Помощь в преодолении кризиса идентичности

Работа психолога-консультанта, психотерапевта с бежен­цами и вынужденными мигрантами должна быть, в первую очередь, нацелена на восстановление целостности и интег-рированности личности. Достичь этого можно через преодо­ление последствий кризиса идентичности, изменений в мо-тивационно-потребностной сфере, осознание и снятие не­гативных проекций, формирование установок толерантного сознания, преодоление культурных барьеров и последствий

Методы психологической реабилитации...

культурного шока в сочетании с психотерапией посттравма­тических стрессовых расстройств.

Необходимо помнить, что это чрезвычайно трудный про­цесс. «Никакого практического краткого руководства по пре­одолению кризиса идентичности не существует; с ним можно справиться лишь в результате фундаментального преобразования человека» (Фромм, 1999. С. 133). Как утверждает Э. Фромм, кри­зис идентичности преодолим только тогда, когда человек вновь станет жизнелюбивым и активным.

Направления психотерапии, которые наиболее подходят для оказания помощи вынужденным мигрантам, задаются одним из центральных положений гуманистической психо­логии: прежде чем определить, как дальше жить и что де­лать, следует выяснить, кто же Я такой. В этой ситуации глав­ная задача психолога — помочь вынужденным мигрантам собрать рассыпавшуюся идентичность из осколков, воссоз­дать ее целостный узор. В то же время узор этот уже никогда не будет прежним. Представление о себе станет иным, но важно помочь прийти к его определенности и целостности.

Для преодоления кризиса идентичности вынужденный мигрант должен осознать происходящие в нем и вокруг него изменения. Это можно сделать, попытавшись ответить на вопросы: «Что во мне изменилось? Что никогда не станет прежним во мне? Как изменились мои близкие и как эти изменения повлияли на наши отношения?» Подобное осоз­нание уже станет первым шагом на пути воссоздания иден­тичности, возрождения личности, обретения самого себя.

Следующий шаг в преодолении кризиса — поиск ответа на вопрос: «Что Я должен делать?» «Вопросы, задаваемые людь­ми в ходе поисков идентичности, реального "Я" и т.д., — это в очень большой степени вопросы долженствования: Что мне следует делать? Кем мне следует быть? Как мне следует разре­шить эту конфликтную ситуацию?» (Маслоу, 1999. С. 109). Все эти вопросы наиболее остро стоят перед личностью, вынуж­денно покинувшей родину, находящейся в поисках новой иден­тичности. Предоставить человеку возможность задуматься над тем, кто он такой, кем он был раньше и кем может стать в будущем, что соответствует его природе, его желаниям, по­требностям, — значит помочь ему обрести путь к этическим и 308

Психическое здоровье мигранта

ценностным решениям, к более мудрым актам выбора, к дол­жному (Маслоу, 1999).

Логотерапия и экзистенциальный анализ. Особая роль при оказании помощи вынужденным мигрантам в преодолении кризиса идентичности отводится логотерапии. Родоначаль­ник логотерапии — немецкий психиатр Виктор Франкл (Франкл, 1990, 1997, 2001). Сейчас это направление развива­ется его последователями в рамках экзистенциального ана­лиза (Лэнгле, 2001).

Основной акцент логотерапия ставит не на том, что с человеком случилось в прошлом или происходит сейчас, а на том, как человек к этому относится, какой смысл это для него имеет («логос» применительно к «логотерапии» означа­ет именно смысл, поэтому ее еще называют «смыслоцент-рированной терапией»). Центральной задачей психотерапии, как и основной задачей человеческой жизни, Франкл счи­тает поиск и осуществление смысла, «направляющего ход бытия» (Франкл, 1990. С. 285).

Во многом идеология психотерапии Франкла родилась из его личного опыта пребывания в нацистском лагере смерти. К этому опыту он обращается во многих своих тек­стах, но в первую очередь в книге «Человек в поисках смыс­ла» (Франкл, 1997), «одно чтение которой может быть те-рапевтичным для многих клиентов» (Jvey etal, 1997). Уме­ние найти позитивные моменты тогда, когда ты находишься в ситуации господства абсолютного зла и бесчеловечнос­ти, найти смысл в самом страдании — на это, по мнению Франкла, способен лишь человек, и это одна из самых ценных его способностей. Франкл ссылается на слова Эйн­штейна, что «тот, кто ощущает свою жизнь лишенной смысла, не только несчастлив, но и вряд ли жизнеспосо­бен» (Франкл, 1990. С. 36).

