Таистории в новое время можно счи- дением является идея так называв-

Тать марксизм. Движущей силой ис- мого «материализма» Маркса, со-

Тории стала борьба общества за гласно которой Маркс якобы счи-

Удовлетворение своих материальных тал главным мотивом человеческой

Потребностей (именно поэтому мар- деятельности стремление к матери-

Ксистская теория называется «исто- альной (финансовой) выгоде, к удоб-

рическим материализмом»)»⁶'. ствам, к максимальной прибыли в

своей жизни и жизни своего рода»⁷⁰.

Ученик Фрейда, неофрейдист Э. Фромм, сравнивая воздействие на социальную мысль XX в. Фрейда и Маркса, пишет:

«Вряд ли нужно говорить о том, что Маркс — это фигура всемирно-исторического значения, с которой Фрейда нельзя сравнивать. Даже если вы вместе со мной глубоко сожалеете о том, что почти в тре­тьей части земного шара проповедуется искаженный и деградиро­вавший «марксизм», это не уменьшает уникального исторического значения Маркса. Но и безотносительно к этому историческому факту я считаю Маркса мыслителем гораздо большей глубины и охвата, чем Фрейд. Марксу удалось соединить духовное наследие гуманизма эпохи Просвещения и немецкого идеализма с экономи­ческой и социальной реальностью и тем самым заложить основу но­вой науки о человеке и обществе, опирающейся на факты, проникну­той в то же время духом западной гуманистической традиции, И хотя большинство систем, претендующих на то, чтобы говорить от имени Маркса, отвергают дух гуманизма или искажают его, я верю... что возрождение западного гуманизма вернет Марксу его выдающееся место в истории человеческой мысли»⁷¹.

^й ТошДж. Указ. соч. С. 34.

⁷⁰ Фромм Э. Концепция человека у К. Маркса//Фромм Э. Душа человека. М.,

С. 376.

⁷¹ Фромм Э. Из плена иллюзий: Как я столкнулся с Марксом и Фрейдом//Там

же. С. 300-301.

Известный французский философ-экзистенциалист Жан-Поль Сартр, размышляя о соотношении марксизма и экзистенциализма как ведущего философского течения XX в., считает, что к концу 1950-х годов марксизм не утратил своего значения в качестве господствую­щей философии. Причем функции философии Сартр понимает пре­дельно широко и при этом признает всеобъемлющий характер марк­сизма:

«Если философия должна быть одновременно тотализацией знания, методом, регулятивной идеей, наступательным оружием и языковой общностью; если это «видение мира» есть вместе с тем орудие раз­рушения прогнивших обществ; если концепция, созданная одним че­ловеком или группой людей, становится культурой, а порой и сущно­стью целого класса, то очевидно, что эпохи философского творче­ства редки. Между XVII и XX веками я вижу три такие эпохи; обозначу их именами знаменитых мыслителей: есть "момент" Декарта и Лок-кэ, "момент" Канта и Гегеля и, наконец, Маркса. Эти три философии становятся, каждая в свой черед, почвой всякой частной мысли и горизонтом всякой культуры, они непреодолимы, так как не был пре­одолен исторический момент, выражением которого они являются. Я не раз отмечал: "антимарксистский" аргумент есть лишь очевидное подновление домарксистской идеи. Так называемое "преодоление" марксизма в худшем случае может быть лишь возвратом к домарк­систскому мышлению, в лучшем случае — открытием мысли, уже содержащейся в той философии, которую мнят преодоленной. Что же касается "ревизионизма", то это или трюизм, или непепость: нет никакой необходимости приспосабливать живую философию к раз­вивающемуся миру; она всемерно приспосабливается к нему сама, предпринимая для этого множество частных исследований, ибо она составляет одно с движением общества»⁷².

Итак, для Сартра в конце 50-х годов XX в. марксизм остается «жи­вой», не преодоленной философией. Обратим также внимание на то, что «момент» Маркса, по Сартру, длится дольше, чем предшествую­щие ему философские эпохи. Чем же так привлекательна теория мар­ксизма? Почему споры ее верных адептов и яростных противников не стихают уже почти полтора века? Рискнем предположить, что при­влекательность и сила воздействия марксизма обусловлены социальным оптимизмом его историософии и системностью, всеобъемл ем остью его социальной теории и ее мощным теоретике-познавательным и методологическим потенциалом.

