всего этого? Энтузиазм, комсомол, все, что угодно, чтобы рыть котлованы, месить цемент и строить корпуса. Быстро! Быстро! Иначе зачем машины? Таким образом, четвертый элемент модернизации – выдавливание в нужном направлении дешевой рабочей силы. Вы хотите сказать, что англичане так не делали? Да делали, и с какой беспощадностью! Вспомните знаменитые «огораживания». Но англичане все-таки в основном делали это веками. А тут некий грубый модернизационный проект был реализован за десять лет. Вы подумайте – ДЕСЯТЬ ЛЕТ!

Ho и это не все. Построили корпуса, поставили станки... Кто работать будет? Зэки тут доминировать не могут. На лесоповале могут, а тут нет. Значит, нужен многомилионный (допускаемый и фильтруемый) поток сообразительных беглецов из колхозов. А как они побегут, если не надавить на эти самые колхозы? И не впрямую, а через уровень жизни и прочие элементы социальной фрустрации. Что может быть в этой ситуации эффективнее такого давления? Возникнут отсроченные стратегические издержки? Так они потом возникнут, потом! А сейчас надо быстро строить и выигрывать войну.

Итак, повторяю, четвертый элемент модернизации – это форсированная управляемая миграция собственного населения из уклада в уклад.

Пятый элемент – культурная революция (вновь подчеркну – не по Мао Цзэдуну, а реальная и вполне удачная). Бежать-то из колхозов бегут. И это в чем-то поощряется, а в чем-то сдерживается. Но кто бежит? Люди социально активные, соображающие, что к чему, но не готовые к работе на заводах. Так их надо подготовить! Обучить. Вышколить. А поскольку обучить и вышколить за короткие сроки нельзя, то надо еще и вдохновить.

Однако вдохновляй – не вдохновляй, но плохо обученный и плохо вышколенный работник будет ошибаться. Значит, надо беспощадно наказывать за ошибки. А над массой не до конца готовых людей ставить надсмотрщиков, контролеров. А что еще делать?! В противном случае промышленность захлебнулась бы в бракованных изделиях.

А она не захлебнулась. Наши танки и пушки были бракованными или нет? Если бы они были бракованными, мы бы как победили – останавливая танковые дивизии СС вместо снарядов американской лендлизовской тушенкой?

Шестой элемент – качество жизни. Может быть, это решающий элемент. Народ должен видеть, что формируется новая жизнь. Что его не только гонят в ГУЛАГ, колхоз или на завод. Ему еще и дают что-то безусловное, ощутимое, нужное и одновременно благое. Народ должен плакать от радости при виде ДнепроГЭСа или Магнитки. Он должен понимать, что развитие – это его развитие. И он должен что-то получать. От дешевых продуктов и дешевой одежды – до мечты. Какие-то двери в будущее должны быть распахнуты. Какие-то каналы социальной мобильности грамотно выстроены и притягательны: «Иди туда – и будет хорошо». Куда – туда? В уголовку? В ларьки? Нет, на заводы, в ПТУ, на рабфаки, в армию.

Что значит «будет хорошо»? Сытно? В чем-то и сытно. Но еще и потрясающе интересно! Вспомним прозу более позднего Гранина: «Эй вы, люди, знаете ли вы, что вас ждет? А я знаю, я только что оттуда».

Седьмой элемент – военно-мобилизационное сознание. Мы кладем жертвы на великий алтарь. Мы защищаем себя как священное царство, как великую весть, посылаемую человечеству («весну человечества», – скажет Маяковский).

Никому на свете не удавалось провести модернизацию без этих семи элементов. Всмотритесь в мировой опыт – и вы везде увидите каждый из них. Их композиции будут разными, будут меняться пропорции, структурные качества. Но принцип останется одним и тем же.

И как этот принцип соотносится с приведенной выше «фокусировочной» фразой: «Модернизируется не общество, а элита. За счет чего? За счет всего!»?

