Из каких структурных элементов строится теория и что в ней главное

Можно выделить два типа теоретических построений: философ-ско-умозрительные и собственно исторические. Философско-умозри-тельные теории (их классические примеры — теории Канта и Марк­са—Энгельса еще будут нами рассмотрены) логически выводятся из системы аксиом и на этапе формирования вообще не касаются исто­рических фактов. Факты, точнее, возможность интерпретации ранее полученных знаний на основе сформулированной теории, выступают как способ ее проверки. Собственно исторические теории (например, философия истории Г.-В.-Ф. Гегеля) строятся путем обобщения ис­торического материала на основе сформулированной гипотезы.

Конечно, не все авторы теорий исторического процесса строго последовательны в своих построениях. Но все же в основе любого исследования лежат если не строгая теория, то хотя бы смутные тео­ретические представления. Каким образом они обнаруживают себя в тексте научной статьи или монографии? — Через используемую исто­риком терминологию, через понятийный аппарат исследования.

Приведем наблюдение К. Поппера:

«Среди теорий, которые служат предпосылками политической исто­рии, имеются и социологические концепции — например, социология власти. Но историк, как правило, не осознает этого. Он не исполь­зует их как универсальные законы, помогающие проверить частные гипотезы. Эти теории неявно содержатся в его терминологии [выделено мной. — М. Р.]. Говоря о правительствах, нациях и армиях, он пользуется, как правило бессознательно, «моделями», полученными с помощью научного или донаучного социологического анализа»⁵.

Например, если вы называете «поход за зипунами» Степана Рази­на крестьянской войной, то, по-видимому, вам не удалось избежать воздействия теории классовой борьбы как двигателя истории. Слож­нее обстоит дело с таким понятием, как «Великая Октябрьская соци­алистическая революция». На уровне идеологии все понятно: «комму­нисты» называют то, что произошло в России в октябре 1917 г., рево­люцией, «антикоммунисты» — переворотом. Но, с точки зрения исторической теории Маркса, это событие можно скорее назвать го­сударственным переворотом (захват власти большевиками), чем ре­волюцией, поскольку оно не привело к смене общественно-экономи­ческой формации.

Итак, не все теории строго выстроены. Иногда ее исходные поло­жения не осознаются самим автором и мы их можем воссоздать лишь

Поппер К. Нищета историцизма: Пер. с англ. М., 1993. С. 167.

гипотетически, ориентируясь на социокультурные условия, в кото­рых создавалась та или иная историческая теория.

Со времен О. Конта не вызывает сомнения, что в структуре социо­логической теории выделяется социальная статика и социальная ди­намика, т.е. в состав теории входит осмысление структуры общества и характера и причин его развития. В узком смысле под теорией истори­ческого процесса можно понимать только вторую из названных со­ставляющих социологической теории, т.е. характер и причины разви­тия. Но тут же встает вопрос: развития чего? Ответ: «развития социу­ма» — мало конкретен и требует выяснения его структуры, т.е. обращения к «социальной статике». Иногда под социологической тео­рией понимают анализ в первую очередь социальной структуры, а анализ социальной структуры в развитии называют теорией истори­ческого процесса. Не суть важно. В конце концов о терминах не спо­рят, о них договариваются. И мы договоримся понимать теорию исто­рического процесса предельно широко и включать в нее анализ как субъекта исторического процесса, в качестве которого может высту­пать и индивидуум и социум, так и его, этого субъекта, развития. Не менее очевидно, что составляющие социальной структуры могут по­ниматься по-разному, как классы, сословия или иные социальные группы, но при всем многообразии подходов, несомненно, «мини-мальной» социальной единицей является человек. И в этом смысле он может рассматриваться в качестве универсального (в смысле вклю­ченности в любую теорию) субъекта исторического процесса.

Но как это ни парадоксально, немногие авторы уделяют специаль­ное внимание анализу социальной природы человека как субъекта ис­тории, а тем временем — это важнейшее основание любой теории ис­торического процесса. Например, наиболее распространенный тип тео­рий исторического процесса — стадиальные теории, предполагающие, что все народы проходят одни и те же ступени исторического развития. Для них характерно представление о неизменности и одинаковости со­циальной природы представителей разных социумов. Напротив, пред­ставления о ментальных различиях разных народов имманентны циви-лизационным теориям. А в таких классических образцах историко-тео-ретических построений, как теории Канта и Маркса—Энгельса, представления о природе человека выступают в качестве аксиомы, на основании которой выстраивается вся теория.