Сартр, рассматривая философию «как метод исследования и объяс­нения» и стремясь отмежеваться от марксистов-догматиков, пишет:

СартрЖ.-П. Проблемы метода: Пер. с фр. М., 1994. С. 7-8.

«Почему же я не считаю себя просто марксистом? Да потому, что для меня утверждения Энгельса и Гароди — это руководящие прин­ципы, это постановка задач, это проблемы, а не конкретные истины; потому, что они представляются мне недостаточно определенными и, следовательно, допускающими разные интерпретации, — одним словом потому, что они представляются мне регулятивными идея­ми [выдепено мной. — М. Р.]»⁷³.

Джон Тош выявляет три типа исторических теорий и не без осно­ваний утверждает, что марксизм синтезирует все эти функции:

«...социальные теории возникают в связи с тремя аспектами истори­ческого объяснения. Во-первых, это трудности, связанные с пости­жением взаимосвязи [здесь и далее выделено мной. — М. Р.] всех измерений человеческого опыта в конкретный период...

...Во-вторых, теория необходима — при анапизе исторических

перемен...

...И наконец, в-третьих, самые амбициозные теории стремятся объяснить не просто, каким образом происходят изменения в исто­рии, но и определить направленность этих изменений; цель этих теорий — дать представление о судьбах человечества, наделив исто­рию смыслом»⁷⁴.

В силу этого Дж. Тош убежден в методологической значимости марксизма:

«Подлинной причиной сильной привлекательности марксизма явля­ется то, что он прекрасно отвечает потребности историка в теории, причем во всех трех областях, где теория особенно необходима.

Марксистская модель "базис/надстройка" представляет собой весьма полезный способ постижения всей совокупности соци­альных отношений в любом конкретном обществе. Дело не просто в том, что в ней есть место для всех политических, социальных, эконо­мических и технологических аспектов; при полномасштабном марк­систском анализе все общепринятые различия между ними теряют силу. Социальная и экономическая история становятся нераздели­мым целым, а попитические исследования избавляются от опасности превратиться в мелочную реконструкцию кривлянья профессиональ­ных политиков на их собственной арене...

...Это же взаимодействие спасает марксизм от антиисторической ошибки, столь характерной для других теорий, — тенденции рассмат­ривать социальное равновесие как норму. Фундаментальный посту­лат историков-марксистов состоит в том, что любое общество содер-

⁷³ Сартр Ж.-П. Указ. соч. С. 43.

⁷⁴ ТошДж. Указ. соч. С. 186-187.

жит и стабилизирующие и подрывные элементы (противоречия), а исторические перемены происходят, когда последние вырываются из рамок существующей общественной системы и в процессе борьбы устанавливают новый порядок. Историки сочли понятие диалектичес­кого взаимодействия бесценным орудием для анализа обществен­ных изменений разной интенсивности: от едва заметного движения внутри стабильной общественной формации до периодов револю­ционного брожения.

Претензии марксизма на то, что он открыл направленность всего исторического процесса — наиболее трудный для оценки компонент этой теории. Сегодняшних историков-марксистов не слишком при­влекают гигантские эволюционные схемы, и, вероятно, мало кого из них волнует, насколько их исследования могут пролить свет на перс­пективу обрисованного Марксом бесклассового общества будуще­го. Но вряд ли можно усомниться, что марксизм сегодня — един­ственный наследник концепции истории как прогресса»⁷⁵.

Стоит обратить особое внимание на то, что такие разные авторы, как «практикующий историк» Дж Тош и философ-экзистенциалист Жан-Поль Сартр, обусловливают методологический потенциал марк­сизма строгостью его теории: т.е. не только и не столько разрабатыва­емая теория зависит от метода исследования, сколько метод опреде­ляется теорией, или, как пишет Дж. Тош:

«...теория обычно означает интерпретационную схему, придающую исследованию импульс и влияющую на его результат»⁷⁶.

