Конечно, читатели часто заметят, что энергичные выражения императора ускользнули из моей памяти, но те, которые знали его

ближе, найдут, надеюсь, в моих записках знакомые им мысли импе­ратора и убедятся в неизменной добросовестности этих записок.

Перо человека, ведущего дневник, несомненно, не в состоянии справиться с такой темой, но намерение сохранить вместе с воспоми­наниями о великих делах драгоценные материалы для истории должно снискать автору снисхождение читателя. Я до такой степени боялся быть льстецом, и мои взгляды в такой мере побуждали меня порицать политический курс и политические мероприятия той эпохи, что многие мои суждения, казавшиеся мне тогда беспристрастными, часто теперь кажутся мне скорее суровой критикой, чем рассказом дружественного повествователя. Тем не менее я с полной откровенностью передаю свои впечатления в том виде, какими они были тогда, предпочитая луч­ше подвергнуться нападкам, чем быть заподозренным в том, что я изме­нил записи, сделанные в эпоху, когда совершались эти события...

...В жизни людей, обремененных общественными делами, как и в ходе самих событий, все связано друг с другом, все сцепляется звено со звеном и сливается с историей. Подробности необходимы, потому что они часто объясняют те обстоятельства, из которых рож­дались события. В силу простой необходимости мне приходится по­этому говорить и о самом себе...»²⁸.

В России Отечественая война 1812 г. также породила обширный корпус мемуарных произведений²⁹. Примечательность его в том, что он порожден общественно значимым событием. И далее на протяже­нии XIX—XX вв. любое общественно значимое событие порождало более или менее обширную мемуаристику. Такого рода «социальный заказ» неизбежно влиял и на содержание мемуаров: авторы, которые писали об одном и том же событии, не могли не учитывать уже выс­казанные другими авторами (не обязательно мемуаристами, но и пуб­лицистами, историками) точки зрения, консолидируясь или полеми­зируя с ними.

И в начале XX в. мы имеем, например, мемуары С. Ю. Витте, написанные уже фактически как ответ на газешую полемику вокруг инициированных им реформ.

Очевидно, что мемуары — «современные истории» уже в момент написания рассчитаны на публикацию. Однако практически на протя­жении всего рассматриваемого периода авторы предполагают публи­кацию спустя какое-то время, иногда весьма продолжительное. Об этом писал Сен-Симон. Также относился к своим мемуарам через полтора века Витте.

^2S Коленкур, Арман де. Поход Наполеона в Россию. Смоленск, 1991. С. 3-4.

^г* Корпус мемуарных произведений, порожденных событиями 1812 г., иссле­дован в уже упоминавшейся монографии А. Г. Тартзковского «1812 г. и русская мемуаристика». М., 1980.

Мемуары-автобиографии

Мемуары-автобиографии — вид источников личного происхож­дения, целью которого является установление вторичных социальных связей мемуариста внутри эволюционного целого. Мемуары-автобио­графии преследуют чаще всего внутри фамильные цели, предназнача­ются непосредственным потомкам, для них, по крайней мере на пер­вом этапе их существования, характерен произвольный отбор инфор­мации в соответствии с индивидуальными представлениями мемуариста.

В России мемуары-автобиографии восходят к житийной традиции, поскольку в российском средневековье не было других биографичес­ких жанров, в отличие от Западной Европы (достаточно вспомнить хотя бы классику вида — биографию Карла Великого), где мемуары-автобиографии очевидно восходят к биографике.

Как уже отмечалось, исследование мемуаров-автобиографий, осо­бенно на первом этапе их существования, затруднено из-за отсут­ствия общественного механизма их сохранения.

Черты автобиографии носит «Житие протопопа Аввакума» (1672— 1675).

Житийная традиция (житие-мартиролог) однозначно прочитыва­ется в мемуарах Натальи Борисовны Долгорукой, хотя это уже мему­ары в чистом виде.

Классикой вида мемуаров-автобиографий, несомненно, являют­ся мемуары А.Т. Болотова. Мы уже описывали понимание Болотовым целей мемуаротворчества. Теперь остановимся на них поподробней, с тем чтобы выявить специфику данного вида в сравнении с мемуара­ми—«современными историями».