Специальное внимание к представлениям о природе человека в историко-теоретических конструкциях имеет смысл еще и потому, что свойственный нашему времени методологический плюрализм со­провождается мощными интеграционными тенденциями в гумани­тарном знании. Но плюрализм подходов явно затрудняет интеграцию, что естественно актуализирует проблему взаимопонимания ученых. Одно из используемых гуманитариями понятий — субъект. Как и лю­бое понятие метаязыка гуманитарного знания, оно по-разному трак-

туется учеными разных специальностей. А в сфере исторического зна­ния данное понятие по-разному раскрывается в различных теорети­ческих построениях.

Здесь необходимо кратко пояснить, почему, размышляя о субъекте истории, я предпочитаю говорить о человеке не как о субъекте истори­ческого процесса, а о включении представлений о природе человека в историческую теорию. Иными словами, почему я отдаю предпочтение гносеологическому подходу. Дело в том, что вопрос об объективности исторического процесса явно относится к числу философских, т.е. не­разрешимых вообще и уж точно — в рамках исторического знания. Не останавливаясь здесь специально на критериях строгой научности исто­рической теории, отмечу, что как в исследовательской, так и в соци­ально-политической практике мы имеем дело не с самим «объектив­ным» историческим процессом, а с тем или иным вариантом его ос­мысления. Люди, в том числе и политики, действуют, возможно, в объективных исторических условиях, но характер их действий зави­сит от их субъективного понимания этих условий.

Итак, историки, специально не размышляющие о социальной природе человека, пользуются господствующими в ту или иную эпо­ху представлениями о человеке, свойственными обыденному созна­нию, что не может не влиять на всю структуру теории.

Одно из отличий человека от прочих представителей животного мира — способность к целеполаганию. Поскольку создатели теорий исторического процесса, несомненно, принадлежат к человечеству, то и их теоретическая деятельность имеет какую-либо цель. Но авторы теорий, которые стали классическими (а именно их мы будем рас­сматривать), не совсем вольны в своем выборе:

«Мыслитель — это человек, который призван символически изобра­зить эпоху, как он ее видит и понимает. Он лишен какого-либо выбо­ра. Он мыслит так, как ему должно мыслить, и истинным в конце концов является для него то, что родилось с ним как картина его мира. Он не изобретает ее, а открывает в себе. Он и сам дублирует себя ею, выразившей его в слове, оформившей смысл его личности как уче­ние, неизменной для его жизни, ибо она идентична с его жизнью».

О. Шпенглер⁶

И так же как от XVIII к XIX, от XIX к XX в. менялись представле­ния о природе человека, менялось представление и о целях истории как науки. Целеполагание в научном историческом исследовании са­мым тесным образом связано с пониманием исторического времени. Не будет преувеличением утверждать, что категория времени — осно-

 

⁶ Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. М., 1993. Т. 1.С. 124.

ва теоретических построений истории. Столь популярный у российс­кой читающей публики в последнее время замечательный французс­кий историк М. Блок писал, что история — это наука «о людях во времени»¹. Проблема исторического времени, несомненно, актуализи­руется, когда национальная история рассматривается в общемировом контексте, поскольку в этом случае историк сталкивается с пробле­мой, которую за неимением лучшего термина назовем «проблемой синхронизации» и суть которой раскроем чуть ниже. Категория исто­рического времени выступает как системообразующая в историчес­ком познании, поскольку сама потребность теоретически выстроить целостность истории, осознать историю не как набор событий, а как единый процесс возникает тогда, когда человек начинает восприни­мать историческое время.

В 60—80-х годах XVIII в. кардинально меняются представления о задачах и принципах исторического познания. В качестве девиза исто­риков предшествующей эпохи можно взять слова лорда Болингброка: «Защищенный от обмана, я могу смириться с неосведомленностью»*. Не стоит разъяснять, что если историк «может смириться с неосведом­ленностью», то это означает, что его интересуют не непрерывный исторический процесс, а отдельные исторические события. Сравним для наглядности с Л. П. Карсавиным: «Историк часто страдает от недостатка фактических данных»⁹.