Но все же, несмотря на столь замечательные отзывы известных западноевропейских мыслителей, нас, людей, переживших все пер­турбации последних полутора десятков лет, не покидает ощущение, что хотя бы в чем-то Маркс был не прав: ведь грандиозный соци­альный эксперимент, поставленный «марксистами» XX в. дал не вполне предсказуемый результат. Слово «марксист» мы не случайно постави­ли в кавычки, поскольку не все, что творилось под знаменем марк­сизма, соответствует идеям Маркса, но какой-то внутренний дефект, по-видимому, содержит и сама теория. Попытаемся его обнаружить.

Рассмотрение некоторых аспектов исторической теории Маркса начнем с анекдота:

«Кто такой коммунист? Это тот, кто читал произведения Карла Мар­кса и Фридриха Энгельса. А кто такой антикоммунист? Это тот, кто их понял».

⁷⁵ ТошДж. Указ. соч. С. 204-205.

⁷⁶ Там же. С. 185.

Я не призываю вас становиться антикоммунистами, а тем более коммунистами. Но давайте все-таки попытаемся понять. При этом бу­дем максимально использовать тексты их произведений, руководству­ясь советом, который на закате своей жизни Ф. Энгельс дал начинаю­щему марксисту И. Блоху:

«...я прошу Вас изучать эту теорию по первоисточникам, а не из вторых рук, — право же, это гораздо легче»⁷⁷.

Тем более что предлагаемая вам интерпретация аксиоматики ис­торической теории марксизма вполне оригинальна, следовательно, ее корректность может быть подтверждена (или опровергнута) только путем ваших собственных размышлений над произведениями Маркса и Энгельса⁷⁸. Да и нельзя не согласиться с Э. Фроммом в его поисках причин фальсификации мыслей Маркса:

«Ирония истории состоит в том, что, несмотря на доступность источ­ников, в современном мире нет предела для искажений и неверных толкований различных теорий. Самым ярким примером этого рода является то, что сделано в последние десятилетия с учением К. Мар­кса. В прессе, литературе и речах политических деятелей постоянно упоминается Маркс и марксизм, так же как в книгах и статьях изве­стных философов и социологов. Создается впечатление, что ни по­литики, ни журналисты ни разу не прочли ни единой Марксовой строч­ки, а социологи и обществоведы привыкли довольствоваться мини­мальными знаниями текстов Маркса. <...>

Как это стало возможно, что философия Маркса оказалась иска­жена до неузнаваемости, до своей полной противоположности?

Для этого есть несколько причин, И первая из них — это чистое невежество. Дело в том, что материализм не изучается в университе­тах, не подвергается ни анализу, ни критике... Каждый считает себя вправе говорить о Марксе, не прочтя ни единой его строчки...»⁷⁹.

Задачу истории Маркс понимал очень широко. В его понимании, в отличие от понимания его современников-историков, руководствую­щихся принципами историзма (в формулировке Леопольда фон Ран-

⁷⁷ Фридрих Энгельс — Йозефу Блоху. С. 396.

⁷⁹ Необходимо подчеркнуть, что в нашу задачу не входит разграничение вкла­да Маркса и Энгельса в «исторический материализме, поэтому, за исключением особо указанных случаев, мы будем рассматривать их концепцию как единую, тем более что и вырабатывали они ее в основном совместными усилиями и в целост­ном виде изложили, по преимуществу, в работах, написанных в соавторстве, таких, как «Немецкая идеология», «Манифест Коммунистической партии».

⁷⁹ Фромм Э. Концепция человека у К. Маркса... С. 376.

ке), история должна служить целям социальной практики. И для реа­лизации этой задачи он ставит философию «на службу истории»:

«Задача истории, следовательно, — с тех пор как исчезла правда потустороннего мира, — утвердить правду посюстороннего мира. Ближайшая задача философии, находящейся на службе истории, состоит — после того как разоблачен священный образ человечес­кого самоотчуждения — в том, чтобы разоблачить самоотчуждение в его несвященных образах. Критика неба превращается, таким об­разом, в критику земли, критика религии — s критику права, кри-

ял

тика теологии — в критику политики»™.