В экзистенциальном анализе различают три уровня бы­тия: телесный (физический), душевный (психический) и духовный. На первых двух уровнях человек стремится к под­держанию физического благополучия, здоровья своего тела и реализации витальных потребностей, в то время как на третьем уровне он «ищет смысл жизни, ценностную опору, веру, любовь, справедливость и пр.» (Лэнгле, 2001. С. 9).

Методы психологической реабилитации...

Логотерапия и экзистенциальный анализ подчеркивают, что «духовное противостоит психофизическому», «духовно-экзистенциальное измерение человека способно полемизи­ровать с его телесно-душевным бытием» (там же). Эта спо­собность человека к «открытости» по отношению к самому себе, способность дистанцироваться от самого себя и как бы извне взглянуть на себя называется способностью самоотст­ранения или самодистанцирования. На нее опирается широ­ко известный метод парадоксальной интенции, описанный

выше.

Другая основная способность человека названа Франклом «самотрансценденция». Это стремление преодолеть «собствен­ную замкнутость во внутреннем мире своих потребностей, желаний и напряжений», что дает возможность «стать от­крытым для диалога с миром» (там же. С. 10). Франкл так писал о самотрансценденции: «Только в той мере, в какой человек выходит за пределы самого себя, он может самореа­лизоваться — в служении делу или в любви к другому чело­веку! Иными словами, цельным человек бывает только тог­да, когда он посвящает себя какому-либо делу или другому человеку» (Франкл, 2001. С. 221). На этой способности осно­вана другая техника логотерапии, называемая дерефлексией. Если, применяя парадоксальную интенцию, человек усили­вает свой симптом, что позволяет ему как бы «иронизиро­вать над неврозом», то дсрефлексия снимает навязчивое са­монаблюдение («гиперрефлексию»), что «дает возможность игнорировать симптом» (там же. С. 197). Согласно Франклу, гиперрефлексия ответственна, в частности, за феномен «эк­зистенциального вакуума», характерного для современной западной цивилизации, вследствие чего возникают «нооген-ные неврозы» — неврозы потери смысла жизни.

В техническом отношении логотерапия близка к когни-тивно-бихевиоральной терапии. Методы парадоксальной ин­тенции, дерефлексии, изменения установок и позитивного переформулирования (их называют методами сократическо­го диалога) характерны для обоих направлений. Вместе с тем, по словам мультикультурных психотерапевтов, считающих подход Франкла особо ценным для работы в кросс-культур­ном контексте, логотерапия «создает важный мостик между 310

Психическое здоровье мигранта

экзистенциально-гуманистическими и когнитивно-бихеви-оральными теориями» (Ivey et al., 1997, p. 380).

Работы Франкла по логотерапии носят в основном мето­дологический характер. Усилиями его последователей созда­на система феноменологической психотерапии, получившей общее название «экзистенциальный анализ», в которую логотерапия входит как составная часть. Экзистенциальный анализ ставит своей целью «помочь личности в том, чтобы она открыла в себе способность свободно (в духовном и эмо­циональном смысле) и полно проживать свою жизнь, смог­ла выйти на аутентичные установки и актуализировать лич­ную ответственность по отношению к собственной судьбе и миру» (Лэнгле, 2001. С. 5). Эта цель решается с помощью «ана­лиза обстоятельств жизни человека как "прояснения, раскры­тия" скрытых в ней ценных возможностей» (там же. С. 7). Таким образом, метод особенно подходит для работы с людь­ми, находящимися в кризисном состоянии, актуализируя личностный потенциал в предельно сложных жизненных ситуациях.

Усилия экзистенциального анализа направлены на сози­дание собственной полноценной жизни (целостную и состо­явшуюся жизнь экзистенциальные аналитики называют «эк­зистенцией»), творение своего будущего. Для этого опреде­ляется, где экзистенция блокируется, и проводится работа по снятию блоков. Могут быть следующие варианты блоки­рованной экзистенции:

• Настоящее заслоняется «грузом прошлого» — в этом слу­чае с помощью биографического метода проводится фено­менологический анализ неассимилированного, в первую оче­редь, травматического опыта, причем, в отличие от «психо­логической археологии» психоанализа, предметом изучения становятся те жизненные области, где в настоящее время аккумулированы препятствия, а также изжившие себя лич­ностные установки, от которых человек не может избавиться.