В соответствии с заявленным подходом обратимся сначала к лич­ности мемуариста — и сразу же обнаружим парадоксальное явление: Андрей Тмофеевич Болотов известен в нашей истории почти исклю­чительно как мемуарист, т.е. не мемуары интересны нам потому, что написаны известным историческим лицом, участником исторических событий, а личность приобрела известность потому, что была авто­ром одного из обширнейших мемуарных произведений в русской ис­тории. Но интересные мемуары не могут быть написаны заурядным человеком. Незаурядность Болотова — в абсолютной типичности его судьбы, о которой сам мемуарист писал: «...в ней нет никаких чрезвы­чайных и таких достопамятных и важных происшествий, которые бы достойны были переданы быть свету».

Андрей Тимофеевич Болотов родился 7(18) октября 1738 г. в се­мье офицера, по обыкновению того времени малолетним был зачис­лен в полк, которым командовал его отец. А. Т. Болотов получил ти­пичное, домашнее образование, изучал немецкий и французский язы­ки, некоторое время учился в частном пансионе. В семнадцать лет,

уже осиротев, он поступает на действительную службу, вскоре полу­чает офицерский чин и участвует в Семилетней войне. Во время одно­го из главных сражений этой войны, при Грос-Егерсдорфе (1757), полк, в котором служил Болотов, находился в резерве, и Андрей Тимофеевич описывает это сражение как близкий наблюдатель. И эта позиция — позиция наблюдателя с этих пор становится для него обыч­ной: он был свидетелем, но не участником многих событий второй половины XVIII в., которые и описал в своих мемуарах. Это Семилет­няя война, кратковременное праатение Петра III, «чумной бунт» 1771 г. в Москве, Пугачевское восстание (впрочем, прошедшее стороной от его имения) и казнь Пугачева, события начала правления Павла I и многое, многое другое.

XVIII в. — век чиновников. И после завоевания Восточной Прус­сии Андрей Тимофеевич служит в канцелярии русского военного гу­бернатора Н. А. Корфа, который, став санкт-петербургским генерал-полицмейстером, в начале 1762 г. берет Болотова в адъютанты. На короткое время Андрей Тимофеевич становится свидетелем событий в Петербурге, но вскоре, воспользовавшись возможностью, предос­тавленной манифестом 18 февраля 1762 г. «О даровании вольности и свободы всему Российскому Дворянству», он выходит в отставку и занимается благоустройством своего имения Дворениново в Тульской губернии. Многие из ушедших в отставку по манифесту о вольности дворянства вскоре вернулись на службу. Не избежал этого и Андрей Тимофеевич, хотя на этот раз служба его была не совсем традицион­ной: с 1774 г. он управлял Киясовской, а затем Богородицкой дворцо­выми волостями. Нетрадиционность службы не помешала ему при выходе в отставку, после перехода Богородицких волостей в собствен­ность графа Бобринского, в 1797 г. получить чин коллежского асессо­ра. С 1797 г. и до конца жизни Болотов живет в своем имении. Мы видим, что и во второй половине XVIII в. жизнь молодого А. Т. Болото­ва не богата событиями, тем более исторического характера, а в XIX в. наш мемуарист становится вполне типичным помещиком, практи­чески безвыездно живущим в своем имении и занимающимся сельс­ким хозяйством. Умер Болотов 7(19) октября 1833 г., прожив 95 лет.

Увлечения Андрея Тмофеевича были также вполне традиционны­ми для его времени. XVIII в. — век энциклопедистов, и А. Т. Болотов увлечен науками, в первую очередь агрономией. Его труд «Изображе­ния и описания разных пород яблоков и груш, родящихся в Дворе-нинских, а отчасти и в других садах; рисованы Андреем Б. 1797— 1800» позволяет считать Болотова родоначальником отечественной помоло­гии. Он занимался культивированием новых для XVIII в. культур — помидоров, луговых трав; предложил свою систему землепользования. Болотов занимался практическим врачеванием в своем имении и ис­следованиями в области медицины, результатом чего стала его работа «Краткие и на опытности основанные замечания о електризме и о

