О точности понятий, или что родилось 25 октября 1917 года.

 

Хорошо начал свой материал Юрий Пахотин «Стоит ли лишать себя праздника?» («Тюменские известия», 2 ноября с. г. Он охарактеризовал Октябрьскую революцию «поворотным событием не только нашей, но и мировой истории».

Но, по-моему, не совсем удачно, скорее, совсем неудачно завершил свои размышления, когда назвал тот же день — 7 ноября — «днем рождения одного из самых жесточайших режимов в мировой истории». Как-то не вяжутся эти характеристики. И ключевым моментом в этой неувязке, думается, является понятие «режим», с одной стороны. А с другой — подразумевающееся здесь понятие «тип государства», с которым смешивается понятие «режим»

Если обратиться к «Краткому политическому словарю», то в нем мы найдем: «Государство... — организация власти»; «Режим — совокупность средств и методов, которыми осуществляется власть».

Согласитесь, читатель, и вы, Ю. Пахотин, это далеко не одно и то же. Хотя бы потому, что один и тот же тип организации политической власти может реализоваться в разное время или в разных отношениях совершенно различными средствами и методами, т.е. режимами.

Думаю, нет необходимости пространно доказывать, что в ходе революции появляется именно новый тип организации политической власти. В данном случае — попытка осуществления власти трудящихся, пролетариата в союзе с трудовым крестьянством, как говорится в учебниках. Нет необходимости развернуто доказывать, что средства и методы осуществления власти зависят не только, а зачастую и не столько от типа власти, сколько от конкретных исторических обстоятельств, с которыми власть сталкивается, включая тех, кто власть осуществляет.

Достаточно вспомнить первые декреты ставших единовластными 7 ноября (по новому стилю) Советов, первые их шаги в отношении своих идейных противников, чтобы убедиться: Советы отнюдь не предполагали с самого начала режима жесточайшего террора. Скорее, наоборот.

Ну а то, что теоретики большевизма, вообще все правоверные марксисты в то время говорили о «государстве диктатуры пролетариата», вовсе не означало признания неизбежности террора. Они любое государство называли «диктатурой». Менялись только основные классы, носители той или иной организации власти. Кстати, я до сих пор не встречал сомнений в правильности такой оценки любого государства. Хотя сам, признаюсь честно, с нею не согласен. По-моему, государство — это все-таки нечто более широкое, чем механизм господства класса. Так же, как рынок, товарное производство — это не только капитализм.

После 7 ноября сторонники свергнутого Временного правительства, мало что давшего народу, вообще все защитники старого, отжившего, вдруг (?) обнаружили, что своей нерешительностью в течение всего периода с февраля 1917 года они упустили возможность осуществлять власть в стране. Спохватились и взялись за оружие, несмотря на заверения, данные Советской власти, освободившей многих из них под их «честное, благородное слово». Взялись за оружие потому, что власть-то теперь просто так к ним не вернется.

Был вариант — сотрудничество с новой властью. Но многие этого не пожелали. В этом, кстати, причина бесславного и неизбежного конца «Учредиловки», как бы ее сегодня ни пытались поднять на щит.

Активное вооруженное сопротивление вынудило новую, молодую власть вводить шаг за шагом элементы того режима, под видом которого сегодня отрицается Октябрьская революция вообще или низводится до «заключительного аккорда» Февральской буржуазной революции, как сказал Г. Золотухин.

Втянутые в гражданскую войну, обе стороны пошли по пути все более сильных методов и средств, режима взаимного подавления. Ресурсов на стороне Советов оказалось больше, потому-то они и удержались.

Именно пролетарская власть, в лице Ленина прежде всего, первой поставила вопрос о смене режима по мере затухания гражданской войны, вплоть до резкого сужения функций такого своего средства, как ВЧК. Потому что стало очевидно — Советы выстояли, победили. Но непоследовательность руководства большевиков после кончины Ленина привела, к сожалению, причем не сразу, на это понадобилось почти 10 лет, к новой смене режима, в пользу режима личной власти. Понятно кого, Сталина.

