О крысах и их великом множестве

 

Остается рассказать о крысах, которые также были завезены вместе с испанцами, ибо до них их там не было. Франсиско Лопес де Гомара в своей Всеобщей Истории Перу среди прочих вещей (которые он написал, испытывая недостаток или избыток правдивой информации, которую получал) рассказывает, что в Перу не было мышей вплоть до времен Бласко Нуньеса Вэла. Если бы он сказал – крыс (а возможно, он это и хотел сказать) из числа очень крупных, которые имеются в Испании, он сказал бы правильно, потому что их не было в Перу. Сейчас их очень много на побережье и они такие большие, что нет кошки, которая рискнула бы даже взглянуть на них, не говоря о том, чтобы на них напасть. Они не смогли подняться в селения высокогорных плато (sierra), и нет опасения, что они поднимутся [туда] по причине снегов и огромного холода, который там стоит, если они не найдут способ укрыться от него.

Мышей из числа маленьких [там] было много; они их называют укуча. В Номбре де Диос в Панаме и других городах побережья Перу от бесчисленного количества крыс, которые там размножаются, защищаются с помощью отравы. В определенное время года оповещают [жителей], чтобы каждый из них в своем доме набросал бы мышьяк для крыс. Для этого нужно очень хорошо спрятать всю еду и питье, особенно воду, чтобы крысы не отравили бы ее; в один [и тот же] вечер все жители как один кладут мышьяк в плоды и другие [съестные] вещи, которые они имеют обыкновение поедать. На следующий день их находят мертвыми в таком количестве, что невозможно сосчитать.

Когда я, направляясь в Испанию, приехал в Панаму, должно быть, незадолго до этого была осуществлена кара [над крысами], ибо, выйдя днем погулять на берег моря, я увидел, на отмели столько мертвых [крыс], что на площади длиною в сто и шириною в три или четыре шага не было где поставить ногу; потому что огонь отравы гонит их в поисках воды, а морская вода помогает им быстрее подохнуть.

По поводу их многочисленности мне вспоминается любопытный рассказ, из которого будет видно, сколько их плавает на кораблях, особенно если это старые корабли; я решаюсь рассказать его, рассчитывая на доброту и авторитет одного благородного человека, по имени Эрнан Браво де Лагуна, который упоминается в историях о Перу и который владел индейцами в Коско; и я его слышал от него, ибо он видел сам случившееся; и так случилось, что корабль, который шел из Панамы в [Город] Королей, зашел в один из портов того побережья, а именно в Трухильо. Люди, плывшие на нем, выскочили на землю, чтобы освежиться и отдохнуть тот и другой день, которые должен был там простоять корабль; на нем не осталось ни одного человека, кроме одного больного, который, будучи не в состоянии пройти пешком две лиги, отделявшие порт от города, захотел остаться на корабле, на котором он чувствовал себя в безопасности как от бури на море, которое у тех берегов спокойное, так и от корсаров (corsarios), ибо [туда] еще не прошел Франсиско Дрейк, который научил, как нужно плавать по тому морю, и поэтому не следовало опасаться корсаров. И так как крысы почувствовали, что люди сошли с корабля, они повылезали из щелей, а найдя больного на постели, они напали на него, чтобы съесть его; потому что это правда, что во время тех плаваний много раз случалось так, что живых больных оставляли на первую ночь и они умирали без состраданий, так как не было кому их жалеть; и их находили утром со съеденными лицами и частью тела, рук и ног, которые были объедены ими [крысами] со всех сторон. Точно так они хотели съесть и того больною, но он, испугавшись наступавшей на него армии, как мог поднялся с постели и, взяв вертел от жаровни, вернулся на свою кровать не для того, чтобы спать, ибо это было неблагоразумно, а бдеть и отбиваться от наседавших на него врагов; и так он провел в бдении остаток того дня, и последующую ночь, и следующий день далеко за полдень, пока не пришли товарищи [по путешествию]. И они обнаружили па полу вокруг кровати, и на одеяле, и в углах, которые они смогли осмотреть, триста восемьдесят и еще сколько‑то крыс, которых он убил вертелом, и это помимо тех, которые скрылись с повреждениями.

