Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Из каких структурных элементов строится теория и что в ней главноеСодержание книги
Поиск на нашем сайте
Можно выделить два типа теоретических построений: философ-ско-умозрительные и собственно исторические. Философско-умозри-тельные теории (их классические примеры — теории Канта и Маркса—Энгельса еще будут нами рассмотрены) логически выводятся из системы аксиом и на этапе формирования вообще не касаются исторических фактов. Факты, точнее, возможность интерпретации ранее полученных знаний на основе сформулированной теории, выступают как способ ее проверки. Собственно исторические теории (например, философия истории Г.-В.-Ф. Гегеля) строятся путем обобщения исторического материала на основе сформулированной гипотезы. Конечно, не все авторы теорий исторического процесса строго последовательны в своих построениях. Но все же в основе любого исследования лежат если не строгая теория, то хотя бы смутные теоретические представления. Каким образом они обнаруживают себя в тексте научной статьи или монографии? — Через используемую историком терминологию, через понятийный аппарат исследования. Приведем наблюдение К. Поппера: «Среди теорий, которые служат предпосылками политической истории, имеются и социологические концепции — например, социология власти. Но историк, как правило, не осознает этого. Он не использует их как универсальные законы, помогающие проверить частные гипотезы. Эти теории неявно содержатся в его терминологии [выделено мной. — М. Р.]. Говоря о правительствах, нациях и армиях, он пользуется, как правило бессознательно, «моделями», полученными с помощью научного или донаучного социологического анализа»5. Например, если вы называете «поход за зипунами» Степана Разина крестьянской войной, то, по-видимому, вам не удалось избежать воздействия теории классовой борьбы как двигателя истории. Сложнее обстоит дело с таким понятием, как «Великая Октябрьская социалистическая революция». На уровне идеологии все понятно: «коммунисты» называют то, что произошло в России в октябре 1917 г., революцией, «антикоммунисты» — переворотом. Но, с точки зрения исторической теории Маркса, это событие можно скорее назвать государственным переворотом (захват власти большевиками), чем революцией, поскольку оно не привело к смене общественно-экономической формации. Итак, не все теории строго выстроены. Иногда ее исходные положения не осознаются самим автором и мы их можем воссоздать лишь Поппер К. Нищета историцизма: Пер. с англ. М., 1993. С. 167. гипотетически, ориентируясь на социокультурные условия, в которых создавалась та или иная историческая теория. Со времен О. Конта не вызывает сомнения, что в структуре социологической теории выделяется социальная статика и социальная динамика, т.е. в состав теории входит осмысление структуры общества и характера и причин его развития. В узком смысле под теорией исторического процесса можно понимать только вторую из названных составляющих социологической теории, т.е. характер и причины развития. Но тут же встает вопрос: развития чего? Ответ: «развития социума» — мало конкретен и требует выяснения его структуры, т.е. обращения к «социальной статике». Иногда под социологической теорией понимают анализ в первую очередь социальной структуры, а анализ социальной структуры в развитии называют теорией исторического процесса. Не суть важно. В конце концов о терминах не спорят, о них договариваются. И мы договоримся понимать теорию исторического процесса предельно широко и включать в нее анализ как субъекта исторического процесса, в качестве которого может выступать и индивидуум и социум, так и его, этого субъекта, развития. Не менее очевидно, что составляющие социальной структуры могут пониматься по-разному, как классы, сословия или иные социальные группы, но при всем многообразии подходов, несомненно, «мини-мальной» социальной единицей является человек. И в этом смысле он может рассматриваться в качестве универсального (в смысле включенности в любую теорию) субъекта исторического процесса. Но как это ни парадоксально, немногие авторы уделяют специальное внимание анализу социальной природы человека как субъекта истории, а тем временем — это важнейшее основание любой теории исторического процесса. Например, наиболее распространенный тип теорий исторического процесса — стадиальные теории, предполагающие, что все народы проходят одни и те же ступени исторического развития. Для них характерно представление о неизменности и одинаковости социальной природы представителей разных социумов. Напротив, представления о ментальных различиях разных народов имманентны циви-лизационным теориям. А в таких классических образцах историко-тео-ретических построений, как теории Канта и Маркса—Энгельса, представления о природе человека выступают в качестве аксиомы, на основании которой выстраивается вся теория. Специальное внимание к представлениям о природе человека в историко-теоретических конструкциях имеет смысл еще и потому, что свойственный нашему времени методологический плюрализм сопровождается мощными интеграционными тенденциями в гуманитарном знании. Но плюрализм подходов явно затрудняет интеграцию, что естественно актуализирует проблему взаимопонимания ученых. Одно из используемых гуманитариями понятий — субъект. Как и любое понятие метаязыка гуманитарного знания, оно по-разному трак- туется учеными разных специальностей. А в сфере исторического знания данное понятие по-разному раскрывается в различных теоретических построениях. Здесь необходимо кратко пояснить, почему, размышляя о субъекте истории, я предпочитаю говорить о человеке не как о субъекте исторического процесса, а о включении представлений о природе человека в историческую теорию. Иными словами, почему я отдаю предпочтение гносеологическому подходу. Дело в том, что вопрос об объективности исторического процесса явно относится к числу философских, т.е. неразрешимых вообще и уж точно — в рамках исторического знания. Не останавливаясь здесь специально на критериях строгой научности исторической теории, отмечу, что как в исследовательской, так и в социально-политической практике мы имеем дело не с самим «объективным» историческим процессом, а с тем или иным вариантом его осмысления. Люди, в том числе и политики, действуют, возможно, в объективных исторических условиях, но характер их действий зависит от их субъективного понимания этих условий. Итак, историки, специально не размышляющие о социальной природе человека, пользуются господствующими в ту или иную эпоху представлениями о человеке, свойственными обыденному сознанию, что не может не влиять на всю структуру теории. Одно из отличий человека от прочих представителей животного мира — способность к целеполаганию. Поскольку создатели теорий исторического процесса, несомненно, принадлежат к человечеству, то и их теоретическая деятельность имеет какую-либо цель. Но авторы теорий, которые стали классическими (а именно их мы будем рассматривать), не совсем вольны в своем выборе: «Мыслитель — это человек, который призван символически изобразить эпоху, как он ее видит и понимает. Он лишен какого-либо выбора. Он мыслит так, как ему должно мыслить, и истинным в конце концов является для него то, что родилось с ним как картина его мира. Он не изобретает ее, а открывает в себе. Он и сам дублирует себя ею, выразившей его в слове, оформившей смысл его личности как учение, неизменной для его жизни, ибо она идентична с его жизнью». О. Шпенглер6 И так же как от XVIII к XIX, от XIX к XX в. менялись представления о природе человека, менялось представление и о целях истории как науки. Целеполагание в научном историческом исследовании самым тесным образом связано с пониманием исторического времени. Не будет преувеличением утверждать, что категория времени — осно-
6 Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. М., 1993. Т. 1.С. 124. ва теоретических построений истории. Столь популярный у российской читающей публики в последнее время замечательный французский историк М. Блок писал, что история — это наука «о людях во времени»1. Проблема исторического времени, несомненно, актуализируется, когда национальная история рассматривается в общемировом контексте, поскольку в этом случае историк сталкивается с проблемой, которую за неимением лучшего термина назовем «проблемой синхронизации» и суть которой раскроем чуть ниже. Категория исторического времени выступает как системообразующая в историческом познании, поскольку сама потребность теоретически выстроить целостность истории, осознать историю не как набор событий, а как единый процесс возникает тогда, когда человек начинает воспринимать историческое время. В 60—80-х