Кстати, сегодня очень многое идет внешне похожим образом. Не случайно говорят об опасности «диктатуры Горбачева». Диктатура или нет, но события могут вынудить ввести элементы режима, похожего на режим единоличного правления. Если не произойдет консолидации общества на каких-то общепризнаваемых основах.

То-то и оно, что кое-кому очень хотелось бы видеть в Октябре простую смену режимов, а не смену типов организации государственной власти. А сводить Октябрь к смене режима — значит сближать его со сталинским «переворотом» на рубеже 20—30-х годов, с той казарменной моделью управления обществом, которую он реализовал. Вот это сталинское детище — действительно кошмарный режим, который смягчил Хрущев, но частично восстановил Брежнев. И все это в рамках нового исторического типа государственности. Юридически все эти режимы были, конечно, незаконными. Они стали возможными благодаря отстранению от власти законного ее субъекта — трудящихся. Хотя формально трудящиеся все это время таким субъектом признавались.

Перестройка, тоже начатая как смена режима по инициативе партийно-государственного руководства, прежде всего Горбачева, должна завершиться полным восстановлением прав законного субъекта власти — трудящихся.

Да, происходит смена режима, но так, что возвращает нас к истокам государственности, выросшей из величайшего социально-политического события ХХ века — Октября 1917 года.

В заключение скажу: путаница понятий, даже близких, — далеко не безобидная вещь. Особенно в условиях, когда массы возбуждены. Это шаг к очередным ошибочным идеологическим установкам.

Да, без идеологии, соглашусь с Ю. Пахотиным, не обойтись. В обществе все имеет идеологический аспект. Но я настаиваю на том, чтобы различалось истинное и ошибочное в отношении идеологии. Причем любой, в том числе и реальной формы марксистско-ленинской идеологии. В ней тоже были и остаются ошибочные положения. Ибо таковы законы развития самой идеологии как системы понятий и принципов. Требованию развития, а значит, существенного изменения, подчиняется все.

Надо быть поосторожнее и поосмотрительнее в формировании новых идеологических элементов, да и просто в употреблении терминов.

 «Тюменская правда»

7 ноября 1990 г.

 

 

*******

 

 

ОШИБКА ПРЕЗИДЕНТА?

 

— Сегодня трудно быть гражданином. Еще труднее быть коммунистом. И совсем трудно быть секретарем партийной организации, — так начал свое выступление на совещании секретарей первичек Тюменского района секретарь обкома КПСС В. Первушин.

Потом было само выступление. Многочисленные вопросы участников совещания, нередко перераставшие в изложение собственных взглядов, оценок, мнений. В одном из таких вопросов-выступлений особенно отчетливо прозвучало: надо было, прежде чем начинать перестройку, разработать ее научную модель, Горбачев этого не сделал, не продумал как следует, отсюда все беды перестройки.

 

Можно поспорить с таким мнением. Насколько мне известно, буквально в первые же после апрельские месяцы несколько десятков (!) ведущих исследовательских институтов страны получили задание: проработать сложившуюся ситуацию, оценить все, то есть любые возможные варианты развития событий.

Слушая выступающих, я мысленно дополнил В. Первушина: насколько же трудно сегодня быть Генеральным секретарем ЦК КПСС, а особенно — Президентом СССР!

Такова уж логика общественной жизни, что абсолютного удовлетворения от действий власти в обществе быть не может. Скорее наоборот: власть обречена на самые критические оценки. Так было, так есть, так будет всегда. Меняются формы критики, сама же критика остается. Вчера можно было критиковать власть придержащих у себя на кухне. А бывало, что человек содрогался от одной немой мысли о такой критике. И это тоже была критика — критика последнего отчаяния.