• Отсутствие доступа к своему потенциалу — в этом слу­чае работа направляется на содействие реализации личных способностей, самоприятие и доступ к собственным чувствам.

• Утрата базовых ориентиров, лежащая, в частности, в основе феномена «экзистенциального вакуума», — здесь пред-

Методы психологической реабилитации..

метом анализа становятся основные экзистенциальные воп­росы: «Ради чего живет человек?», «Что нужно сделать, что­бы моя жизнь стала осмысленной?» (Лэнгле, 2001. С. 12—13). Расстройства, при которых может применяться экзистен­циальный анализ — психосоциальные, психосоматические и психически обусловленные эмоциональные и поведенчес­кие нарушения — включают в себя основные проблемы вы­нужденных мигрантов. Вместе с тем, этот метод имеет и огра­ничения, связанные, в частности, с тем, что он осуществля­ется преимущественно в вербально индуцированном процессе. Таким образом, его нелегко применять с культурно отлича­ющимися клиентами. Кроме того, один из основных методов экзистенциального анализа — работа с биографией — про­тивопоказан при высоких эмоциональных нагрузках, так как может привести к состоянию перенапряжения и даже спо­собствовать повышению суицидального риска у клиента (Лэнг­ле, 2001).

1! хрестоматия

Г.У. СОЛ ДАТ ОБА

чужие среди своих: этнопсихологические

ПРОБЛЕМЫ АДАПТАЦИИ ВЫНУЖДЕННЫХ МИГРАНТОВ*

В главе книги доцента кафедры психологии личности фа­культета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова, доктора психо­логических наук Г.У. Солдатовой «Межэтническая напря­женность» представлены некоторые эмпирические результаты исследования вынужденных мигрантов из Грузии и Чечни. Рас­сматриваются особенности влияния этнополитической ситуа­ции на личность мигранта, исследуются трансформации иден­тичности, изменение уровня агрессивности, типы реагирования.

В 1990-х гг. Северный Кавказ превратился по существу в бу­ферную зону, вобравшую в себя вынужденных мигрантов по­чти из всех «горячих» точек бывшего СССР. В середине 90-х гг. одно из первых мест среди северокавказских республик по на­сыщенности переселенцами со всей России принадлежало Се­верной Осетии-Алании. Здесь в 1995 г. было сосредоточено свы­ше 680 вынужденных мигрантов на каждые 10 тыс. жителей. Во второй половине 1990-х гг. прочное первенство в регионе по числу вынужденных мигрантов стала занимать Республика Ингушетия. В конце 1999 г. регистрационная служба республики зафиксировала более 150 тыс. вынужденных переселенцев. Эта массовая миграция явилась результатом военных действий на территории Чечни и составила практически половину от всего населения Республики Ингушетия.

* Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженнос­ти. М: Смысл, 1998. С. 326-348.

Чужие среди своих: этнопсихологические проблемы... 313

Вынужденные мигранты Северного Кавказа — одно из самых трагических «человеческих» порождений конфликт­ных и кризисных ситуаций межэтнической напряженности. Они, как правило, третья сторона в конфликтах, но глав­ные жертвы войн и межэтнических столкновений. Каков их психологический портрет? Что несут в себе эти люди, в од­ночасье переступившие черту, отделяющую благополучную жизнь от неизвестности, нищеты, унижений? Каковы пси­хологические особенности трансформации личности мигранта в условиях психотравмирующего воздействия ситуаций меж­этнической напряженности?

Социально-психологические исследования вынужденных мигрантов на Северном Кавказе и с Северного Кавказа, проведенные автором и при его участии в 1991 — 1992 и 1994—1995 гг., позволили найти некоторые ответы на по­ставленные вопросы.

Материалом для анализа послужил ряд исследований. В октябре-ноябре 1991 г. совместно с сотрудниками Института языка, литературы и истории г. Орджоникидзе (Северная Осетия) было опрошено 350 вынужденных мигрантов из Грузии. Опрос проводился в основном в местах размещения мигрантов: в санаториях, общежитиях и на турбазах. Соци­ологический опросник включал 50 вопросов. В качестве пси­хологического инструментария был использован Диагнос­тический тест отношения (ДТО).

В августе 1994 г. в Северной Осетии (г. Владикавказ) было проведено психологическое исследование вынужденных рус­ских переселенцев из Грозного (38 человек). Опрос прово­дился во время строительства для них поселка на месте По­пова хутора, входящего в число спорных территорий между Северной Осетией и Ингушетией. Русским предлагалось по­селиться на «спорной» территории и фактически выполнять роль буфера между конфликтующими сторонами. Опрос вы­нужденных переселенцев из Грозного проводился по месту их жительства или работы, в общежитиях Владикавказа, в недостроенных домах в поселке.