годах XVIII в. кардинально меняются представления о задачах и принципах исторического познания. В качестве девиза историков предшествующей эпохи можно взять слова лорда Болингброка: «Защищенный от обмана, я могу смириться с неосведомленностью»*. Не стоит разъяснять, что если историк «может смириться с неосведомленностью», то это означает, что его интересуют не непрерывный исторический процесс, а отдельные исторические события. Сравним для наглядности с Л. П. Карсавиным: «Историк часто страдает от недостатка фактических данных»9. По-иному смотрит на историю современник Болингброка Джам-баттиста Вико. Размышляя «об общей природе наций». Основывая свои рассуждения на хронологической таблице, Вико формулирует основания новой науки, которые нужны для того, чтобы согласовать друг с другом События Достоверной Истории, замечая при этом, что «до сих пор казалось, что у них нет никакой общей основы, никакой непрерывной последовательности, никакой связи между собой»10, И хотя, как мы уже отмечали, Джамбаттисто Вико (1668-1744) и лорд Болингброк (1678—1751) были современниками, а «Письма об изучении и пользе истории» (1735) были написаны десятью годами позже, чем «Основания новой науки об общей природе наций» (1725 г. — первое издание), они представляют разные типы исторического мышления. И трудно не согласиться с Р.Дж. Коллингвудом, который писал, что Вико «слишком опередил свое время, чтобы оказать сильное непосредственное влияние»1'. 7 Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1986. С. 18. 8 Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. М., 1978. С. 49. 9 КарсаеинЛ. П. Философия истории. СПб., 1993. С. 84. 10 Там же. С. 72. 11 Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 69. Идея непрерывности исторического процесса была актуализирована в немецкой историософии в 80-е годы XVIII в. В трактате Иоганна Готфрида Гердера «Идеи к философии истории человечества» мы находим интересный образ времени. «Так разве не упорядочены времена, как упорядочены пространства? А ведь время и пространство — близнецы, и одна у них мать — судьба»12. Вполне ясно здесь выражена идея времени как «четвертого измерения» — «время и пространство— близнецы». Аналогичное линейное восприятие времени мы можем обнаружить и у Канта, но сразу заметим, что не претендуем здесь на сколько-нибудь полный анализ кан-товской концепции времени в целом, вычленяя лишь один аспект, зафиксировавшийся в обыденном сознании. «Время имеет только одно измерение: различные времена существуют не вместе, а последовательно... Различные времена суть лишь части одного и того же времени... мы... представляем временную последовательность с помощью бесконечно продолжающейся линии, в которой многообразное составляет ряд, имеющий лишь одно измерение»13. Представляется, что такое «пространственное» восприятие времени, в виде некоторой хронологической шкалы, визуализацию которой можно обнаружить в любом школьном учебнике, остается до сих пор преобладающим. Сформулированное Гердером представление об историческом времени оказалось очень устойчивым. Оно прочитывается во множестве исторических сочинений. Оно, по-видимому, является наиболее свойственным обыденному сознанию. Такое представление претерпело в XX в. лишь незначительные изменения: «...время истории — это плазма, в которой плавают феномены, это как бы среда, в которой они могут быть поняты» (М. Блок)14. М. Блок обращает внимание на существенную особенность восприятия времени истории. Историк выясняет по преимуществу не продолжительность того или иного события, а его расположение во временном континууме, «его конкретное хронологическое место». Впрочем, эту мысль нельзя назвать оригинальной. Аналогичное рассуждение мы обнаруживаем и в «Закате Европы» Шпенглера, который, С. 9. Гердер И.-Г. Идеи к философии истории человечества: Пер. с нем. М., 1977. ]1 Кант ff. Соч.: В 6 т. М., 1964. Т. 3. С. 136-138. 