Сталин модернизировал (постоянно буду оговаривать, что на самом деле речь шла об альтернативной, а не типичной модернизации) элиту и народ за счет потенциалов традиционного общества. И, несмотря на все страшные издержки, соотносясь в чем-то с фундаментальными (то есть историческими) целями своего народа, своего общества. Не поддержало бы его общество, если бы этого не понимало. А оно его поддержало. Победа или поражение в крупной войне, идущей несколько лет с предельным напряжением народных сил, – вот единственное неопровержимое доказательство поддержки или неподдержки. Сталина общество поддержало – и потому он победил. Николая II не поддержало – и потому он проиграл.

Французские модернизационные элиты... Английские, германские, любые... Они были беспощадны к части своего народа. Но народ в целом они выводили на новые рубежи. Потому что народ, в каком-то смысле, был им нужен. И тут надо понимать, в каком именно смысле (или смыслах). Однако, прежде всего, нужно провести грань между этим «нужен» (вроде бы как иначе, как может быть народ элитам не нужен?) – и «НЕ нужен».

Может, может быть не нужен! Странно это, но факт. Только вот одно при этом надо уточнить... Когда народ НЕ нужен – это модернизация? В каком смысле наша элита модернизировалась «за счет всего»?

Она обогатилась – это понятно. Но почему она «модернизировалась»? Какие тут есть социальные критерии?

Макс Вебер – классический авторитет в этой области. Новый рационализм, протестантская этика, абсолютное значение норм права... Вот что такое критерии модернизации – и общества, и элиты. Какие-то элементы буржуазного общества могут жить по принципу «гуляй, Вася», даже в условиях форсированной модернизации: могу адресовать к романам Золя, да и много к чему еще. Но это – какие-то элементы.

Локомоционные группы, они же ядро элиты, живут иначе. Был такой Крупп, родоначальник знаменитой индустриальной династии. И была у него горячо любимая жена. Она была тяжелым легочным больным. Но Крупп хотел жить на территории своего завода. И не только потому, что нужно было надзирать за рабочими. Но и потому, что он любил этот завод и заводскую среду с ее атмосферой, даже запахами. Он любил ее целиком и радостно вдыхал угольную пыль и дым труб. Жена Круппа, вдыхавшая эту же пыль, в итоге умерла.

Легко обвинить Круппа в бесчеловечности. Но нет тут нормы, справедливой для всех эпох. У Круппа было обостренное чувство миссии, исторической судьбы. Эта судьба определялась его делом, его заводом. Который поэтому был для него неотъемлемой частью самого себя. Отказавшись от дела, он отказался бы от себя. Жена Круппа знала, за кого она вышла замуж. И любила мужа таким, каким он был. В конце концов, дело не в отдельных личностях, а в эпохе.

Та эпоха была пронизана определенной страстностью, чуждой сентиментального сюсюканья. И в чем-то, как ни странно, очень близкой к страстности рыцарства. Да, буржуазная страстность острейшим образом полемизировала со страстностью рыцарства. Но по каким вопросам? Например, по поводу роскоши. Ее буржуа презирали. И ставили тягу к ней в упрек своим феодальным оппонентам. Но ведь и многие средневековые монашеские ордена вполне искренне презирали роскошь. Да и странствующие рыцари тоже. Словом, та ранняя буржуазная эпоха была аскетичной и суперантигедонистической. Потому-то и неистово созидательной. Те, кто выпадал из нормы той эпохи, отбрасывались ею как ненужный, вредный, антисистемный элемент.

Вандербильты «гуляли и ни в чем себе не отказывали». Но они и догулялись. Это, во-первых. А во-вторых, рядом с ними были другие, для которых шиком было отнюдь не гульба, а нечто прямо противоположное. Изношенный сюртук, стоптанные ботинки и очень много работы... А потом эти «другие» приходили к роскошествующему собрату, показывали вексель, собрат бледнел, плакал – и садился в тюрьму. А «другие» всю его роскошь продавали с молотка, и в том же сюртучке и ботинках дальше – топ-топ – строить новый завод.

Скажете: «Прошлое, отрыжка протестантизма и родственных ему "шейлоков"»? Не вполне. Сколько стоит самая дорогая яхта? Сейчас цены меняются, но я вряд ли сильно ошибусь, если скажу, что миллион долларов за линейный метр. Это если совсем новая, с иголочки, или, точнее, с соответствующей голландской верфи. Яхта длиннее ста метров – это уже не яхта, а крейсер. А зачем заводить себе крейсер? Ну, пусть суперъяхта стоит двести миллионов долларов. Не верю, что это возможно, но со всеми «прибамбасами» – пусть.

