Глава 1 XVIII век — от рационализма К романтизму

О том, какие проблемы приходится решать человеку, верящему не

в Бога, а в Разум

И о том, чем ему может помочь историческая наука

Богата и обширна область истории, в круг ее входит весь нравственный мир.

Иоганн Фридрих Шиллер

Основное положение: первыми по времени возникновения задачами исторической науки были морально-этические — давать человеку нравоучительные примеры и смягчать страх смерти.

1. От средних веков к новому времени

«То be or not to be» — известный каждому вопрос Гамлета, принца датского. Но продолжим цитату (уже в переводе М. Лозинского):

Быть или не быть — таков вопрос; Что благородней духом — покоряться Пращам и стрелам яростной судьбы Иль, ополчась на море смут, сразить их Противоборством? Умереть, уснуть И только... <...> Умереть, уснуть. Уснуть!

И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность;

Какие сны приснятся в смертном сне...

<...> Кто бы плелся с ношей,

Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,

Когда бы страх чего-то после смерти —

Безвестный край, откуда нет возврата

Земным скитальцам, — волю не смущал,

Внушая нам терпеть невзгоды наши

И не спешить к другим, от нас сокрытым?'

Давайте задумаемся, о чем идет речь в этом знаменитом монологе. Во-первых, Гамлет находится в сложной и непривычной для человека времен Шекспира ситуации выбора. Он, и только он сам, должен принять решение. Что его смущает? Нельзя сказать, что Гамлет не верит в Бога, но, по-видимому, какое-то сомнение в реальности хри­стианской картины загробной жизни его посещает.

И это проблемы не только литературного персонажа — принца датского, но и вообще человека нового времени, в отличие от челове­ка средневекового.

С какими проблемами и почему сталкивается человек нового вре­мени? Конечно, у каждого могут быть свои проблемы, но выделим общее.

В первой половине XVI в. Николай Коперник создает учение «Об обращениях небесных сфер», которое объясняет видимое движение небесных светил вращением Земли вокруг Солнца. Но ведь человек привык к тому, что именно Солнце всходит и заходит. «Не верь глазам своим», — говорил в подобных случаях Козьма Прутков. «Сомневайся во всем», — скажет спустя столетие в 30-40-е годы XVI в. Рене Декарт.

Не верили своим глазам уже современники Коперника — великие художники Возрождения Леонардо да Винчи, Микеланджело. Они разработали учение о перспективе, позволяющее скорректировать видимую картину, сделать ее более правильной, чем воспринимает человек. Они изучали анатомию, с тем чтобы правильно рисовать тело человека или лошади².

Современником Коперника и титанов Возрождения был Христо­фор Колумб. В эпоху Великих географических открытий для европейца мир стал большим и, что еще более важно, разнообразным, он уви­дел, что на Земле живут Другие.

Все эти явления взаимосвязаны. Аксонометрия, свойственная сред­невековому изобразительному творчеству, позволяла точно переда­вать ближайшее пространство, соответствуя мироощущению «Я» в его ближайшем окружении.

¹ Шекспир У. Избранное: В 2 т. М., 1999. Т. 1. С. 204.

³ См.: Раушенбах Б. В. Как мы видим сегодня (Построение пространства карти­ны как функция мироошущения)//Раушенбах Б. В. Пристрастие. М., 1997. С. 105-117.

«...искусство эпохи Ренессанса с ее теорией перспективы было отра­жением очередного эпохального достижения человечества — завоева­нием "Я" человека не только своего ближайшего окружения, но рас­пространением этого "Я" на всю Вселенную, возникновению ощуще­ния принадлежности этого "Я" ко всему необъятному Космосу».

Б. В. Раушенбах³

Конечно, можно возразить, что не каждый плавал за моря-океа­ны, не каждый знал об открытии Коперника и уж тем более не каж­дый занимался живописью. Но с развитием торговли все больше и больше людей если и не плавали в Вест-Индию, то ездили в соседний город и видели, что там такие же люди, как они, но живут и думают по-другому.