В марте-апреле 1995 г. было осуществлено исследование русских мигрантов из Грозного (36 человек), покинувших республику в разгар военных действий в январе 1995 г. С це314

Психическое здоровье мигранта

лью дифференциации с предыдущей группой респондентов, эту группу мы будем называть беженцами. Беженцы из Гроз­ного опрашивались в Москве, где временно проживали у своих родственников и знакомых. По той же эмпирической программе были опрошены 30 русских москвичей, которые составили контрольную группу.

Исследования беженцев и вынужденных переселенцев из Грозного проводились по единой программе, состоящей из 5 методик: Тест рисуночной фрустрации Розенцвейга, ДТО, опросник агрессивности Басса—Дарки, методическая раз­работка «Типы этнической идентичности», модифициро­ванный тест Куна.

Социально-психологические проблемы невозможно по­нять без социального контекста. Поэтому ниже представлена краткая хронология событий и общая характеристика рес­пондентов, полученная на основе материалов опроса, про­веденного перед психологическим тестированием.

ситуации и респонденты

1. Вынужденные мигранты из Грузии. В конце 1990 г., после объявления о создании независимой демократической рес­публики Южная Осетия и ее выходе из Грузии, конфликт между Южной Осетией и Грузией приобретает открытую военную форму. В период пика конфликта в феврале-марте 1991 г. поток мигрантов в Северную Осетию достигает почти 100 тыс. человек. Последовавший в октябре 1992 г. вооружен­ный осетино-ингушский конфликт в немалой степени был обусловлен этим фактором. Известно, что мигранты из Юж­ной Осетии приняли непосредственное участие в конфлик­те, так как большинство из них были расселены в спорном Пригородном районе Северной Осетии. По отношению ко всему населению республики это составило почти 16%. В со­ответствии с выявленными мировой практикой закономер­ностями, такое соотношение поднимает социальную напря­женность выше допустимого уровня. В конце 1999 г. в Север­ной Осетии-Алании все еще оставалось свыше 29 тыс. вынужденных мигрантов из Грузии (по данным миграцион­ной службы Северной Осетии-Алании), что составило поч­ти 90% от всех вынужденных мигрантов в республике.

Чужие среди своих: этнопсихологические проблемы...

Конфликт в Южной Осетии определил исход осетин не только с ее территории, но и со всей Грузии. Из всех при­бывших в Северную Осетию осетин 70% были жителями са­мых различных районов Грузии. Их скорее можно отнести к категории вынужденных переселенцев, нежели беженцев. Большинство из них не испытало непосредственной смер­тельной угрозы, не были разрушены их дома или захвачены квартиры. Их выезд из Грузии был обусловлен неудовлетво­ренностью общественно-политической обстановкой, анти­осетинскими публикациями в местной печати. Из опрошен­ных респондентов, прибывших из Грузии, лишь 14% были из Южной Осетии, все остальные — из внутренних областей Грузии. Причем четвертая часть всех опрошенных приехала из Тбилиси.

В качестве главной причины отъезда вынужденные миг­ранты из Грузии называли «преследование за национальную принадлежность» (85% от всего числа опрошенных). Приня­тию трудного решения покинуть родной дом способствовало то, что более половины опрошенных жили под «страхом увольнения с работы», непосредственно сталкивались с кон­кретными угрозами физической расправы, были свидетеля­ми насилия по отношению к ближайшим родственникам. Кровь, пролитая в грузино-осетинском конфликте, опреде­лила основную направленность агрессии внутри Грузии в начале 1990-х гг. в сторону осетин и ускорила отъезд тех, кто поначалу лишь подумывал об этом.

Помимо морального и психологического ущерба вынуж­денные мигранты принесли с собой тяжелый груз матери­альных потерь. Только четвертая часть опрошенных знали, что с их домами и имуществом все в порядке. Большинство респондентов либо вообще не имели никакой информации (30%), либо она оказалась крайне неутешительна: их дома с разрешения или без разрешения властей были заняты чужи­ми людьми (32%) или же разрушены и сожжены (13%). На прежнем месте жительства практически все респонденты имели либо собственные дома (64%), либо государственные квартиры (32%).