Больной, то ли от пережитого страха, то ли радуясь одержанной победе, излечился от своего недуга, приобретя тем самым хорошую возможность рассказывать о великом сражении, которое он провел с крысами. В разных местах и в разные годы на побережье Перу вплоть до года тысяча пятьсот семьдесят второго три раза имели место великие бедствия, вызванные крысами и мышами, которые, расплодившись до бесчисленного множества, разбегались по огромным участкам земли и разрушали как поля, засеянные злаковыми, так и плодоносные деревья, у которых они объедали кору от самой земли до тонких стебельков; от этого деревья засыхали, так что их приходилось высаживать заново, и люди боялись, что им придется покинуть селения, и это случилось бы, судя по тому, как разгоралось несчастье, если бы бог своим милосердием не угасил бы чуму в момент, когда она больше всего разгоралась. Они причинили немыслимый урон, о котором мы, в частности, не будем рассказывать, чтобы избежать многословия.

 

Глава XXIII

О КУРАХ И ГОЛУБЯХ

 

Будет правильно, если мы коснемся птиц, хотя их было мало, ибо завезли только лишь кур и домашних голубей, которых называют ручными (duendas). Голубей из голубятней, которых называют дикими (curitas ocuranas), я не слышал, чтобы их сейчас или раньше завезли туда. Один автор пишет о курах, что они имелись в Перу до его завоевания, а подкрепляют это его утверждение [якобы] некоторые индейцы, ибо, говорит он, индейцы на своем собственном языке называют курицу гуальпа, а яйцо – ронто и среди них бытует та же самая поговорка, что среди испанцев, когда они человека называют курицей, чтобы отметить его трусость. Эти доказательства мы сопоставим с реальностью фактов.

Оставим слово гуалъпа для конца рассказа и возьмем слово ронто, которое, как мы укажем, имеет общее значение, [и] его следовало бы записать руту, произнося [букву] р просто, потому что в том языке, как мы уже говорили, ни в начале слога, ни посредине него не бывает рр двойное; оно означает яйцо, [но] не только яйцо курицы, а вообще любой дикой и домашней птицы, а индейцы, когда они хотят на своем языке указать, какой птице оно принадлежит, называют вместе птицу и яйцо, так же как испанец, когда он говорит яйцо курицы, куропатки или голубя и т. д.; и этого достаточно, чтобы свести на нет доказательство, [основанное] на слове рунгу.

Поговорка, называющая мужчину курицей, дабы посмеяться над его трусостью, была взята индейцами у испанцев в результате разговоров, которые они с ними вели, и обычных дружеских общений, а также, чтобы подражать им в своем языке, как обычно случается с самими же испанцами, которые, побывав в Италии, Франции, Фландрии и Германии, по возвращении на свою землю стремятся вставить в свой кастильский язык слова или поговорки, которые они усвоили от иностранцев; и так же поступили индейцы, ибо инки, чтобы сказать трус, располагают более правильной поговоркой, нежели испанцы; они говорят варми, что означает женщина, и говорят они это как поговорку; ибо, чтобы сказать трус в собственном значении этого слова, на их языке говорят сампа, а чтобы сказать слабовольный и слабый сердцем [человек], они говорят лъаклъа. Таким образом, выражение курица, обозначающее трусость, было похищено из языка испанцев, ибо его не существует в языке индейцев, и я, как индеец, могу это засвидетельствовать.

Слово гуальпа, которым, как говорят, индейцы называли кур, является искаженным [сочетанием] букв, и синкопой, и сокращением слогов, ибо следует говорить ата‑вальпа, и это не название курицы, а [имя] последнего инки, который правил в Перу [и] был, как мы сообщим в рассказе о его жизни, по отношению к людям своей крови более жесток, чем любые звери и василиски мира. Это он, будучи бастардом, с помощью коварства и обмана пленил и умертвил [своего] старшего брата, законного наследника [престола], именовавшегося Васкаром Инкой, и тиранизировал королевство; и пытками, и жестокостями, дотоле никогда не виданными и не слыханными, он уничтожил всю королевскую кровь, как мужчин, так и детей и женщин, [а] к последним, как к существам более нежным и слабым, тиран применил самые жестокие пытки, которые только можно вообразить; и, не насытившись своей собственной [инкской] кровью и мясом, он перенес свою ярость, бесчеловечность и свирепость на уничтожение самых близких к королевскому дому слуг, каковыми, как мы расскажем в должном месте, являлись не отдельные люди, а целые селения, каждое из которых выполняло свою особую службу, например привратников, метельщиков, дровосеков, водовозов, садовников, поваров государственной кухни (mesa) и других подобных служб. Все те селения, которые располагались вокруг Коско в четырех, шести и семи лигах, он разрушил и стер с лица земли их здания, не удовлетворившись тем, что предал смерти их жителей; и его жестокости распространились бы еще дальше, если бы их не прервали испанцы, которые успели проникнуть на [эту] землю в момент наивысшего их разгара.