14 Блок М. Указ. соч. С. 18-19. размышляя о различии познания «мира-как~истории» и «мира-как-природы», в ряду многих оппозиций специально выделяет «весьма многозначительную противоположность — сферу применения хронологического числа от сферы применения математического числа»15. И поясняет в примечании: «Счисление времени, интуитивно вполне понятное наивному человеку, отвечает на вопрос "когда", а не на вопрос "что" или "сколько"». Не будем здесь подробно останавливаться на причинах изменений в восприятии исторического времени. Очевидно, что их невозможно осмыслить без обращения к христианской теологии. Ведь даже при самом поверхностном взгляде ясно, что христианская история протяженна во времени. Кроме этого, существенны и иные социокультурные факторы. Обратим внимание лишь на один аспект, который в 1789 г. во вступительной лекции к курсу всеобщей истории в Йенском университете выделил И. Ф. Шиллер: «Открытия, которые сделали европейские мореплаватели в отдаленных морях и отдаленных континентах, дают нам столь же много поучительного, сколь и интересного. Они познакомили нас с народами, которые находятся на самых различных ступенях культуры и сходны с детьми разных возрастов, которые стоят вокруг взрослого и на живом примере напоминают ему, чем он сам был и из чего вырос»16. Важно подчеркнуть, что различия народов были осмыслены как, условно говоря, «хронологические», т.е. разнообразие народов объяснялось не разнообразием возможных культур, а фактически нахождением на разных ступенях одной культуры или, иными словами, пребыванием в разном историческом времени. И здесь мы сталкиваемся с любопытным психологическим парадоксом стадиальных теорий исторического процесса, наиболее разработанной из которых является марксистская теория общественно-экономических формаций. Получается, что мы рассматриваем современные нам народы (т.е. — подчеркнем еще раз — людей, живущих одновременно с нами) как древние. Достаточно вспомнить, что известная работа Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собствен- 15 Шпенглер О. Указ. соч. С. 132. 16 Шиллер И.~Ф. В чем состоит изучение мировой истории и какова цель этого изучения//Собр. соч.: В 8 т. Исторические работы. М.; Л., 1937. Т. VII. С. 600. ности и государства» имеет подзаголовок «В связи с исследованиями Льюиса Г. Моргана», которые в свою очередь были выполнены преимущественно на этнографическом материале. Практически Энгельс, в полном соответствии с методологическим принципом, сформулированным Шиллером, «провидит» начала истории на основе исследования современных ему народов. Предельно ясно это противоречие выражено у Зигмунда Фрейда, который в «Тотем и табу» пишет, что доисторический человек «...а известном смысле,., является нашим современником. Еще живут люди, о которых мы думаем, что они очень близки первобытным народам, гораздо ближе нас, и в которых мы поэтому видим прямых потомков и представителей древних людей»17. Таким образом, если мы, вслед за Гердером, воспринимаем время как «четвертое измерение», в виде хронологической шкалы, то как только мы выходим за пределы национальной истории и приступаем к сравнительно-историческому исследованию, мы сталкиваемся с существенными проблемами восприятия времени. Нам остается только перейти от хронологической шкалы к синхронным таблицам — также весьма распространенной форме репрезентации исторического процесса. Но вполне очевидно, что синхронные таблицы не снимают проблему. Однако одновременно у Гердера присутствует и более сложная мысль о наличии в настоящем прежде бывшего. Обратимся к продолжению высказывания Гердера: «Пространства полны мудрости, а времена полны мнимого хаоса, и, однако.- человек сотворен, очевидно, чтобы искать порядок, чтобы внести ясность в свой малый промежуток времени, чтобы грядущее строить на прошедшем, — иначе зачем человеку память, зачем воспоминания? Но если времена надстраиваются друг над другом, то разве целое, разве весь человеческий род не превращается в безобразное циклопическое строение, где один сносит то, что сложил другой, где веками стоит то, что не должно было строиться вовсе, и где все воздвигнутое спустя всего несколько веков ломается и обращается в груду мусора и щебня и под этой грудой тем покойнее, чем неустойчивей она, живет робкое племя людей?»'8. Эта идея Гердера также в разных формах осмысливается в последующей философской традиции. Итак, мы видим, что существуют разные подходы к проблеме исторического времени. Где найти критерий для их сравнения? Когда 17 Фрейд 3. Тотем и табу//Фрейд 3. «Я» и «ОНО»: Труды разных лет/Пер, с нем. Тбилиси, 199). Кн. 1.С. 197. 13 Гердер И.