Наиболее острыми социальными вопросами для осетинс­ких мигрантов из Грузии стали «отсутствие жилья», «отсут1

ствие работы» и «отсутствие прописки». Спустя четыре года после нашего опроса эти проблемы в определенной степени удалось разрешить. Около 70% трудоспособного населения из числа осетин-мигрантов нашли работу, остальные заня­лись торгово-челночными операциями.

В период опроса более 90% респондентов имели времен­ное жилье в общежитиях, пансионатах, гостиницах, на тур­базах, у родственников, друзей и т.д. Из числа последних половина считали свое жилищное положение нетерпимым и занимались поисками другого жилья. Не намного лучше скла­дывалась ситуация с работой. По нашим данным, число не­работающих составило практически половину из всех опро­шенных нами перемещенных лиц. Причем, их подавляющая часть (77%) — люди активного возраста от 20 до 59 лет. Кро­ме этого, во время опроса почти у 40% респондентов никто из трудоспособных членов семьи не работал. В результате 44% опрошенных рассчитывали главным образом на государствен­ные пособия, на помощь благотворительных фондов, род­ственников, знакомых, 16% использовали еще сохранивши­еся накопления, продавали имущество.

2. Вынужденные мигранты из Чечни. Уже в первой полови­не 1990-х гг. из Чечни в массовом порядке начинает выезжать русскоязычное население. Общее число вынужденных миг­рантов из Чечни к концу 1996 г. приблизилось к 400 тыс. че­ловек, что составило около трети всего населения республики. К концу 1999 г. миграционный потенциал Чечни был прак­тически исчерпан.

С декабря 1994 по апрель 1995 гг. Федеральной миграцион­ной службой России было зафиксировано свыше 320 тыс. беженцев из Чечни, которые временно проживали на терри­тории смежных регионов. Переселенцы неславянских нацио­нальностей чаще оседали в соседних Дагестане и Ингушетии. Особенно переполненной оказалась маленькая Ингушетия. К 1996 г. здесь на 10 тыс. жителей было 276 вынужденных мигрантов, а в октябре 1999 г. уже 1295.

Такое соотношение с большим запасом перекрыло лю­бые предельные цифры, позволяющие сохранить некоторую социальную стабильность. Русские мигранты из Чечни стре­мились дальше: в Ростовскую область, Ставропольский и

среди своих: этнопсихологические проблемы... 317

•Краснодарский края. Они пополнили также пестрый состав вынужденных мигрантов Северной Осетии-Алании. -4 Почти все приехавшие в Северную Осетию из Грозного вынужденные переселенцы оценивали положение русских в Чечне как крайне неблагоприятное. Среди главных причин Принятия решения о миграции назывались следующие: «не вижу будущего для своих детей», «материальные трудности», «русских вытесняют из различных сфер жизни», а также опа­сения за свою жизнь и жизнь детей. Задолго до начала в Чеч­не боевых действий события, связанные с угрозой безопас­ности, оказались существенными аргументами миграции рус­ских из этой республики.

Русские, покинувшие Грозный в январе 1995 г., за ред­ким исключением, не собирались мигрировать ни по эконо­мическим причинам, ни по причине дискриминации. Об этом свидетельствуют и более высокая оценка ими уровня безо­пасности проживания в Чечне по сравнению с вынужден­ными переселенцами предыдущих лет. В 1995 г. русские бежа­ли главным образом от войны и связанных с ней ужаса и страха за свою жизнь.

Из беженцев, оказавшихся в Москве, две трети приехали к проживающим здесь родственникам. Как показал опрос, именно на их поддержку и на собственные силы рассчиты­вала подавляющая часть беженцев. И все же в самом начале своего «крестного пути» почти треть опрошенных надеялась на помощь федеральных властей, по приказу которых ракет­ные удары по Грозному в январе 1995 г. вдребезги разбили их и так незадавшуюся жизнь. Но что Москва не ждет их с рас­простертыми объятиями, осознавали все беженцы. Практи­чески никто из них не надеялся на сочувствие и поддержку со стороны москвичей.

С другими мыслями и настроением переезжали в Север­ную Осетию вынужденные переселенцы из Грозного. Неболь­шая их часть также мигрировала с надеждой на помощь род­ственников, но число назвавших в качестве причины пере­езда исключительно важное для мигрантов обещание жилья, ненамного превосходило число респондентов, для которых наиболее значимыми оказались психологические аспекты. Одной из главных причин сознательного выбора Северной I

f Чужие среди своих: этнопсихологические проблемы...