Сегодня, слава богу, мы имеем возможность всех и вся критиковать открыто. Это, пожалуй, первое, что дала нам перестройка, новая власть. Вспоминаю, как трудно первые месяцы, даже год-два после апреля 1985 года давались людям робкие шажки на стезе открытого, публичного свободомыслия. В газетах ловили буквально полу-, четверьшажки такого рода. Правда, зачастую на одного такого четвертьшагнувшего тут же набрасывалась сотня все еще стоящих. И гвоздили, гвоздили, гвоздили. Потом шагнувших стало больше. Наконец, к ним присоединились почти все. Одни радикальнее других. Наступило упоение от своей «смелости». Это действительно так. Наступило какое-то всеобщее воодушевление — говорить, говорит без конца. Каждый спешил внести свою лепту, сказать что-то сугубо свое, сыграть сугубо индивидуальную роль.

Был и всплеск надежды, что все быстро может измениться, и измениться, конечно же, в лучшую сторону. Вскоре, однако, стали появляться тревожные нотки, разноголосицы. Они усиливались. Усиливались от того, что словами-то сыт не будешь. Даже для того, чтобы говорить, надо было что-то есть и иметь кое-что еще. И чем больше говоришь, тем больше начинает хотеться есть. Вплотную надвинулись материально трудные времена. Разговор стал все больше и больше концентрироваться вокруг того, что надо делать, чтобы эти трудности преодолеть. Что надо делать в сфере политики, а главное, в сфере экономики. Появились модели экономической реформы. И только-только сформировавшиеся, и продолжающие формироваться политические структуры сразу же повели между собой борьбу за эти «варианты».

А трудности продолжали нарастать. Близился решительный момент — принятие окончательного решения по поводу экономической реформы. Вот он наступил. И во главе движения — Президент СССР М. С. Горбачев. Как он и был на протяжении всех этих лет, вместивших в себя события, достойные революции. Но революции, в отличие от прежних, бескровной. Та кровь, которая в эти же годы пролилась, связана как раз с тем, от чего настоящая революция призвана избавить общество.

Но все-таки — была или нет у М. С. Горбачева научная модель перестройки? Совершил он или не совершил ошибку, объявляя о новом курсе — перестройке? И не продолжает ли он, как об этом говорит сегодня немало людей, упорствовать в своих вроде бы ошибочных подходах? Серьезные вопросы и для профессиональных политиков, и для всего народа. Ибо народ не может всей своей сознательной силой поддерживать то, что он не воспринимает как истинное. Если хотите, как должное. И тогда, если действительно настаивать на своем, Президент будет поставлен перед необходимостью выбора: применять или не применять принуждение? Более того, ряд уже принятых мер кое-кто торопится перевести из разряда непопулярных в разряд диктаторских. Говорят об уже фактически сложившейся диктатуре Горбачева. Тот же В. Егоров, в недавней оценке Указа Президента о памятниках (см. приложение).

Налицо тугой проблемный узел, из которого торчат сотни, тысячи концов самых разных цветов и оттенков. Многие опасаются, как бы он не оказался гордиевым. То бишь, как бы не пришлось прибегать к мечу, чтобы узел тот разрубить.

А теперь та часть заметок, которую можно было бы условно назвать «В защиту Президента».

Президент, хотя и не рядовой, но тоже человек. И первое, что я сделал бы, это по-человечески посочувствовал бы ему: нагрузки, которые выпадают на человека, занимающего такое положение, да еще в критический для общества момент, превосходят любые «космические». Иногда ловлю себя на мысли — а сколько выдержит Президент, даже если ему, всем нам удастся, на что очень надеюсь, сохранить некоторое не известное никому статус-кво? На банальное — «свято место пусто не бывает» у меня как-то особой надежды нет. И как могли бы пойти события, если бы Президенту пришлось уйти от дел?

Конечно, главное — чтобы перестройка стала объективно необратимой. В чем-то это уже осуществилось: пятилетние сдвиги в общественном, массовом сознании, политической надстройке, да и в экономике, пожалуй, не воротят нас в доапрельский период. А между тем нередко, как, например, на названном совещании секретарей первичек, немало говорится о таком возврате. Объяснение, что некоторое ухудшение при поворотах типа нашей перестройки неизбежно, принимаются неоднозначно. Кое-кем просто отвергается.