«...во время путешествий я убедился, что люди, имеющие понятия, противоречащие нашим, не являются из-за этого варварами или ди­карями и многие из них так же разумны, как и мы, или даже более разумны. Тот же человек, с тем же умом, воспитанный с детства среди французов или немцев, становится иным, чем он был бы, живя среди китайцев или каннибалов».

Рене Декарт*

С именем Декарта связывают эпистемологический поворот в фи­лософии. В 1637 г. он публикует «Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках».

Декарт сформулировал четыре принципа критического познания, на долгие годы определившие развитие методологии в целом:

«Первое — никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т.е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представля­ется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению. Второе — делить каждую из рассматривае­мых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить. Третье — располагать свои мысли в определен­ном порядке, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее слож­ных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в есте­ственном ходе вещей не предшествуют друг другу. И последнее — делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватыва­ющие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено»⁵.

³ Раушенбах Б. В. Указ. соч. С. 115.

⁴ Декарт Р. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыс­кивать истину в науках//Соч.: В 2 т.: Пер. с лат. и фр. М., 1989. Т. 1. С. 259.

⁵ Там же. С. 260.

На этих принципах базируется критический метод, позволяющий добыть научную истину. Следует обратить внимания, что для Декарта истина может быть только одна:

«...существует лишь одна истина касательно каждой вещи и кто на­шел ее, знает о ней все, что можно знать»⁶.

Декарт убежден во всемогуществе правильного метода:

«Таким образом, если воздерживаться от того, чтобы принимать за истинное что-либо, что таковым не является, и всегда соблюдать по­рядок, в каком следует выводить одно из другого, то не может суще­ствовать истин, ни столь отдаленных, чтобы они были недостижимы, ни столь сокровенных, чтобы нельзя было их раскрыть»⁷.

Общеизвестно, что Декарт не придавал истории статуса науки и его «Рассуждение...» относится преимущественно к другим областям знания. Но в новое время картезианство не только научная методоло­гия, но и способ мышления, и в качестве такового оно не могло не проявиться при писании истории.

«Рассуждение...» примечательно еще и тем, что Декарт самым тес­ным образом связывает эпистемологию и этику. И их неразрывность в большей или меньшей мере будет ощущаться на протяжении после­дующих веков. Вспомним хотя бы перекликающиеся названия двух трактатов Иммануила Канта «Критика чистого разума» и «Критика практического разума». Логика рассуждений Декарта такова. Во-пер­вых, Декарт осознает невыносимую сложность жизни человека, кото­рый соберется последовать его совету: «Сомневайся во всем». Он чес­тно предупреждает тех, кто собрался вступить на этот путь:

«Само решение освободиться от всех принятых на веру мнений не является примером, которому всякий должен следовать. Есть только два вида умов, ни одному из которых мое намерение ни в коей мере не подходит. Во-первых, те, которые, воображая себя умнее, чем они есть на самом деле, не могут удержаться от поспешных суж­дений и не имеют достаточно терпения, чтобы располагать свои мыс­ли в определенном порядке, поэтому, раз решившись усомниться в воспринятых принципах и уклониться от общей дороги, они никогда не пойдут по стезе, которой следует держаться, чтобы идти прямо, и будут пребывать в заблуждении всю жизнь. Во-вторых, те, которые достаточно разумны и скромны, чтобы считать себя менее способ­ными отличить истину от лжи, чем другие, у кого они могут поучиться; они должны довольствоваться тем, чтобы следовать мнениям других, не занимаясь собственными поисками лучших мнений»*.

⁶ Декарт Р. Указ. соч. С. 262.

'Тамже. С. 261.

⁸ Там же. С. 258-259.

Но если все-таки человек решит вступить на этот тернистый путь, то для того,

«...чтобы не быть нерешительным в действиях, пока разум обязывал меня к нерешительности в суждениях, и чтобы иметь возможность прожить это время как можно более счастливо, я составил себе на­перед некоторые правила морали...»⁹.