По-иному смотрит на историю современник Болингброка Джам-баттиста Вико. Размышляя «об общей природе наций».

Основывая свои рассуждения на хронологической таблице, Вико формулирует основания новой науки, которые нужны для того, что­бы согласовать друг с другом События Достоверной Истории, заме­чая при этом, что «до сих пор казалось, что у них нет никакой общей основы, никакой непрерывной последовательности, никакой связи между собой»¹⁰,

И хотя, как мы уже отмечали, Джамбаттисто Вико (1668-1744) и лорд Болингброк (1678—1751) были современниками, а «Письма об изучении и пользе истории» (1735) были написаны десятью года­ми позже, чем «Основания новой науки об общей природе наций» (1725 г. — первое издание), они представляют разные типы историчес­кого мышления. И трудно не согласиться с Р.Дж. Коллингвудом, ко­торый писал, что

Вико «слишком опередил свое время, чтобы оказать сильное не­посредственное влияние»¹'.

⁷ Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1986. С. 18.

⁸ Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. М., 1978. С. 49.

⁹ КарсаеинЛ. П. Философия истории. СПб., 1993. С. 84.

¹⁰ Там же. С. 72.

¹¹ Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 69.

Идея непрерывности исторического процесса была актуализиро­вана в немецкой историософии в 80-е годы XVIII в. В трактате Иоган­на Готфрида Гердера «Идеи к философии истории человечества» мы находим интересный образ времени.

«Так разве не упорядочены времена, как упорядочены простран­ства? А ведь время и пространство — близнецы, и одна у них мать — судьба»¹².

Вполне ясно здесь выражена идея времени как «четвертого изме­рения» — «время и пространство— близнецы». Аналогичное линейное восприятие времени мы можем обнаружить и у Канта, но сразу заме­тим, что не претендуем здесь на сколько-нибудь полный анализ кан-товской концепции времени в целом, вычленяя лишь один аспект, зафиксировавшийся в обыденном сознании.

«Время имеет только одно измерение: различные времена суще­ствуют не вместе, а последовательно... Различные времена суть лишь части одного и того же времени... мы... представляем временную последовательность с помощью бесконечно продолжающейся ли­нии, в которой многообразное составляет ряд, имеющий лишь одно измерение»¹³.

Представляется, что такое «пространственное» восприятие време­ни, в виде некоторой хронологической шкалы, визуализацию кото­рой можно обнаружить в любом школьном учебнике, остается до сих пор преобладающим.

Сформулированное Гердером представление об историческом вре­мени оказалось очень устойчивым. Оно прочитывается во множестве исторических сочинений. Оно, по-видимому, является наиболее свой­ственным обыденному сознанию. Такое представление претерпело в XX в. лишь незначительные изменения:

«...время истории — это плазма, в которой плавают феномены, это как бы среда, в которой они могут быть поняты» (М. Блок)¹⁴.

М. Блок обращает внимание на существенную особенность вос­приятия времени истории. Историк выясняет по преимуществу не продолжительность того или иного события, а его расположение во временном континууме, «его конкретное хронологическое место». Впро­чем, эту мысль нельзя назвать оригинальной. Аналогичное рассужде­ние мы обнаруживаем и в «Закате Европы» Шпенглера, который,

С. 9.

Гердер И.-Г. Идеи к философии истории человечества: Пер. с нем. М., 1977.

^]1 Кант ff. Соч.: В 6 т. М., 1964. Т. 3. С. 136-138. ¹⁴ Блок М. Указ. соч. С. 18-19.

размышляя о различии познания «мира-как~истории» и «мира-как-природы», в ряду многих оппозиций специально выделяет

«весьма многозначительную противоположность — сферу приме­нения хронологического числа от сферы применения математичес­кого числа»¹⁵.

И поясняет в примечании:

«Счисление времени, интуитивно вполне понятное наивному челове­ку, отвечает на вопрос "когда", а не на вопрос "что" или "сколько"».