Для выявления аксиоматики и структуры теории обратимся к од­ной из ранних работ К Маркса и Ф. Энгельса «Немецкая идеология». Написанная в 1845-1846 гг. 27-летним Марксом и 25-летним Энгель­сом, она не была опубликована при их жизни (за исключением от­дельных глав и отрывков), и рукопись была отдана, по выражению Маркса, «критике мышей». Но сами авторы признавали, что для них ценность этой работы состоит в том, что они уяснили для себя самих основные принципы своей концепции. А учитывая умозрительный характер исторической теории марксизма, это самое главное.

Вдумаемся в формулировку исходной предпосылки материалис­тического понимания истории:

«Предпосылки, с которых мы начинаем, — не произвольны, они — не догмы; это — действительные предпосылки, от которых можно отвлечься только в воображении. Это — действительные индивиды, их деятельность и материальные условия их жизни, как те, которые они находят уже готовыми, так и те, которые созданы их собствен­ной деятельностью. Таким образом, предпосылки эти можно уста­новить чисто эмпирическим путем.

Первая предпосылка всякой человеческой истории — это, ко­нечно, существование живых человеческих индивидов. Поэтому пер­вый конкретный факт, который подлежит констатированию, — теле­сная организация этих индивидов [выделено мной. — М. Р.] и обусловленное ею отношение их к остальной природе... Всякая ис­ториография должна исходить из этих природных основ и тех их видоизменений, которым они благодаря деятельности людей под­вергаются в ходе истории»⁸¹.

Мы видим, что Маркс и Энгельс, как и другие мыслители, начи­нают свои размышления с констатации природы человека. Но вспом-

⁸⁰ Маркс К. К критике гегелевской философии права//Маркс К. Социология. М., 2000. С. 160.

⁸¹ Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. М., 1988. С. 14—15.

ним Канта (см. с. 73). Кант рассматривает в качестве отправного мо­мента своих рассуждений разум, т.е. то качество человека, которое выделяет его из мира природы. Исходная предпосылка рассуждений Маркса и Энгельса фиксирует качество, не специфичное для человека, не то, что выделяет его из природы и в силу этого делает возможным и необходимым исторический процесс, а то, что объединяет его с животным миром. И именно на этой предпосылке строится теория исторического материализма.

Мы сравнили исходное положение теории Маркса—Энгельса с аксиоматикой концепции Канта. Но, может быть, дело в том, что Кант принадлежал веку XVIII с его рационалистическим идеалом, а постигшее европейцев на рубеже XVIII—XIX вв. разочарование и ес­тественно-научная ориентированность знания XIX столетия застави­ли Маркса и Энгельса пересмотреть концепцию человека, сделать ее более современной? Однако с Марксом не согласен и столь востор­женно о нем отзывавшийся Э. Фромм:

«Человеческое существование начинается тогда, когда достигает оп­ределенного предела развитие деятельности, не обусловленной врож­денными механизмами: приспособление к природе утрачивает при­нудительный характер, и способы действий уже не определяются наследственностью, инстинктами. Иными словами, человеческое су­ществование и свобода с самого начала неразделимы. Здесь име­ется в виду не позитивная «свобода чего-то», а негативная "свобода от чего-то" — в данном случае свобода от инстинктивной предопре­деленности действий.

Такая свобода представляет собой весьма сомнительное пре­имущество. Человек рождается без врожденной способности к не­обходимым действиям, какая есть у животных; он зависит от родите­лей дольше, чем любое из них; его реакции на окружающую обста­новку не так быстры и не так эффективны, как инстинктивные действия, выполняемые автоматически... Однако именно эта беспомощность явилась той почвой, на которой развился и вырос человек: биологи­ческое несовершенство человека обусловило появление циви­лизации»⁶².

Справедливости ради надо сказать, что размышления Маркса о социальной сущности человека не ограничивались вышеприведенным высказыванием.

«Экономическо-философские рукописи 1844 года», введенные в научный оборот спустя век с лишним после написания, существенно обогатили представление ученых об основаниях историософской кон­цепции Маркса. Не случайно работы Сартра и Фромма о теории Мар-

Фромм Э. Бегство от свободы. М.,1995. С. 36-37.