-Г. Указ. соч. С. 9. мы пытаемся осмыслить любое действие в обыденной жизни, мы прежде всего задаемся вопросом о его целях. Почему-то, размышляя об историческом познании, мы об этом часто забываем. Историки не всегда задумываются о смысле своих усилий и работают скорее по привычке, в силу традиции или из персональной любознательности. Зададим простой вопрос: историк, очевидно, исследует прошлое, но что его при этом интересует? И оставаясь в рамках проблемы исторического времени, мы получим три варианта ответа: прошлое ради прошлого, прошлое ради настоящего и прошлое ради будущего. Каждый из вариантов ответа влечет за собой выстраивание определенной системы исторического знания. А теперь попытаемся обосновать мысль, которая может показаться парадоксальной: историческое время воспринимается протяженно (т.е. мы можем говорить о временном пространстве, о временном континууме) только тогда, когда целью исторического познания является настоящее. В качестве аксиомы (на уровне здравого смысла) примем мысль о том, что человека с практической точки зрения интересует настоящее и будущее, поскольку это те временные сферы, в которых возможно действовать для достижения какой-либо цели, возможно выбирать вариант поведения, а интерес к прошлому должен как-то соотноситься либо с задачей понимания настоящего, либо с задачей предвидения будущего, а в идеале и с тем и с другим. Рассмотрим выделенные варианты. 1. Цель исторического познания — прошлое. До конца XVIII в. такой взгляд на историю был преобладающим. Поскольку история не рассматривалась как единый процесс, то и события прошлого не могли быть помещены в единое историческое пространство, а следовательно, и не могли работать на понимание настоящего или на предвидение будущего. История давала нравоучительные примеры. Нравоучительный пример, конечно, должен представать в ореоле древности, но в конечном счете его хронологическое место не столь и важно. К тому же нелишне вспомнить, что философия в XVIII в. имела дело только с «вечным», т.е. вневременным. Именно поэтому введенное Вольтером словосочетание «философия истории» звучало столь необычно и потребовало от Гегеля не только «разъяснения», но и «оправ да них»19- В XIX в. идея изучения истории ради истории также была весьма популярна. Собственно методологические основания такого подхода в XIX в. были уже существенно иными. Системообразующим принципом отношения к истории как к «чистой» (в отличие от прикладной) науке стал разработанный Леопольдом фон Ранке принцип историз- -В.-Ф. Указ. соч. С. 63 и след. ма. Но по сути историки, исповедующие этот принцип, старались, так же как и их предшественники, замкнуть свою науку на прошлое, оторвать ее от настоящего, но в отличие от историков XVIII в. они делали это вполне сознательно, противопоставляя такое понимание исторической науки попыткам актуализации исторического знания. 2. Цель исторического познания — настоящее. В пределах этой позиции рассмотрим два подхода, представленных соответственно в конце XVIII в. Шиллером и в начале XIX в. Гегелем. Шиллер перемещает внимание историка с прошлого на настоящее. В уже упоминавшейся лекции он, обращаясь к своим слушателям, говорит: «Даже тот факт, что мы сошлись с вами здесь в данный момент, на данной ступени национальной культуры, с этим языком, нравами, гражданскими правами, свободой совести, — быть может, даже это есть результат всех предшествовавших событий мировой истории. Во всяком случае, нужна вся мировая история, чтобы объяснить этот отдельный момент»20. Отношение Шиллера к историческому времени интересно своей амбивалентностью. С одной стороны, Шиллер считает необходимым располагать исторические факты последовательно, выстраивать их в причинно-следственные цепочки, что делали историки и до него, поскольку категория причинно-следственности вообще свойственна человеческому разуму. С другой стороны, у Шиллера мы обнаруживаем истоки и иного подхода к историческому времени, когда события прошлых времен рассматриваются как включенные в актуальное состояние общества. «Даже в повседневных отправлениях нашей гражданской жизни, — пишет Шиллер, — мы неизбежно являемся должниками прошлых веков. Наша культура получает проценты с самых различных периодов человеческой истории, как наша роскошь питается дарами самых отдаленных частей земного шара»21. Конечно, в этой образности чувствуется перо поэта, но поэтичность не лишает образ его абсолютной точности. Совершенно очевидно, что Шиллер, рассматривая некоторые факты истории как актуально существующие, не отходит от «пространственного» восприятия времени, однозначно сопоставляя временную и пространственную отдаленность продуктов культуры, включенных в жизнь современного Шиллеру европейца. И опять, как и у Шиллера, мы обнаруживаем восходящую к Гер-деру ассоциацию «время и пространство — близнецы». 