Не будем здесь подробно останавливаться на причинах изменений в восприятии исторического времени. Очевидно, что их невозможно осмыслить без обращения к христианской теологии. Ведь даже при самом поверхностном взгляде ясно, что христианская история протя­женна во времени. Кроме этого, существенны и иные социокультур­ные факторы. Обратим внимание лишь на один аспект, который в 1789 г. во вступительной лекции к курсу всеобщей истории в Йенском университете выделил И. Ф. Шиллер:

«Открытия, которые сделали европейские мореплаватели в отда­ленных морях и отдаленных континентах, дают нам столь же много поучительного, сколь и интересного. Они познакомили нас с народа­ми, которые находятся на самых различных ступенях культуры и сходны с детьми разных возрастов, которые стоят вокруг взрослого и на живом примере напоминают ему, чем он сам был и из чего вырос»¹⁶.

Важно подчеркнуть, что различия народов были осмыслены как, условно говоря, «хронологические», т.е. разнообразие народов объяс­нялось не разнообразием возможных культур, а фактически нахожде­нием на разных ступенях одной культуры или, иными словами, пре­быванием в разном историческом времени.

И здесь мы сталкиваемся с любопытным психологическим пара­доксом стадиальных теорий исторического процесса, наиболее разра­ботанной из которых является марксистская теория общественно-эко­номических формаций. Получается, что мы рассматриваем современ­ные нам народы (т.е. — подчеркнем еще раз — людей, живущих одновременно с нами) как древние. Достаточно вспомнить, что изве­стная работа Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собствен-

¹⁵ Шпенглер О. Указ. соч. С. 132.

¹⁶ Шиллер И.~Ф. В чем состоит изучение мировой истории и какова цель этого изучения//Собр. соч.: В 8 т. Исторические работы. М.; Л., 1937. Т. VII. С. 600.

ности и государства» имеет подзаголовок «В связи с исследованиями Льюиса Г. Моргана», которые в свою очередь были выполнены пре­имущественно на этнографическом материале. Практически Энгельс, в полном соответствии с методологическим принципом, сформули­рованным Шиллером, «провидит» начала истории на основе исследо­вания современных ему народов.

Предельно ясно это противоречие выражено у Зигмунда Фрейда, который в «Тотем и табу» пишет, что доисторический человек

«...а известном смысле,., является нашим современником. Еще жи­вут люди, о которых мы думаем, что они очень близки первобытным народам, гораздо ближе нас, и в которых мы поэтому видим прямых потомков и представителей древних людей»¹⁷.

Таким образом, если мы, вслед за Гердером, воспринимаем вре­мя как «четвертое измерение», в виде хронологической шкалы, то как только мы выходим за пределы национальной истории и присту­паем к сравнительно-историческому исследованию, мы сталкиваемся с существенными проблемами восприятия времени. Нам остается толь­ко перейти от хронологической шкалы к синхронным таблицам — также весьма распространенной форме репрезентации исторического процесса. Но вполне очевидно, что синхронные таблицы не снимают проблему.

Однако одновременно у Гердера присутствует и более сложная мысль о наличии в настоящем прежде бывшего. Обратимся к продол­жению высказывания Гердера:

«Пространства полны мудрости, а времена полны мнимого хаоса, и, однако.- человек сотворен, очевидно, чтобы искать порядок, чтобы внести ясность в свой малый промежуток времени, чтобы грядущее строить на прошедшем, — иначе зачем человеку память, зачем вос­поминания? Но если времена надстраиваются друг над другом, то разве целое, разве весь человеческий род не превращается в безоб­разное циклопическое строение, где один сносит то, что сложил дру­гой, где веками стоит то, что не должно было строиться вовсе, и где все воздвигнутое спустя всего несколько веков ломается и обраща­ется в груду мусора и щебня и под этой грудой тем покойнее, чем неустойчивей она, живет робкое племя людей?»'⁸.

Эта идея Гердера также в разных формах осмысливается в после­дующей философской традиции.

Итак, мы видим, что существуют разные подходы к проблеме исторического времени. Где найти критерий для их сравнения? Когда

¹⁷ Фрейд 3. Тотем и табу//Фрейд 3. «Я» и «ОНО»: Труды разных лет/Пер, с нем. Тбилиси, 199). Кн. 1.С. 197.

¹³ Гердер И.-Г. Указ. соч. С. 9.