Предпосылки необратимости создаются самими людьми. К тому же нас устроит далеко не всякая необратимость, а только та, которая откроет путь устойчивому поступательному улучшению условий жизни людей.

Президент — не бог и даже не царь. Да, у него имеются определенные возможности влиять на ход событий. Пожалуй, именно от него зависит решающий на данный момент шаг для достижения желаемой необратимости. Но дело в том, что Президент, о чем он неоднократно говорил, и я ему здесь доверяю, стремится к непривычному для нас, последовательно демократическому общественному устройству, в котором бы ведущим принципом был принцип гуманистический. М. С. Горбачев увязывает это устройство с дальнейшим развитием социалистической идеи, отказом от извращенного понимания коммунистической перспективы в пользу нового, современного, вытекающего из всех последних достижений и проблем человеческой цивилизации. Считаю, кстати, что его статья «Социалистическая идея и революционная перестройка» так и не встретила пока должного понимания. В чем-то она действительно слишком абстрактна, обща. С другой стороны — она обогнала, как это ни парадоксально, быстротекущее перестроечное время. Но общественная мысль, на мой взгляд, пойдет в этом направлении.

Тем самым Президент вызывает дополнительные упреки в свой адрес со стороны тех, кто уже «окончательно» похоронил социалистическую и коммунистическую идеи, и тех, кто за неимением собственных взглядов к ним присоединился в силу чрезмерно эмоционального восприятия текущих событий.

Главная мысль М. С. Горбачева, как я понимаю, состоит в том, чтобы создать условия, в которых возможно полнее начнет реализовываться положение: социализм — это творчество масс. Вся современная цивилизация постепенно превращается в такое творчество, отказываясь от всего, что мешает.

На возражение, что развитие общества всегда есть творчество масс, я бы уточнил: речь идет не о стихийном творчестве, а о сознательном. Когда все члены общества имеют возможность разумно реализовать свой творческий потенциал в интересах своих собственных и всех других людей.

Если же последует возражение: хватит, мы уже пытались проделать нечто подобное по единой большевистской модели, по единому плану, по всеобщему найму у государства — то и на это приведу контрдовод. Значит, несовершенны, не те были модели и планы. Значит, нужен поиск новых моделей, отвечающих резко возросшим требованиям. Значит, надо иначе ставить вопросы и ни в коем случае не отклоняться от главного: как улучшить условия жизни сегодняшних людей. Отказаться от такого видения перспективы, в котором живые люди выносятся за скобки как нечто сопротивляющееся надуманным моделям. Такие «модели» должны быть запрещены изначально.

Но как же все это переложить на язык сегодняшней жизни, на язык конкретных действий конкретных людей, включая Президента? Не здесь ли как раз обнаруживают себя корни ошибок и Президента, и Верховного Совета, Советов всех уровней, и правительства, во всей иерархии его распорядительно-исполнительных механизмов, и каждого из нас на своем конкретном участке?! А раз так, то и вопрос к Президенту надо формулировать не в виде голых претензий: того нет, этого нет, здесь не так и там не так, — а в виде предложения к совместным размышлениям и действиям.

Как ни странно, даже парадоксально, особенно в свете постоянных упреков Б. Н. Ельцина Президенту в медлительности и постоянном запаздывании, главная «ошибка» Президента очень многим видится скорее в его «торопливости». Даже сам Ельцин неоднократно утверждал, что концепция перестройки проработана не была. Так торопится Президент или опаздывает?