способности електрических махин к помоганию от разных болезней» (1803). В XVIII в. российская наука оформляется организационно, воз­никают научные общества, наиболее известное из которых Вольное Экономическое Общество, созданное в русле не только отечествен­ной, но и общеевропейской традиции XVIII в., и в 1767 г. Болотов становится членом ВЭО и активно сотрудничает в издаваемых им «Тру­дах». Вторая половина XVIII в. — время зарождения русских журна­лов, и А. Т. Болотов издает в 1778-1779 гг. журнал «Сельский жи­тель», а с 1780 по 1789 г. как приложение к газете «Московские ведо­мости» и при сотрудничестве с Н.И. Новиковым журнал с традиционно для XVIII в. длинным названием «Экономический магазин, или Со­брание всяких экономических известий, опытов, открытий, приме­чаний, наставлений, записок и советов, относящихся для земледе­лия, скотоводства, до садов и огородов, до лугов, лесов, прудов, разных продуктов, до деревенских строений, домашних лекарств, вра­чебных трав и до других всяких нужных и не бесполезных городским и деревенским жителям вещей в пользу российских домостроителей и других любопытных людей образа журнала издаваемой». Екатери­нинская эпоха — период философских увлечений, и А. Т. Болотов публикует философские труды «Детская философия, или Нравоучи­тельные разговоры между одною госпожой и ея детьмя, сочиненные для поспешествования истинной пользе молодых людей» (1776-1779), «Чувствование христианина при начале и конце каждого дня на не­деле, относящееся к самому себе и к Богу» (1781) и «Путеводитель к истинному человеческому счастью, или Опыт нравоучительных и от­части философских рассуждений о благополучии человеческой жизни и средствах к приобретению онаго» (1784). XVIII в. — время становле­ния русской литературы, драматургии, театра, и Болотов пишет пье­су «Нещастныя сироты» (1781) и делает ряд переводов литературных произведений. Из «увлечений» своего века Болотову удалось избежать лишь участия в дворцовых переворотах, несмотря на достаточно близ­кое знакомство с Григорием Орловым и попытки последнего вовлечь его в заговор против Петра III, а также участия в масонских обще­ствах, несмотря на длительное знакомство и деловые отношения с Н. И. Новиковым.

На протяжении многих десятилетий Болотов вел дневники. По свидетельству внука Андрея Тимофеевича, после отставки в 1797 г. и почти до последних дней своей долгой жизни Болотов начинал свой день с записей в «Книжке метеорологических замечаний», в «Журна­ле вседневных событий» и в «Магазине достопрмечательностей и до­стопамятностей». И эта разделенность обыденных и примечательных событий говорит о том, что Болотов и в XIX в. продолжал восприни­мать себя не как деятеля, а как наблюдателя.

Итак, мы видим, с одной стороны, вполне заурядную судьбу, а с другой — многоаспектную реализацию творческих устремлений в са-

мых разных сферах — от медицины до философии. Каково же место мемуаров в жизни Болотова? Зачем он на протяжении многих десяти­летий изо дня в день пишет свои воспоминания?

Свои уникальные как по объему, так и по абсолютной типичнос­ти для XVIII в. мемуары Болотов начинает писать в 1789 г. 9 января 1811 г. в 248-м письме своих записок, относящемся к событиям 1789 г., мемуарист пишет:

«Я занимался отчасти продолжением своих экономических сочине­ний для журнала, отчасти затеванием кой-каких новых письменных работ, но из коих только две получили в сие время свое порядочное основание. Первое состояло в основании порядочных исторических записок, относящихся до всего нашего отечества... А второе состо­яло в пристальнейшем продолжении описания собственной моей жизни и всех бывших со мною происшествий...».

И хотя отдельные попытки писать мемуары Болотов предприни­мал и раньше, но 24 января 1789 г. он начинает все сначала и — что примечательно — одновременно с началом работы над исторически­ми заметками. Вспомним, как сам Болотов понимал цель своих запи­сок:

«Не тщеславие и не иныя какия намерения побудили меня написать сию историю моей жизни... Мне во всю жизнь мою досадно было, что предки мои были так нерадивы, что не оставили после себя ни малейших письменных о себе известий, и через то лишили нас, по­томков своих, того приятного удовольствия, чтоб иметь о них, и о том, как они жили, и что с ними в жизни их случалось и происходило, хотя некоторое небольшое сведение и понятие... Я винил предков моих за таковое небрежение и, не хотя сам сделать подобную их и непро­стительную погрешность и таковые же жалобы навлечь со временем и на себя от моих потомков, рассудил потребить некоторые празд­ные и от прочих дел остающиеся часы на описание всего того, что случилось со мною во все время продолжения моей жизни».