Это самое дорогое, что можно купить. Уже дворцы стоят дешевле. Самолеты – тоже дешевле. А все остальное – тем более. Жить сразу в десяти дворцах невозможно. Сойдешь с ума. Есть три раза в день в суперресторанах тоже нельзя – быстро заболеешь. Но, даже если ежедневно обедать в «Максиме» и заливаться коллекционными винами, все равно, больше двух-трех миллиардов долларов не требуется.

Мир не провел социальной грани между миллиардерами и мультимиллиардерами. Между миллионерами и миллиардерами – провел. А дальше – стоп! Имея пару миллиардов долларов, наращивать капитал ради гедонистических оргий – бессмысленно. Тогда что такое обладатели состояний в сто, двести и более миллиардов?

Такие деньги – в чистом виде потенциал Большой Игры. Игроку нужны деньги как фишки на великом покерном столе (это мотивация-минимум) или как ресурс для великого проекта (мотивация-максимум). Проект может быть очень разным. Одна великая нефтяная семья считала (считает ли сейчас – не знаю), что, пока не овладеет седьмой мировой нефтяной провинцией под названием «Россия», ее миссия не закончена. И именно миссия!

Российская же элита заражена чумой гедонизма. Не нравится слово «чума»? Скажите СПИДом... или холерой...

Российская элита не называет себя «модернизированной». Она говорит, что стала «цивилизованной», потому, дескать, что научилась разбираться в сервировке и пить вино за тридцать тысяч евро бутылка. Если бы она знала, как на нее смотрят! Нет, не тогда, когда можно что-то от нее заполучить, а в следующий момент. В глазах реальных «сильных мира сего» – жестокая издевка. Мол, гуляйте, гуляйте. Пускайте, пускайте пыль в глаза. Все равно придем и все заберем. В сюртучках и стоптанных ботинках. С векселем в руках. Или как-то иначе.

Западная элита веками культивировала в себе беспощадную способность экспроприировать гедонистических «лохов», кичащихся роскошью. Она это не только умеет делать. Она это делать еще и любит. Ну, есть же на свете племена, которые считают достойным и упоительным грабить, а все остальное – унизительным, скучным и презренным. Это частный феномен так называемого «набегового сознания».

Об общем случае того же самого феномена наши псевдоэлитарии могли бы кое-что понять, если бы внимательно читали Жака Аттали, описывающего будущую мировую «элиту кочевников». Так вот, где элита кочевников – там и набеговое сознание. Одно без другого не существует. Но поскольку Аттали читать не хотят, то расскажу анекдот.

Бандит поймал золотую рыбку. Золотая рыбка просит: «Отпусти, и тогда исполню три твоих желания». Бандит не понимает – какие еще желания и зачем отпускать? Золотая рыбка объясняет на конкретном примере. Мол, недавно ее поймал рыбак и попросил дворец, яхту и миллиард долларов. Она все это исполнила, и он ее отпустил. Бандит говорит, что понял, и у него тоже есть три желания. «Какие?» – спрашивает золотая рыбка. Бандит отвечает: «Фамилия этого рыбака, его адрес и телефон».

Поскольку фамилии наших олигархов (как старых, так и новых), а также их адреса и телефоны известны, то даже не нужна золотая рыбка. А криминальность их богатства (реальная или выдуманная – неважно) вполне может стать «законным основанием» для направления олигархических состояний наших гедонистических псевдоэлитариев на какое-нибудь «благое дело» – например, на финансирование «мировых экологических фондов» XXI века (типа Фонда борьбы с глобальным потеплением).

Но сами по себе эти печальные перспективы ничего не значат. В ответ всегда могут процитировать Толстого: «Он пугает, а мне не страшно». И потому, что гедонистическое сознание не оперирует большими временными интервалами. Гедонист всегда живет настоящим. А что там будет... Начнешь расширять интервал – окажется, что там старость, смерть... Какой тогда гедонизм? И потому, наконец, что страх сам по себе людей не переделывает. Людей переделывает страсть.