9 - 6867

кса выходят практически сразу после того, как стало известно это произведение молодого Маркса.

И здесь Маркс обращает внимание в первую очередь на физичес­кую природу человека и рассматривает диалектику природного и соци­ального:

«Родовая жизнь как у человека, так и у животных физически состоит в том, что человек (как и животное) живет неорганической природой, и чем универсальнее человек по сравнению с животным, тем универ­сальнее сфера той неорганической природы, которой он живет...

...Практическое созидание предметного мира, переработка не­органической природы есть самоутверждение человека как созна­тельного родового существа, т.е. такого существа, которое относит­ся к роду как к своей собственной сущности, или к самому себе как к родовому существу. Животное, правда, тоже производит. Оно строит себе гнездо или жилище, как это делают пчела, бобр, муравей и т.д. Но животное производит лишь то, в чем непосредственно нуж­дается оно само или его детеныш; оно производит односторонне, тогда как человек производит универсально; оно производит лишь под властью непосредственной физической потребности, между тем как человек производит даже будучи свободен от физической по­требности, и в истинном смысле слова только тогда и произ­водит, когда он свободен от нее [выделено мной. — М. Р.]; животное производит только самого себя, тогда как человек воспро­изводит всю природу; продукт животного непосредственным обра­зом связан с его физическим организмом, тогда как человек свобод­но противостоит своему продукту. Животное формирует материю только сообразно мерке и потребности того вида, к которому оно принадлежит, тогда как человек умеет производить по меркам любо­го вида и всюду он умеет прилагать к предмету соответствующую мерку; в силу этого человек формирует материю также и по зако­нам красоты.

Поэтому именно в переработке предметного мира человек впер­вые действительно утверждает себя как родовое существо. Это про­изводство есть его деятельная родовая жизнь. Благодаря этому про­изводству природа оказывается его (человека) произведением и его действительностью. Предмет труда есть поэтому опредмечивание родовой жизни человека: человек удваивает себя уже не только интеллектуально, как это имеет место в сознании, но и реально, дея­тельно, и созерцает самого себя в созданном им мире»⁸³. Итак, Маркс сформулировал свое видение человеческой природы. Суть человека в том, что он объективирует себя вовне. Следователь­но, труд, понятый как деятельность по опредмечиванию, есть имма-

⁸³ Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года//Маркс К. Социо­логия. М„ 2000. С. 231-234.

нентное свойство человека, отличающее его от животного. И эта мысль получит у Маркса и Энгельса дальнейшее развитие. Но в при­веденном выше отрывке заложена еще однз идея, которая, на мои взгляд, не получила столь же полной реализации при выстраивании концепции исторического процесса. Это «формирование материи также и по законам красоты». Вот это-то «также и» сразу же ука­зывает на подчиненный характер этой идеи. А может быть, именно это и есть основное свойство человека? Деятельность не инстинктив­ная, а осознанная. Достижение не только удовлетворения своих не­посредственных физических потребностей, но и стремление преоб­разовать мир «по образу и подобию»?⁸⁴

Любопытно, что аналогичный взгляд на особенность человека по сравнению с другими живыми существами был практически одно­временно с Марксом сформулирован очень далеким от марксизма философом славянофилом А. С. Хомяковым:

«...Человек свободен, он не связан законами почвы, климата, возвы­шенностей или углублений шара.

Взгляните на землеописание. Все в гармонии, и только племена людей составляют какую-то резкую противоположность с окружаю­щей их природою. Белый медведь передвигает свою неуклюжую сипу только по льдинам полюса, и прыжок полосатого тигра заклю­чен в границах тропических стран, — но человек этих законов не знает... Человек, очевидно, не дает заключать себя в разряды и гра­фы, на которых основано разделение новой физической географии»⁸⁵.