Болотов не понимал, да и не мог понять, что не нерадивость пред­ков виною тому, что они не писали мемуаров. Стремление «запечат­леть для современников и потомства опыт своего участия в истори­ческом бытии, осмыслить себя и свое место в нем» могло появиться лишь у человека, сознающего свою отделенность от окружающего его социума и понимающего ценность своего индивидуального опыта. И Болотов стремится передать именно свой индивидуальный опыт, а не «историческое бытие». Типична для XVIII в. и адресность мемуаров Болотова, и «принцип отбора» событий:

«...При описании сем старался я не пропускать ни единого происше­ствия, до которого достигала только моя память, и не смотрел, хотя

бы иныя из них и самыя маповажныя, случившиеся еще в нежнейшия лета моего младенчества...

...А как ч писал сие не в том намерении, чтоб издать в свет по­средством печати, а единственно для удовольствования любопытства моих детей и тех из моих родственников и будущих потомков, кото­рые похотят обо мне иметь сведение: то и не заботился я о том, что сочинение сие будет несколько пространно и велико; а старался только, чтобы чего не было пропущено, почему в случае если кому из по­сторонних случится читать сие прямо набело писанное сочинение, то и прошу меня в том и в ошибках благосклонно извинить..».

Естественно, что руководствоваться такими «критериями» отбора при написании «современной истории» невозможно. Но примечатель­но, что за несколько лет до того, как Болотов начинает писать свои мемуары, во второй половине 60-х годов XVIII в. во Франции созда­ется гораздо более знаменитое автобиографическое произведение, написанное, на первый взгляд, также без всякого отбора биографи­ческих фактов, — «Исповедь» Ж.-Ж. Руссо. Это сопоставление пока­зывает, как опасно при исследовании исторических источников ори­ентироваться исключительно на характер описываемых в них жиз­ненных явлений, ведь целеполагание у этих авторов было существенно различным.

Как уже отмечалось, писание мемуаров не было распространен­ным занятием в России XVIII в. Однако на рубеже XVIII—XIX вв. по­является комплекс мемуаров, объединенных сходным социальным со­ставом их авторов. Это мемуары провинциальных чиновников — по­рождение губернской реформы 1775 г. Дело здесь в том, что создание большого количества новых чиновничьих и канцелярских мест в сис­теме местного государственного аппарата породило определенный дефицит кадров, что заставляло пополнять государственный аппарат выходцами из непривилегированных сословий. В этот период служа­щие в местные учреждения набирались, кроме, естественно, дворян, из среды церковно- и священнослужителей; приказных, подьяческих и секретарских детей; обер-офицерских детей, солдатских детей, из купечества и даже из отпущенных на волю крепостных крестьян и господских людей. Кардинальные изменения в социальном составе местного чиновничества произошли в очень короткие сроки. Они были уже хорошо заметны к началу 80-х годов. В ходе губернской реформы не только создается новая система местных государственных учрежде­ний, но и формируется новый тип чиновника — выходца из разно­чинцев или податных сословий по социальному происхождению и маргинала по своей социальной сущности. Такой «маргинальный» тип чиновника — тип исключительно российский. Он мог возникнуть лишь в специфических российских условиях целенаправленного формиро­вания и длительной консервации сословного деления общества. Для

провинциального чиновника конца XVIII в. характерно сочетание из­вечного чиновничьего превосходства и определенной социальной ущербности — сочетание с психологической точки зрения не столь уж редкое и вполне понятное. Свидетельством осознания мелкими чиновниками своей социальной значимости являются их мемуары, причем не только, а может быть и не столько, содержание мемуаров, сколько сам факт их писания, однозначно говорящий о самоосозна­нии личности.

В XIX в. мемуары-автобиографии отходят на второй план, будучи оттесненными мемуарами—«современными историями», и в дальней­шем общественный интерес вызывают (а значит, и становятся широ­ко известными) мемуары-автобиографии преимущественно творчес­ких деятелей, хотя механизм отбора фактов претерпевает изменения под усиливающимся влиянием социальной среды.

Эссеистика

Эссе — вид исторических источников, направленных на передачу уникального опыта индивидуума в коэкзистенциальном целом. Эссе­ист излагает свое мнение по произвольно выбранной им или обще­ственно значимой проблеме. Существенно важно, что, в отличие от публициста, эссеист не выступает от какой-то социальной группы.