Осетии в качестве места проживания стало представление о позитивном отношении местного населения. Большинство переселенцев отметило, что «к русским здесь относятся луч­ше, чем в других республиках Северного Кавказа» и что «меж­ду казаками и осетинами всегда были хорошие отношения». Поэтому новое место жительства психологически устраива­ло значительную часть русских переселенцев из Грозного, которые оценивали степень безопасности русских в Север­ной Осетии на «4» и «5» баллов (при оценке по 5-балльной шкале).

Что касается возвращения обратно в Чечню, то половина всех вынужденных мигрантов не представляла себе этого ни при каких условиях. Вторая половина беженцев не исключа­ла возможности вернуться в Грозный при гарантии безопас­ности, возмещения ущерба и «восстановления прежней жиз­ни». Более негативно к перспективе возвращения отнеслись вынужденные переселенцы, сознательно покинувшие рес­публику. Некоторые из них условием возвращения называли даже «высылку чеченцев».

результаты исследования

Сравнительный анализ утверждений по тесту Куна «Кто Я?» (Burns, 1979), полученных при опросе русских вынуж­денных переселенцев, беженцев и жителей Северной Осе­тии-Алании (осетин и русских), выявил определенные раз­личия в видении ими себя в системе жизненных отношений личности. Как и в стандартных случаях, у вынужденных миг­рантов объективные характеристики (социальный статус, семейные роли, пол и возраст) доминируют над субъектив­ными (личностные признаки, самооценка, результаты осо­бых жизненных обстоятельств). Но между вынужденными переселенцами и беженцами есть разница.

У беженцев, во-первых, число объективных характерис­тик значимо ниже и, во-вторых, среди них доминировали специфические групповые категории. Среди беженцев никто не назвал себя ни гражданином России, ни гражданином республики (Чечни), никто не вспомнил о своей половой или религиозной идентификации, но почти половина опро­шенных отнесла себя к категориям из разряда специфичес-

I ких: бомж, безработный, нищий, беженец и др. Для сравне­ния: среди постоянных жителей республик России таких са-, йоидентификаций менее 1% от общего количества характе-> ристик. Причем, для респондентов само понятие «беженец» ji в середине 1990-х гг. еще не обрело свой смысл и было менее значимой статусной категорией по сравнению с «бомжом», «бездомным», «нищим».

Основные статусные социальные характеристики, такие как гражданство и национальность, для русских беженцев потеряли актуальность. Это говорит о кардинальной транс­формации структуры идентичности — беженцы осознают себя выброшенными за пределы главных жизненных отношений в обществе. Глубинной основой этого процесса является де­формация мотивационно-потребностной сферы, в том чис­ле потребности в идентичности, социальной присоединен-

ности.

Для вынужденных переселенцев потребность в социаль­ной присоединенности, как возможность принадлежать к группам, которые способны защитить, сохраняет свою зна­чимость. Помимо этнической принадлежности, для них ак­туальна гражданская принадлежность («Гражданин России») и принадлежность к казачеству. Но главная надежда вы­нужденного переселенца — на свою семью. Это основная группа поддержки в трудной ситуации. В девять раз чаще, чем беженцы, вынужденные переселенцы определяют себя с позиции семейной, супружеской ролевой и статусной иден­тификации. Таким образом, у вынужденных переселенцев сохраняется основная структура идентичности, где остаются значимыми общечеловеческая, семейная, профессиональная, половая принадлежности. Тем не менее, иерархия идентич-ностей приобретает свою региональную специфику: на тре­тьем месте по значимости у русского переселенца на Север­ном Кавказе — принадлежность к казачеству, как к группе, способной защитить здесь русских.

Идентичность беженцев не структурирована, расплывча­та и в значительной степени определяется на основе субъек­тивных характеристик и самооценок, отражающих трагичес­кий характер их мироощущения. Если у вынужденных пере­селенцев субъективные характеристики составляют только 320

Психическое здоровье мигранта

десятую часть всех самоидентификаций, то у беженцев их почти половина (44%). Среди самооценок доминируют де­прессивно-пессимистические: «человек без будущего» (5%), «никому не нужный» (5%), «оскорбленный», «униженный», «растоптанная личность» (6,4%), «разбитый», «морально уби­тый», «подавленный», «растерянный», (5,7%), «беззащит­ный», «бесправный», «зависимый» (5%), «ограбленный», «человек без родины», «лишний» (2,8%). Эти определения отражают астенические переживания собственной малоцен-ности, стыда, незащищенности, подавленности и унижен­ности. Причем агрессивный оттенок — «мстительный, воин­ственный, злой» имеет лишь небольшая часть определений (2,1%). Выделяется отдельный самоуничижительный комп­лекс: «бич», «никто», «не-человек», «дерьмо», «с клеймом "Чечня"», «скот», «тень», «никчемный человек», «убогий», «отброс общества» (11,3%).