А теперь для сопоставления приведем слова мыслителя рубежа XIX-XX вв., не очень искушенного в проблемах философии в силу специ­фики своего медицинского образования и профессиональной деятель­ности, но очень много сделавшего для обогащения наших представ­лений о человеке. Итак, Фрейд:

«...труд как путь к счастью мало ценится людьми. Они не прибегают к нему так охотно, как к другим возможностям удовлетворения. Подав­ляющее большинство людей работают только под дарением нужды, и самые тяжкие социальные проблемы проистекают из этой природ­ной неприязни людей к труду [выделено мной. — М. Р.]»⁸⁶.

*⁴ У нас нет возможности в рамках краткого учебного пособия развить эту мысль, поэтому отсылаю заинтересованного читателя к книге Вс. Вильчека. в которой дается подробная и аргументированная критика проблемы антропогенеза

в концепции Маркса.

^ss Хомяков А. С. «Семирамида»: И[следование1 и(стины] исторических]

и[дей]//Соч.:В2т. М., 1994. Т. 1.С.21.

^Kfl Фрейд 3. Недовольство культурой//Фрейд 3. Психоанализ. Религия. Культура.

М., 1992. С. 80 прим.

Итак, Маркс утверждает, что труд в природе человека, а Фрейд настаивает на «природной неприязни людей к труду». Конечно, с точки зрения формальной логики, здесь нет большого противоречия. Мы вполне можем предположить, что в природе человека то, что вызыва­ет у него самого неприязнь. Но как-то уж очень не хочется так думать. А раз этот ответ не вызывает, используя выражение Шиллера, «чув­ство радости для сердца» (хотя — заметим в скобках — вполне согла­суется с библейской интерпретацией антропогенеза), то поищем дру­гой. И найдем его у Маркса — в его концепции отчуждения.

Маркс, анализируя современное ему капиталистическое общество, показывает, что в этом обществе имманентно присущая человеку объективация себя вовне превращается в отчуждение. Тем самым Маркс обнаруживает специфику человека на данной стадии развития обще­ства, вскрывая самое серьезное из противоречий капитализма — его антигуманность, в прямом смысле этого слова, как несоответствие истинной сущности человека:

«...труд является для рабочего чем-то внешним, не принадлежащим к его сущности; в том, что он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не разверты­вает свободно свою физическую природу и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свой дух. Поэтому рабочий только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не добровольный, а вынужденный; это — принуди­тельный труд. Это не удовлетворение потребности в труде, а толь­ко средство для удовлетворения других потребностей, нежели по­требность в труде. Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как только прекращается физическое или иное принуждение к тру­ду, от труда бегут, как от чумы....

...В результате получается такое положение, что человек (рабо­чий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций — при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т.д., — а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь жи­вотным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному...

...Поэтому отчужденный труд, отнимая у человека предмет его производства, тем самым отнимает его родовую жизнь, его действи­тельную родовую предметность, а то преимущество, которое чело­век имеет перед животным, превращается для него в нечто отрица­тельное, поскольку у человека отбирают его неорганическое тело, природу»⁸⁷.

В шутку людей можно разделить на две категории: на тех, кто живет, чтобы работать, и на тех, кто работает, чтобы жить. Мы ви­дим, что у Маркса первое — это естественное состояние человека, соответствующее его природе, а второе — неестественное, искажен­ное эксплуататорским обществом. К заслугам Маркса можно отнести выявление конкретно-исторической специфики человека определен­ной общественной формации. То, что у Фрейда выступает как при­родное свойство человека, у Маркса имеет социальный, конкретно-исторический характер и рассматривается как то, что подвержено изменению.

Э. Фромм специально исследовал концепцию человека у Маркса и пришел к следующему выводу:

«Цепь Маркса состояла в духовной эмансипации человека, в осво­бождении его от уз экономической зависимости, в восстановлении его личной целостности, которая должна была помочь ему отыскать пути к единению с природой и другими людьми. Философия Марк­са на нерелигиозном языке означала новый радикальный шаг вперед по пути пророческого мессианства, нацеленного на полное осуще­ствление индивидуализма, то есть той цепи, которой руководствова­лось все западное общественное мышление со времен Возрождения и Реформации и до середины XIX в.»⁸⁸.

