О русском человеке в частности.

    Как и в других отношениях, здесь нельзя говорить о прописанной целостности взглядов Гоголя на человека. Но можно говорить о внутренней целостности его понимания человека.

    Гоголь чувствует коренную социальность человека:

    — «… предназначенье человека — служить, и вся жизнь наша есть служба» (С. 309); «… больше нам нужен всякий такой человек, который бы, при некотором познанье души и сердца и при некотором знанье вообще, проникнут был желаньем истинным мирить» (С. 306).

    Гоголь видел, как формируется ткань межчеловеческих отношений:

    — Известно. Что достаточно приобрести в обращеньях с людьми некоторую ровность характера и снисходительность, чтобы заставить их уже не замечать в нас наших недостатков» (С. 311).

    По Гоголю, каждый человек не случаен, у каждого своё место, к которому он должен стремиться:

    — «Важно то, чтобы в человеке хотя что-нибудь окрепнуло и стало непреложным; от этого невольно установится порядок и во всем прочем» (С. 177).

    — «… не определивший себе ничего и не остановившийся ни на чем, пребывает ни в мире, ни вне мира, не знает, не узнает, кто ближний его, кто братья его, кого нужно любить, кому прощать» (С. 309).

    — «Трудней всего на свете тому, кто не прикрепил себя к месту, не определил себя, в чем его деятельность … Пред ним узник тюрьмы имеет преимущество: он знает, что он узник, а потому и знает, что брать из закона. Пред ним нищий имеет преимущество: он тоже при должности, он нищий» (там же). «Есть люди, которые должны век оставаться нищими. Нищенство есть блаженство, которое еще не раскусил свет» (С. 174).

    — «Участь человека, одаренного способностями разнообразными и очутившегося без того дела, которое бы заняло все до единой его способности, тяжелей участи последнего бедняка» (С. 239). Но:

    — «Как ни бурно нынешнее время, как ни мутятся и не волнуются вокруг умы, как ни возмущает тебя собственный ум твой, но можно остаться среди всего этого в тишине, если с тем именно возьмешь свое место, чтобы на нем исполнить долг таким образом, чтобы не стыдно было дать ответ и за который даешь ответ Небу» (С. 307).

    Конкретизируя подход Н. В. Гоголя к русскому человеку, можно обратиться к следующим его суждениям:

    — «Одни мы (русские — С.Х.), Бог весть из чего, мечемся. Все торопимся. Все в какой-то горячке» (С. 124). Но:

    — «В природе человека, и особенно русского, есть чудное свойство: как только заметит он, что другой сколько-нибудь к нему наклоняется или показывает снисхождение, он сам уже готов чуть не просить прощенья» (С. 135).

    — «… вы почувствуете, как благородна русская порода, даже и в плуте» (С. 191).

    — В русском народе «так силен гений восприимчивости, данный ему, может быть, на то, чтобы оправить в лучшую оправу все, что не оценено, не возделано и пренебреженно другими народами» (С. 225). Но, опять же, но…:

    — «Русского человека испугала его ничтожность более, чем все его пороки и недостатки. Явленье замечательное!» (С. 121).

    Оценивая в этом измерении самого себя, Гоголь отмечает:

    — «У меня … ум тот самый, какой бывает у большей части русских людей, то есть способный больше выводить, чем выдумывать» (С. 298); «…у всех нас есть какая-то лень, неподъёмность на работу» (С. 292).

    Совершенно неприемлемой для Гоголя является роскошь:

    — «… гоните эту гадкую, скверную роскошь, эту язву России, источницу взяток, несправедливостей и мерзостей, какие у нас есть» (С. 140).

    Ряд положений Н. В. Гоголя конкретизируют вопрос о русском человеке еще дальше, например, в отношении дворянства, крестьянина:

    — «В дворянстве нашем есть удивительная черта, которая меня всегда изумляла, это — чувство благородства, — не того благородства, которым заражено дворянство других земель, то есть не благородства рождения или происхождения, … но настоящего, нравственного благородства» (С. 146).

    По поводу изречения: «Сия вся вам всем приложится»:

    — «В крестьянском быту эта истина еще видней, чем в нашем; у них богатый хозяин и хороший человек — синонимы» (С. 157).

    А по поводу бумажного, чернильного крючкотворства, отнюдь не против грамотности и просвещения:

    — «Народ наш не глуп, что бежит, как от черта, от всякой письменной бумаги. Знает, что там притык всей человеческой путаницы, крючкотворства и каверзничества. По-настоящему, ему не следует и знать, есть ли какие-нибудь другие книги, кроме святых» (С. 159).

    Последнее, конечно же, перебор, но не стоит забывать о времени, когда эти слова писались, да даже в сравнении с нашим временем, той ситуации, в которую поставлен современный россиянин. Впрочем, слова из песни не выкинешь.

    «Отметил» Гоголь и разночинцев, говоря о должностях, опозоренных «низкими разночинцами» (С. 203). Как знать, что сказал бы он о них, проживи еще лет десять.

    Но вот что он хорошо видел даже в обстоятельствах своего времени. Так это проблему отношения к человеку со стороны государства, чиновников:

    — «… система ограничения — самая мелочная система. Человека нельзя ограничивать человеком» (С. 198).

    — «Кто знает, что на него глядят подозрительно, как на мошенника, и приставляют к нему со всех сторон надсмотрщиков, у него невольно отнимаются руки» (там же).