Речь все-таки идет о глобальном игровом столе и возможности за ним оказаться. И не просто оказаться, а выиграть. И не просто выиграть, а выиграть крупно. Наша элита за этим столом оказаться не может по двум причинам. Она ментально не в состоянии вести Большую Игру. Не понимает правил. Вообще отторгает правила. Не ощущает сложность как особое состояние личности. Да, именно личности целиком. А не только ума.

Такое состояние личности рождается в среде, которую создает изощренная духовная культура. Какая-то часть западной элиты пока еще погружена в эту среду. Как классическую религиозную, так и иную. А наша элита такую среду игнорирует или превращает в забаву. Ну, в лучшем случае, в успокоительный ритуал.

И, наконец, фишками в Большой Игре являются отнюдь не только деньги. Есть то, что стоит (да-да, в нашем случае именно стоит) больше, чем любые триллионы. Есть еще и то, что находится выше любой стоимости, даже той высшей, о которой я сейчас говорю.

Но сейчас я – о том, что высшую стоимость имеет, а к обычной стоимости не сводится. Специально скажу предельно грубо для того, чтобы не быть заподозренным в романтизме: «Сколько СТОИТ государство, занимающее седьмую часть суши и обладающее ядерным оружием?» Понятно, что Родина бесценна. Но я спрашиваю: сколько стоит такое государство?

Мне могут сказать, сколько стоит его земля, заводы, нефтяные и прочие месторождения и так далее. Но я спрашиваю о другом: сколько стоит государство?

И тут – смотря для кого. Понятно, что человек Идеи вообще в последнюю очередь думает о стоимости, включая высшую. Но человек Большой Игры высшую стоимость учитывает. Он понимает, что если у него есть такая «фишка», как государство (а желательно – супергосударство), то он в глобальной игре. А в противном случае он бомж. С миллиардами или сотнями миллиардов – неважно.

Гедонисту вы это не докажете. Гедонистическому невротику – тем более. Он вам наверняка скажет, что продать какое-то государство и получить огромные бабки – это «классный проект». А если вы ему начнете объяснять, что при такой продаже он потеряет возможность быть в игре, а значит, потеряет главное, то он уставится на вас как баран на новые ворота. Мол, какая игра, помилуй! Яхта классная, дворец классный, «оттягиваться» можно классно...

Такого «привилегированного барана» могут приберегать для будущих шашлыков или зарезать сразу. Но он все равно один из баранов. Баранов много. Эти блеющие существа заполняют собою причалы Средиземноморья, приторные курорты и эксклюзивные бутики. Ельцин, помнится, ногу сломал на Сардинии – в цитадели элитного шопинга. Цитадель эта невероятно пошлая и скучная, до тошноты. Однако очень, очень престижная. По ней бродят престижные курдюки. И блеют, блеют... А на них смотрят, смотрят...

Очень много у нас этой элитной субкультуры удовольствия («курдючной» субкультуры). И немало элитной субкультуры ненависти (той самой, которая с отвращением говорит о России «эта страна»). Но ведь бывает еще субкультура Идеи и субкультура Большой Игры!

Конечно, нужны нам, прежде всего, «люди Идеи». Зачем лично им деньги? Смешно... Но где сейчас найдешь людей идеи? С ними и впрямь не густо.

Человек Большой Игры – тоже далеко не бросовый ресурс. Ты хочешь играть? Нужны способности и «фишки». Развивай способности и создавай фишки. Фишки – это не деньги. Точнее, не только они. У тебя есть страна? Если нет – пшел вон! Есть – показывай! И показывай не старые ракеты, которые через несколько лет можно будет блокировать с помощью новых супертехнологий. Показывай свое развитие, развивающийся народ. Нет государства без развития и народа. Сумей это все соткать и связать между собой. И тогда играй.

Ну ладно, нет у тебя высшей идеи. А большая игровая страсть есть? Даже если есть, не реализуешь ты эту страсть без народа и государства. Или у тебя не страсть, а только курдюк для будущих чужих шашлыков?