Мы ни в коей мере не собираемся оспаривать благородство уст­ремлений Маркса. Но вернемся к исторической теории, сконструиро­ванной Марксом и Энгельсом в «Немецкой идеологии». Итак, имен­но «телесная организация» людей заставляет их производить. Обратим внимание на то, что здесь уже появляется специфицированный чело­веку признак — производство жизненных средств.

«Способ, каким люди производят необходимые им жизненные сред­ства, зависит прежде всего от свойств самих жизненных средств, на­ходимых ими в готовом виде и подлежащих воспроизведению.

Этот способ производства надо рассматривать не только с той стороны, что он является воспроизводством физического существо­вания индивидов. В еще большей степени это — определенный спо­соб деятельности данных индивидов, определенный вид их жизнеде­ятельности, их определенный образ жизни. Какова жизнедеятель­ность индивидов, таковы и они сами. То, что они собой представляют., совпадает, следовательно, с их производством — совпадает как с тем, что они производят, так и с тем, как они производят. Что представ­ляют собой индивиды — это зависит, следовательно, от материальных

— ЯФ

условии их производства».

^S7 Маркс К. Экономическо-фшюсофские рукописи 1844 года. С. 230-231, 234.

Фромм Э. Концепция человека у К. Маркса... С. 377. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. С. 15.

Можно, наверное, упрекнуть Маркса и Энгельса в слишком пря­молинейной детерминированности образа жизни «материальными ус­ловиями производства». Но именно эта идея получила развитие не только в теории Маркса и Энгельса, но и в неофрейдистской концепции Фромма. Причем Фромм двигался в своей социальной теории от фрей­дизма к марксизму, что явствует из используемой им терминологии. Правда, Фромм пишет о взаимовлиянии социоэкономической струк­туры и социального характера, но все-таки при ведущей роли первой:

«Отправной точкой для... рассуждений служит утверждение о взаи­мозависимости между структурой характера среднего индивида и социоэкономической структурой общества, в котором существует этот индивид. Взаимосвязь индивидуальной психической сферы и со­циоэкономической структуры я называю социальным характером. (Раньше, в 1932 г., для обозначения этого феномена я пользовался выражением "либидинозная структура общества".) Социоэкономи-ческая структура общества формирует социальный характер своих членов таким образом, что им хочется делать то, что они должны делать. Вместе с тем социальный характер оказывает влияние на социоэкономическую структуру общества, действуя при этом либо как цемент, придающий ей еще большую стабильность, либо, при определенных обстоятельствах, как динамит, готовый взорвать ее»⁹⁰.

Определив способ производства как системообразующий фактор социальной структуры, Маркс и Энгельс ставят задачу выявить зави­симость иных сторон человеческой деятельности от этого фактора:

«Итак, дело обстоит следующим образом: определенные индивиды, определенным образом занимающиеся производственной деятель­ностью, вступают в определенные общественные и политические от­ношения. Эмпирическое наблюдение должно в каждом от­дельном случае — на опыте и без всякой мистификации и спеку­ляции — выявить связь общественной и политической структуры с производством [выделено мной. — М. Р.]. Обще­ственная структура и государство постоянно возникают из жизнен­ного процесса определенных индивидов — не таких, какими они могут казаться в собственном или чужом представлении, а таких, каковы они в действительности, т.е. как они действуют, материально производят и, следовательно, как они действенно проявляют себя при наличии определенных материальных, не зависящих от их произвола границ, предпосылок и условий»'¹.

Анализируя приведенное рассуждение Маркса и Энгельса, можно лишний раз убедиться в изначально умозрительном построении их

⁹⁰ Фромм Э. Иметь или быть? М., 1990. С. 138-139.

⁹¹ Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. С. 19.

теории. Они так же, как и Кант, предлагают наполнить свою конст­рукцию эмпирическим материалом. Рассмотрев структуру общества, Маркс и Энгельс переходят к социальной динамике, т.е. собственно к историческому процессу:

«,.,мы должны прежде всего констатировать первую предпосыл­ку всякого человеческого существования, а следовательно, и всякой истории [выделено мной. — М. Р.], а именно ту предпо­сылку, что люди должны иметь возможность жить, чтобы быть в со­стоянии "делать историю". Но для жизни нужны прежде всего пища и питье, жилище, одежда и еще кое-что. Итак, первый исторический акт, это — производство средств, необходимых для удовлетворения этих потребностей, производство самой материальной жизни...