мы пытаемся осмыслить любое действие в обыденной жизни, мы преж­де всего задаемся вопросом о его целях. Почему-то, размышляя об историческом познании, мы об этом часто забываем. Историки не всегда задумываются о смысле своих усилий и работают скорее по привычке, в силу традиции или из персональной любознательности. Зададим простой вопрос: историк, очевидно, исследует прошлое, но что его при этом интересует? И оставаясь в рамках проблемы истори­ческого времени, мы получим три варианта ответа: прошлое ради про­шлого, прошлое ради настоящего и прошлое ради будущего.

Каждый из вариантов ответа влечет за собой выстраивание опре­деленной системы исторического знания. А теперь попытаемся обо­сновать мысль, которая может показаться парадоксальной: истори­ческое время воспринимается протяженно (т.е. мы можем говорить о временном пространстве, о временном континууме) только тогда, когда целью исторического познания является настоящее.

В качестве аксиомы (на уровне здравого смысла) примем мысль о том, что человека с практической точки зрения интересует настоя­щее и будущее, поскольку это те временные сферы, в которых воз­можно действовать для достижения какой-либо цели, возможно вы­бирать вариант поведения, а интерес к прошлому должен как-то со­относиться либо с задачей понимания настоящего, либо с задачей предвидения будущего, а в идеале и с тем и с другим. Рассмотрим выделенные варианты.

1. Цель исторического познания — прошлое. До конца XVIII в. такой взгляд на историю был преобладающим. Поскольку история не рас­сматривалась как единый процесс, то и события прошлого не могли быть помещены в единое историческое пространство, а следователь­но, и не могли работать на понимание настоящего или на предвиде­ние будущего. История давала нравоучительные примеры. Нравоучи­тельный пример, конечно, должен представать в ореоле древности, но в конечном счете его хронологическое место не столь и важно. К тому же нелишне вспомнить, что философия в XVIII в. имела дело только с «вечным», т.е. вневременным. Именно поэтому введенное Вольтером словосочетание «философия истории» звучало столь нео­бычно и потребовало от Гегеля не только «разъяснения», но и «оправ да них»¹⁹-

В XIX в. идея изучения истории ради истории также была весьма популярна. Собственно методологические основания такого подхода в XIX в. были уже существенно иными. Системообразующим принци­пом отношения к истории как к «чистой» (в отличие от прикладной) науке стал разработанный Леопольдом фон Ранке принцип историз-

-В.-Ф. Указ. соч. С. 63 и след.

ма. Но по сути историки, исповедующие этот принцип, старались, так же как и их предшественники, замкнуть свою науку на прошлое, оторвать ее от настоящего, но в отличие от историков XVIII в. они делали это вполне сознательно, противопоставляя такое понимание исторической науки попыткам актуализации исторического знания.

2. Цель исторического познания — настоящее. В пределах этой по­зиции рассмотрим два подхода, представленных соответственно в конце XVIII в. Шиллером и в начале XIX в. Гегелем.

Шиллер перемещает внимание историка с прошлого на настоя­щее. В уже упоминавшейся лекции он, обращаясь к своим слушате­лям, говорит:

«Даже тот факт, что мы сошлись с вами здесь в данный момент, на данной ступени национальной культуры, с этим языком, нравами, граж­данскими правами, свободой совести, — быть может, даже это есть результат всех предшествовавших событий мировой истории. Во вся­ком случае, нужна вся мировая история, чтобы объяснить этот отдель­ный момент»²⁰.

Отношение Шиллера к историческому времени интересно своей амбивалентностью. С одной стороны, Шиллер считает необходимым располагать исторические факты последовательно, выстраивать их в причинно-следственные цепочки, что делали историки и до него, поскольку категория причинно-следственности вообще свойственна человеческому разуму.

С другой стороны, у Шиллера мы обнаруживаем истоки и иного подхода к историческому времени, когда события прошлых времен рассматриваются как включенные в актуальное состояние общества.

«Даже в повседневных отправлениях нашей гражданской жизни, — пишет Шиллер, — мы неизбежно являемся должниками прошлых веков. Наша культура получает проценты с самых различных перио­дов человеческой истории, как наша роскошь питается дарами самых отдаленных частей земного шара»²¹.

Конечно, в этой образности чувствуется перо поэта, но поэтич­ность не лишает образ его абсолютной точности. Совершенно очевид­но, что Шиллер, рассматривая некоторые факты истории как акту­ально существующие, не отходит от «пространственного» восприятия времени, однозначно сопоставляя временную и пространственную отдаленность продуктов культуры, включенных в жизнь современного Шиллеру европейца.