И, поскольку испанцы вскоре после своего прихода пленили тирана Ата‑вальпу и вскорости убили его столь позорной казнью, как предание гарротированию на публичной площади, индейцы говорили, что их бог Солнце, чтобы отомстить тирану и наказать тирана, убийцу его сыновей и разрушителя его крови, направил испанцев, чтобы они совершили над ним праведный суд. По причине той смерти индейцы покорились испанцам, как людям, посланным их богом Виракочей, сыном Солнца, который явился во сне одному из их королей, по причине чего самого [этого] короля они прозвали Инкой Вира‑кочей; и так они присвоили его имя испанцам.

К этой ложной вере, которая была у них в отношении испанцев, добавилось еще большее заблуждение, и так случилось, что, поскольку испанцы из всего испанского первыми привезли в Перу петухов и куриц, а они услышали, как поют петухи, индейцы сказали, что те птицы для вечного бесславия тирана и презрения к его имени произносили его в своем пении, крича «Ата‑вальпа!», и [сами] они произносили его, подражая пению петуха.

А так как индейцы рассказывали своим сыновьям эти выдумки, как они рассказывали им обо всех остальных [историях], которые у них случались, чтобы сохранить их в своих традициях, индейские мальчики того возраста, услыхав пение петуха, отвечали ему на той же ноте, и они произносили «Ата‑вальпа!». Правдиво сознаюсь, что многие мои соученики и я вместе с ними, сыновья испанцев и индианок, в своем детстве [также] распевали на улицах вместе с маленькими индейцами.

И, чтобы лучше понять, каким было наше пение, следует себе представить четыре ноты или знака [для записи] фигурованного пения, заключенные в два такта, с помощью которых напевалось слово (letra) атавалъпа; ибо, кто их услышит, тот ощутит, как они подражают обычному пению петуха; а это две четвертные ноты, одна половинная и одна целая, [когда] все четыре ноты на одном знаке. И они называли в пении не только имя тирана, но также имена его главных капитанов, как‑то:

Чальку‑чимы, Кильис‑качи и Руми‑ньави, что означает каменный глаз, потому что у него на одном глазу было бельмо. Именно так слово ата‑вальпа было присвоено индейцами петухам и курам из Испании. Отец Блас Валера, рассказав в своих изорванных и не заслуживших [этого] бумагах о столь внезапной смерти Ата‑вальпы и подробно поведав о его превосходных качествах, которые в изобилии были обращены к его вассалам, как поступали все остальные инки, хотя к своим родичам он применил неслыханные жестокости, и воздав хвалу любви, которой его одаривали его же люди, пишет следующие слова на своей изящной латыни:

«Из этого и родилось, что, когда [весть] о его смерти распространилась среди его индейцев, дабы имя столь великого мужа не ушло в забвение, они ради этого и как утешение стали говорить при пении петухов, которых испанцы привезли с собой, что те птицы оплакивали смерть Ата‑вальпы и в память о нем они называли его имя в своем пении; по этой причине они называли петуха и его пение [словом] ата‑вальпа; и именно так было воспринято это имя у всех народов и во всех языках индейцев, что даже не только они, но также испанцы и проповедники всегда пользуются им», и т. д. Досюда из отца Блас Валера, который получил это сообщение в королевстве Киту от самих вассалов Ата‑вальпы, которые как сторонники своего прирожденного короля говорили, что петухи называли в своем пении его имя из‑за его славы и ради чести, а я его получил в Коско, где он совершил великие жестокости и тиранства; и тот, кто подвергся им, как пострадавший и оскорбленный, говорил, что для вечного бесславия и проклятия его имени петухи произносили его в своем пении: каждый о ярмарке говорит так, как она для него прошла. С этим теряют силу все три предложенных доказательства и детально подтверждается, что до конкисты испанцев в Перу не было кур. И точно так, как мы оказались полезны этой части [истории], я хотел бы смочь быть полезен многим другим [частям], которые в историях о той земле следовало бы убрать или добавить по причине зыбкости сообщений, которые были даны историками. Мы можем сказать, что вместе с курами и голубями, которых испанцы привезли из Испании в Перу, они также привезли индюков из земли Мексики, ибо до них их также не было на моей земле. А чтобы отметить любопытную вещь, следует знать, что ни в городе Коско, ни во всей его долине куры не выводили цыплят, хотя для этого им создавались все благоприятные условия, потому что климат того города холодный. Те, кто обсуждал это [явление], говорили, что причина заключалась в том, что куры были чужеродны для той земли и не смогли прижиться в районе той долины; потому что в других, более теплых, как Йукай и Муйна, находившихся в четырех лигах от города, они выводили множество цыплят. В Коско [их] бесплодие длилось более тридцати лет, ибо в году тысяча пятьсот шестидесятом, когда я уехал из того города, они их все еще не выводили. Несколько лет спустя среди других новостей мне написал один кабальеро, который именовал себя Гарей Санчес де Фигероа, что куры уже выводили в Коско цыплят в большом изобилии.