Общество — сложнейшая система, перевести которую в некое принципиально новое состояние — архитрудное дело. Тут одной-двумя концепциями или моделями не обойдешься. И если любая политика — искусство, то политика в переломные, революционные эпохи — искусство искусств. Специалисты-системщики, кибернетики на все это могли бы сказать: в принципе все просто — опиши каждый элемент системы, каждое отношение в их сегодняшнем (исходном) состоянии. Затем дай прогнозное описание желаемого (конечного) состояния каждого из них. И наконец, опиши операции, процедуры, с помощью которых элементы и их связи переводятся из исходных состояний в конечные. Просто, как все гениальное. Но мало, думаю, кто из нас представляет себе весь тот гигантский объем работы, который нужно проделать, чтобы реализовать теоретически эту принципиальную простоту. А что же говорить тогда про последующую практическую реализацию теоретических моделей?

Институты, конечно, хорошо. Без них нельзя ничего предпринимать. Они должны предоставить максимально возможный аналитический материал. Но остается принципиальный момент: принятие окончательных решений и организация их практического внедрения.

Торопился или отставал Президент, далеко еще не будучи в этом своем качестве, в апреле 1985 года? Конечно, нет, скажет любой. Перестройка вообще запоздала эдак лет на двадцать пять. А реально ли было ему в первые месяцы, даже годы опереться на какие-либо достаточно полные модели? Сомневаюсь. Такие модели еще и сегодня под вопросом. В чем же тогда его главная принципиальная ошибка? Не ошибается ли Президент и сегодня, объявив себя главным ответчиком за судьбу перехода к гражданскому обществу с рыночной экономикой? И не мала ли будет плата за неуспех в виде ухода Президента в отставку, если неуспех случится? Да и есть ли эта самая «ошибка Президента» в самом деле?

Товарищи дорогие. Судьба перестройки — это судьба всех и каждого из нас. И нужно, архинеобходимо добросовестное желание — сделать все от каждого из нас зависящее для содействия ей. Нужно как воздух гражданское единодушие, для начала — элементарное желание поддержать перестройку, поддержать предложения ее лидера — Президента. Даже если он в чем-либо частном ошибается.

Особенно важно гражданское единение в преддверии целой серии решительных шагов со стороны Президента. Поддержим эти шаги — пробьемся к «конечному», желаемому состоянию. Нет — упадем в пропасть даже не гражданской войны, потому что совершенно неясно, кого с кем, а примитивнейшей, пошлейшей междоусобицы.

 

ПРИЛОЖЕНИЕ: «... начинает пробовать силу президентская власть. Сегодня она отменит решение Совета о переносе памятника, завтра — решение Совета республики о переходе к рынку по программе «500 дней», послезавтра она отменит Советскую власть как таковую» (В. Егоров, народный депутат РСФСР, «Тюменская правда» от 24 октября 1990 г.).

«Пленум Ярковского райкома КПСС выразил недоверие Генеральному секретарю ЦК КПСС, Президенту СССР М. С. Горбачеву» («Тюменские известия» от 26 октября 1990 г.).

 

«Тюменская правда»

7 ноября 1990 г.

 

 

*******

 

 

«КАСПАРОВ — КАРПОВ» — МИКРОМОДЕЛЬ

НАШЕГО ОБЩЕСТВА.

 

Уверен, внимание многих, не говоря уже о поклонниках Каиссы, приковано к очередному поединку за шахматную корону между Гарри Каспаровым и Анатолием Карповым. С первой же их матчевой встречи произошло еще одно размежевание в сознании наших граждан. Факт этого размежевания, как и многих других, не случаен. Он вполне в духе сегодняшней жизни. Конечно, не в чисто шахматной стороне дело. Хотя и в шахматах самих по себе имеются как свои «демократы» и «революционеры», так и свои «консерваторы», традиционалисты.

 

ВСЕ дело в том, что чисто профессиональные и личностные моменты двух выдающихся шахматистов проявляются в их гражданских позициях. О последних, конечно, подавляющее большинство из нас может судить только по сообщениям средств массовой информации, на что всегда нужно делать солидную поправку. Допускаю, что многое в отношениях Каспарова и Карпова на самом деле происходит не так, как доходит до нас. Проявляется специфика общественного, массового сознания: оно для себя формулирует все таким образом, чтобы выражать текущие актуальные общественные проблемы. Кстати, и Каспаров, и Карпов (первый больше, второй меньше) касаются данных проблем в своих статьях, книгах, интервью. Они ведь к тому же активные общественные деятели (Каспаров больше по линии общественно-политической, Карпов — по линии общественно-гражданской).

