Познание и язык. Познание и понимание.

Язык стал очень активно изучаться философией только в двадцатом веке. Хаккинг в своей работе «Почему язык важен для философии?» выделяет три периода развития философии. Первый период связан с «расцветом внимания к идеям» (Гоббс, Локк, Беркли, де Траси). Познание в это время понималось в виде замкнутого круга: опыт воздействует на эго, которое производит идеи о реальности, которые в свою очередь воздействуют на опыт. Во второй период – период «расцвета внимания к значениям» (Фреге, Дильтей, Вебер, Гуссерль) – место идей заменяют значения и начинается постепенный переход к изучению языка. Осознается, что «влияние языка на философию было глубоким и практически неосознанным» (Рассел) и что «пределы языка являются пределами моего мира», то есть пределами познания (Витгенштейн). Третий период – период «расцвета внимания к предложениям» (Стросон, Куайн, Поппер). Главную идею этого периода сформулировал Куайн: «Знание соткано из предложений». Круг познания теперь уже выглядит следующим образом: опыт воздействует на познающего субъекта, который формулирует предложения, которые в свою очередь воздействуют на опыт. Крайним выражением этой идеи стало направление лингвализма, в котором утверждалось, что реальны только предложения. Таким образом, Хаккинг приходит к выводу, что язык является предметом изучения современной философии по той же самой причине, по которой идеи являлись предметом изучения для философии семнадцатого века. Идеи в то время и предложения сейчас служат границей между познающим субъектом и знанием. П. Флоренский в своей работе «Термин» акцентирует внимание на то, что язык науки не является простой условностью, а имеет онтологический статус. Назвать – это значит, «примыкая своей мыслью к мысли общечеловеческой, дать слово, в котором общечеловеческая мысль усмотрела бы законную, то есть внутреннюю обязанность для себя, связь внешнего выражения и внутреннего содержания, иначе говоря, признало бы в новом имени символ». Тем самым определение становится способом познания. В подтверждение этому Флоренский приводит слова Иоана Дамаскина: «Как граница отделяет собственность каждого человека от собственности другого, так и определение отделяет природу одной вещи от природы другой». Проблема влияния языка на познание во многом связана с тем, как мы понимаем сам язык. Хинтикка выделяет две концепции языка: язык как исчисление и универсалистская концепция. Универсалисты понимают язык как неустранимый посредник между человеком и миром. Человек в своем познании мира не может выйти за пределы языка. Более того, универсалисты отвергают возможность рефлексии над языком, то есть невозможно в языке обсуждать отношения, связывающие его с миром. Таким образом, концепция истины как соответствия невозможна для универсалиста. Он скорее склонен признать, что понятие истины связано с любым значением предложения, поскольку предложение говорит то, что оно говорит, сообщая нам, каким был бы мир, если бы оно было истинным. Концепция языка как исчисления, наоборот, признает возможность выхода за пределы языка, как формальной системы, и считает, что понятия, которые мы используем, когда говорим о нашем языке, имеют подоплеку не в самом языке, а в нашей деятельности. Таким образом, можно предположить, что роль языка в познании еще не раз будет переосмыслена в философии, поскольку этот вопрос ставит очень много сложных проблем.

В современной философии феномен понимания не относится только к познанию. С пониманием мы сталкиваемся как в теоретической, так и в повседневной деятельности. Успешность межчеловеческой коммуникации, ориентация в наличной ситуации – все это предполагает в качестве своей основы некоторую понятность, истолкованность. Не познание порождает потребность к пониманию, а наоборот, потребность в понимании ведет к познанию. Особый статус феномена понимания связан с критикой классического рационализма с его субъект-объектным противопоставлением, внеположенностью исследователя объекту исследования и, соответственно, - метода объяснения, основным содержанием которого является подведение индивидуального под всеобщее. В отличие от неокантианцев и Дильтея, рассматривавших понимание в сугубо методологическом плане, проблема понимания ставится герменевтикой в совершенно иной плоскости. Специфика замысла философской герменевтики (Хайдеггер, Гадамер) состоит в том, что она ставит вопрос об онтологическом статусе понимания. Речь идет об изначальной герменевтичности существования человека, об имманентной ему «понимательности». Онтологический характер понимания предваряет всякую человеческую деятельность в качестве предпонимания. Понимание, будучи способом существования, универсально. Последнее сообщает универсальность и герменевтике. Феномен понимания пронизывает все отношение человека к миру. Во-первых, с пониманием связано наше познание мира: познание всегда обусловлено предпониманием, лежащим в основе научной деятельности. Во-вторых, понимание предпослано всякой человеческой коммуникации: понимание выступает и как метод анализа такой коммуникации, и как условие возможности последней. Гадамер разрабатывает концепцию философской герменевтики как философии понимания. Под пониманием Гадамер разумеет универсальный способ освоения мира человеком, в котором, наряду с теоретическим, существенную роль играют: непосредственное переживание («опыт жизни»), различные формы практики («опыт истории»), формы эстетического постижения («опыт искусства»). Таким образом, конкретизирующим понятием для понимания у Гадамера является опыт, формирование которого происходит в языке. Гадамер о понимании текста: «Тот, кто хочет понять, не должен отдаваться на волю своих собственных пред-мнений во всей их случайности, с тем, чтобы как можно упорнее и последовательнее пропускать мимо ушей мнения, высказанные в тексте, покуда наконец эти последние не ворвутся в его иллюзорное понимание и не уничтожат его. Скорее тот, кто стремится понять текст, готов его выслушать и позволяет ему говорить. Поэтому герменевтически воспитанное сознание должно быть с самого начала восприимчиво к инаковости текста. Однако, восприимчивость не предполагает ни нейтралитета, ни самоуничижения, но включает в себя снимающее усвоение собственных пред-мнений и пред-суждений. Речь идет о том, чтобы помнить о собственной предвзятости, дабы текст проявился во всей его инаковости и тем самым получил возможность противопоставить свою фактическую истину нашим собственным пред-мнениям».