Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Глава V. От политического контекста – к маячащим за ним аллегориямСодержание книги
Поиск на нашем сайте
15 февраля 2008 года Д.Медведев выступает в Красноярске на V Экономическом форуме и говорит: «Часто в нашей истории бывало так, что, как только страна, что называется, расправляла крылья, мы безответственно втягивались в военные конфликты. Или на нас обрушивалась революция. Но история все-таки нас чему-то учит». Полностью поддерживаю желание нового президента России учиться на уроках истории. Как именно называются такие уроки? Исторические прецеденты. Исторический прецедент (если хотите, то аллегория) – самый зыбкий из всех возможных. Возьмем для сравнения юридический прецедент. Он основан на сопоставлении ранее принятого решения с решением, которое предстоит принять. Ранее принятое решение давало оценку поступку или ситуации. При этом поступок или ситуация легко подвергаются схематизации. А схематизация легко параметризируется. Причем число параметров, вводимых в схематизацию, обычно не так уж и велико. А если параметров оказывается слишком много, то прецедентный подход существенно затрудняется. Грубо говоря, неважно, высокого роста лицо, требующее юридической оценки, или низкого. Голубые у него глаза или карие. Холерик оно или сангвиник. Важно, что оно совершило кражу. И другое лицо тоже совершило ранее сходную кражу в сходных, задаваемых немногочисленными параметрами условиях. И свод законов, на основе которых надо принять решение по отношению к этой краже, ничем не отличается от свода законов, на основе которого принималось прецедентное решение. А если что-то в законах и изменилось, то хорошо известно, что именно. В истории прецедентность носит другой характер. История – это изменения, в том числе и качественные. Большевики пытались учиться на опыте якобинцев... Но поди-ка сопоставь Францию 1793 года и Россию 1918 года! Поди-ка установи исторические инварианты! Юридические – они лежат на ладони. А исторические? Для Маркса они одни, для Тойнби – совсем другие. В явном виде эти инварианты вообще не заданы. Но поскольку автор высказывания адресует к исторической прецедентности (она же способность учиться на горьком историческом опыте), то необходимо найти некую зону, в которой историческая прецедентность наименее проблематична. Этой зоной являются политические высказывания исторических персонажей. Кто из российских политических персонажей (и когда именно?) говорил нечто, сходное с настойчиво и неоднократно заявленным Д.Медведевым пожеланием «десятилетий спокойствия»? Кто выражал уверенность в их благотворности, чудодейственности? Установив это, мы начнем движение от контекстов и прецедентов к чему-то совсем зыбкому – к маячащим за прецедентностью и контекстуальностыо аллегориям. Выявление подобных аллегорий требует уже не структуралистского и не герменевтического метода, а чего-то большего. Художественно-аналитического синтеза. Давайте попробуем его осуществить, мобилизовав для этого уже не только логику, но и образное мышление. Вообразим себе нечто наподобие химического (или алхимического) опыта. Опыта, в котором пожелания, высказанные Д.Медведевым, – это, образно говоря, кусок известняка. А реальность (как историческая, так и текущая) – это, опять же образно говоря, серная кислота. И вот мы кидаем известняк медведевских пожеланий в серную кислоту реальности. Начинается бурная химическая реакция. Она порождает белую подвижную слизь. Слизь обретает причудливые формы и одновременно затвердевает. Проходит совсем немного времени, и мы видим три легко узнаваемые скульптуры: Столыпина, Сталина и Горбачева. Известняк медведевских пожеланий тем самым не растворился в реальности без остатка, а, провзаимодействовав с нею, породил некий смысл. Смысл, который изначально присутствовал в исследуемых нами текстах. Причем не потому, что автор захотел его в них вложить, а пиарщики и спичрайтеры нечто, так сказать, «шлифанули». Мне кажется, что таинство подобного смыслообразования (оно же – описанная мною аллегорическая химическая реакция) не сводится к рациональным намерениям автора, спичрайтеров, пиарщиков и кого бы то ни было еще. К моменту произнесения текстов Медведев уже оказался исторически обусловленной фигурой. И потому текст стал исторически же обусловленной ворожбой. В него вошло историческое начало, оно сплелось с личной и родовой памятью автора. С тем, что он слушал на лекциях и школьных уроках. С тем, что он знал от родителей. С тем, что он впитал за предыдущую жизнь. С тем, о чем спорили его близкие и