Эссеистика как вид исторических источников нового времени вос­ходит к «Опытам» Мишеля Монтеня (1580-1588), в которых он сооб­щает свое мнение по самым разным проблемам, например о скорби, о стойкости, об уединении.

Мишель Монтень, К читателю (1581)

«Это искренняя книга, читатель. Она с самого начала предуведомляет тебя, что я не ставил себе никаких иных целей, кроме семейных и частных. Я нисколько не помышлял ни о твоей пользе, ни о своей славе. Силы мои недостаточны для подобной задачи. Назначение этой книги — доставить своеобразное удовольствие моей родне и друзьям: потеряв меня (а это произойдет в близком будущем), они смогут разыскать в ней кое-какие сле­ды моего характера и моих мыслей и, благодаря этому, восполнить и ожи­вить то представление, которое у них создалось обо мне. Если бы я писал эту книгу, чтобы снискать благоволение света, я бы принарядился и показал себя в полном параде. Но я хочу, чтобы меня видели в моем простом, есте­ственном и обыденном виде, непринужденным и безыскусственным, ибо я рисую не кого-либо, а себя самого. Мои недостатки предстанут здесь как живые и весь облик мой таким, каков он в действительности, насколько, разумеется, это совместимо с моим уважением к публике. Если бы я жил между тех племен, которые, как говорят, и посейчас еще наслаждаются сладостной свободою изначальных законов природы, уверяю тебя, чита­тель, я с величайшей охотою нарисовал бы себя во весь рост, и притом

нагишом. Таким образом, содержание моей книги — я сам, а это отнюдь не причина, чтобы ты отдавал свой досуг предмету столь легковесному и нич­тожному. Прощай же!

Первого марта тысяча пятьсот восьмидесятого года»³⁰.

Вполне очевидно, что, если ориентироваться только по этому обращению, вполне можно принять произведение Монтеня за мему­ары. И действительно, Монтень излагает свой личный опыт, однако в его произведении практически отсутствует ретроспективная инфор­мация.

В дальнейшем эссеистика получила достаточно широкое распрос­транение в Западной Европе. Она была тесно связана, например, с первыми газетами, особенно в Англии. Эссеистика и по сию пору выступает как форма научного гуманитарного произведения (напри­мер, «Опыт о даре»).

По-видимому, первые весьма немногочисленные произведения этого вида появились в России в начале XIX в., например, «Избран­ные места из переписки с друзьями* Н. В. Гоголя или «Философические письма» П. Я. Чаадаева. Но очень быстро эссеистика была подавлена публицистикой, личностная позиция была подчинена общественному интересу. Впоследствии эссеистика осталась как один из философских жанров. Так написано, например, «Уединенное» В. В. Розанова, «Роза мира» Д. Андреева.

В целом, отсутствие развитой эссеистики, в частности в литера­турной, научной и философской сфере, — характерная особенность структуры российской источниковой базы. Осознание этого факта позволяет лучше понять российскую ментальность, характер взаимо­связи личности и общества.

Исповедь

Исповедь — вид философских произведений, утверждающих уни­кальность человеческой индивидуальности. Такое предназначение дан­ного вида исторических источников сближает их с эссеистикой.

Жанр исповеди нельзя отнести к распространенным, но он прин­ципиально важен для понимания источников нового времени. Во-пер­вых, необходимо строго разграничивать «исповедь» в системе источ­ников нового времени от средневековых источников с тем же назва­нием (например, «Исповедь блаженного Августина»). Средневековые источники носят явно выраженный теологический и нравоучитель­ный характер.

Начало этому виду в системе источников нового времени положи­ла «Исповедь» Ж.-Ж. Руссо, написанная во второй половине 1760-х

³⁰ Мишель Монтень. Опыты: В 3 кн. М, 1992. Кн. 1. С. 5.

годов. Давайте разберемся, какова цель создания этого произведения. Ведь если ориентироваться только на формальные признаки, приня­тые в отечественной историографии при характеристике мемуаров, то мы вполне смогли бы отнести произведение Руссо к мемуарам. В самом деле, в центре повествования — личность автора, он по памя­ти воспроизводит события своей жизни, а понятие об «историческом самосознании» как первичной социальной функции мемуаристики слишком расплывчато для того, чтобы использовать его в качестве практического критерия. Руссо, казалось бы, не отбирает события, пишет обо всем, о чем вспомнит, вплоть до мелочей, и в этом он похож на Болотова, но произведение Руссо содержит еше более мел­кие, малозначимые детали его жизни, поскольку ему важно утвердить самоценность своей индивидуальности во всех ее проявлениях.