20 Шиллер И.-Ф. Указ. соч. С. 604. 31 Там же. С. 605. Таким образом, мы видим, что сформировавшееся в конце XVIII в. отношение к историческому времени как к «четвертому измерению», родственному пространственным, получает свое развитие в веке XX. Дополнением к нему служит мысль, по сути ему противоречащая (по крайней мере в рамках евклидовой геометрии), о характере воздействия событий отдаленного прошлого. С одной стороны, они могут воздействовать на современность сильнее, чем события, непосредственно предшествующие, а с другой стороны, они могут воздействовать на современность сильнее, чем на события, непосредственно за ними следующие. Если продолжить ряд визуальных ассоциаций, то очевидно, что хронологическая шкала не передает такого рода воздействия, она все же предполагает события хотя и различной силы воздействия, но все же направленного вдоль этой шкалы. Более определенную нацеленность исторического познания на настоящее мы обнаруживаем у Гегеля: «...так как мы имеем дело лишь с идеей духа и рассматриваем во всемирной истории все лишь как его проявление, мы, обозревая прошедшее, как бы велико оно ни было, имеем дело лишь с настоящим...; наличествующая настоящая форма духа заключает в себе все прежние ступени... Те моменты, которые дух, по-видимому, оставил позади себя, он содержит в себе и в своей настоящей глубине»22. Обратясь к российской историософии, мы обнаружим выявленную оппозицию в споре А.С. Лаппо-Данилевского и Л.П. Карсавина. Одним из системообразующих понятий в концепции Лаппо-Данилевского было понятие «эволюционного целого». Лаппо-Данилевский различает естественно-научные факты как факты, повторяющиеся во времени (например, факт «прохождения данной кометой данной точки небесного меридиана»}, от исторических фактов. Лаппо-Данилевский рассуждает следующим образом: историк «...имеет в виду, главным образом, построение эволюционного целого: факт, постоянно повторяющийся во времени... не может быть помещен в эволюционную серию, в которой факты следуют один за другим именно во времени же (а не в пространстве)»23. Карсавин в присущей ему ироничной манере оспаривал это положение концепции Лаппо-Данилевского и рассматривал исторический процесс не через понятие «изменение», а через понятие «развитие», понимаемое как 22 Гегель Г.-В.-Ф. Указ. соч. С. 125. гз Лаппо-Данилевский Л. С. Методология истории. СПб., 1910-1913. Вып. 1-2. С. 298. «разворачивание, раскрытие чего-то уже потенциально, но только потенциально данного, т.е. актуализацию ранее актуально не бывшего..,»". На мой взгляд, эта полемика также может быть интерпретирована с точки зрения восприятия исторического времени. Позиция Лаппо-Данилевского предполагает последовательное разворачивание истории во времени. Позиция Карсавина, на мой взгляд, ближе к идее Гегеля, и не случайно Карсавин, определяя предмет истории, пишет: «Неоднократно историческая наука определялась как наука о прошлом. Нам подобное определение представляется не вполне точным. История есть наука о развитии человечества в целом. Она изучает настоящее и прошлое, и притом так, что ни то ни другое в отдельности своей изучению ее не подлежит. История "строит" осуществленное уже и осуществляющееся еще, исходя из момента настоящего, постигает прошлое чрез настоящее и настоящее чрез прошлое, и не как разъединенные моменты, а как непрерывный процесс. Познавать прошлое вне настоящего, в отрыве от настоящего столь же невозможно, сколь невозможно познавать мир объективный без самопознания и без познания в нем себя, его познающего»25. В середине XX в. позицию, согласно которой цель исторического знания — настоящее, поддержал один из основоположников экзистенциализма Карл Ясперс. Размышляя о смысле изучения истории, он пишет: «Цель моей книги — содействовать углублению нашего сознания современности»26. Ясперс, как и многие его мыслящие предшественники, видит в изучении истории и морально-этический смысл. Причем, по его мнению, этот смысл история обретает именно при всеобъемлющем взгляде на исторический процесс: «Что мы понимаем под всемирно-исторической точкой зрения? Мы стремимся понять историю как некое целое, чтобы тем самым понять и себя. История является для нас воспоминанием, о котором мы не только знаем, но в котором корни нашей жизни. История — основа, однажды заложенная, связь с которой мы сохраняем, если хотим не бесследно исчезнуть, а внести свой вклад в бытие человека»27. 