друзья. Это все, образовав аллегорический известняк, вступило в аллегорическую же химическую реакцию. И в результате оформилось в виде трех статуй, трех фигур, трех лиц и даже ликов... чего? Вглядываясь, я вдруг понял чего – развития. Статуя Столыпина – это аллегория прерванного развития. Статуя Сталина – аллегория совершившегося развития. Статуя Горбачева – аллегория омутировавшего развития, развития, коварно превращенного в свою противоположность, в регресс. Статуи стояли одна за другой, на расстоянии нескольких метров друг от друга. «Как на парковой аллее», – подумал я. Ближе всего ко мне была статуя Столыпина. Корректная параллель между его знаменитым высказыванием и смыслом текстов Медведева лежит, что называется, на поверхности. И, видимо, параллелизм высказываний не исчерпывает объема исторической прецедентности. Но начинать надо с того, что текстуально верифицируемо... В патриотических кругах всегда с восторгом цитировали фразу Столыпина: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия». Иногда ее воспроизводят иначе: «Нам не нужны великие потрясения – нам нужна великая Россия». Первый вариант наиболее достоверен. Но по сути варианты тождественны. В любом случае, говорится, что есть добро – великая Россия, и есть зло – великие потрясения. Злым силам нужны великие потрясения. Силам добра нужно отсутствие этих великих потрясений. И именно это отсутствие синонимично великой России. Я не буду настаивать на том, что самую великую Россию (по несомненному факту геополитического величия) создали в итоге великие потрясения. Это, в конце концов, для кого-то так, а для кого-то совсем не так. Намного более существенно, что великие потрясения могут возникать не только потому, что они нужны какому-то «вам». Они могут возникать объективно. Никому они не нужны, но история накапливает взрывчатку противоречий. И они могут возникать в силу противоречивого поведения «нам». А также в силу слабости «Нам», его неспособности снять внутренний раскол, приводящий к слабости, мобилизовать народ, встать на уровень новых исторических требований, отвечать масштабу большой игры и так далее. В эпоху Столыпина все эти слабости «нам» были налицо. Как налицо был и объективный характер накапливающихся противоречий, не учитываемых элитой. А также ее несоответствие Большой Игре. Элита была расколота. Материалов (даже открытых, а есть и другие) о том, кто в пределах самой элиты организовал убийство Столыпина, слишком много. И вряд ли кто-то из серьезных людей сегодня решится утверждать, что данное убийство – дело рук маргиналов (Богрова и его непосредственных руководителей). В любом случае, пока Столыпин говорил, что «нам нужна великая Россия», какое-то «нам–1» говорило: «Нам не нужен Столыпин». И это «нам–1» оказалось сильнее столыпинского. Кто-то считает, что в «нам–1» входили сам государь император и члены его семьи. Вопрос спорный. Но то, что сотворил сие высший круг российской имперской элиты, очевидно. Итак, есть много вопросов уже к слову «нам». Но еще больше вопросов к слову «нужны». Повторяю, в Истории есть взрывчатка противоречий, приводящая к потрясениям. «Нам», конечно, они не нужны. Но это «нам» – не инопланетяне-прогрессоры из фантастических романов и не высшие надчеловеческие инстанции. Все, что может «нам», – это оценить масштаб противоречий и скорость их накопления. Увидеть ту «риску» (красную черту), за которой произойдет взрыв накопленных противоречий. Оценив скорость накопления противоречий, их уровень в настоящий момент и тот критический уровень, за которым будет взрыв, надо решить простейшую арифметическую (и сложнейшую историческую) задачу. Предположим, что противоречия–2008 находятся на уровне 65% от критических. Предположим, что накопление противоречий идет со скоростью 5% в год. Тогда «нам» до взрыва осталось семь лет. И за эти семь лет «нам» надо сделать то-то и то-то. Обеспечить прочность системы, провести опережающие антикризисные мероприятия, – словом, ПРЕДУГОТОВИТЬСЯ. Если элита, лица, отвечающие за государство, успевают предуготовиться, они спасают страну. «Петр Аркадьевич, – обратился я к статуе. – Скажи национальный лидер... лучше бы государь-император, но пусть хотя бы Вы как премьер-министр и квазидиктатор: "У нас сейчас 1907 год. До мировой войны осталось семь лет. Нам надо ПРЕДУГОТОВИТЬСЯ. Меры таковы..." – какова была бы цена разворота семантики от "нужны – не нужны" к "надо предуготовиться"? Я думаю, что ценой было бы спасение империи. Вы не согласны?» «Ведь для меня, Петр Аркадьевич, – продолжил я, – все это не концептуальная заумь. Это часть семейной