Итак, чтобы не оказаться в положении сороконожки, которая, задумавшись, какой ногой сделать следующий шаг, вообще не смогла больше стронуться с места, необходимо следовать строгим этическим правилам. Ведь не случайно Кант назовет этику «практическим разу­мом».

Прислушаемся к советам Декарта, ведь они на протяжении уже более чем трех с половиной столетий сохраняют свою полезность.

«Во-первых, повиноваться законам и обычаям моей страны, неотступ­но придерживаясь религии, в которой, по милости Божией, я был вос­питан с детства, и руководствуясь во всем остальном наиболее уме­ренными и чуждыми крайностей мнениями, сообща выработанными самыми благоразумными людьми, в кругу которых мне предстояло жить. <...>

Моим вторым правилом было оставаться настолько твердым и реши­тельным в своих действиях, насколько это было в моих силах, и с не меньшим постоянством следовать даже самым сомнительным мнени­ям, если я принял их за вполне правильные... Так как житейские дела часто не терпят отлагательств, то несомненно, что если мы не в со­стоянии отличить истинное мнение, то должны довольствоваться наи­более вероятным. <...>

Третьим моим правилом было всегда стремиться побеждать скорее себя, чем судьбу... изменять свои желания, а не порядок мира и вообще привыкнуть к мысли, что в полной нашей власти находятся только наши мысли и что после того, как мы сделали все возможное с окружающими нас предметами, то, что нам не удалось, следует рассматривать как нечто абсолютно невозможное»¹⁰.

И именно решению этой задачи — поиска моральных образцов, которым нужно следовать, — призвана была способствовать истори­ческая наука, базирующаяся на картезианских принципах, не только эпистемологических, но и этических.

⁴ Декарт Р. Указ. соч. С. 263. ¹⁰ Там же. С. 263-265.

2. Становление истории как науки

История как наука возникает в рамках рационализма. Метод ре­конструкции отдельных фактов-событий и их последовательности в этот период фактически основывался на учении о методе Декарта.

Критический метод последовательно реализуется историками Про­свещения. Английский историк конца XVII — первой половины XVIII в. лорд Болингброк именно на основе критического метода формулиру­ет свою основную задачу:

«Мы должны тщательно и беспристрастно исследовать основания, и когда обнаружим, что они маловероятны или вовсе невероятны, бу­дет нелепо ожидать чего-либо лучшего в воздвигнутом на таком фун­даменте сооружении. Осуществить такое исследование необходи­мо, чтобы мы из-за своей неосведомленности безоговорочно не приняли на веру мнение авторитетов...»¹¹.

Болингброк рассматривает историческое знание как знание вы­водное, получаемое полностью из исторических источников, и с этим связывает границы возможностей исторического познания:

«Когда неполнота обусловлена отсутствием исторических записей — или тем, что они первоначально не велись, или тем, что они были утрачены в результате опустошения стран, истребления народов и других бедствий, происходивших в течение многих лет, или же тем, что фанатизм, злой умысел и соображения политики соединили свои усилия, чтобы уничтожить их намеренно, — мы должны смириться со своим неведением, и в этом нет большой беды»¹².

Не стоит разъяснять, что если историк не видит большой беды в недостатке исторических данных, то это означает, что его интересует не непрерывный исторический процесс, а отдельные исторические события.

Эпистемология рационализма, базирующаяся на картезианстве, требовала критического отношения к фактам, что привело историков к необходимости сопоставления данных разных источников. Болинг­брок так описывает основания критического метода в истории:

«Защищенный от обмана, я могу смириться с неосведомленностью. Но когда исторические записи не полностью отсутствуют, когда одни из них были утрачены или уничтожены, а другие сохранены и полу­чили распространение, тогда мы подвергаемся опасности быть об­манутыми; и поистине должен быть слеп тот, кто принимает за прав­ду историю какой бы то ни было религии или народа, а в еще боль-

¹¹ Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. М., 1978. С. 9.

¹² Там же. С. 48-49.