И опять, как и у Шиллера, мы обнаруживаем восходящую к Гер-деру ассоциацию «время и пространство — близнецы».

²⁰ Шиллер И.-Ф. Указ. соч. С. 604. ³¹ Там же. С. 605.

Таким образом, мы видим, что сформировавшееся в конце XVIII в. отношение к историческому времени как к «четвертому измерению», родственному пространственным, получает свое развитие в веке XX. Дополнением к нему служит мысль, по сути ему противоречащая (по крайней мере в рамках евклидовой геометрии), о характере воздей­ствия событий отдаленного прошлого. С одной стороны, они могут воздействовать на современность сильнее, чем события, непосред­ственно предшествующие, а с другой стороны, они могут воздей­ствовать на современность сильнее, чем на события, непосредствен­но за ними следующие. Если продолжить ряд визуальных ассоциаций, то очевидно, что хронологическая шкала не передает такого рода воз­действия, она все же предполагает события хотя и различной силы воздействия, но все же направленного вдоль этой шкалы.

Более определенную нацеленность исторического познания на настоящее мы обнаруживаем у Гегеля:

«...так как мы имеем дело лишь с идеей духа и рассматриваем во всемирной истории все лишь как его проявление, мы, обозревая про­шедшее, как бы велико оно ни было, имеем дело лишь с настоя­щим...; наличествующая настоящая форма духа заключает в себе все прежние ступени... Те моменты, которые дух, по-видимому, ос­тавил позади себя, он содержит в себе и в своей настоящей глуби­не»²².

Обратясь к российской историософии, мы обнаружим выявлен­ную оппозицию в споре А.С. Лаппо-Данилевского и Л.П. Карсавина. Одним из системообразующих понятий в концепции Лаппо-Данилев­ского было понятие «эволюционного целого». Лаппо-Данилевский различает естественно-научные факты как факты, повторяющиеся во времени (например, факт «прохождения данной кометой данной точки небесного меридиана»}, от исторических фактов. Лаппо-Данилевский рассуждает следующим образом:

историк «...имеет в виду, главным образом, построение эволюцион­ного целого: факт, постоянно повторяющийся во времени... не мо­жет быть помещен в эволюционную серию, в которой факты следуют один за другим именно во времени же (а не в пространстве)»²³.

Карсавин в присущей ему ироничной манере оспаривал это поло­жение концепции Лаппо-Данилевского и рассматривал исторический процесс не через понятие «изменение», а через понятие «развитие», понимаемое как

²² Гегель Г.-В.-Ф. Указ. соч. С. 125.

^гз Лаппо-Данилевский Л. С. Методология истории. СПб., 1910-1913. Вып. 1-2. С. 298.

«разворачивание, раскрытие чего-то уже потенциально, но только потенциально данного, т.е. актуализацию ранее актуально не быв­шего..,»".

На мой взгляд, эта полемика также может быть интерпретирована с точки зрения восприятия исторического времени. Позиция Лаппо-Данилевского предполагает последовательное разворачивание исто­рии во времени. Позиция Карсавина, на мой взгляд, ближе к идее Гегеля, и не случайно Карсавин, определяя предмет истории, пишет:

«Неоднократно историческая наука определялась как наука о про­шлом. Нам подобное определение представляется не вполне точ­ным. История есть наука о развитии человечества в целом. Она изу­чает настоящее и прошлое, и притом так, что ни то ни другое в от­дельности своей изучению ее не подлежит. История "строит" осуществленное уже и осуществляющееся еще, исходя из момента настоящего, постигает прошлое чрез настоящее и настоящее чрез прошлое, и не как разъединенные моменты, а как непрерывный про­цесс. Познавать прошлое вне настоящего, в отрыве от настоящего столь же невозможно, сколь невозможно познавать мир объектив­ный без самопознания и без познания в нем себя, его познающего»²⁵.

В середине XX в. позицию, согласно которой цель исторического знания — настоящее, поддержал один из основоположников экзис­тенциализма Карл Ясперс. Размышляя о смысле изучения истории, он пишет:

«Цель моей книги — содействовать углублению нашего сознания со­временности»²⁶.