У беженцев идентичность, как социально-психологи­ческий регулирующий механизм, не выполняет свои ос­новные функции: интегрирующую на групповом уровне и адаптивную — на личностном. Разрушение системы жиз­ненных отношений определяет дезориентацию в социаль­ном пространстве: разрушение потребности в социаль­ной присоединенности дополняется неготовностью к раз­решению ситуации собственными силами. В то же время у вынужденных переселенцев этническая идентификация, так же как и другие этнополитические категории, оста­ется одним из важных адаптивных и интегрирующих ме­ханизмов.

В регионах с высокой межэтнической напряженностью увеличивается число людей, для которых характерны такие психические пограничные состояния, как массовая невро-тизация и фрустрация. Состояние повышенного эмоциональ­ного возбуждения продуцирует различные негативные пере­живания, которые существенно затрудняют у этих людей адаптацию к новым ситуациям. С помощью теста рисуночной фрустрации Розенцвейга (Тарабрина, 1994) и теста агрес­сивности Басса—Дарки исследовались поведенческие реак­ции вынужденных переселенцев и беженцев как способов разрешения проблемных ситуаций.

Чужие среди своих: этнопсихологические проблемы...

У вынужденных переселенцев выражены внешнеобвини-тельные реакции — подчеркивается степень фрустрации и осуждается ее причина. Вина и ответственность за ситуацию перекладывается, главным образом, на чеченцев. В результа­те выражена враждебность к тем, кто заставил их мигриро­вать. Повышенный уровень эгозащитных реакций показыва­ет, что ситуация рассматривается как угроза собственному «Я». Поэтому эгозащитные реакции носят характер обвине­ния других людей, что снижает стремление к рассмотрению возникающих конфликтных ситуаций примиряющим обра­зом. Чувство собственной ответственности за происходящее снижено. Ситуация фрустрации рассматривается как неиз­бежная. Но результаты теста показывают, что вынужденные переселенцы были подготовлены к ней и надеются преодо­леть ее со временем. Снижение количества препятственно-доминантных и высокий уровень необходимо-упорствующих реакций отражает у вынужденных переселенцев потребность в самостоятельном преодолении фрустрирующих компонен­тов ситуации.

Несколько иная картина у беженцев. У них доминирует безобвинительная направленность реакций — они не осуж­дают ни себя, ни других. Беженцы, так же как и вынужден­ные переселенцы, оказались психологически готовы к фрус­трации, они рассматривают ситуацию как неизбежную. Но у беженцев еще в большей степени, чем у мигрантов, повы­шен уровень эгозащитных реакций. Они не фиксированы на препятствии или на удовлетворении потребностей. Они со­средоточены на защите собственного «Я». Причем, это про­является не в форме внешних обвинений, а в глухом уходе в себя, высокой уязвимости личности, склонности восприни­мать трудности и препятствия как непосредственную угрозу, а не как стимул к поиску выходов.

Поэтому на первых этапах выхода из шока разрешение проблемной ситуации у беженцев будет происходить через построение системы «пассивной» психологической самоза­щиты, а не на основе попыток разрешения ситуации с по­мощью своих сил или посредством других людей. Для пере­хода к поискам реалистического разрешения ситуации им крайне необходима внешняя психологическая поддержка. У 322

Психическое здоровье мигранта

вынужденных переселенцев уровень социальной адаптации, хотя и не достигает нормативов, свидетельствует о более адек­ватном реагировании на фрустрацию, о стремлении к разре­шению кризисной ситуации посредством конструктивных усилий и через поиск реалистических решений.

Реакцией на фрустрацию выступает актуализация различ­ного рода защитных механизмов, одним из которых может быть увеличение агрессивности. Пониженные показатели об­щей толерантности, и этнической в частности, предполага­ют существование психологической основы для роста агрес­сивности у вынужденных мигрантов. С помощью теста Бас-са—Дарки исследовались показатели агрессивности как комплекса специфических реакций (раздражения, негативиз­ма, обиды, чувства вины, подозрительности, физической, косвенной, вербальной агрессии) в ситуациях межэтничес­кой напряженности.