шей мере — историю какой-либо секты или партии, не имея воз­можности сопоставить ее с другой исторической версией. Здраво­мыслящий человек не будет так слеп. Не на единственном свиде­тельстве, а на совпадении свидетельств станет он утверждать истори­ческую истину. Если совпадения нет вовсе, он не будет доверять ничему; если оно есть хоть в чем-то немногом, он соразмерит соответственно свое согласие или несогласие. Даже слабый луч света, блеснувший из чужеземного исторического повествования, часто разоблачает целую систему лжи; и даже те, кто заведомо извращает историю, нередко выдают себя в результате невежества или небрежности».

Болингброк последовательно обосновывает значение метода кри­тики исторических источников, указывая на необходимость не только фактографического сопоставления разных свидетельств, но и учета цели и обстоятельств их создания:

«...когда историй и исторических хроник вполне достаточно, то даже те, что ложны, способствуют обнаружению истины. Вдохновляемые разными страстями и задуманные во имя противоположных цепей, они противоречат друг другу, а противореча, — выносят друг другу обвинительный приговор. Критика отделяет руду от породы и извле­кает из различных авторов всю историческую правду, которая лишь частично могла быть найдена у каждого из них в отдельности; крити­ка убеждает нас в своей правоте, когда она основывается на здравом смысле и излагается беспристрастно»¹³.

Таким образом, для историков эпохи Просвещения исторический источник вполне определенно является объектом сравнительного ис­следования.

Отметим еще один аспект критики исторических источников, на который также обратили внимание историки Просвещения, в том числе Болингброк, — необходимость изучения личности автора исто­рического источника:

«Когда искренность при изложении факта вызывает сомнение, мы добываем истину, сопоставляя различные сообщение, подобно тому как мы высекаем огонь, ударяя сталью о кремень. Когда суждения производят впечатление пристрастных, мы можем сделать выводы самостоятельно или принять суждения авторов, сделав известные по­правки. Достаточно немного природной проницательности, чтобы определить, какая нужна поправка — в зависимости от конкретных обстоятельств жизни авторов или общего склада их ума, и тем самым нейтрализовать воздействие этих факторов»¹⁴.

¹³ Болингброк. Указ. соч. С. 49.

¹⁴ Там же. С. 50.

5 - 6867

Таким образом, уже в рамках рационалистической философии зарождается критическое отношение к сообщениям исторических ис­точников, что приводит к их сопоставлению как к одному из основ­ных методологических требований. Однако в качестве критерия сопо­ставления, основания выбора между свидетельствами, которые про­тиворечат друг другу, выступает исключительно «здравый смысл» историка.

Мы уже отмечали взаимосвязь между картезианским методом и преобладающей в этот период нравоучительной функцией историчес­кого знания. Болингброк приводит вполне картезианское обоснова­ние действенности исторических примеров:

«...когда нам приводят примеры, то они как бы обращены к нашим чувствам и рассудку, что нам льстит. В этом случае знания словно исходят от нас самих: мы сами формулируем общее правило, исходя из своего личного опыта, и уступаем фактам, противясь абстрактным построениям»¹⁵.

Каким же образом эти установленные критическим методом фак­ты связывались друг с другом? Принципиально важно, что история еще не осмысливается как процесс: для философов и историков вплоть до эпохи Просвещения история представляет собой собрание фактов, которые могут служить образцами, примерами. Болингброк писал:

«...изучение истории кажется мне из всех других занятий наиболее подходящим, чтобы воспитывать в нас личную и общественную доб­родетель»¹⁶.

Младший французский современник лорда Болингброка Габри-эль-Бонно де Мабли начинает свой трактат «Об изучении истории» с введения, которое называется «История должна быть школой поли­тики и нравственности», где он пишет, адресуясь Его Светлости принцу Пармскому:

«Старайтесь, Ваша светлость, сохранить в себе эти первые чувства, порожденные чтением древней истории. Восхищение перед велики­ми образцами древности откроет Вашей душе любовь к подлинной славе и заставит Вас опасаться пороков, общих для всех людей, и предубеждений, свойственных государям»¹⁷.