В году тысяча пятьсот пятьдесят шестом один кабальеро, уроженец Саламанки, именовавший себя доном Мартином де Гусманом, который прежде находился уже в Перу, вернулся туда; он привез очень красивые украшения для упряжи и другие любопытные вещи, среди которых была привезена клетка с птичкой, которых здесь называют кенарами, потому что они живут на Канарских островах; она снискала огромное уважение, потому что много и очень хорошо пела; вызывало восхищение, что столь маленькая пташка пересекла два таких огромных моря и столько лиг по суше, сколько их лежит между. Испанией и Коско. Мы сообщаем о таких незначительных вещах, чтобы, по этому примеру, были бы предприняты усилия для перевозки более полезных и уважаемых птиц, как например куропатка и другая охотничья дичь Испании, не завезенная туда, которых следовало бы передать [туда], как и все остальное.

 

Глава XXIV

О ПШЕНИЦЕ

 

Поскольку мы сделали сообщение о птицах, будет справедливо сделать его о злаковых, овощах и [других] растениях, которых недоставало в Перу. Следует знать, что первой, кто привез пшеницу на мою родину (я так называю всю империю, принадлежавшую инкам), была одна благородная госпожа, именовавшаяся Мария де Эскобар, бывшая замужем за кабальеро, который именовал себя Диего де Чавес, оба уроженцы Трухильо. С ней я познакомился в своем селении, ибо много лет спустя после прибытия в Перу она переехала жить в тот город; с ним я не был знаком, потому что он умер в [Городе] Королей.

Эта госпожа, достойная великого [общественного] положения, привезла пшеницу в Перу в город Римак; за другой такой же поступок язычники поклонялись Церере как богине, а на эту матрону не обратили внимания люди моей земли; я не знаю, в каком это было году, однако знаю, что семян было так мало, что они их сохраняли, и производили три года, и не готовили пшеничный хлеб, потому что привезенное ею не достигало и половины алмуда, а другие выпекают хлеб из меньшего количества [зерна]; это правда, что те первых три года они распределяли пшеницу по двадцать и тридцать зерен на соседа и, должно быть, те были их самыми близкими друзьями, чтобы все получили возможность насладиться новыми урожаями.

За это благодеяние, которое эта мужественная женщина оказала Перу, и за службу ее супруга, который принадлежал к числу первых конкистадоров, ей дали в Городе Королей хороший репартимьенто с индейцами, прекратившую свое существование с их смертью. В году тысяча пятьсот сорок седьмом все еще не было в Коско пшеничного хлеба (хотя пшеница уже была), потому что я помню, что архиепископ того города дон фрай Хуан Солано, доминиканец, уроженец Антекеры, бежавший со сражения в Варина, нашел приют в доме моего отца вместе с другими четырнадцатью или пятнадцатью своими спутниками, а моя мать одарила их хлебом из маиса; прибывшие испанцы так умирали от голода, что схватили пригоршни сырого маиса, который насыпали их лошадям, и ели его, словно это был засахаренный миндаль.

Я не знаю, кто завез ячмень; думается, что несколько его зерен оказались в пшенице, ибо как ни стараются отделить друг от друга эти два зерна, их никогда полностью не могут отделить.

 

Глава XXV