24 Карсавин Л. П. Указ. соч. С. 34. 25 Там же. С. 277. 26 Ясперс К. Истоки истории и ее цель//Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991.С. 28 27 Там же. С. 240. 3. Цель исторического познания — будущее. И в этом случае мы можем выявить два подхода — Огюста Конта и Карла Маркса. Суть их различий может быть выявлена при сопоставлении двух лозунгов. Кредо позитивизма: «Savoir pour prevoir, prevoir pour prevenir» (знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы предотвратить). И из тезисов Маркса о Фейербахе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»28. Не будем здесь приводить различные обоснования невозможности научного прогнозирования истории — от Гегеля до Карсавина и Поп-пера. Очевидно, что попытаться предсказать будущее возможно, лишь открыв законы развития общества. Неоднократные попытки сделать это в течение последних двух веков не привели к существенным результатам. По крайней мере на сей момент очевидно, что средствами исторической науки это сделать вообще невозможно, а средствами философеко-умозрительными отчасти можно, но избежать грубых ошибок при этом не удалось даже такому крупному мыслителю, как К. Маркс, в чем мы сможем убедиться при рассмотрении его теории. Именно такую задачу — открыть законы развития общества — поставил перед собой О. Конт, когда проявились результаты Великой французской революции и выяснилось, что общество не подчиняется полностью воле человека и его разуму и, по-видимому, имеет свои законы развития, столь же неотвратимые, как «законы падения камня». Не будем обсуждать здесь, насколько выполнима грандиозная задача, поставленная Контом. Отметим лишь, что, поскольку закон только тогда закон, когда действует единообразно и постоянно в прошлом, настоящем и будущем, он не позволяет дифференцировать эти составляющие исторического времени, т.е., если воспользоваться уже приведенным определением Шпенглера, включает «математическое число», а не «хронологическое». Можно возразить, что если обратиться к концепции Маркса, то у него исторический процесс разворачивается во времени и устремлен к коммунистической (социалистической в терминологии Маркса — Энгельса) общественно-экономической формации. И здесь необходимо остановиться еще на одной возможной систематизации теорий исторического процесса — на телеологические и нетелеологические. Рискнем предположить, что лишь нетелеологические концепции включают временной континуум, поскольку в телеологических концепциях при достижении цели истории историческое время (или, по крайней мере, «текущее» время истории) должно ос- 28 Маркс К. Тезисы о Фейербахе//Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1974. Т. 42. С. 266. тановиться. Для обоснования этой мысли необходимо пояснить, что под телеологическими концепциями я понимаю такие, которые видят цель истории в будущем. В этом смысле концепция Маркса — типичная телеологическая концепция, а концепция Гегеля, хотя Абсолютный дух и осуществляет свою цель, нетелеологическая. Различия выявленных подходов весьма существенны как в эпистемологическом, так и в этическом плане. С точки зрения гносеологии они выступают как значимый фактор в исторических построениях. Ведь если историк воспринимает время либо в виде хронологической шкалы, на которой расположены события, либо в виде синхронных таблиц мировой истории, то это по сути означает, что он уверен в некой событийной инвариантности исторического прошлого. Он пребывает в уверенности, что определенные события в прошлом произошли; так как они произошли, их можно по-разному интерпретировать, но описать их можно раз и навсегда, описать объективную историю «как она была». С точки зрения этики (понимания ее как «практический разум» и не забывая при этом, что этика — составляющая философии) убежденность в существовании законов истории психологически комфортна, поскольку фатальная неизбежность закона снимает значительную долю социальной