Но даже если бы они вели другой, «отшельнический» образ жизни, им не уйти от высказываний на актуальные темы. Общественное мнение, в лице тех же средств массовой информации, все равно «потребовало» бы от них ответов.

Одна из американских газет охарактеризовала начало текущего поединка между Каспаровым и Карповым так: создается впечатление, будто они стремятся убить друг друга (поединок!). Разве это не о нас с вами, читатель? Разве мало у нас примеров, когда действительно доходит чуть ли не до серьезной потасовки? А кое-где и доходит. Разве нет у нас ощущения, что опасность такого развития событий пронизала все наше общество снизу доверху? Наверху — депутаты Верховных Советов, группы лидеров различных политических партий, движений. Внизу — раздраженные люди, стоящие в бесконечных очередях.

Да, действительно, модель «Каспаров — Карпов» напоминает общество в целом. До рукоприкладства, правда, у них не доходит. Уверен, что и не дойдет. Но вот взаимных обвинений — хоть отбавляй. Справедливость требует отдать пальму первенства все-таки Г. Каспарову. Судя по материалам печати, он и здесь впереди.

Но я бы обратил внимание на другую сторону модели «Каспаров — Карпов». Вот уже который раз, испытав немало сильных отрицательных эмоций из-за соперничества и взаимной несовместимости, оба тем не менее пожимают друг другу руки, добросовестно разбирают очередную закончившуюся партию. Тем самым вносят конструктивный вклад в развитие шахмат. Короче, им удается соединять, казалось бы, несоединимое. Такое ощущение, что, пройдя еще одну дистанцию голова в голову, они, как это бывало с другими шахматистами в прошлом, все-таки придут к иным отношениям. Допускаю, даже дружеским.

«Каспаров — Карпов» — это действительно микромодель нашего общества. А всякая модель, если она жизненна (где же больше жизненности, чем не в реальных отношениях реальных людей!), не только что-то выражает, отражает, воспроизводит. Она и прогнозирует. Говорит нам нечто о том, чего еще не было, но может быть.

Модель «Каспаров — Карпов» позволяет давать прогноз. Конечно, как всякий прогноз, она дает лишь вероятность того или иного исхода. Да, в ней заложены все варианты исходов. Возможно, что все закончится устойчивым, пусть формальным, но цивилизованным общением в интересах дела — шахмат. Мне кажется, этот последний исход наиболее вероятен. Но даже если именно подобный исход реализуется в масштабах общества — это будет большим для нас достижением.

Карпов и Каспаров — умные и интеллигентные люди. Они прекрасно отдают себе отчет в том, что за ними пристально наблюдают сотни миллионов людей. Они, скорее всего, и в дальнейшем будут строить взаимоотношения с учетом условий своего шахматного противоборства, т.е. прибегать к приемам, мягко говоря, нежелательным. Но, думаю, главный свой авторитет, свой имидж оба постараются использовать в интересах обновления нашего общества.

Представляю, как читает эти строки кто-то из «глубинки»: мне бы заботы Каспарова или Карпова.

Что ж, такова, к сожалению, жизнь сегодня. В отношении шахмат, во многих других отношениях равенства между людьми никогда не было и не будет. Категория «простой народ» вечна, но и изменчива. Хорошо, когда «простой народ» обладает хотя бы долей возможностей, которые есть у шахматных «королей».

А для этого каждому из нас не мешало бы примерить на себя вышеозначенную модель. От того, какой исход модели «Каспаров — Карпов» каждый из нас выберет, зависит достижение пусть неравнозначного, но общего достатка. А там, глядишь, и процветания.

«Тюменская правда»

15 ноября 1990 г.

*******