трагедии. Произойди такая смена семантики, моя мать не потеряла бы отца в 1938 году. Эта потеря и лихорадочное бегство из Смоленска в Москву оставили страшный след в душах самых близких для меня людей – бабушки и матери. И, поверьте, так не бывает, не могло быть, чтобы в их душах след остался, а в моей – нет. Ну, ладно, это прошлое. Но теперь вот Дмитрий Анатольевич говорит не о том, к чему надо предуготовиться, а о том, что для нас желательно, а что нежелательно. А у меня ведь есть дочь. И внучка». Статуя Столыпина стала растекаться, как предметы на картинах Сальвадора Дали. «А может быть, – подумал я, глядя на это растекание, – неведение есть удел человеческий? Откуда Столыпину, Медведеву, кому угодно еще знать, что будет через 7–10 лет? История – коварная штука. Может быть, все, что мы можем и должны, как раз и сводится к тому, чтобы нащупать нужное для страны и все силы свои положить на то, чтобы это нужное укоренить в действительности? Может быть, роль политика только в этом? Бороться за нужное, погибнуть, если надо, в этой борьбе?» Статуя Столыпина исчезла бесследно. А другая, скрывавшаяся за этой, странная статуя вдруг произнесла с тяжелым кавказским акцентом: «Мы отстали от передовых стран на пятьдесят–сто лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут. Максимум в десять лет мы должны пробежать то расстояние, на которое мы отстали от передовых стран капитализма». Сказано это было 4 февраля 1931 года на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности. До начала Великой Отечественной войны оставалось ДЕСЯТЬ ЛЕТ. Ровно столько, сколько было названо человеком, поломавшим жизнь моих близких. И – спасшим и меня, и сотни миллионов моих сограждан, и (в полном и буквальном смысле слова) все человечество.
Один о нужном рассуждая И катастрофу проморгал. Другой, сказав: «Предуготовьтесь», – Спас и Россию, и Историю.
Мало было сказать «предуготовьтесь»! Мало было даже угадать отведенный для предуготовленья срок! Надо было побудить всех к нечеловеческому напряжению сил. Вдохновить на подвиг, на жертву... Подавить любое уклонение от того, что предусматривало предуготовленье. Нужны были не только ДнепроГЭС и Магнитка, но и «Александр Невский» Эйзенштейна... «Если завтра война, если завтра в поход»... «Ты хочешь, чтобы я отдал тебе должное, – сказал я статуе Сталина. – Что ж, отдаю должное! И даже не выставляю ответный счет. Не говорю о том, во что обошлась победа... Понимаю, что поражение обошлось бы неизмеримо дороже. Но ты оглянись, если можешь! За твоей спиной – третья статуя. Ты предугадал войну и предуготовился. А горбачевские перемены? Их ты почему не предугадал? Ты не понимал, что отчужденная от метафизики идеология будет остывать? Ты, семинарист, не понимал роли метафизики в политике? Ты, говоривший, что кадры решают все, позволил этим кадрам сплясать канкан на твоем неостывшем трупе? А главное – Горбачев. Ты, архитектор системы, не отвечаешь за то, что систему удалось развалить?» Статуя Сталина распалась на миллиарды мельчайших частиц и испарилась. Я подошел к статуе Горбачева, увидел стоящую рядом скамейку, сел на нее, задумался. «Эх, Сергей, Сергей, – услышал я до боли знакомый голос с легким, искусственно имитируемым крестьянско-южнорусским гэканьем. – Все, что ты говоришь, конечно же, будит мысль, но только не надо драматизировать». Статуя превратилась в живого Михаила Сергеевича. «Сергей, не надо драматизировать», – повторил Михаил Сергеевич, садясь в подъезжающую машину. «А главное, Сергей, – сказал он, угадав мои мысли, – чтоб никаких подкопов под перестройку». Машина медленно поехала, оставляя за собой странный след, испещренный неразборчивыми надписями. Мне очень захотелось пойти по этому следу и прочесть надписи. Но внутренний голос сказал мне: «Остановись, еще не время». И я остановился. Остановившись же, остался наедине с гораздо менее художественными (так и хочется сказать – метафизическими) задачами. Задачами политтехнологическими, постмодернистскими. То есть связанными с той культурой, в которой нет места художественности в настоящем смысле этого слова. Культурой, отрицающей подлинность. Сколь ни чужда мне эта культура, я понимаю, что она тоже должна быть проанализирована, поскольку постклассичность нынешнего российского бытия тесно связывает оное именно с этой культурой. Культурой брэндов и супербрэндов. То есть виртуальностей, цепко держащих в своих когтях мою Родину.
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-04-20; просмотров: 195; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.97.14.83 (0.029 с.) |