Ясперс, как и многие его мыслящие предшественники, видит в изучении истории и морально-этический смысл. Причем, по его мне­нию, этот смысл история обретает именно при всеобъемлющем взгляде на исторический процесс:

«Что мы понимаем под всемирно-исторической точкой зрения? Мы стремимся понять историю как некое целое, чтобы тем самым понять и себя. История является для нас воспоминанием, о котором мы не только знаем, но в котором корни нашей жизни. История — основа, однажды заложенная, связь с которой мы сохраняем, если хотим не бесследно исчезнуть, а внести свой вклад в бытие человека»²⁷.

²⁴ Карсавин Л. П. Указ. соч. С. 34.

²⁵ Там же. С. 277.

²⁶ Ясперс К. Истоки истории и ее цель//Ясперс К. Смысл и назначение исто­рии. М., 1991.С. 28

²⁷ Там же. С. 240.

3. Цель исторического познания — будущее. И в этом случае мы можем выявить два подхода — Огюста Конта и Карла Маркса. Суть их различий может быть выявлена при сопоставлении двух лозунгов. Кре­до позитивизма: «Savoir pour prevoir, prevoir pour prevenir» (знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы предотвратить). И из тезисов Маркса о Фейербахе:

«Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заклю­чается в том, чтобы изменить его»²⁸.

Не будем здесь приводить различные обоснования невозможности научного прогнозирования истории — от Гегеля до Карсавина и Поп-пера. Очевидно, что попытаться предсказать будущее возможно, лишь открыв законы развития общества. Неоднократные попытки сделать это в течение последних двух веков не привели к существенным ре­зультатам. По крайней мере на сей момент очевидно, что средствами исторической науки это сделать вообще невозможно, а средствами философеко-умозрительными отчасти можно, но избежать грубых ошибок при этом не удалось даже такому крупному мыслителю, как К. Маркс, в чем мы сможем убедиться при рассмотрении его теории.

Именно такую задачу — открыть законы развития общества — поставил перед собой О. Конт, когда проявились результаты Великой французской революции и выяснилось, что общество не подчиняется полностью воле человека и его разуму и, по-видимому, имеет свои законы развития, столь же неотвратимые, как «законы падения кам­ня». Не будем обсуждать здесь, насколько выполнима грандиозная за­дача, поставленная Контом. Отметим лишь, что, поскольку закон толь­ко тогда закон, когда действует единообразно и постоянно в про­шлом, настоящем и будущем, он не позволяет дифференцировать эти составляющие исторического времени, т.е., если воспользоваться уже приведенным определением Шпенглера, включает «математическое число», а не «хронологическое». Можно возразить, что если обратить­ся к концепции Маркса, то у него исторический процесс разворачи­вается во времени и устремлен к коммунистической (социалистичес­кой в терминологии Маркса — Энгельса) общественно-экономичес­кой формации.

И здесь необходимо остановиться еще на одной возможной систе­матизации теорий исторического процесса — на телеологические и нетелеологические. Рискнем предположить, что лишь нетелеологичес­кие концепции включают временной континуум, поскольку в телео­логических концепциях при достижении цели истории историческое время (или, по крайней мере, «текущее» время истории) должно ос-

²⁸ Маркс К. Тезисы о Фейербахе//Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1974. Т. 42. С. 266.

тановиться. Для обоснования этой мысли необходимо пояснить, что под телеологическими концепциями я понимаю такие, которые ви­дят цель истории в будущем. В этом смысле концепция Маркса — ти­пичная телеологическая концепция, а концепция Гегеля, хотя Абсо­лютный дух и осуществляет свою цель, нетелеологическая.

Различия выявленных подходов весьма существенны как в эписте­мологическом, так и в этическом плане. С точки зрения гносеологии они выступают как значимый фактор в исторических построениях. Ведь если историк воспринимает время либо в виде хронологической шка­лы, на которой расположены события, либо в виде синхронных таблиц мировой истории, то это по сути означает, что он уверен в некой собы­тийной инвариантности исторического прошлого. Он пребывает в уве­ренности, что определенные события в прошлом произошли; так как они произошли, их можно по-разному интерпретировать, но описать их можно раз и навсегда, описать объективную историю «как она была». С точки зрения этики (понимания ее как «практический разум» и не забывая при этом, что этика — составляющая философии) убежден­ность в существовании законов истории психологически комфортна, поскольку фатальная неизбежность закона снимает значительную долю социальной ответственности с личности. Убежденность, что задача ис­торического знания — достичь понимания настоящего как момента це­лостного исторического процесса, ведет к необходимости индивиду­ального выбора социального поведения на основе понимания.