ответственности с личности. Убежденность, что задача исторического знания — достичь понимания настоящего как момента целостного исторического процесса, ведет к необходимости индивидуального выбора социального поведения на основе понимания. Еще раз повторю, что психологическое удобство первого подхода вполне понятно. Странно другое. Историки часто сопоставляют поведение отдельного человека и социальной груплы, придавая такому сопоставлению в ряде случаев методологическое значение. Но то, что для нас вполне очевидно в обыденной жизни — принятие решений каждым из нас на основе понимания ситуации, и в первую очередь мыслей, чувств, действий других людей, а не познания законом нашей судьбы (хотя при этом мы можем оставаться фаталистами, выражая свою убежденность формулой «от судьбы не уйдешь»), — почему-то претерпевает существенные метаморфозы в историческом познании. Будем считать тезис о целесообразности рассмотрения в качестве цели исторического познания настоящего как момента исторического целого если не доказанным, то по крайней мере обоснованным. Дополнительные обоснования мы можем обнаружить в сфере индивидуальной психологии. Наиболее адекватно новое восприятие исторического времени реализуется в становлении такой формы социальной деятельности нового времени, как мемуаротворчество. Любопытный пример перехода в историческом познании от нацеленности на прошлое к нацеленности на настоящее и продлении его в будущее дает, наверное, самый знаменитый мемуарист XVIII в. Сен-Симон. Придерживаясь распространенного в XVIII в. мнения о нравоучительной функции истории, он тем не менее дает предисловию к своим мемуарам очень любопытное название — «О дозволительности писания и чтения исторических книг, особенно тех, что посвящены своему времени», тем самым перенеся внимание с прошлого на настоящее. Определяя жанр своего повествования как «частную историю*, Сен-Симон пишет: «Частной я именую историю, если она относится к временам автора и его стране, повествуя о том, что происходит у всех на глазах»25. Но, создавая историю своего времени, Сен-Симон предполагал ее публикацию лишь в будущем, после изменения исторической ситуации. Изменение восприятия исторического времени на уровне индивидуальной психологии не могло не иметь и морально-этических следствий — и не только в сфере научной этики. И вновь мы вынуждены обратиться к Шиллеру, который значительную часть своей лекции 1789 г. посвятил морально-этическим проблемам науки. Но сначала вспомним хрестоматийный для многих поколений советских людей и малоизвестный современной молодежи пример. В 1920 г. на третьем съезде комсомола Владимир Ильич Ленин произнес речь «Задачи союзов молодежи», в которой были слова, приобретшие характер лозунга: «Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество»30. Возможно, Ленин, при всей своей начитанности, не знал, что почти за два с половиной века до его выступления Шиллер, размышляя в неоднократно уже нами упоминавшейся вступительной лекции к курсу всеобщей истории в Йенском университете о проблемах нравственности в связи с задачами исторического познания, разделил всех ученых на две категории: ученых, работающих «для хлеба», и ученых с философским складом ума — и охарактеризовал представителей первой группы следующим образом: «Самое важное для него... — это выставлять напоказ сокровища и заботиться о том, чтобы они не падали в цене»31. Совпадение — даже на уровне терминологии — удивительное. Главный порок такого подхода Шиллер видел в том, что все, что делает такой ученый «...представляется ему какими-то обрывками; он не видит цепи своей работы... Он чувствует свою оторванность и разобщенность от совокупной связи вещей, потому что не постарался включиться в вели- 29 Сен-Симон. Мемуары: Избранные главы: В 2 кн. М., 1991. Кн. 1. С. 46. х Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 305. 31 Шиллер Н.-Ф. Указ. соч. С. 597. 4 - 6867 кое целое мира». Напротив, «философский ум соединяет то, что разъединяет ученый для хлеба. Он рано убеждается в том, что в умственной области, так же как и в чувственном мире, все находится во внутренней связи, и его мощное стремление к единству не может мириться с отдельн
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-04-07; просмотров: 217; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 98.80.143.34 (0.018 с.) |