Итак, произведение Руссо философского характера, смысл его в утверждении уникальности человеческой индивидуальности в проти­вовес общепринятому мнению эпохи Просвещения о единообразии

природы человека.

Другие известные нам исповеди носят также философский харак­тер (не забудем при этом, что этика — часть философии).

В российской традиции отметим два произведения — «Исповедь» Л. Н. Толстого и «Самопознание» Н. А. Бердяева. Бердяев, заявив, что цель мемуарных произведений «запечатлеть бывшее», продолжает свою мысль:

«<...>К бывшему принадлежат, конечно, и мысли и чувства авто­ров. Моя книга не принадлежит вполне ни к одному из этих типов. Я никогда не писал дневника. Я не собираюсь публично каяться. Я не хочу писать воспоминаний о событиях жизни моей эпохи, не такова моя главная цель. Это не будет и автобиографией в обычном смысле слова, рассказывающей о моей жизни в хронологическом порядке. Если это и будет автобиографией, то автобиографией философской, историей духа и самосознания. Воспоминание о прошлом никогда не может быть пассивным, не может быть точным воспроизведением и вызывает к себе подозрительное отношение. Память активна, в ней есть творческий, преображающий элемент, и с ним связана неточ­ность, неверность воспоминания. Память совершает отбор, многое она выдвигает на первый план, многое же оставляет в забвении, иног­да бессознательно, иногда же сознательно. Моя память о моей жиз­ни и моем пути будет сознательно активной, то есть будет творческим усилием моей мысли, моего познания сегодняшнего дня. Между фактами моей жизни и книгой о них будет лежать акт познания, кото­рый меня более всего и интересует<...>

<...>В книге, написанной мной о себе, не будет выдумки, но бу­дет философское познание и осмысливание меня самого и моей жизни. Это философское познание и осмысливание не есть память о бывшем, это есть творческий акт, совершаемый в мгновении настоя-

щего. Ценность этого акта определяется тем, насколько он возвыша­ется над временем, приобщается ко времени экзистенциальному, то есть к вечности... Книга эта откровенно и сознательно эгоцентричес­кая. Но эгоцентризм, в котором всегда есть что-то отталкивающее, для меня искупается тем, что я самого себя и свою жизненную судь­бу делаю предметом философского познания. Я не хочу обнажать души, не хочу выбрасывать во вне сырья своей души. Эта книга по замыслу своему философская, посвященная философской пробле­матике. Дело идет о самопознании, о потребности понять себя, ос­мыслить свой тип и свою судьбу. Так называемая экзистенциальная философия, новизна которой мне представляется преувеличенной, понимает философию как познание человеческого существования и познание мира через человеческое существование. Но наиболее экзистенциально собственное существование. В познании о себе самом человек приобщается к тайнам, неведомым в отношении к другим. Я пережил мир, весь мировой и исторический процесс, все события моего времени как часть моего микрокосма, как мой ду­ховный путь<...>

<...>То, что носит характер воспоминаний и является биографи­ческим материалом, написано у меня сухо и часто схематично. Эти части книги мне нужны были для описания разных атмосфер, через которые я проходил в истории моего духа. Но главное в книге не это, главное — самопознание, познание собственного духа и духовных исканий. Меня интересует не столько характеристика Среды, сколь­ко характеристика моих реакций на среду».

Сопоставление приведенных примеров заставляет сделать вывод о нарастающем влиянии социальной среды на индивидуальность. В произведении Бердяева социальный фон гораздо более ощутим, чем в «Исповеди» Ж.-Ж. Руссо.

Периодическая печать

Периодическая печать — вид исторических источников, представ­ленный долговременными изданиями периодического характера, функ­циями которых является организация (структурирование) обществен­ного мнения, осуществление идеологического воздействия государ­ства, обратной связи в системе управления, информационное обслуживание экономической деятельности в сфере частного пред-при ни мател ьства.

Периодическая печать делится натри разновидности: газеты, жур­налы, повременные издания государственных учреждений, обществен­ных организаций и научных обществ. Из перечисленных разновиднос­тей газеты наиболее полно репрезентируют эволюцию вида и дают материал для сравнительного исследования.