...Второй факт состоит в том, что сама удовлетворенная первая потребность, действие удовлетворения и уже приобретенное ору­дие удовлетворения ведут к новым потребностям, и это порождение новых потребностей является первым историческим актом»⁹².

Опять мы видим, что человеческая история выводится из физио­логических потребностей человека. Ввиду этого, на мой взгляд, оста­ются неясными причины и механизм порождения новых потребнос­тей: почему у животного удовлетворение потребности в пище и раз­множении не порождает новых потребностей, а у человека порождает? А ведь именно это Маркс и Энгельс называют «первым историческим актом». Таким образом, мы снова сталкиваемся с той же проблемой — с непроясненностью перехода от неисторичного существования жи­вотных к человеческой истории.

Суть «материалистического понимания истории» в том виде, как оно сложилось у них к середине 1840-х годов, Маркс и Энгельс резю­мируют так:

«Итак, это понимание истории заключается в том, чтобы, исходя именно из материального производства непосредственной жизни, рассмот­реть действительный процесс производства и понять связанную с данным способом производства и порожденную им форму обще­ния — т.е. гражданское общество на его различных ступенях — как основу всей истории; затем необходимо изобразить деятельность граж­данского общества в сфере государственной жизни, а также объяс­нить из него все различные теоретические порождения и формы сознания, религию, философию, мораль и т.д. и т.д., и проследить процесс их возникновения на этой основе, благодаря чему, конечно, можно будет изобразить весь процесс в целом (а потому также и взаимодействие между его различными сторонами). Это понима­ние истории, в отличие от идеалистического, не разыскивает в каждой

⁹² Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. С. 25.

эпохе ту или иную категорию, а остается все время на почве дей­ствительной истории, объясняет не практику из идей, а идейные обра­зования из материальной практики и в силу этого приходит также к тому выводу, что все формы и продукты сознания могут быть унич­тожены не духовной критикой, не растворением их в "самосозна­нии" или превращением их в "привидения", "призраки", "причуды" и т.д., а лишь практическим ниспровержением реальных обществен­ных отношений, из которых произошел весь этот идеалистический вздор, — что не критика, а революция является движущей силой ис­тории, а также религии, философии и прочей теории. Эта концепция показывает, что история не растворяется в "самосознании", как "дух от духа", но что каждая ее ступень застает в наличии определенный материальный результат, определенную сумму производительных сил, исторически создавшееся отношение людей к природе и друг к другу, застает передаваемую каждому последующему поколению предшествующим ему поколением массу производительных сил, ка­питалов и обстоятельств, которые, хотя, с одной стороны, и видоиз­меняются новым поколением, но, с другой стороны, предписывают ему его собственные условия жизни и придают ему определенное развитие, особый характер. Эта концепция показывает, таким обра­зом, что обстоятельства в такой же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства»⁹³.

Хотя мы преследуем цели разделить взгляды Маркса и Энгельса, все же следует сказать, что Маркс сосредоточил свои усилия на сис­тематическом анализе капиталистического общества (результатом чего явился его фундаментальный труд «Капитал»), а перу Энгельса при­надлежит, в частности, ряд работ, в которых он применяет метод «исторического материализма» к анализу ранних стадий человеческо­го развития. И эти работы чрезвычайно любопытны, на мой взгляд, не своими выводами, а именно практикой применения метода.

Небольшую работу' «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» Энгельс начинает с основного теоретического утвержде­ния:

«Труд — источник всякого богатства, утверждают экономы. Он дей­ствительно является таковым... Но он еще и нечто бесконечно боль­шее, чем это. Он — первое основное условие всей человеческой жизни, и притом в такой степени, что мы в известном смысле должны сказать: труд создал самого человека»⁹⁴.

Заявив исходную посылку, далее Энгельс рассуждает так:

⁹³ Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. С. 37.

** Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека//Маркс К., Энгельс Ф. Избр. произв.: В 3 т. М., 1979. Т. 3. С. 69.