Впрочем, еще у византийского автора второй половины X в. Льва Диакона мы находим аналогичное рассуждение:

 

¹⁵ Болингброк. Указ. соч. С. 12.

¹⁶ Там же. С. П.

¹⁷ Мабли Г.-Б. де. Об изучении истории. О том, как писать историю: Пер. с фр. М., 1993. С. 8.

«Если и имеется какое-либо из благ, приносящих пользу в жизни, то во всяком случае не меньше, а больше всего оказывает нам услуги, является необходимой и полезной история. Она вскрывает разнооб­разные и многоразличные деяния, которые возникают и естествен­ным порядком, под влиянием времени и обстоятельств, и в особенно­сти по произвольному решению лиц, занимающихся государствен­ными делами, и учит людей одно одобрять и ставить себе в качестве образца, другого же гнушаться и избегать, чтобы не осталось в неиз­вестности и проводилось в жизнь все полезное и ценное и чтобы никто не делал попыток ввергнуть себя в ужасные и вредные начина­ния»¹⁸.

Причины «антиисторичности» философии Просвещения вскры­вает Коллингвуд. Он показывает, насколько внеисторична была осно­ва их мировоззрения — воинствующая антирелигиозность:

«Такие слова, как "религия", "священник", "средние века", "варвар­ство", были для просветителей не историческими, или философски­ми, или социологическими понятиями... но просто бранными выра­жениями, имеющими эмоциональное, а не концептуальное значе­ние. Но коль скоро таким терминам, как "религия" или "варварство", приписывается какое-то концептуальное значение, объекты, обозна­чаемые ими, следует рассматривать как нечто, сыгравшее положи­тельную роль в человеческой истории, как нечто, имевшее ценность в свое время, а не просто как зло и заблуждение»".

Когда история не рассматривается как процесс, не ставится и за­дача ее целостного осмысления. Критерии для оценки фактов черпа­лись преимущественно в сфере моральных категорий. Что же касается оценки крупных исторических периодов, историки этой эпохи разде­ляли всю историю на эпоху варварства и на современный им век Про­свещения.

Но мы не можем согласиться с Шидером, который пишет:

«Историография Просвещения не знала сравнительного метода в строгом смысле этого слова»²⁰.

Хотя, возможно, дело здесь в том, что Шидер недостаточно четко проясняет, что имеет в виду, говоря о «сравнительном методе в стро­гом смысле слова». Шидер считает, что, сравнивая отдаленные эпохи или неевропейские культуры с современной им эпохой, историки Просвещения применяли сравнение почти инстинктивно, как сред-

^1Й Лев Диакон. История. М., 1988. С. 7.

¹⁹ Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография, М., 1920. С. 75. ^го Шидер Т. Возможности и границы сравнительных методов в исторических науках//Философия и методология истории: Сб. ст. М., 1977. С. 146.

ство «парадигматического доказательства основной идеи». А основная идея заключалась в выявлении «тождественности человеческого рода в любых его проявлениях».

Но в таком случае, по-видимому, вполне справедливым будет ут­верждение, что для историков Просвещения задача сравнения — вы­явление общего в различных исторических феноменах. Этот факт, на наш взгляд, заслуживает особого внимания. Аналитически сравнение начинается с установления сходства, изоморфности сравниваемых объектов. Здесь мы видим, что в процессе развития истории как науки выявление общего, в качестве осознанной цели исследования и гене­тически предшествует выявлению различий.

Подтверждение этому мы находим и в текстах самих историков. Болингброк пишет:

«Сравнивая при изучении истории опыт других людей и эпох с нашим собственным, мы совершенствуем общечеловеческий опыт; мы по­ступаем подобно тому, как это делается в философии, — сводим все абстрактные теории и общие правила человеческого поведения к их первоосновам»²'.

Сравнение выступает как способ обобщения, создания отвлечен­ного понятия, с его помощью, по мнению Болингброка,

«...каждый человек может... ежедневно продвигаться к тем идеям, к тем предвечным сущностям,...которые недоступны человеческим существам на практике, но в наибольшем приближении к которым состоит совершенство нашей природы...»²².