Уровень агрессивности, помимо личностной предраспо­ложенности, определяется социальными условиями и обсто­ятельствами. Две группы респондентов из Грозного покину­ли город по разным причинам и при различных обстоятель­ствах. Вынужденные переселенцы прошли через ситуацию выбора и осознали необходимость принятия решения о миг­рации. Это был длительный и мучительный процесс, но в результате они оказались материально и психологически под­готовленными к резким переменам в жизни. Защитную пси­хологическую функцию у вынужденных переселенцев стала, в частности, выполнять агрессия, направленная не на фрус-трирующий фактор, а на обстоятельства, которые необходимо любой ценой подчинить своей цели — выжить, устроиться, сохранить семью. Общий уровень агрессивности у вынужден­ных переселенцев повышен по сравнению с беженцами и тем более по сравнению с контрольной группой. Наличие избыточной агрессивной энергии определяет адаптацию вы­нужденных переселенцев по активному типу. Это не пассив­ные лишенцы, они не производят впечатления несчастных людей. Их агрессивная энергия имеет прежде всего созида­тельно-действенный характер. Они готовы реализовывать свои планы, готовы работать и строить свою жизнь заново. Но повышенный уровень негативизма в сочетании с агрессив-

Чужие среди своих: этнопсихологические проблемы...

ностью определяет рост их общей интолерантности. Посто­роннее вмешательство в дела чаще будет вызывать со сторо­ны вынужденных переселенцев противодействие и нежела­ние развития взаимоотношений.

Опрос беженцев проводился спустя три месяца после того как они, спасая свои жизни, покинули Грозный. Это слиш­ком маленький срок, чтобы выйти из состояния психологи­ческого шока, тем более, что беженцы оказались отнюдь не в санаториях и реабилитационных центрах. У многих из них квартиры разрушены, а имущество утеряно. Они подавлены, апатичны. С их стороны возможны также агрессивные реак­ции, но, главным образом, с целью самозащиты. Выстраи­ваемая ими система психологической защиты основана на настороженности (повышенной подозрительности) и высо­ком уровне обиды. Это препятствует развитию позитивного взаимодействия с окружающими и существенно затрудняет социокультурную адаптацию. Беженцы ориентированы на помощь и готовы верить словам сочувствия, но даже при небольших неудачах они вновь надолго замыкаются в кругу личных переживаний. Как устойчивое личностное свойство, у них развивается мнительность — склонность к тревожным опасениям по различным поводам, значение которых часто переоценивается.

Показатели по тесту Басса—Дарки подтверждаются дан­ными опроса. Так, пятая часть опрошенных вынужденных мигрантов из Грузии считали, что местное население отно­сится к ним либо безразлично, либо настороженно, либо с подозрением. Треть респондентов, не столкнувшись ни разу с внешними проявлениями, утверждали, что постоянно чув­ствуют негативное внутреннее отношение. Они склонны за­мечать вещи не очевидные, а часто кажущиеся, и интерпре­тировать их соответствующим образом: «холодность и натя­нутость отношений», «скрытые насмешки», «высказывания за спиной», «презрительные жесты, взгляды».

Негативный жизненный опыт и, как результат, повышен­ный уровень агрессивности у вынужденных мигрантов отра­зились на оценке ими социальных ситуаций. Например, наси­лие как форму социального контроля в этнических конфлик­тах поддержала значительная часть вынужденных мигрантов 324

Психическое здоровье мигранта

(треть беженцев и свыше 40% переселенцев), в то время как среди всех городских жителей Татарстана, Тувы, Северной Осетии-Алании и Саха (Якутии) лишь 13% одобрили наси­лие как способ разрешения конфликтной ситуации.

Е.Л. михайлова

«НАШИ МЕРТВЫЕ НАС НЕ ПОКИНУТ В БЕДЕ»: ПСИХОДРАМАТИЧЕСКАЯ РАБОТА С СЕМЕЙНОЙ ИСТОРИЕЙ

В этом разделе предлагается реферат статьи ведущего специалиста Института групповой и семейной психотера­пии, кандидата психологических наук Е.Л. Михайловой. В статье описывается психодраматический метод работы с семейной историей. Психодрама «семейного древа» при­знана эффективным методом работы с травмой, которая затрагивает не одно поколение, что дает основание пола­гать, что данный метод будет весьма эффективным и при работе с вынужденными мигрантами.

При длительной и многоуровневой культурной травмати-зации