Еще раз повторю, что психологическое удобство первого подхода вполне понятно. Странно другое. Историки часто сопоставляют поведе­ние отдельного человека и социальной груплы, придавая такому сопо­ставлению в ряде случаев методологическое значение. Но то, что для нас вполне очевидно в обыденной жизни — принятие решений каж­дым из нас на основе понимания ситуации, и в первую очередь мыс­лей, чувств, действий других людей, а не познания законом нашей судьбы (хотя при этом мы можем оставаться фаталистами, выражая свою убежденность формулой «от судьбы не уйдешь»), — почему-то претерпевает существенные метаморфозы в историческом познании.

Будем считать тезис о целесообразности рассмотрения в качестве цели исторического познания настоящего как момента историческо­го целого если не доказанным, то по крайней мере обоснованным. Дополнительные обоснования мы можем обнаружить в сфере инди­видуальной психологии. Наиболее адекватно новое восприятие исто­рического времени реализуется в становлении такой формы социаль­ной деятельности нового времени, как мемуаротворчество.

Любопытный пример перехода в историческом познании от наце­ленности на прошлое к нацеленности на настоящее и продлении его в будущее дает, наверное, самый знаменитый мемуарист XVIII в. Сен-Симон. Придерживаясь распространенного в XVIII в. мнения о нраво­учительной функции истории, он тем не менее дает предисловию к

своим мемуарам очень любопытное название — «О дозволительности писания и чтения исторических книг, особенно тех, что посвящены своему времени», тем самым перенеся внимание с прошлого на настоящее. Определяя жанр своего повествования как «частную историю*, Сен-Симон пишет:

«Частной я именую историю, если она относится к временам автора и его стране, повествуя о том, что происходит у всех на глазах»²⁵.

Но, создавая историю своего времени, Сен-Симон предполагал ее публикацию лишь в будущем, после изменения исторической си­туации.

Изменение восприятия исторического времени на уровне индиви­дуальной психологии не могло не иметь и морально-этических след­ствий — и не только в сфере научной этики. И вновь мы вынуждены обратиться к Шиллеру, который значительную часть своей лекции 1789 г. посвятил морально-этическим проблемам науки. Но сначала вспомним хрестоматийный для многих поколений советских людей и малоизвест­ный современной молодежи пример. В 1920 г. на третьем съезде комсо­мола Владимир Ильич Ленин произнес речь «Задачи союзов молоде­жи», в которой были слова, приобретшие характер лозунга:

«Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою па­мять знанием всех тех богатств, которые выработало человечество»³⁰.

Возможно, Ленин, при всей своей начитанности, не знал, что почти за два с половиной века до его выступления Шиллер, размыш­ляя в неоднократно уже нами упоминавшейся вступительной лекции к курсу всеобщей истории в Йенском университете о проблемах нрав­ственности в связи с задачами исторического познания, разделил всех ученых на две категории: ученых, работающих «для хлеба», и ученых с философским складом ума — и охарактеризовал представителей пер­вой группы следующим образом:

«Самое важное для него... — это выставлять напоказ сокровища и заботиться о том, чтобы они не падали в цене»³¹.

Совпадение — даже на уровне терминологии — удивительное. Глав­ный порок такого подхода Шиллер видел в том, что все, что делает такой ученый

«...представляется ему какими-то обрывками; он не видит цепи сво­ей работы... Он чувствует свою оторванность и разобщенность от совокупной связи вещей, потому что не постарался включиться в вели-

²⁹ Сен-Симон. Мемуары: Избранные главы: В 2 кн. М., 1991. Кн. 1. С. 46. ^х Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 305. ³¹ Шиллер Н.-Ф. Указ. соч. С. 597.

4 - 6867

кое целое мира». Напротив, «философский ум соединяет то, что разъе­диняет ученый для хлеба. Он рано убеждается в том, что в умствен­ной области, так же как и в чувственном мире, все находится во внутренней связи, и его мощное стремление к единству не может мириться с отдельн