Еще один способ обобщения предлагает Мабли. Он пишет о неце­лесообразности в историческом повествовании злоупотребления мель­чайшими подробностями:

«Сколь бы ни были необходимы эти подробности, пусть историк, ко­торый хочет просвещать и одновременно нравиться... выбирает сре­ди них те, что наиболее способны сделать истину возбуждающей и приятной для ума»²³.

Вполне очевидно, что такой отбор невозможен без сопоставле-

ния.

Остановимся и на другом аспекте этой проблемы. Выше мы уже отмечали, что историография Просвещения остается по-прежнему преимущественно фактографичной. Но можно заметить и новое ее свойство — напряженный поиск причинно-следственных связей, ра-

²¹ Болингброк. Указ. соч. С 54.

²² Там же.

^и Мабли Г.-Б. де. Указ. соч. С. 173.

циональных объяснений в истории. Прослеживание цепочек причин­но-следственных связей служило объединяющим фактором в истори­ческом исследовании. А достижение целостности невозможно без вы­явления специфики составляющих. Таким образом, сравнение как способ обобщения дополняется поиском различий частей целого.

Приведем (с некоторыми сокращениями) пример такого рассужде­ния из V письма «Об изучении и пользе истории» лорда Болингброка:

«Есть монархия, также абсолютная монархия •— я имею в виду китай­скую, — где управление осуществляется со времени установления татарского господства по приказаниям государя несколькими разря­дами мандаринов и в соответствии с мнениями и рекомендациями советов нескольких рангов; зачисление в эти классы и разряды зави­сит от способностей кандидатов, в то время как продвижение внутри них зависит от их поведения и проведенных ими тех или иных улучше­ний. При таком правлении ни неуместно, ни смешно, чтобы любой из подданных, которого к этому побуждают обстоятельства или его способности, сделал историю средством изучения политической на­уки и готовил себя таким и любым другим способом к общественно­му служению. Это также не опасно и не приносит чести, которая стоила бы того, чтобы пренебречь опасностью, раз, согласно древне­му установлению этого правительства, частные лица, как и государ­ственные советы, имеют право делать представления государю о зло­употреблениях его администрации. Но все же люди там не обладают теми же возможностями заниматься государственными делами, ка­кие свободная форма правления по своей природе предоставляет гражданам. В нашей стране — а у нас черты свободной формы правления до сих пор, по крайней мере, сохранились — люди бывают предназначены к государственной деятельности не только благода­ря их положению и талантам, что имеет место и в других странах; многим предоставлено это право их рождением, и любой человек может посвятить себя этой деятельности и принять в той или иной степени участие в управлении независимо от того, призван он госуда­рем или нет. При абсолютизме всякое общественное служение есть служение государю, и он назначает всех тех, кто служит обществу. При свободном правлении четко определенным и основным является служение обществу...»²⁴.

Элементы сравнительного анализа разных государств присутству­ют и в VII письме «Очерки истории Европы от Пиренейского мира тысяча шестьсот пятьдесят девятого года до тысяча шестьсот восемь­десят восьмого года» и VIII письме «Продолжение того же предмета с тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года» Болингброка, посколь­ку в них он стремится дать целостную картину европейского развития.

²⁴ Бопингброк. Указ. соч. С. 69.

Таким образом, историография рационализма — и особенно ее высшее проявление в эпоху Просвещения — разработала принципы сравнительного анализа исторических источников и неотрефлексиро-ванно, но весьма активно использовала сравнение исторических яв­лений, что было обусловлено стремлением к выявлению общих начал природы человека и общества. Критерием для сравнения во всех слу­чаях выступал здравый смысл историка. Установленные таким обра­зом исторические факты выстраивались в хронологические последо­вательности и связывались в причинно-следственные цепочки также на основе «здравого смысла».

В заключение заметим, что принципы, предложенные историка­ми эпохи Просвещения, впоследствии были восприняты и другими направлениями научного исторического знания.